Злато-серебро

— Воду сама таскай, раскрасавица!

Иволга на другое и не рассчитывала. Быстро наносила воды, дождалась, пока та нагреется, привычно вымылась тут же, за занавеской. Оделась в чистое, пошла к себе, забрала деньги, узелок, через запасной выход, коих в "Медвежьей шкуре" было более двух, выбралась на улицу и отправилась в замок, к палачу. Лучше умереть от его руки, чем жить, каждые день и ночь ощущая касания постылого хозяина и прочего отребья из "Шкуры".

Стража пропустила ее без вопросов и почти без шуточек. Людям, бывает, жизнь опротивеет настолько, что они готовы заплатить за свою смерть. Для многих это самое верное решение. Они отдают последнее в надежде, что следующее воплощение окажется счастливее. Небось, и эта невзрачная оборванка жаждет родиться если не принцессой, так хоть красавицей. Ну, Светлое Солнце в помощь, глядишь, хватит денег, чтоб с Серпом расплатиться. Возьмет девчонкин мрак на душу, чернее она от этого не станет.

Неожиданное предложение палача о плате за его услуги не отвратило, а, к собственному ужасу, едва ли не обрадовало. Впрочем, ужас от осознания своей испорченности ощущался очень отстраненно, будто и не ею, а кем-то другим. А как еще может чувствовать человек, мысленно уже умерший?..

Иволга очнулась от навеянных сном воспоминаний и увидела, что стоит на берегу ручья. Присела, зачерпнула воды, напилась. Зубы заломило, свежая, чистая влага побежала вниз, холодя горло, желудок. Светлое Солнце, как же хорошо жить!

Девушка поежилась от ночной прохлады, надела рубаху, расплела косы и, не в силах сдержать переполняющую душу радость бытия, закружилась по поляне, раскинув руки, в неумелом, но искреннем танце. Оступилась на кочке, со смехом упала в траву и подумала, что хорошо бы оказаться в шатре под пихтовыми лапами, прижаться к желанному мужчине.

Нет, не нужно привыкать к нему, потом будет больно отрываться. Нужно лишь сохранить в сердце благодарность за ласку, за страсть, за спасение. Забавно: она подарила ему свободу, дав силу, он, как когда-то иволга в ее сне, забрал ее из постылого города, принес в чудесные края. Одна лишь возможность любоваться бескрайним ночным небом, что усыпано мерцающими звездами, будто накидка городской щеголихи — речным жемчугом, дороже любых денег. К чему ей были бы серебряные и даже золотые монеты, что водились у девиц из "Медвежьей шкуры"? Покупать наряды да украшения? Зачем? Чтобы прельщать звероподобных мужчин?

Иволга сладко потянулась в душистой траве, еще немного полюбовалась на темные небеса, мерцающую крупу звезд и ясный лик Госпожи Луны, потом повернулась на бок, положила ладони под щеку, свернулась калачиком и крепко уснула.

***

— Просыпайся, птаха, — кто-то осторожно потряс девушку за плечо.

Иволга с трудом выбиралась из сна, будто из теплого одеяла, не соображая, кто это может так ласково будить ее. Клуша обычно поднимала зычным криком, а то и тумаком али пинком.

— Я полагал, служанки не приучены дрыхнуть до полудня, — ее снова тронули за плечо.

Иволга села, отводя с лица длинные пряди, которые ночью позабыла заплести в косу. Подняла голову и оказалась нос к носу с хмурым чародеем. Он тоже был встрепанным со сна, темные, нет, кажется, совсем черные глаза смотрели недовольно.

— Прибирай волосы, приводи в порядок одежду и пойдем.

— Куда? — девушка привычно потупилась и поспешно принялась плести косу.

— Тут хижина неподалеку. Хорошо бы пустая. Но и с хозяином я теперь договорюсь без труда. Силищи хоть отбавляй, — улыбнулся, оскалившись едва ли не хищно, скользнул взглядом по распущенному вороту Иволги.

Серп, пока спутница приводила себя в порядок и ополаскивала лицо, собрал их пожитки, снова уменьшил дорожный мешок и повесил на пояс.

— А он легким становится или вес прежним остается? — Иволга, приблизившись, указала на узелок.

— Легким. Иначе прок от чар невелик.

— Хорошо, наверное, быть чару… чародеем.

— У нас тоже, как видишь, трудности бывают, — он двинулся прочь от места ночевки, вверх по склону.

— Ты не по своей воле стал палачом?

— Птаха, будешь любопытничать, быстро отправишься сама себе пропитание искать.

Иволга сжала губы и уставилась в землю. Так и шла, скользя взглядом по траве и ногам шагавшего впереди мужчины, пока не заметила, как стоптанный сапог примял красивый цветок, ярко-красный, на мясистом стебле с широким листом.

— Зачем же ты?.. — девушка присела, приподняла яркую головку и увидела, что стебель сломан у основания.

— Чёрен мрак, да ты не убогая, а блаженная! — Серп, успевший пройти вперед, обернулся, остановившись. — Хм, пламенник, а я и не заметил. Поздно вылез, весна давно миновала, — подошел, наклонился, сорвал цветок. — Верно, здесь снег долго лежал. Вот так, — бросил в траву лист, венчик заправил девушке за ухо.

Иви осторожно потрогала украшение, неуверенно улыбнулась.

— Спасибо. Жалко, завянет быстро.

— Теперь подольше подержится, — мужчина слегка прищелкнул пальцами около алых лепестков. Как он и предполагал, удерживаться от пользования даром по пустякам не было никаких сил. Продлил жизнь цветочку, серп Хладной Жницы, так тебя растак.

— А ты не мог бы сделать, чтобы он снова смог расти? — девчонка опять прикоснулась к пламеннику. — Жалко такую красоту…

— Жалко, жалко! — передразнил он. — Ты что, не знаешь, как эти цветы растут? — Она замотала головой. — Там под землей луковица. Пока она жива, будут цветы. — Серые глазищи уставились недоверчиво и непонимающе. — Ох, госпожа моя Луна, дай мне терпения, — пробормотал мужчина. — Если у тебя косу отрезать, со временем новая вырастет, так?

— Да, — девчонка безотчетно вцепилась в перекинутую на грудь косу.

— А из луковицы, пока она жива, каждую весну цветок вырастает. Ясно?

— Да, теперь ясно. Ты очень понятно объяснил. И… — вдруг заволновалась. — Я ведь ни о чем не спрашивала… Ты сам спросил, знаю ли, а я сказала…

— Успокойся, я помню, с чего все началось, — усмехнулся он. Девчонка, несмотря на свою бестолковость, почему-то почти не раздражала. Да понятно, почему. Он мужчина, она — очень подходящая для его нужд женщина. Пусть щебечет поблизости, пока не подвернется другая, вроде его прежних.

Домишко показался совсем скоро. Приютился под скалой, как гриб, не молоденький крепкий боровичок, но и не трухлявая развалина. Серп слегка удивился про себя — впервые он попал сюда больше десяти лет назад, мальчишкой-сопляком, а избушка ничуть не обветшала, не вросла в землю, как случалось это с хижинами селян.

Да чему тут удивляться? Хозяин-то чародей. Ему не трудно поддерживать и дом, и себя в должном состоянии, была бы сила. А с силой у Кверкуса никогда сложностей не возникает, он черпает ее из света Госпожи Луны и умеет запасать в полупрозрачных, молочно-голубоватых кристаллах.

Очи полнолуния, так их называли посвященные, непосвященные именовали лунными камнями и вправляли в кольца, ожерелья и прочие украшения. Богатые залежи мерцающих сокровищ находились на севере Кряжистого хребта, не так уж далеко отсюда.

Серп помнил, как завидовал наставнику, у которого под рукой всегда был запас чародейской мощи. Кверкусу не страшны были ни черные ночи, когда Госпожа Луна слишком слаба, чтобы показывать свой лик, ни ненастная погода. Одно-единственное ясное полнолуние позволяло напитать силой сколько угодно кристаллов, их хватало на много месяцев, а то и на год. Ему же приходилось зависеть от своего ненадежного, капризного, хотя, нельзя не признать, необычайно приятного источника.

Наставник только посмеивался на сетования ученика.

— Ты совсем не умнеешь, юноша, как я над тобой ни бьюсь. Мои камешки мало чего стоят, их слишком легко отнять.

— Но у меня и их нет!

Старый пень снова хихикал, а на вопросы о причине веселости отвечал:

— Сам, юноша. Хоть до чего-то попытайся дойти сам. И так чересчур много в руки плывет, стоит дурной силищей разжиться.

За прошедшие годы Серп так и не поумнел.

Иначе разве топал бы в гору, потея и ни на шаг не приближаясь к порогу хижины? Когда б еще сам сообразил: неспроста дорога так длинна! Спасибо птахе, снова полезла с вопросом, на сей раз весьма своевременным.

— Серп, мы уже долго идем, а домик ничуть не ближе. Почему так?

— Потому что я болван, — процедил чуть слышно сквозь зубы и остановился.

Высвободил немного силы, она тонким золотистым слоем растеклась по невидимой стене прямо перед ними и тут же исчезла, словно просочилась внутрь. Чародей подождал немного. Если хозяин дома, теперь-то он точно знает о приходе гостей. Коли захочет, может открыть невидимые ворота.

Не захотел. Или Кверкуса попросту здесь нет, а прозрачную стену поддерживает напитанное мощью око полнолуния.

Серп сосредоточился, вскинул руку и послал сгусток силы на невидимую преграду. Золотое сияние расплескалось по молочно-белому, в стене образовалась дыра, ее края расширялись, разъедаемые ярким желтым свечением, будто жаркая искра попала на натянутый шелк.

— Пошли, — чародей подтолкнул спутницу и шагнул вслед за ней в раздавшееся до вполне подходящих размеров отверстие.

Стоило миновать невидимую преграду, и домик угрожающе придвинулся, оказалось, они стояли у самой двери. Серые доски содрогнулись под ударом крепкого кулака бывшего палача.

Ждать пришлось недолго — створка распахнулась, за ней обнаружился старичок. Невысокий, коренастый, волосы, аккуратно подстриженные усы и борода белоснежные, одет на городской манер, добротно.

Девушка хотела было потупиться, но не успела, поймала взгляд ярко-синих, вовсе не старческих глаз. К ее облегчению, смотрели они не сердито, а весело. Вот чудеса! Хозяин-то наверняка тоже чародей, не зря к его домику не подойти было. Выходит, совсем не обязательно в присутствии чарунов смотреть в землю, как твердила Клуша. Серп, конечно, ей ничего плохого не сделал, не наказал за дерзкие взгляды, но он в ней нуждался, а этому старичку с чего глядеть так любезно?

— Я уж и ждать тебя перестал, Серпилус, — дедок перевел добродушный взгляд на мужчину. — А ты, оказывается, не промах, — задумчиво посмотрел на заправленный за ухо девушки цветок. — Неужели поумнел?

— Нет, не поумнел, — бессмысленно пытаться выглядет лучше. Старикашка все равно выудит правду. — С ней мне просто повезло.

— Да, везение налицо. Чтобы юная девица снизошла до палача…

— О чем ты, Кверкус? — опальному чародею стало смешно. — Она пришла ко мне за смертью, а заплатить было нечем.

— А-а-а, вот как, — протянул старичок и снова посмотрел на девушку, на сей раз более внимательно. Той стало не по себе. Показалось, будто в самую душу сунулась, вынюхивая, острая крысиная мордочка. Носик вздрагивает, усики трепещут, щекочут. — В таком случае, с сожалением приходится признать, что ты ничуть не поумнел. Ловкости, пожалуй, набрался.

— Было от кого, — не стал спорить Серп. — Иных из воров, грабителей и убийц, что прошли через мои руки, ловили годами.

— И ты решил попытать счастья? В бега ударился? А что же ее просьбу не выполнил?

— Я раздумала умирать, — пискнула Иви, на всякий случай почти полностью прячась за спину спутника.

Старичок усмехнулся и отступил вглубь дома.

— Ну что ж, заходите. Не просто же поздороваться пришли.

— Спасибо, что не гонишь, Кверкус, — Серп переступил порог, Иволга следом. — Я не собирался встречаться с тобой. Надеялся, дом пустует.

— Ты что же, хотел здесь поселиться?

Хозяин провел гостей в просторную кухню с низким потолком, перечерченным закопченными деревянными балками. Дальнюю стену занимал внушительных размеров очаг, рядом на подставке стоял закрытый крышкой котелок. Видно, его недавно сняли с огня, потому что в воздухе витал сытный дух сваренной на молоке гречневой каши.

Старичок устроился во главе длинного, чисто выскобленного стола, гостям указал на лавку у стены, мол, садитесь.

Иволга примостилась на самом краешке, на всякий случай подальше от старого чародея. Серп уселся, развалившись вальяжно, явно не испытывая неловкости.

— Я хотел здесь спрятаться. На время. Чтобы собрать кой-какие сведения, подумать, как быть дальше.

— Пяти лет тебе не хватило?

— Я был лишен возможности собирать сведения!

— А как, по-твоему, живут люди, не имеющие чародейского дара? Мозги-то у тебя вместе с силой не забрали.

Иволга, с любопытством переводившая взгляд с одного мужчины на другого, заметила, как заходили у Серпа на скулах желваки, а кулаки сжались.

— Тебе не понять, Кверкус. Ты не жил годами без силы, не слушал постоянный вой пустоты, которая требует, чтобы ее заполнили. Заполнили немедленно, доверху, из первого же попавшегося источника. И…

При последних словах девушка поежилась. Это не укрылось от взгляда Кверкуса, он нахмурился.

— Прекрати нытье, Серпилус, — оборвал бывшего ученика. — Ты сам виноват в том, что так долго жил опустошенным.

— Я виноват? Я сам? — Серп подался вперед. — Я даже не знаю, за что меня лишили силы! Может, ты расскажешь, наставник, почему меня сослали в Залесный? Почему именно палачом, объяснять не надо, это я понял, — он привычным злым движением потер шею, не нащупал кожаного обруча и немного успокоился.

— Тебе ничего не объяснили? — недоверчиво спросил старый чародей.

— Нет. Меня схватили, как раз когда я собирался пополнить изрядно растраченную мощь. Перед этим неделю ворочал камни на строительстве моста через Льдистую. С короткими перерывами на еду и сон. Работа тупая, сил съедает много, но ты же понимаешь, королевская повинность. Уже после я решил, что это нарочно было подстроено. Чтобы я как можно сильнее вымотался. В застенок меня отправили из моего дома в Регисе. Пытался отбиться, но силы оказались неравные. Двое свежих чародеев враз меня вырубили, еле шевелился, как пристукнутая морозом муха. Уже в темнице спрашивал, за что, почему. Молчали. Приковали в подземелье к стене и напустили лассу. Чёрен мрак, до чего отвратная тварь…

Он многое бы отдал, чтобы забыть, но воспоминание время от времени навещало в снах, душных, разжигающих похоть видениях. Он висит, прикованный к каменной стене. Каземат просторный, освещен несколькими факелами. Слышится лязганье ключа, дверь открывается, но вместо человека, который объяснил бы, наконец, почему все это происходит, или хоть начал бы задавать какие-то вопросы, внутрь просачивается фигура, укутанная в серое покрывало. Оно падает на каменный пол и взгляду чародея предстает прекрасная обнаженная женщина. В первый момент он вздрагивает от сумасшедшей надежды. Может, это чья-то глупая шутка? Абис и Седрус, радужные братцы, иной раз такое откалывают! Неужели осмелились и за его счет повеселиться? Если так, ему просто позволят сейчас с помощью этой красотки вернуть силу и освободиться. Или это изощренная пытка?..

Красавица быстро рассеивает все сомнения, придвигается стремительно, и ее рот вдруг меняет очертания. Зовущие сочные губы размыкаются, округляясь, превращаются в пульсирующую ярко-розовую влажную присоску, похожую на рот рыбы миноги, но не с шипами, а с нежными сосочками. Между ног, сразу под притягательным женским холмиком без малейшего намека на ложбинку посередине, показываются блестящие от слизи розовато-коричневые щупальца. Извиваются, тянутся к его паху. Пленника передергивает от отвращения. Никакая это не женщина, это ласса. Нечистая тварь, что питается жизненной силой людей. Не высасывает ее вместе с кровью, как упырь, а поглощает заодно с плотским наслаждением. А уж чародейская сила для нее — изысканное лакомство. С нее ласса и начнет, добывая все тем же немудрящим способом.

Он попытался, пока был способен, прибегнуть к чарам, оттолкнуть, а если повезет, обездвижить мерзкую тварь, но не успел — ласса оказалась проворнее. Ее гибкие пальцы заскользили по груди и плечам чародея, освобождая его от одежды, а тошнотворный рот присосался к устам. Серп думал, что содержимое желудка тут же вылетит наружу, но ничего подобного не случилось. Стоило теплой мягкой присоске накрыть его губы, и тело охватила сильнейшая, доселе неизведанная похоть.

Сколько времени кормилась ласса, он не знал. Очнулся, когда тварь оттащили, накинув на шею укрепленную на шесте петлю. Должно быть, кто-то внимательно следил за насыщением нечисти и позволил выпить до капли лишь чародейскую силу, оставив жертве жизненную. Перестав чувствовать помрачающие рассудок прикосновения, Серп остро ощутил и свирепый вой образовавшейся в душе пустоты, и неуемное плотское желание.

— Теперь я хорошо понимаю, почему не имеющие дара так часто становятся их жертвами, — вполголоса закончил он. — Я чуть голос не сорвал, умоляя не уводить тварюку. Просил искренне. Правда, когда действие ее яда закончилось… — замолчал, не договорив.

— Кто надевал тебе палаческий ошейник? — спросил Кверкус.

— Не знаю. Он прятался, как это принято у Нетопырей. Капюшон полностью скрывал лицо, на руках перчатки. Почуять ничего я уже не мог, заклинания он бормотал почти неслышно. Это я к тому, что по голосу опознать не сумею. Роста, кажется, был среднего, может, чуть выше. Сложение обычное, ни горба, ни хромоты. Он ли переправлял меня в Залесный или другой, сказать не могу. Мракова тварь совсем меня одурманила… — Серп поежился. Видно, воспоминания о лассе дались ему нелегко. — Смутно помню, что чародей, прежде чем открыть переход, предъявил мне знак ордена Нетопырей. Серебряный перстень с изображением летучей мыши, все как положено. А тебе разве ничего не рассказали?

— Нет, — задумчиво покачал головой Кверкус. — Нетопыри, конечно, не обязаны отчитываться в своих делах перед теми, кто в орден не входит. Но у меня есть пара хороших знакомых из их числа. Ни один не упоминал ни о тебе, ни о твоем аресте. Хотя, как я потом прикинул, виделся я с ними уже после твоей высылки из Региса.

— Откуда же ты узнал? От столичных сплетников?

— Не совсем. Известие дошло до меня далеко не сразу, причем едва ли не случайно. Я думал взять ученика, наведался в Ручейную Падь, там у девочки дар проснулся. Но она оказалась дневной, радужной и мне, как ты понимаешь, не подходила. О твоих злоключениях мне поведал Ульмус. Он же везде первым объявляется и все про всех знает. Мол, об учениках, Кверкус, забудь. Твоего последнего Нетопыри силы лишили и сослали в какой-то жабий угол, палачом. На самом деле он, конечно, знал, в какой именно.

— Может, он знал и за что?

— Нет, этого не знал, ручаюсь. Меня подобное неведение сразу насторожило. Я с ним две бутыли "Слез радуги" распил, но так ничего и не выяснил. Ульмус не страдает скрытностью, это всем известно. Но о тебе бубнил одно: лишили, сослали, за что, неведомо.

— Значит, ты мне ничем не поможешь.

— Ну, если приют и совет за помощь не считаешь, то да. Ничем не помогу, — развел руками Кверкус.

— Приют я бы предпочел такой, где сам себе хозяин. Совет… Много ли ты мне прежде советовал? Ни на один по-настоящему интересовавший вопрос не ответил.

— Я не давал тебе лишь тех ответов, которые ты не в состоянии был воспринять.

— Что за чушь?