Помоги проекту - поделись книгой:
— А я вот годика на два старше, чем надо, — сказал мистер Гроген. — Значит, мы с ним поладим.
Спенглер встал из-за стола.
— Если я буду нужен, — сказал он, — найдете меня в баре Корбета. А пироги поделите между собой…
Он остановился на полуслове, не веря своим глазам: Гомер вбежал в комнату с двумя пирогами, завернутыми в бумагу.
— А ну, повтори, как тебя зовут? — Спенглер почти заорал на мальчика.
— Гомер Маколей.
Управляющий телеграфной конторой обнял нового рассыльного.
— Молодец, Гомер Маколей. Тебя-то нам в конторе и недоставало в ночную смену. Ты, наверно, самый скоростной снаряд в долине Сан-Хоакин. И когда-нибудь будешь великим человеком, если, конечно, выживешь. Смотри постарайся выжить.
Он повернулся и вышел из конторы, а Гомер так и не понял, что хотел сказать его начальник.
— Ладно, малыш, — сказал мистер Гроген, — давай пироги.
Гомер положил пироги на стол возле мистера Грогена, а тот продолжал свою речь.
— Гомер Маколей, — сказал он, — мое имя Уильям Гроген. Однако зовут меня Вилли, хоть мне и шестьдесят семь лет от роду. Я — ветеран телеграфного дела и один из последних могикан ручного телеграфа. Я также заведую ночной сменой в этой конторе и храню воспоминания о множестве ушедших в небытие удивительных миров. И я голоден. Так давай попируем и съедим эти пироги с яблоками и кокосовым кремом. Отныне мы с тобой друзья.
— Да, сэр, — подтвердил Гомер.
Старый телеграфист разломил один из пирогов на четыре части, и они стали есть кокосовый крем.
— Время от времени я буду посылать тебя с поручениями, — сказал мистер Гроген, — просить тебя спеть со мной песню или просто поболтать. В минуты опьянения я потребую от тебя глубочайшей чуткости, которой нельзя требовать от мужчин старше двенадцати лет. Сколько тебе лет?
— Четырнадцать, — сказал Гомер, — но, по-моему, у меня хватит чуткости.
— Отлично, — сказал мистер Гроген. — Придется поверить тебе на слово. По ночам я буду рассчитывать на то, что ты сумеешь заставить меня выполнять мои обязанности. Если не сумеешь растрясти, плесни мне в лицо холодной водицы, а вслед за этим мне полагается дать чашку горячего черного кофе от Корбета.
— Да, сэр, — сказал Гомер.
— Но на улице, — продолжал мистер Гроген, — действовать надо совсем иначе. Если ты узришь меня окутанным парами алкоголя, приветствуй меня и продолжай свой путь молча, не нарушая моего блаженства. Я — человек чувствительный и не люблю быть объектом сострадания.
— Холодная вода и кофе в конторе, — повторил Гомер. — Вежливый поклон на улице. Понятно, сэр.
Мистер Гроген продолжал, хотя рот его и был набит кокосовым кремом:
— Как ты думаешь, на земле станет лучше после войны?
Гомер секунду подумал, а потом сказал:
— Конечно, сэр.
— Ты любишь кокосовый крем? — спросил его мистер Гроген.
— Конечно, сэр, — сказал Гомер.
Телеграфный аппарат застучал. Мистер Гроген ответил на вызов и занял свое место у пишущей машинки, не переставая, однако, разговаривать.
— И я поклонник кокосового крема, — сказан он. — А кроме того, музыки, особенно пения. Кажется, я не ослышался и ты действительно говорил, что некогда певал в воскресной школе? Будь добр, исполни мне один из псалмов, покуда я печатаю сообщение из Вашингтона.
Пока мистер Гроген печатал телеграмму, Гомер спел ему «Твердыню в веках». Телеграмма была адресована миссис Розе Сэндован, 1129, Джи-стрит, Итака, Калифорния, и военное министерство в ней сообщало миссис Сэндован, что ее сын Хуан Доминго Сэндовал пал смертью храбрых.
Мистер Гроген передал телеграмму Гомеру. Потом он отпил большой глоток из бутылки, которую всегда держал под рукой в ящике своего стола. Гомер сложил телеграмму, сунул в конверт, запечатал его, положил в фуражку и вышел из конторы. Когда рассыльный удалился, старый телеграфист громко запел «Твердыню в веках». Ведь некогда и он был молод.
Глава 4
ВЕСЬ МИР БУДЕТ МНЕ ЗАВИДОВАТЬ
Музыка доносилась из дома Маколеев на авеню Санта-Клара. Бесс и миссис Маколей играли «Весь мир будет мне завидовать». Они играли эту песню для солдата Маркуса, где бы он сейчас ни был, потому что Маркус любил эту песню больше всех других. В гостиную вошла их соседка Мэри Арена, встала возле Бесс у пианино и запела. Она пела для Маркуса, который был ей дороже жизни. Маленький Улисс смотрел на них. Где-то далеко происходило что-то непонятное, ему хотелось угадать, что именно, хотя веки его и слипались. Наконец он превозмог сон и спросил:
— А где Маркус?
Миссис Маколей поглядела на мальчика.
— Ты пойми… — начала она, но сразу же замолчала.
Улисс очень старался, но не знал, что ему нужно понять.
— Что? — спросил он.
— Маркуса больше нет в Итаке, — сказала миссис Маколей. — Он уехал.
— Почему?
— Маркус ушел на войну.
— А когда он вернется домой?
— Когда кончится война.
— Завтра?
— Нет, завтра он не вернется.
— А когда?
— Мы не знаем. Мы ждем.
— А где папа? — спросил Улисс. — Если мы будем ждать, может, и он вернется, как Маркус?
— Нет, — сказала миссис Маколей, — он не вернется, как Маркус. Он больше не пройдет по нашей улице, не поднимется по ступенькам, не взойдет на крыльцо и не откроет двери в дом.
Но и это было слишком сложно для мальчика, а так как у него было только одно волшебное слово, которое помогало узнать правду и обрести покой, он его произнес:
— Почему?
Миссис Маколей обернулась к Бесс и Мэри.
— Смерть — это такая вещь, которую нелегко понять кому бы то ни было, особенно ребенку, но всякая жизнь однажды приходит к концу.
Она поглядела на Улисса.
— Конец этот настал для твоего отца два года назад.
Она снова перевела взгляд на Бесс и Мэри.
— Но до тех пор, пока мы живы, — сказала она, — пока мы вместе, пока осталось хоть двое из нас и мы его помним, ничто не может отнять у нас нашего отца. У нас могли взять только его оболочку. Ты будешь расти и все лучше узнавать своего отца, все лучше узнавать самого себя. Он не может быть мертв, раз ты жив. Время и случайность, болезнь и усталость взяли его тело, но ты вернул нам отца куда более молодым и жизнерадостным. Ты, наверно, не поймешь того, что я говорю. Но запомни: хорошее не гибнет. Если бы это было не так, на земле не осталось бы людей, окончилась бы всякая жизнь. А мир полон людей, полон чудесной, удивительной жизни.
Мальчик немножко об этом подумал, а потом вспомнил о том, что он видел утром.
— А что такое суслики? — спросил он.
Мать была подготовлена к такому вопросу. Она знала, что у мальчика есть глаза и, больше того, есть воображение, а воображением управляло горячее чувство и любовь, любовь не к чему-то особому, а ко всему на свете.
— Суслики, живущие в земле, — сказала она, — птицы в небе и рыбы в море — часть жизни, которая царит в природе, и часть нашей собственной жизни. Все, что живет, — это часть каждого из нас, и множество вещей, которые не умеют двигаться подобно нам, — тоже часть нас самих. Солнце — часть нас самих, земля, небо, звезды, реки и океаны. Все на свете — часть нас самих, и мы рождены, чтобы этим наслаждаться и благодарить господа.
Мальчик благосклонно отнесся к этой новой для него мысли.
— Тогда где же Гомер? — спросил он.
— Твой брат Гомер работает, — сказала миссис Маколей. — Вчера он нашел себе вечернюю работу, после школы. Он придет домой в полночь, когда ты уже будешь спать.
Мальчик не мог этого понять. Что такое работа? Почему брат работает? Какое удовольствие человеку работать?
— Почему Гомер работает? — спросил он.
Девушки терпеливо дожидались, пока миссис Маколей ответит на вопросы ребенка.
— Брат твой Гомер работает, — сказала мать, — потому что другой твой брат, Маркус, ушел на войну. А нам нужны деньги, чтобы покупать пищу и одежду, платить за квартиру и давать тем, кто нуждается больше нас.
— Кому? — поинтересовался Улисс.
— Все равно кому. Ну хотя бы бедным.
— А кто бедный? — спросил мальчик.
— Все, — улыбаясь самой себе, сказала миссис Маколей.
Улисс старался побороть сон, но это ему больше не удавалось.
— Помни, — сказала мать, — ты всегда должен делиться всем, что у тебя есть. Давать, даже когда безрассудно быть расточительным. Давать всем, с кем встретишься в жизни. Тогда никто не сможет тебя обокрасть, потому что, если ты сам даешь вору, он у тебя не украдет и перестанет быть вором. И чем больше ты будешь давать, тем больше у тебя останется.
Миссис Маколей посмотрела на мальчика.
— Уложи его спать, — сказала она Бесс.
Бесс и Мэри повели мальчика в спальню. Когда мать осталась одна, она услышала шаги. Ей показалось, что у двери стоит Мэтью Маколей, словно он и не умирал.
— Я заснул, — сказал он. — Мне так хотелось спать. Ты меня, пожалуйста, прости, Кэти.
Он засмеялся, совсем как Улисс, а потом вернулась Бесс и сказала:
— Мама, ты бы слышала, как он смеялся, пока мы укладывали его в постель!..
Глава 5
СТУПАЙ СВОЕЙ ДОРОГОЙ, А Я ПОЙДУ СВОЕЙ
Рассыльный слез с велосипеда у крыльца миссис Розы Сэндовал. Он подошел к двери, тихонько постучал и сразу же почувствовал, что в доме кто-то есть. Было очень тихо, но Гомер знал, что в ответ на его стук кто-нибудь подойдет к двери, и ему страшно хотелось посмотреть на эту даму по имени Роза Сэндовал, которая сейчас услышит, что в мире свершается убийство, и почувствует его в своем собственном сердце. Дверь отворили сразу, но без всякой поспешности. Дверь отворялась так, словно той, кто ее отворял, нечего было бояться. А потом дверь распахнулась — и появилась она.
Мексиканка показалась Гомеру прекрасной. Она, видно, столько претерпела за свою жизнь, что теперь ее губы сами складывались в ласковую, чуть-чуть отрешенную улыбку. Но как и всем людям, которые никогда не получают телеграмм, появление рассыльного показалось ей ужасным предзнаменованием. Гомер понял, что, увидев его, миссис Роза Сэндовал испугалась. Она произнесла то, что произносит всякий, кто встречается с неожиданностью. Она вскрикнула: «Ах!», словно, открывая дверь, надеялась встретить не рассыльного, а давнишнего своего знакомого, с кем ей приятно было бы увидеться. Прежде чем заговорить, она заглянула Гомеру в глаза, и тот почувствовал, что она уже знает, какой нежеланной будет принесенная им весть.
— У вас телеграмма? — спросила она.
Чем же Гомер виноват? Ведь доставлять телеграммы — его обязанность. Но он все равно чувствовал себя одним из виновников всего этого непорядка. Он был растерян, ему казалось, что он отвечает за то, что стряслось. В то же время ему хотелось объяснить ей все начистоту: «Я всего-навсего рассыльный, миссис Сэндовал. Мне очень жаль, что я должен вручить вам такую телеграмму, но ведь это — моя работа».
— Кому же эта телеграмма? — спросила мексиканка.
— Миссис Розе Сэндовал, Джи-стрит, номер тысяча сто двадцать девять, — сказал Гомер.
Он протянул мексиканке конверт, но она боялась до него даже дотронуться.
— Вы — миссис Сэндовал? — спросил Гомер.
— Пожалуйста, — сказала женщина. — Прошу вас, войдите. Я не умею читать по-английски. Я — мексиканка. И читаю только «Prenza», которую получаю из Мехико. — Она промолчала и взглянула на мальчика, который, переступив порог, держался как можно ближе к выходу. — Прошу вас, скажите мне, — попросила она, — что написано в телеграмме?
— Дело в том, миссис Сэндовал, — начал мальчик, — что в телеграмме сказано…
Но женщина сразу же его прервала:
— Вам ведь нужно сначала распечатать телеграмму, а потом прочесть ее мне! А вы ее еще не распечатали.
— Да-да, конечно, — сказал Гомер, словно оправдываясь перед классной наставницей, которая сделала ему выговор.
Непослушными пальцами он распечатал конверт. Мексиканка нагнулась, чтобы подобрать с полу надорванный конверт, и стала его разглаживать. Она расправляла его, говоря:
— Кто же мог послать мне телеграмму — наверно, мой сын Хуан Доминго?
— Нет, — сказан Гомер, — военное министерство.
— Военное министерство? — спросила мексиканка.
Поделиться книгой: