Помоги проекту - поделись книгой:
Пан Казимир не собирался драться со щенками. Вытащив пистолет, навел на отца:
– Батьку добью.
Мальчишки переглянулись. Тот, что постарше, принес одежду и бросил ее к ногам атамана. Не выпуская детей из вида, пан стал переодеваться. Хозяйские штаны были шире, рубаха длиннее…
– Тэрбу… мешок неси, – приказал он старшему мальчишке и отпрянул в сторону, заметив боковым зрением, что за спиной кто-то есть.
– Ты чё творишь-то?! Да я тебе глаза-то выцапаю, пёс лядащий… – кричала древняя бабка, вооруженная ухватом.
Казимир помнил, как надпоручник Стас Нечка заржал, завидев таку вот бапчу с серпом, что кинулась защищать внучку. Улыбка еще была на лице Стася, когда старая ведьма вспорола ему брюхо…
Перехватив ухват, пан подгреб старуху к себе и ударил рукояткой пистолета по седым космам. Череп противно хрустнул, а тело атаман отбросил на хозяина.
– Гдже тэрба? – напомнил он, вытирая оружие о чужую рубаху.
Один из мальчишек вышел в сени и, притащив пустой мешок, бросил его под ноги пана.
– Свалата, – скривил губы Казимир.
Маленький ублюдок нарочно принес мешок из-под муки! Упихав вывоженный в дерьме кунтуш и шаровары, сунул туда же портки с кладом. Вскинув мешок на плечо, Казимир попятился к двери, стараясь не показать виду, что ему не по себе от трех пар детских глаз…
– Ты нам еще встретишься! – по-взрослому пригрозил один из мальчишек.
«А ведь вырастут, волчата…» – подумал Казимир и остановился. Выпустив мешок, одним прыжком оказался возле детей и выхватил саблю, отсчитывая удары…
– Едэн! Два! Тшы!
Пан атаман выдохнул воздух, гордясь собой, – понадобилось только три удара. Посмотрев на хозяина, плававшего в луже крови, Казимир рубанул того в лицо – едэн, два… На «тшы» клинок натолкнулся на кость и рука сорвалась. «Пся крев!» – выругался пан, вспомнив, что собирался вчера наточить саблю, но так и не сподобился. Решив, что мужик сдохнет и так, атаман вытер оружие о штаны убитого мальчишки и вышел. Заглядывать в зимнюю избу, где наверняка осталось что-то ценное, не стал – пусть хлопы забирают.
На улице лежали трупы. В исподнем – местные мужики. Атаман принялся считать мертвецов, но сбился со счету – не то пятнадцать, не то двадцать. Попадались и одетые. Не поленившись, остановил коня. Кому сегодня не повезло? Вон, тут валяется один из содомитов – из груди торчит обломок палки. Там – Феодор-конокрад с распоротым брюхом. У третьего головы вообще не было. «Чем это его?» – удивился пан, трогая коня. Он не собирался лить слезы по убитым. Народ, если не считать Сергуню, никчемный. Но и хлоп сам виноват, коли проморгал паршивую бабу с вилами. Атаман был доволен. Четверо убитых – немного, бо, добыча того стоила! Пришли бы позже, когда быдло проснулось, потери были бы больше. Как там народ?
Народ справлялся без понуканий, не отвлекаясь на вудку с закуской или на девок. Девки еще немного девками побудут, а выпить можно и потом…
Под бабьи причитания из домов выносилось все ценное – мешки с зерном, бочонки с медом, тюки с холстами, сундуки с одеждой, оловянная и медная посуда – и укладывалось на крестьянские же телеги. Атаман не заметил, как доехал до середины села, где стояла деревянная церковь. Возле колокольни лежал хлопчик со стрелой в спине. Видимо, пытался ударить в набат, но не успел. У дверей храма свалены иконы, вывороченные из иконостаса, красная материя, праздничные ризы и церковная посуда.
«Сребро! – приятно изумился Казимир. – Богатые хлопы!»
Обычно в таких церквушках ризы на иконах ставили из меди, а дарохранительницы, потиры и прочая утварь – из олова и бронзы. Двое разбойников держали за руки бородатого старика в черном балахоне – ксендза, то есть русского попа. Одноглазый запорожец время от времени бил попа в грудь, вминая в тщедушное тело наперсный крест, и спрашивал:
– Ну, долхохривый, уде золото? Уде гроши?
Старик, содрогаясь от ударов, стонал:
– Да нету золота. В позапрошлом годе молонья ударила, сгорело все. Два года всем миром собирали…
– О це ходжи? [3] – спросил пан Казимир, приглядываясь к кресту. Нет, дрянь крест – медный…
Янош, почесав спину, ухмыльнулся:
– Сказывает, шо грошей у него нема. Брешет, небось?
– Брешет, – согласился пан атаман, хотя понимал, что старик не врет – бревна у церквушки свежие.
– Сгорело все, а иконы целехоньки? – усмехнулся тощий мужик в долгополом аглицком кафтане, зачем-то разводивший костер.
– Так спасли иконы-то, – попытался объяснить старик. – Матурка, пономарь, кого вы стрелой убили, да батька его успели образа пресвятые вынести. Батька весь обгорел. А новые лики боярин Голицын приказал написать и храму пожертвовал.
– Пан поп, вы жадничаете… Прихожане у вас богатые – должны на помин души сребро да злато вносить, – укоризненно сказал атаман. – Яка шкода [4] , что вы такой жадный. Господь заповедовал делиться с ближним!
– Бачил, шо вумный чиловек казал? – обрадовался казак, встряхивая священника. – Сребро уде сховал?
– И серебра нет… – выдохнул старик, обвисая на сильных руках.
– Ах ты, курва старая! – выкрикнул казак, принимаясь бить батюшку в лицо. Притомившись, устало вытер пот: – Ну, поп, не хош по-хорошему, зробим по-худому.
Старик, едва шевеля разбитыми губами, шептал:
– Да нету ничего – Христом-Богом клянусь!
– Упрямый дид, як осел, – с сожалением сказал запорожец. Дождавшись, пока разведут костер, выхватил из огня пылающую головню, поднес ее к бороде старика. Раздался сухой треск, запахло паленой шерстью…
Отведя огонь в сторону, повторил:
– Ну, дид, уде гроши?
– Да нету у меня серебра! Нету! – упрямо повторял старик.
– Ну, дид… – покачал головой казак и кивнул: – Давайте-ка, хлопцы.
Разбойники ухватили старика под мышки, задрали ему рясу и сунули босые пятки в костер. Священник закричал так страшно, что атаман едва не заткнул уши руками.
Тощий мужик, принюхавшись, мечтательно произнес:
– Пахнет-то как скусно! А мы со вчерашнего дня не жрамши. Щас бы мяцка жареного…
– Будит тоби мясцо, – пообещал запорожец, успокаивая соратника. – Щас тильки з дида гроши выбьем и усе. Ну, уде гроши? Ах ты… Вмер, паскуда!
– Старый был поп, не сдюжил, – с сожалением сказал один из хлопцев.
– Та може, у нехо и грошей-то ни было? – предположил запорожец, почесав густую щетину на подбородке.
– Наверно, не было, – согласился пан Казимир.
– Но поспрошать надобно было! – ухмыльнулся казак и гаркнул на подручных: – Шо – дохлохо попа не видалы? Пишлы добро хрузить, да пийдим отседа…
С погрузкой добра пришлось немножко повременить, потому что на вопли старого попа сбежались люди. Откуда и взялись? Не иначе, с окраин, до которых руки не дошли.
В стычке потеряли человек десять, а казаку едва не выбили поленом последний глаз. Все могло бы кончиться много хуже, если бы не херр Брюкман. Разбойники, поставленные в караул, разбрелись по деревне, оставив мушкеты. Немец, злой и неопохмеленный, но, в отличие от остальных, дисциплинированный, не бросил своего поста. Завидев крестьян с дрекольем, встретил их выстрелами из всех мушкетов, что лежали рядом. Оставшихся в живых загнали в церковь, ворота заложили жердями. Казак, поминутно трогая наливавшуюся дулю, хотел спалить этот сарай с крестом к бисовой матери! Черкас уже вытаскивал огниво, но херр Брюкман решительно взялся за мушкет, заявив, что «воевать с безоружными – не есть гут!» Неожиданно с ним согласился и сам атаман, решив, что оставлять село без мужиков никак нельзя. Иначе, кто будет пахать и сеять? А сельцо еще может пригодиться…
Половину дня Казимир собирал соратников – кого снимал с бабы, кого отдирал от бочонка. Пан понимал, что после доброй драки хочется выпить, поесть и переспать с женщиной! Но атаман для того и нужен, чтобы заставлять подчиненных делать не то, что хочется, а то, что нужно! Перекинувшись парой слов с одноглазым помощником, атаман решил, что задерживаться для копки могил не будут – селяне, когда будут погребать своих мертвецов, позаботятся о чужих. На кладбище, ясен пень, не понесут. Выкопают яму где-нибудь подальше – на поскотине или в лесу… Но какая, к чертям собачьим, разница, где лежать?
Бенда выехала только к ночи. Может, стоило заночевать, но атаман не рискнул оставаться на ночь в разграбленном селе. Вдруг какой-нибудь хлоп успел сбежать и идет подмога – окрестные мужики или вчерашний соратник, что взял село под свою руку? Или отряд стрельцов под командой воеводы – из тех, кто пытаются навести порядок в государстве, не понимая, что это уже часть Великой Польши!
Три десятка телег, груженных мешками с зерном и мукой, горшками с постным маслом, корчагами с медом, кусками холста, прошлогодней копченой рыбой, посудой. В деревне обнаружилась домница, потому один из возов был загружен железными крицами. Местное железо из болотной руды – худое железо, но в последние годы кузнецы и оружейники были и такому рады. Если со стороны посмотреть – купеческий поезд. Конечно, знающий человек определил бы, что что-то не так с этим обозом. И охраны много (у купца на такую ораву денег не хватит), товары разномастные. Купец везет какой-то один товар: зерно – так зерно, горшки – так горшки. А был товар, за который с купца спустили бы шкуру – на телеге тряслись шесть связанных девок. Хотел было Казимир запретить, но махнул рукой. В деревне не все успели отведать женщину – пусть в лагере потешатся. Добраться бы до лагеря, а там, передохнув недельку-другую, можно поискать новой добычи. Пан Казимир прикидывал, что если взять по деревням хотя бы вполовину того, что добыли в Кроминском, то можно ехать на торжище в Ярославль. Цены на зерно там раза в три выше, нежели у проезжих маркитантов или в Рыбной слободе. Если мешок с зерном весил два пуда (ох уж эти русские меры!), а в каждой телеге мешков по тридцать, то это будет… Кругленькая сумма, едва ли не в тысячу талеров. Ну, атаману положена десятая доля. М-да, сто талеров – очень неплохо. За сто талеров можно набрать небольшой отряд. В Кракове или Щецине «дикий пес» стоит пять талеров в месяц, а казаки на Московии дороже – три рубля. «А если продать пуд по два талера, да добавить выручку с холста да с церковного серебра, да присовокупить то, что в корчаге, то будет… ну, если хотя бы полтысячи…»
Атаман повеселел. Похоже, мечта о собственном замке на берегу Шехони скоро станет явью! Посмотрев на солнце, что кренилось к закату, Казимир велел съехать с дороги и углубиться в лес. Мало ли…
Полянка, выбранная для ночлега, быстро расцветала огнями костров. Кто варил кашу из проса, кто предпочитал жарить на углях курочек, прихваченных в Кроминском. После трудного дня душа требовала отдыха, потому пан атаман не стал возражать, когда парни вытащили бочонок пива.
– Вудку не пить! – пристрожил он хлопцев.
– Да мы-то не будем, а вон, херр-то наш, – усмехнулся один из разбойников. – Глянь туды, пан атаман…
Брюкман, уютно привалившись к муравейнику, мурлыкал что-то, поминая мутер, прикладываясь к горлышку огромного жбана. А еще утром твердил, что пить никогда не будет – ну, как та ворона, что зарекалась клевать дерьмо… Впрочем, сегодня он честно заработал свою вудку…
В походах Казимир делил бивак с казаком. Давно бы следовало обзавестись хлопом, что вечером начищает пану сапоги, а утром подает завтрак. Присмотрел как-то одного, так он, собака, ночью едва не прирезал своего господина…
– Ты, пане атаман, за костерком последи, – попросил казак, сгребая ветки в кучу. – Я до дивок сбигаю. Вернусь – порося сжарю!
– Сходите, пан Янош, – доброжелательно разрешил атаман, прислушиваясь к хохоту парней. Верно, перекусив да пригубив пива, восхотели женского тела. Перепуганные до полусмерти, измученные путами, девки не могли даже плакать.
– Я михом, – пообещал Янош-Иван. Отойдя с пару шагов, спохватился: – А сам-то, пане атаман, нэ трэба? – удивился казак, но сообразил: – А, так ти вже вуспел? Скорый ты, пане атаман…
Казимир, засмотревшись на огонь, задремал. Спохватившись, собрал немного дров и снова прилег. Все же бессонная ночь давала о себе знать. Атаман, положив под голову заветный мешок, заснул.
Сколько он спал? Костер не успел прогореть, а казалось – прошла вечность. Не было ни холодного пота, ни страха. Скорее досада. Казимир убил столько людей, что пугаться или кричать во сне из-за одного мертвеца, даже монаха, было бы нелепо. На Череповеси, где он собирался ставить замок, сожгли живьем целый десяток (или больше?) монахов, которые не хотели отдать золото. И пока ни один не пришел и не приснился. Этого монаха он отчего-то запомнил. Откуда-то всплыло замысловатое имя – «Евфросин». Он подарил ему легкую смерть – удар в висок был точен, и старик умер сразу. Почему же именно он снится каждую ночь?
«Ну, ладно! – решил пан Казимир. – Нехай грех. Грехом больше – грехом меньше… Только бы до костела дойти! А там – все грехи разом откуплю!»
Если быть откровенным – пан Казимир был и не пан вовсе (даже не из загоновой шляхты!), а бывший холоп Казька из-под Белостока. Не было никакой романтической истории – ни соблазненной дочери магната, ни убитого управляющего. Не было даже пропитой в шинке барской посуды. Его бы воля – жил бы у пана Браницкого, на охоту ездил, ел-спал в свое удовольствие, потому что был Казька не простым дворовым холопом, а егерем. Но угораздило пана проиграть фольварк, вкупе с холопами и постельными девками. Новый хозяин, не жаловавший охоты, продал егерей, доезжачих и прочих псарей пану Вишневецкому, нуждавшемуся в военных людях. Не для себя. Позарез были нужны люди в войско беглого монаха Гришки, коего мацные и зацные паны решили сделать москальским царем. Поперву все было прекрасно! Русские города открывали ворота, а девки стелили цветы под копыта коней, а сами стелились под героев, что вели на Москву законного царя… Потом стало хуже. Златые горы, что были обещаны, оказались кучкой серебряных чешуек. Кое-что удавалось заполучить из сундуков москалей, из богатых церквей. Казька уже прикидывал, как прикупит в Замосце гостиницу. Ну, на худой конец, постоялый двор. Но когда клятые москали убили Димитрия, пришлось уносить ноги, бросив добычу. Ладно, что русские бояре не позволили перебить всех ляхов, а то пришлось бы кормить налимов в Яузе… Потом был еще один Димитриус, разрешивший отряду именоваться шляхтичами. Без грамот, но кто спрашивает грамоты у благородного пана? Жаль только, что второй Димитриус кончил так же, как первый. И вот черт его дернул наслушаться россказней, что если ехать на север, там будет много монастырей, которые великие богатства имеют! Такие, что даже крыши церквей кроют серебром!
На поверку оказалось, что крыши кроют осиновыми дощечками – лемехом, а в монастырях если и есть богатства, то не те, о каких мечталось. Да и сами русские обители вызывали смех – деревянные изгороди вместо каменных стен, деревянные костелы, деревянные кельи монахов. У аббатов кресты из меди. В Польше такого не уважал бы и последний холоп. У истинного служителя веры крест должен гореть золотом, переливаться драгоценными камнями, а пальцы унизаны перстнями!
Были на Московии и богатые монастыри, но они оказывались не по зубам. Попробовали как-то захватить обитель, стоявшую меж двух озер, где русские цари хранили свое богатство! Но лодки были встречены предательским огнем. Пищали били крупной картечью, дерево разлеталось в щепу, а люди, искромсанные свинцом, падали в воду… Казимир сумел уцепиться за кусок скамейки и выплыть. Во второй раз они пришли в этот монастырь зимой. Но опять не повезло. Хитрые монахи вбили в дно озера бревна, куда уперлось все войско… Жаль соратников, зато не осталось тех, кто помнил Казимира бесфамильным холопом. Может, стоит именовать себя паном Белозерским? Нет, не стоит. Кажется, у москалей уже есть такой род.
После боя под Устюжной Казимир уже не захотел возвращаться ни к царям (сколько их у москалей перебывало), ни к законному королю. Коли вернешься, так в лучшем случае станешь сотником. А тут – сам себе хозяин. Только надобно успеть отхватить побольше земли. Самозваного пана не смущали доходившие до него слухи о войске, что вел на Москву какой-то князь Пожарский. Вроде уже из Ярославля выступил? Но слышал еще и о том, что из Речи Посполитой идет сам Ходкевич – коронный гетман с отборным войском. Гетману такой Пожарский на один зуб!
Установится власть, появится на Белоозере королевский подскарбий, заявлять права на землю и замок будет поздно. Нужно спешить! Будет у него замок да хлопы – кто слово против скажет? Пан Казимир уже подобрал место для родового замка – на высоком холме, что москали именовали Черепом, при слиянии двух рек, где стоял деревянный монастырь. Там обитали упрямые монахи, не захотевшие отдать добрым католикам злато. Ну – сами виноваты. Отдали бы добром – остались живы. Так и сгорели живьем, со своим аббатом. Крест у него, помнится, был из дерева – пфеннига не дадут. Крест этот Казимир выкинул. Или в костер бросил?
От здешней худородной земли прибыли не будет. Зато много рыбы! Неподалеку болота, где добывают железо! Благородному пану, конечно, самому торговать неможно, но всегда найдутся управляющие. А самое главное – по реке Шехони ходят туда-сюда купцы, с которых можно брать пошлину! «О! – пронеслось вдруг в голове у Казимира. – А фамилия родовая будет – пан Шехоньский!» Потом можно поручить ловкому писарчуку провернуть дело о дворянстве [5] . А грехи? Ну, для этого ксендзы есть, было бы злато. Все справедливо – ты отдаешь ксендзу злато, а он тебе отпускает грехи.
В бытность свою егерем по приказу пана они затравили собаками старого нищего, что забрел в лес. С дичью не повезло, и егеря уже смирились, что сегодня их будут пороть, но – пронесло. Пан Браницкий изволил хохотать до упаду! Как-то всем гуртом изнасиловали крестьянскую девку, что не хотела отдавать свою девственность пану. Твердила, что девичий венок отдаст только жениху. Простая мужичка, а туда же… Пан, конечно же, был первым (девку пришлось держать за ноги и за руки), а потом они… После шестого испустила дух. Были жиды-музыканты, которых пан встретил в корчме, приказал раздеть донага и выгнать на улицу, чтобы играли на лютом морозе. Ни сейчас, ни тогда Казька-Казимир не считал, что совершил большой грех. Девка сама виновата – дала бы пану, так еще бы и злотый в приданое получила. А кто просил нищего соваться в лес, принадлежащий пану? Шел бы другой дорогой. И жиды, не пожелавшие уважить пана Браницкого, что от щедрот своих прислал им жареного поросенка? С него, подневольного человека, какой спрос? Пан приказал – он исполнил. Да и теперь, разве он виноват, что москаль не захотел добровольно отдать добро? Отдал бы – никто бы не мучил его жену, и сам был бы цел, и звереныши живы…
Кажется, вечность минула, пока не вернулся казак.
– Гарны дивчины. Можа, живыми до стана довезем, таки не побрезгуй – спробуй, – посоветовал Янош.
– Порося жарьте, пан Янош, – перебил проголодавшийся атаман.
Как же, будет он «пробовать», если их уже «спробовали» не по одному разу! Хотя, может, и будет… Казак, мурлыкая под нос песню про Днiпр, шо красивее да ширшее всяких рiк, нанизал на ветку ольхи прихваченного в Кроминском поросенка и поворачивал его над углями, то так, то эдак. От тушки, покрывшейся ароматной красно-коричневой корочкой, шел одуряющий запах…
– Скоро? – нетерпеливо спросил атаман.
– Ещэ трохи, – сказал казак, потыкав ножом в зажаристый бочок. – Ща силью та перчиком…
Наконец-то поросенок был признан годным. Запорожец выложил мясо на свежие лопухи, достал каравай хлеба, пару головок чеснока и, хитро прищурившись, вытащил кожаную флягу:
– Ты, пане атаман, можа горилки хлебнешь?
Казимир побаивался пить русскую вудку. Знал, что бывает с теми, кто чрезмерно увлекается питием. А пили все, с кем он вышел из Польши. Ну, где они теперь? Кто зарублен, кто застрелен. А кто ушел под лед или сдох с голода. Но сегодня на душе было так пакостно, что он молча подставил кружку.
– О, цэ дило! – одобрительно сказал запорожец.
– Джекую бардзо, – поблагодарил Казимир, опрокидывая вудку в рот.
Поморщившись, пожалел, что не запасся водой – запить бы пойло, отдающее гнилым овсом, но перетерпел. Посидел с минуту, пока гадливость во рту не прошла, и, почувствовав, как по жилочкам разбегается долгожданное тепло и начинает спадать напряжение, атаман принялся за еду.
– М-м, – промычал Казимир, пробуя нежное мясо, таявшее во рту. Покрутив головой, одобрительно кивнул: – Бардзо смачно!
Запорожец удовлетворенно блеснул глазом. Очистив пару зубчиков чеснока, заботливо протянул атаману.
– З чисночком та з хлибом трэба исть, – наставительно произнес казак, который до сих пор не мог привыкнуть, что атаман не заедает хлебом еду.
Наколов на кончик ножа очередной кусок и отправляя его в рот, пан Казимир выругался:
– Холера ясна!
– Це ше тэке, пане атаман? – вытаращился Янош, едва не пролив драгоценную влагу. Но, конечно же, не пролил ни капли.
Казимир вздохнул, показывая обнаруженное на клинке бурое пятно. Когда добивал Сергуню, забыл почистить. Оставив кружку, Казимир вытащил оселок и, только убедившись, что пятнышко исчезло, выпил.
– Ну, теперя можна и люльку запыжить! – изрек казак, вытаскивая из-за пояса деревянную трубку.
Сам Казимир не одобрял курения. Пробовал пару раз, но никакого удовольствия, кроме головной боли и тошноты, не получил. Чего хорошего в глотании дыма?
Поделиться книгой: