Мария Башкирцева

Но Пьетро Антонелли вел себя как и положено влюбленному – сумбурно, настойчиво, безрассудно, о чем свидетельствует диалог из дневника:

«– Я так люблю вас, – сказал он, – что готов Бог знает что сделать для вас. Скажите, чтобы я выстрелил в себя из револьвера, я сейчас сделаю это.

– А что бы сказала ваша мать?

– Мать моя плакала бы, а братья мои сказали бы: «Вот нас стало двое, вместо троих».

– Это бесполезно, я не хочу подобного доказательства.

– Ну, так чего же вы хотите? Скажите! Хотите, чтобы я бросился из этого окна вон в тот бассейн?

Он бросился к окну, я удержала его за руку, и он не хотел больше выпускать ее.

– Нет, – сказал он, глотая, как кажется, слезы. – Я теперь спокоен: но была минута… Господи! Не доводите меня до такого безумия, отвечайте мне, скажите что-нибудь.

– Все это – глупости.

– Да, может быть, глупости молодости. Но я не думаю: никогда я не чувствовал того, что сегодня, теперь, здесь. Я думал, что с ума сошел.

– Через месяц я уеду, и все будет забыто.

– Я поеду за вами повсюду.

– Вам не позволят.

– Кто же мне может помешать? – воскликнул он, бросаясь ко мне.

– Вы слишком молоды, – говорю я, переходя от Мендельсона к ноктюрну, более нежному и более глубокому.

– Женимся. Перед нами такое прекрасное будущее.

– Да, если бы я захотела его!

– Вот те на! Конечно, вы хотите! – Он приходил все в больший и больший восторг; я не двигалась, даже не менялась в лице.

– Хорошо, – говорю я, – предположим, что я выйду за вас замуж, а через два года вы меня разлюбите. – Он задыхался.

– Нет, к чему эти мысли?

И, захлебываясь, со слезами на глазах, он упал к моим коленям.

Я отодвинулась, вспыхнув от досады. О, спасительный рояль!

– У вас должен быть такой добрый характер, – сказал он.

– Еще бы! Иначе я бы уже давно прогнала вас, – ответила я, отворачиваясь со смехом.

Потом я встала, спокойная и удовлетворенная, и отправилась выполнить долг любезности с другими».

Это снова все весьма литературно. Любовная игра продолжается, в итоге, запутавшись, Мария записывает в дневник, что совершенно ничего не понимает: «Я люблю – и не люблю». Она уже почти готова отказаться от мысли стать женой Пьетро Антонелли, но тут в их семье появляется барон Висконти, который долго наедине разговаривает с ее матерью.

Потом мать пересказала содержание их беседы. Не секрет, что Висконти был близок к семье Антонелли и выполнял их поручение. Вероятно, догадавшись, что сын серьезно влюблен, родители решили прощупать обстановку, хотя сам Пьетро ничего родителям не говорил. Визит барона ни к чему не обязывал, разговоры его не носили конкретного характера, хотя обе стороны прекрасно понимали, о чем идет речь. Висконти выяснял, где мадам Башкирцева хочет выдать свою дочь замуж – здесь или в России. Мадам Башкирцева предпочитала выдать ее замуж за границей, поскольку Мария выросла и была воспитана здесь, а значит, и будет здесь счастливей.

Тогда барон Висконти прямо говорит, что в таком случае ее дочери придется принять католичество. Дело в том, что Ватикан строго следил, чтобы в случае смешанных браков, когда родители оставались каждый в своей вере, дети воспитывались только в католичестве, в противном случае, если это условие не соблюдалось, папа мог даже не признать законность подобного брака. Впрочем, Петербург предусматривал и обратную меру: обязательное воспитание детей от такого брака в православии. Этот вопрос в 1856 году даже обсуждался на государственном уровне между министром иностранных дел России канцлером Горчаковым и статс-секретарем папы Джакомо Антонелли. Поэтому, чтобы избежать такого противостояния, и требовался переход в другую веру.

Мать Марии, разумеется, была согласна на такой шаг. Но тут же, продолжая разговор, она подчеркивает, что пока не собирается выдавать свою дочь замуж, хотя, безусловно, и любит этого молодого человека, Пьетро Антонелли, но не как зятя. В общем, стороны расстаются, довольные друг другом. Барон Висконти хорошо знает, что кардинал Антонелли будет противиться этому браку: для «красного папы», как называют кардинала Антонелли за политический вес и красную кардинальскую мантию, брак с девушкой-иностранкой, родители которой к тому же разъехались и не живут в браке, наверняка невозможен ни при каких условиях.

К тому же бедный Пьетро Антонелли к своим двадцати трем годам уже весь в долгах (еще будучи солдатом, он наделал долгов на тридцать четыре тысячи франков) и без помощи семьи ему не выпутаться. Ему ставят условие, что он должен провести неделю в монастыре на покаянии, тогда отец согласится его простить и оплатит долги. Пьетро вынужден принять эти условия. Он покидает Марию.

«Ему велели, он послушался, а чтобы послушаться, надо весьма мало любить меня», – замечает Мария.

Она говорила, что ее девиз в любви звучит так: «Ничего – прежде меня, ничего – после меня, ничего – кроме меня». Прежний принцип – всё или ничего!

Но дело не только в том, что отношения с молодым человеком не сложились так, как Марии хотелось. Она признается в дневнике, что пишет обо всех, кто за ней ухаживает, из-за отсутствия удовлетворяющей ее деятельности. Она рисует, читает, но ей этого недостаточно. Такому честолюбивому и тщеславному человеку, как Мария, нужна вечно живая неиссякаемая деятельность. Она решила, что не будет ни поэтом, ни философом, ни химиком, она может быть только певицей и художницей. Башкирцева хочет быть популярной и считает это главным.

«Тщеславие! Тщеславие! Тщеславие! Начало и конец всего, вечная и единственная причина всего. Что не произведено тщеславием, произведено страстями. Страсти и тщеславие – вот единственные владыки мира!» – пишет она в дневнике.

Чтобы хоть как-то отвлечь дочь, мать 12 апреля увозит Марию в Неаполь. Город с первого взгляда ей не нравится: «В Риме дома черны и грязны, но зато это дворцы – по архитектуре и древности. В Неаполе – так же грязно, да к тому же все дома – точно из картона на французский лад».

Башкирцевы посещают Помпею. Осматривая мертвый город, они по очереди отдыхают на стуле, который взяли напрокат вместе с носильщиком. Марии нравится обслуживание туристов, она хвалит администрацию раскопок. Но думает все время о своем…

Как только Башкирцевы возвращаются в Рим, у них тут же появляется Пьетро. Происходит то, о чем изданный дневник снова утаивает: «А теперь, я прошу вас, не читайте то, что я сейчас напишу. До сих пор я думала, что эта книга станет образцом морали и будет рекомендована для чтения в школах и пансионах. Послушайте, я советую вам не читать дальше, потому что вы разочаруетесь во мне, вот и все!.. Он притянул меня к себе… не читайте, еще не поздно!., он поцеловал меня в правую щеку… и вместо того, чтобы оттолкнуть его, я отдалась в его власть и обняла обеими руками за шею… Черт возьми!.. Он положил мне голову на плечо, целуя мне шею слева и… какой ужас! Первый раз я была в объятиях мужчины. Я собрала все мои силы, а так как наши лица были чрезвычайно близки друг к другу, я приняла важное решение и поцеловала его в губы; я, которая до сих пор даже не коснулась его губами. И этот первый молчаливый поцелуй длился так долго, что я без сил уронила голову ему на плечо».

Чудо первого поцелуя произошло, и в связи с этим многое изменилось. Мария зовет Пьетро в Ниццу, куда уезжает ее семья. На вокзале во время прощания она признается Пьетро, что любит его. Они расстаются, поезд трогается, бедный Пьетро остается на пустом перроне.

Но он не приехал к ней в Ниццу, это она приехала в Рим, чтобы увидеть его. Пьетро понимает, что означает ее приезд. С этого дня каждый вечер Антонелли у них. Влюбленные каждый день ссорятся и каждый день мирятся. Мария требует, чтобы он посвятил родителей в их отношения, и через несколько дней Пьетро наконец говорит о ней своей матери, после чего, накануне их отъезда из Рима, делает Марии предложение. Она его принимает. Молодые начинают обсуждать возникающие в связи с этим браком проблемы, прежде всего главную – принадлежность к разным религиозным конфессиям. Они решают привлечь на свою сторону старого барона Висконти, чтобы он улаживал все вопросы с их родителями, потому что Мария подозревает, что и ее отец, и дедушка будут против ее перехода в католичество.

Однажды влюбленным представилась возможность побыть наедине. Они кинулись в объятья друг другу. «– Ваши губы! – страстно шепчет он, – дайте мне ваши губы! – Мне даже в голову не пришло ослушаться, и я вытянула шею, чтобы встретиться с его губами. Да, правду говорят, что поцелуй в губы… Откинув голову, закрыв глаза, опустив руки, я не могла оторваться от него». Наконец Мария освобождается из объятий Пьетро, целует его в последний раз и убегает.

«Я только хотела бы знать, что зашла так далеко действительно оттого, что люблю этого мужчину, или же любой дурак, клянущийся мне в любви, может добиться от меня того же», – спрашивает она сама себя в дневнике. И сама же себе отвечает: «Я думаю, что последнее более вероятно».

Первый опыт общения с противоположным полом играет огромную роль для девушки. И мудрая Мария права в том, что у каждого по-разному складывается этот «первый раз», и, в общем-то, «любой дурак» вполне может оказать на женщину мощное воздействие, если у нее еще нет подобного опыта. Она решает проблему так же, как ее решают множество женщин, хотя и пишет в дневнике: «Я стараюсь уверить себя, что А. очень шикарен, но когда я вижу его вблизи, он кажется мне еще менее значительным, чем он, быть может, есть на самом деле».

Мария уезжает в Ниццу, ждет известий от Пьетро, обещавшего приехать, но известий нет. Она много читает латинских классиков в подлиннике с параллельным переводом на французский язык. На ее столе Гораций и Тибулл. Элегии Тибулла в основном о любви, что, по ее признанию, ей сейчас подходит. Но Башкирцева читает и философов: Ларошфуко и Лабрюйера. Появляется у нее на столе и сочинение о Конфуции.

Кроме того, она снова занялась живописью, пишет портрет своей гувернантки мадемуазель Колиньон на фоне голубого занавеса.

Мария очень довольна собой и своей моделью, потому что мадемуазель Колиньон хорошо позирует. Время сеанса они проводят в разговорах и спорах. Восторженная мадемуазель Колиньон считает, что Мария чересчур цинична для своего возраста и это результат чтения философской литературы.

Философские книги действительно потрясают Башкирцеву: «Когда мною овладевает лихорадка чтения, я прихожу в какое-то бешенство, и мне кажется, что никогда не прочту я всего, что нужно; я бы хотела все знать, голова моя готова лопнуть, я снова словно окутываюсь плащом пепла и хаоса». Она считает, что нет ничего лучше занятого ума, что работа все побеждает – особенно умственная работа.

Но в этот период любви, занятий живописью и философией судьба снова напоминает ей о быстротечности жизни.

У Марии начинает идти горлом кровь. Врачи ее успокаивают, но она и сама себя умеет успокаивать. В ее жизни будет все хорошо!

Долгожданное письмо от Пьетро приходит только 24 июня, больше чем через месяц после того, как они расстались. Однако выясняется, что оно адресовано Люсьену Валицкому – семейному врачу Башкирцевых, как ответ на его послание. Доктор по собственной инициативе предпринял этот шаг, видя, как Мария переживает разлуку. Он послал Пьетро телеграмму из Монако – якобы ему нужен был его срочный совет, касающийся игры. Ответ пришел, но, как записывает Муся: «Это не ответ на телеграмму его друга из Монако. Это ответ мне, это признание. И это мне! Мне, которая вознеслась на воображаемую высоту!.. Это мне он говорит все это!»

«Я употребил все это время, – писал он, – на то, чтобы упросить моих родителей отпустить меня сюда, но они положительно не хотят слышать об этом». Стало быть, ему невозможно приехать, и ничего не остается, кроме надежды в будущем…

На следующий день приходит коротенькое письмо от Пьетро, адресованное уже самой Марии. Его обнаружила исследовательница жизни Башкирцевой Колетта Кознье, оно было приколото к тетрадке дневника: «Я пребываю сейчас в одном из тех фатальных для меня периодов, когда не могу преодолеть самого себя, и вынужден сказать Вам: я люблю Вас, и мне необходимо хотя бы одно слово утешения от Вас, пусть на бумаге. Пьетро. Простите ли Вы мне такую вольность? Я надеюсь».

Таким образом, все кончено. Оказывается, это ЕМУ нужно утешение, а не ей. Неужели это мужчина? Такой мужчина не для Марии! Дневник – единственное, что ей остается. Римские каникулы закончились. Впереди – поездка в Россию.

Башкирцева уехала из России в одиннадцатилетнем возрасте и не была там шесть лет. Она записывает в дневнике следующую логическую цепочку, доказывающую, почему ей необходимо поехать в Россию: «Почему я не «урожденная…»? Безусловно, это не имеет значения, ведь истинный гений проявляется всегда и везде. Будь я личностью необыкновенной, я бы стала знаменитой, но благодаря чему? Пению и живописи! Ведь этого достаточно, не правда ли? Первое – это успех сегодня, второе – вечная слава. И для одного, и для другого нужно ехать в Рим учиться, а чтобы учиться, нужно иметь покой в сердце, а чтобы иметь покой в сердце, нужно жить более прилично, а чтобы жить более прилично, нужно ехать в Россию. Тогда я еду в Россию, Господи!»

Мария оставляет свой дневник, чтобы его не отобрали на границе с Россией при досмотре: «Оставить здесь мой дневник, вот истинное горе! Этот бедный дневник, содержащий в себе все мои порывы к свету – порывы, к которым отнесутся с уважением, как к порывам гения, если конец будет увенчан успехом, и которые назовут тщеславным бредом заурядного существа, если я буду вечно коснеть. Выйти замуж и иметь детей? Но это может сделать каждая прачка! Но чего же я хочу? О! Вы отлично знаете. Я хочу славы!»

Путь в Россию русского путешественника лежит, разумеется, через Париж: «Вчера, в два часа я уехала из Ниццы с тетей и Амалией (моей горничной)… Мама уже три дня оплакивает мое будущее отсутствие, поэтому я очень нежна и кротка с ней… Мать – единственное существо, которому можно довериться вполне, любовь которого бескорыстна, преданна и вечна. И, как мне кажется, смешна любовь к Г., Л. и А.! И как они все кажутся мне ничтожны!» Под буквами скрываются герцог Гамильтон, граф Лардерель и граф Пьетро Антонелли.

В Париже они с тетей почти все время проводят со старой приятельницей семьи графиней Музэй, скрывающейся в дневнике под буквой «М». С графиней Музэй Мария может беседовать откровенно и отводит душу, рассказывая ей о своем романе с Пьетро Антонелли. Кроме того, она хочет учиться пению, и просит отвести ее к лучшему в Париже профессору Вартелю. Старому профессору пение Башкирцевой понравилось, он даже подпевал, когда она пела арию Миньоны. Хотя Мария считала, что у нее контральто, Вартель определил у нее меццо-сопрано – голос, который со временем будет расти.

Графиня Музэй способствовала не только определению голоса Башкирцевой, но и стала присматривать ей выгодную партию в Париже. Бй показался хорошим кандидатом молодой депутат Поль де Кассаньяк. Он бонапартист, и Мария уже слышала о нем. Она всегда мечтала о собственном политическом салоне, а быть бонапартистом, как Поль де Кассаньяк, о котором теперь только и ведутся разговоры в их доме, когда сейчас Республика, – это так поэтично. Мария согласилась познакомиться с ним: «Я хочу познакомиться с ним, жить в Париже и собирать у нас бонапартистов. Нужно только сообщить о моей идее Кассаньяку. Я вся горю этой идеей, это моя жизнь! Я – легитимистка, я – за Генриха V, но у Генриха V нет наследников, значит, после него трон перейдет к Орлеанским, а они – это все, что было и есть самого низкого во Франции после Гамбетты. Следовательно, для честных и разумных людей возможна только Империя».

Правда, политические взгляды Марии меняются сообразно моменту. Подвернулся известный политик, возможно, будущий глава партии Императора, и она уже не легитимистка, а бонапартистка. Гамбетта – низок, но пройдет время, и она, бывшая легитимистка, потом бонапартистка, отвергнутая бонапартистом Кассаньяком, станет республиканкой и будет превозносить республиканца Леона Гамбетту Поль Гранье де Кассаньяк был заметной фигурой своего времени. Вот что пишет о нем в своей книге Колетта Кознье: «Он родился 2 декабря 1844 года, в годовщину Империи и победы под Аустерлицем, и был увенчан славой бонапартиста. Будучи депутатом от Жера с февраля 1876 года, отличался ядовитостью выступлений по отношению к левым и неподчинением приказам президента Национальной Ассамблеи. Его репутация дуэлянта заставляла противников выбирать слова. Развязанная и поддерживаемая им полемика в журнале «Ле Пэи» («Родина»), в котором он был сначала хроникером, потом главным редактором, а с 1872 года – директором, обеспечила ему большое количество противников и около пятнадцати дуэлей, одна из которых состоялась против Анри Рошфора из-за Жанны д\'Арк. Неизменный сторонник Второй империи, он в двадцать шесть лет получил орден Почетного легиона и поздравления императрицы, дрался под Седаном и попал в плен в Силезии».

Политической карьере Поля способствовал и его известный отец, историк и журналист Адольф Гранье де Кассаньяк, бывший до сына главным редактором журнала «Ле Пэи», а с 1852 до 1870 года также представителем Жерского департамента в законодательном корпусе. В 1876 году вместе с сыном он был снова избран депутатом от Жера. Так что и журнал, и политическую карьеру сын унаследовал от отца.

Поль де Кассаньяк одним из первых усвоил систему прерывания ораторов и оскорбительных личных нападок, как и его отец, не гнушался никакими средствами для достижения поставленной цели, благодаря чему приобрел популярность в самых низких слоях французского общества. Провозглашенный им девиз был: «Мы пройдем через сточные канавы, а ванну можно принять и потом».

Он был политиком до мозга костей!

Вот такого человека графиня Музэй и представила Марии Башкирцевой. Девушка была в восторге от «высокого, сильного, с вздернутым носом и закрученными кверху усами, очень черными и очень густыми волосами, со смуглой кожей, живым взглядом, истинного гасконца по жестам, акценту и храбрости», прозванного «д\'Артаньяном пера».

Кассаньяк был ей близок и понятен, а главное, так же честолюбив, как она. Только он уже достиг высот, а ее успехи были еще впереди. Графиня Музэй заметила даже, что нет в мире двух людей более похожих, чем Мария и Поль.

В первый же день Мария рассказала Кассаньяку о своем дневнике, а он вспомнил, как в девятнадцать лет поклялся себе, что станет знаменитым и что при одном упоминании его имени люди будут приходить в неописуемое волнение. Они с ходу поняли друг друга! Но их вполне возможному роману помешал отъезд в Россию, куда Мария с родными выехала через Берлин 26 июля.

В Берлине Башкирцева посещала музеи, покупала книги. Куда бы она ни приезжала, у нее в комнате сразу же появлялась библиотека, потому что без книг она просто не могла жить. Чтение, пока она серьезно не занялась живописью, было ее главным занятием.

На границе с Россией они расстаются с тетей, обе плача навзрыд, – тетя боится ехать на родину из-за тянущегося судебного процесса и остается на чужбине. На другой стороне Марию встречает дядя Степан, брат ее матери. Опасения насчет таможни были напрасны, ее приняли как принцессу, даже не досматривали. Чиновники, вопреки ожиданию, изящны и замечательно вежливы. «Здесь простой жандарм лучше офицера во Франции, – записывает Башкирцева. – И потом, все так хорошо устроено, все так вежливы, в самой манере держать себя у каждого русского столько сердечности, доброты, искренности, что сердце радуется».

Петербург, Москва и, наконец, цель поездки – Полтавская губерния – родина Марии. Она впервые за долгие годы увидела отца. Константин Башкирцев – предводитель полтавского дворянства – с гордостью представляет окружающим свою дочь. Кавалеры наперебой ухаживают за Марией. Среди них Григорий (Гриц) Львович Милорадович, с которым Муся была знакома еще в детстве. Она нашла, что с тех пор Гриц не переменился, у него тот же тусклый взгляд, тот же маленький и слегка презрительный рот, легкая глуховатость, над которой посмеиваются окружающие, однако он отлично одет и у него прекрасные манеры.

Своим характером, нарядами и веселым нравом Мария все больше и больше покоряет сердце отца. Она не скрывает, что хочет помирить родителей и восстановить полноценную семью.

«Отца можно победить, действуя на его тщеславие», – записывает она 23 августа 1876 года, понимая, что в Полтаве ее отец – царь. Но какое это маленькое и тихое царство! В Полтаве безлюдно, отец оправдывается, что после ярмарки не встретишь в городе и собаки. Они заходят в магазин, где собираются все полтавские франты, но и там – никого. В городском саду тоже никого…

Мария говорила отцу: «Проводить жизнь за картами… Разоряться в глуши провинции на шампанское в трактирах! Погрязнуть, заплесневеть!.. Что бы ни было, всегда следует быть в хорошем обществе». Отец понимает, куда она клонит, и в свою очередь интересуется у нее, сколько может стоить дом в Ницце, достаточно вместительный, чтобы можно было устраивать празднества и балы. Он тоже понимает, что дочери на выданье нужна полноценная семья и, прежде всего, покровительство отца.

Это именно то, что Мария хотела от него услышать. Она знает, что могла рассказать отцу его родная сестра мадам Тютчева, которая тоже почти постоянно проживает в Ницце, но родственников принципиально не принимает. А так хочется, чтобы принимала!

Ее отцу сорок пять лет, он молодо выглядит, и Мария, шутя, предлагает ему быть младшей сестрой и звать его Константином. Постепенно между отцом и дочерью налаживаются доверительные отношения. Она счастлива, что у нее, наконец, есть «настоящий отец, как в книгах». Отец не разделял желания матери выдать дочь за Грица Милорадовича, но Мария и не собиралась этого делать.

Беседуя с отцом, она часто говорит о своей родной тетке, его сестре, мадам Тютчевой, как о главном своем враге и враге всей ее семьи.

«Я не стеснялась относительно его сестры Т.; я даже сказала отцу, что он находится под ее влиянием и что поэтому я не могу на него рассчитывать.

– Я! – вскричал он, – о нет! Я люблю ее меньше других сестер. Будь покойна, увидев тебя здесь, она будет льстить тебе, как собака, и ты увидишь ее у своих ног».

Если обаяние Марии подействовало даже на отца, известного ловеласа и гуляку, то что говорить о юношах, увидевших ее! Она окружена всеобщей любовью и восхищением. Когда ее новые молодые знакомые говорят о том, что собираются провести зиму в Петербурге, она, шутя, описывает, как они будут проводить там время. Это весьма веселые и привлекательные страницы ее дневника, которые еще раз доказывают, что у нее действительно незаурядный литературный талант.

«Воображаю, что вы там будете делать, – сказала я. – Хотите, я опишу вам вашу жизнь, а вы мне скажете, правда ли это?

– Да, да!

– Прежде всего, вы меблируете квартиру самой нелепой мебелью, купленной у псевдоантиквариев, и украсите самыми обыкновенными картинами, выдаваемыми за оригиналы: ведь страсть к искусству и редкостям необходима. У вас будут лошади, кучер, который будет позволять себе шутить с вами, вы будете советоваться с ним, и он будет вмешиваться в ваши сердечные дела. Вы будете выходить с моноклем на Невский и подойдете к группе друзей, чтобы узнать новости дня. Вы будете до слез смеяться над остротами одного из этих друзей, ремесло которого состоит в том, чтобы говорить остроумные вещи. Вы спросите, когда бенефис Жюдик и был ли кто-нибудь у мадемуазель Дамы. Вы посмеетесь над княжной Лизой и будете восторгаться молодой графиней Софи. Вы зайдете к Борелю, где будет непременно знакомый вам Франсуа, Батист или Дезире, который подбежит к вам с поклонами и расскажет вам, какие ужины были и каких не было; вы услышите от него о последнем скандале князя Пьера и о происшествии с Констанцией. Вы проглотите с ужасной гримасой рюмку чего-нибудь очень крепкого и спросите, лучше ли было приготовлено то, что подавалось на последнем ужине князя, чем ваш ужин. И Франсуа, и Дезире ответят вам: «Князь, разве эти господа думают об этом?» Он скажет вам, что индейки выписаны из Японии, а трюфели – из Китая. Вы бросите ему два рубля, оглядываясь вокруг, и сядете в экипаж, чтобы следовать за женщинами, смело изгибаясь направо и налево и обмениваясь замечаниями с кучером, который толст, как слон, и известен вашим друзьям тем, что выпивает по три самовара чаю в день. Вы поедете в театр и, наступая на ноги тех, которые приехали раньше вас, и пожимая руки или, вернее, протягивая пальцы друзьям, которые говорят вам об успехах новой актрисы, вы будете лорнировать женщин с самым дерзким видом, надеясь произвести эффект.

И как вы ошибаетесь! Как женщины видят вас насквозь! Вы готовы будете разориться, чтобы быть у ног парижской звезды, которая, погаснув там, приехала блистать у вас.

Вы ужинаете и засыпаете на ковре, но лакеи ресторана не оставляют вас в покое: вам подкладывают подушку под голову и укрывают вас одеялом поверх вашего фрака, облитого вином, и вашего помятого воротничка.

Утром вы возвращаетесь домой, чтобы лечь спать, или, скорее, вас привозят домой. И какие вы тогда бледные, некрасивые, все в морщинах! И как вы жалки сами себе!

А там, там… Около тридцати пяти или сорока лет вы кончите тем, что влюбитесь в танцовщицу и женитесь… Она будет вас бить, а вы будете играть самую жалкую роль за кулисами, пока она танцует…»

Самое интересное, что Гриц, который слушал весь этот монолог, согласился с Марией: «Все верно, кроме танцовщицы. Я женюсь на светской женщине. У меня семейные наклонности: я буду счастлив, когда у меня будет свой дом, жена, толстые дети, которые кричат, – я буду безумно любить их».

Жизнь показала, что Гриц Милорадович в отношении себя не ошибался, и все произошло именно так.

Летняя барская жизнь текла неспешно: мужчины ходили купаться на реку, а Мария с княгиней сидели на большом балконе барского дома, изнемогая от безделья и нестерпимой жары, перемывая ушедшим косточки. Вид с балкона был прелестный: «Напротив – красный дом и разбросанные беседки, направо – гора со стоящей на ее склоне церковью, утонувшей в зелени, дальше – фамильный склеп. И подумать, что все принадлежит нам, что мы – полные хозяева всего этого, что все эти дома, церковь, двор, напоминающий маленький городок, все, все наше, и прислуга, почти шестьдесят человек, и все!»

Но для Марии мало тщеславия землевладельца, ведь она считает, что если замуж – так только за короля!

Правда, рядом был князь Сергей Викторович Кочубей, младший сын князя Виктора Павловича Кочубея. Достаточно было взять справочник «Вся Россия», чтобы узнать, сколько было земель у наследника князя, его старшего сына Виктора Сергеевича Кочубея, и почувствовать разницу в общественном положении между князьями Кочубеями и Башкирцевыми. Если у наследников Константина Башкирцева была едва тысяча десятин земли, то у наследника князя – более 60 тысяч десятин в девяти имениях Полтавской, Черниговской, Екатеринославской и Нижегородской губерний, и среди крупных землевладельцев России он занимал 58-е место по количеству принадлежащей ему земли. Надо учитывать также, что земли в Полтавской и Екатеринославской губерниях были одними из самых дорогих в России, соответственно 182 и 161 рубль за десятину, а земля где-нибудь в Оренбургской губернии стоила в среднем 28 рублей за ту же десятину. К тому же все самые крупные землевладельцы, возглавляющие список, имели самые большие поместья на Урале, где стоимость десятины земли была тоже сравнительно невысокой.

Мария так описывает визит к Кочубею: «Мы были у князя Сергея Кочубея. Отец оделся отлично, даже надел светлые перчатки. Я была в белом, как на скачках в Неаполе, только шляпа была в черных перьях и такого фасона, который в России признан образцом хорошего тона… Имение князя в восьми верстах от Еавронцев – это знаменитая Диканька, воспетая Пушкиным вместе с любовью Мазепы и Марии Кочубей.

По красоте сада, парка, строений Диканька может соперничать с виллами Боргезе и Дория в Риме. Исключая неподражаемые и незаменимые развалины, Диканька, пожалуй, даже богаче, это почти городок. Я не считаю крестьянских изб, а говорю только о доме и службах. И это среди Малороссии! Как жаль, что даже не подозревают о существовании этого места. Там несколько дворов, конюшен, фабрик, машин, мастерских. У князя мания строить, фабриковать, отделывать. Но лишь войдешь в дом, всякое сходство с Италией исчезает. Передняя убрана бедно в сравнении с остальными комнатами, и вы входите в прекрасный барский дом; этого блеска, этого величия, этого божественного искусства, которое приводит вас в восторг в дворцах Италии, нет и следа».

Князь показывает гостям свою картинную галерею, статуэтки, портрет князя Василия Леонтьевича, своего предка, которого пытал и обезглавил Мазепа. Этот портрет висел на стенке шкафа, в котором хранилась в то время окровавленная рубашка Василия Леонтьевича. Впоследствии эта рубашка сберегалась в Покровской церкви села Жуки, соседнего полтавского имения князей Кочубеев. Возможно, князь Сергей Викторович показывал и свой герб, рассказав, что девиз этого герба: «Elevor ubi consumor!» – «Возвышаюсь, когда погиб!» – дан Петром I, который возвратил Кочубеям конфискованные имения, а также пожаловал имения Искры, который не имел наследников.

Двоих сыновей князя, Виктора и Василия, в то время в имении не было, и Мария с ними не познакомилась, но, вероятно, знала, что оба пока еще не женаты. Вот такие женихи, очень богатые и очень знатные, ее могли заинтересовать.

Мария посещает Черняковку, где провела все детство. Она хочет разобраться с делами. Ее дядя Александр управляет имением, в котором есть доля их с матерью денег. Марии кажется, что дядя обманывает и ее и мать, и эти подозрения не беспочвенны.

В конце концов, в один прекрасный день, когда в России уже наступила зима, выпал снег и при выездах сменили кареты на сани, Мария с отцом собрались, наконец, за границу. Встреча с матерью состоялась в Париже. Супруги начали разговор с обоюдных упреков, но Мария упорно ищет пути примирения родителей. Она организует совместные поездки в оперу на «Прекрасную Елену» и «Поля и Виргинию», завтрак у мадам Музэй с депутатом Полем Еранье де Кассаньяком. Поль предлагает им билеты на спектакль в La Chambre – так называют палату депутатов. Весь Париж бывает на этих «спектаклях». Популярность этих зрелищ в Париже была так велика, что попасть туда могли далеко не все, даже несмотря на принадлежность к высшему обществу.

В Версаль гости добирались поездом, в котором ехали и сами депутаты. Поезд – тот же салон. Мария познакомилась в этом салоне на колесах с депутатом от бонапартистов месье Жанвье де ля Моттом. Еот искал для своего сына, тоже депутата, невесту с приданым и с умом, которая бы могла держать у себя дома политический салон. Месье де ля Мотт сделал Башкирцевой предложение. «Мне предлагают имя, положение и блестящие союзы с первыми семьями Франции, а кроме того, и самую великолепную карьеру. В обмен у меня просят мой ум и деньги. Это коммерческая сделка, самое обычное дело, и если бы мужчина был не так отвратителен, я бы согласилась», – пишет Мария в дневнике.

К огорчению Марии, примирение родителей так и не состоялось.

После долгих поездок по Европе и безуспешных поисков самой себя Башкирцева решает серьезно учиться живописи.

«Я решила остаться в Париже, где буду учиться и откуда летом для развлечения буду ездить на воды. Все мои фантазии иссякли: Россия обманула меня, и я исправилась. Я чувсвую, что наступило наконец время остановиться. С моими способностями в два года я нагоню потерянное время… Это решение не мимолетное, как многие другие, но окончательное…Мне кажется, что год в мастерской Жюлиана будет для меня хорошим основанием».

Так впервые в сентябре 1877 года в дневнике упоминается мастерская, а вернее Академия Жюлиана, в которой Марии Башкирцевой суждено было заниматься до самой смерти в 1884 году.

Что из себя представляла Академия Жюлиана?