Красавица Леночка: психопаты не унимаются!

Рекламодатели даже не гнушались апеллировать к (впрочем, уже заметно увядшему в массовом сознании) авторитету научных знаний. «Нашим учёным удалось расшифровать сигнал здоровой клетки». Очевидно, уже сам слог такого заявления мог служить достаточно достоверным индикатором уровня знаний у тех, кто генерировал подобную рекламу. Словно стремясь сделать её ещё более убедительной, они ссылались на результаты клинических испытаний своих препаратов, якобы проведённых в одном известном на всю страну мединституте. Джонни терялся в догадках: то ли это был гон, то ли действительно в этом маститом ВУЗе была распространена практика продажи не только поступления и положительных оценок на экзамене тем, кто был в состоянии заплатить, но и придания околонаучной легитимности шарлатанским «клиническим испытаниям».

Когда жизненный опыт стал всё более неумолимо свидетельствовать о том, что эффективность волшебных снадобий в реальном мире, за пределами рекламы, не фонтан, шарлатаны начали хитрить ещё больше. Они принялись рекламировать свои товары как «важные составляющие в комплексной терапии» того или иного заболевания, а лучше — широкого класса практически не связанных между собой по патофизиологическому механизму болезненных процессов. Получалось, что они убивали тем самым сразу двух зайцев (если не считать, конечно, что время от времени, вероятно, они также, по сути, убивали больных, не получавших адекватного лечения!). С одной стороны, тем самым «целители» фактически снимали с себя обвинение в том, что люди пренебрегают реальными медикаментозными препаратами в пользу реализуемых ими снадобий, тем самым лишая себя эффективной медицинской помощи. С другой стороны, в случае, когда медицинские препараты реально действовали, многие могли связать своё выздоровление не с ними, а с принимавшимися в тот же период шарлатанскими снадобьями. На это, вероятно, и делалась ставка.

Впрочем, и на этом производители добавок не успокоились. Теперь они принялись выпускать чудодейственные приборы для лечения всевозможных болезней. Джонни объяснял это для себя таким образом, что пенсионеров с их скудными грошами, вероятно, просто жаба душила платить бешеные деньги за маленькую таблетку. А потому их вниманию было решено предложить увесистые приборы. Рекламировались эти девайсы, конечно же, с большим пафосом, как воплощения последних разработок отечественных и даже зарубежных учёных. Если верить рекламе, едва ли не каждое из этих чудесных приспособлений представляло собой самую настоящую панацею: страждущим сулили избавление от рака, сердечнососудистых заболеваний, простуды и гриппа, а также всевозможных напастей, связанных с опорно-двигательным аппаратом.

Для критически мыслящего человека, даже не особо сведущего в медицине, беглый взгляд на этот список заболеваний обнажал один пикантный момент. Состоящий в том, что, если верить рекламе, действие препарата не было направлено на конкретный патологический процесс в организме. Фактически рекламодатели заявляли, что препарат эффективен против заболеваний, либо представлявших согласно статистике основные причины смерти, либо приводивших у наибольшего числа людей к драматическому снижению уровня жизни. Джонни мучительно искал и не мог найти ответ на вопрос: что же сотворили идеологи новой власти за 15–20 лет с головами людей такого, что те начали массово верить подобной ерунде?!

В тщетных поисках решения, его мысль всё больше возвращалась к горбатым временам. Именно тогда на экраны телевизоров и страницы газет стали всё чаще вылезать астрологи и прочие предсказатели. Казалось бы, на это можно было с одной стороны посмотреть как на невинное развлечение. Ситуация приобретала, однако, пугающий оборот, когда на сайтах знакомств в анкетах женщин Джонни читал что-то вроде «козерогов и стрельцов просьба не беспокоить». Таким образом, на пути к личному счастью людей серьёзной преградой вставал абсурдный произвол. Ещё более тревожным, однако, был деструктивный потенциал воздействия подобных предсказаний на психику. Он заключался в том, что если верить в астрологию и прочую лабуду, человек оказывался уже не хозяином своей судьбы.

В то же время известно, что ощущение потери контроля над своей собственной ситуацией вгоняет человека в депрессию. Оно может привести его к отчаянию, пассивному примирению с судьбой: «я маленький человек, ничего не могу сделать, от меня ничего не зависит». Кроме того, осознание беспомощности делает человека более уязвимым для манипуляций и других деструктивных психических воздействий.

Ещё во второй половине 80-х годов Джонни находил любопытным чтение в массовых газетах и журналах про чудеса. Например, про «барабашек» (полтергейст). И лишь годы спустя сумел он в адекватной степени осознать, какое чудовищно деструктивное влияние оказывали, казалось бы, невинные барабашки на мозг обывателя.

Ситуация усугублялась деградацией системы образования. Нынешняя молодёжь уже не получала тех серьёзных фундаментальных знаний, основанных на достижениях опытных наук, которые давала их предшественникам советская школа. Можно сколько угодно критиковать советскую систему образования за нудный стиль преподавания многих дисциплин, особенно столь сомнительных, как «марксизм-ленинизм — умственный онанизм» (последнее определение уже в эпоху горбостройки красовалось на стенах мужских туалетах различных ВУЗов). И, тем не менее, именно они закладывали в сознании молодого поколения основы материалистического мировоззрения, позволявшего людям видеть разумные реальные причины реальных явлений.

Не это, однако, было нужно новой власти и стоявшей за ней ненасытной алчности олигархов. Научные знания и технологические навыки ценились в производящей экономике, ориентированной на совершение открытий и их скорейшее внедрение. В стране же, поставлявшей на мировой рынок в основном сырьё и женщин, требовалась безоглядная вера. Причём не обязательно собственно религиозная.

Ведь, несмотря на вновь обретённую приверженность православным ценностям, она носила в основном формальный характер, как нетрудно понять, анализируя соблюдение (точнее, несоблюдение) особо важными персонами заповедей христианства.

Фактически же государственной религией, охватившей широкие слои населения, стало «потреблядство», выросшее от стремления к удовлетворению более-менее реальных потребностей людей до вселенского культа. Соответственно, главной формой проповеди в новой религии была агрессивная реклама, которая, минуя разум, апеллировала к широкому спектру низменных эмоций — от похоти до зависти, будоража яркими и призывными образами неспособный к критическому мышлению разум доверчивого потребителя.

Чтобы по достоинству оценить драматические масштабы этой неспособности к критическому мышлению, Джонни не нужно было далеко ходить за примерами. Конечно, он мог ожидать нечто подобное от полуграмотной бабушки, окончившей всего пару классов церковно-приходской школы. Его же мама была кандидатом наук. Хоть и не медицинских и не биологических, а технических, но всё же кандидатом. Казалось бы, это позволяло ожидать от неё хотя бы зачатков материалистического мировоззрения и критического мышления. И, тем не менее, она демонстрировала вопиющее отсутствие того и другого, фактически в ущерб своему здоровью.

Мама Джонни измеряла себе артериальное давление при помощи «маятника», представлявшего собой не что иное, как толстый винт, подвешенный на нитке. Примечательно, что тот же самый маятник она использовала для оценки качества пищевых продуктов, в которых она сомневалась. Джонни иногда даже иронично интересовался у мамы, каким образом, например, бактерии (чьи токсины способны вызвать пищевое отравление) в пище, по-прежнему сохранившей нормальные органолептические показатели, могут отклонять маятник. На что мама его отвечала оскорблённо, что ему этого, скорее всего, не понять, что это на самом деле высшие силы отклоняют маятник, дабы уберечь её от угрозы.

Таким образом, мама Джонни была практически идеальной жертвой рекламы различных шарлатанских услуг. И доказывать ей что-от было бесполезно. Иногда в ответ на увещевания Джонни «неужели ты не понимаешь, что тебя просто обманывают, разводя на деньги?!» она рационализировала: «если бы это не помогало людям, они бы не покупали». Или отвечала что-то вроде: «а что делать? Врачи же не лечат!», переходя затем в контрнаступление: «Тебе вот много в поликлинике помогли?!» Имея при том в виду, очевидно, поликлинику Љ666 Департамента здравоохранения г. Москвы, к которой они с Джонни были прикреплены по полису обязательного медицинского страхования.

Более того, мама Джонни не только велась на рекламу, но и умудрялась агитировать других. В этом отношении очень показателен пример её подруги по имени Галя. Джонни воспринимал Галю как ходячее воплощение зависимого расстройства личности. Галя никогда не была замужем. Большую часть своей сознательной жизни она прожила душа в душу со своей старшей сестрой. Последняя по отношению к ней играла роль не столько сестры, а скорее матери, которую они потеряли в сравнительно раннем возрасте. С мамой Джонни Галя познакомилась в самый разгар очень печального и драматического периода своей жизни: её сестра долго и тяжело болела, после чего умерла от рака, оставив Галю в полном отчаянии и абсолютно потерянной.

Вначале Галя не придумала ничего лучшего, чем обратиться… к психотерапевту. Дело в том, что как раз примерно в тот период (это был где-то 2004 или 2005 й год) администрация 666-й поликлиники города Москвы решила, что у них не хухры-мухры и вообще должно быть не хуже, чем у других, а потому в их поликлинике должен быть психотерапевт. Однако зряплата, которую они могли предложить соискателю сей достойной вакансии, была чудовищно ущербной. Такой не соблазнишь не то что надменного психоаналитика, привыкшего сотрясать своим перманентно эрегированным эго над головами окружающих, но даже офисно-планктонную выпускницу одного из расплодившихся ныне психфаков. В результате, за неимением других претендентов, позицию занял полоумный дедок. Который сам, пожалуй, был ходячим воплощением какой-то диффузной депрессивно-невротической психопатологии.

Интересно, какие ускоренные курсы психотерапевтов закончил этот дед? — недоумевал цинично Джонни. Дело в том, что, как каким-то образом удалось выяснить дотошным бабкам из подъезда, Бургомистрова, их участковая терапевт на протяжении многих лет, на самом деле не заканчивала мединститут. Её специальное образование ограничивалось фармацевтическим техникумом. И лишь впоследствии, много лет спустя, она прошла ускоренные курсы повышения квалификации, сделавшие её, так сказать, полноценным врачом.

Казалось бы, Джонни мог проигнорировать эти разговоры бабок, как досужие сплетни, не соответствующие действительности. Однако он получил им убедительное подтверждение при следующих обстоятельствах. У мамы Джонни долгие годы была подруга по имени Зарема. (Джонни продолжительное время даже не догадывался о значении имени «за революцию мира», думая просто, что у Заремы такое имя, т. к. она татарка). Впрочем, одно другого, видимо, не исключало. Так или иначе, Зарема стала для Джонни (как, вероятно, и для его мамы) воплощением понятия «успешная пенсионерка». Например, в то время, когда многие бабки, включая маму Джонни, лоханулись на билетах МММ, Зарема предусмотрительно купила билеты, когда только ещё всё началось, а потом вовремя подсуетилась их сдать. В результате её доход, конечно, не мог сравниться с прибылями прихватизаторов-олигархов или самого Мавроди, однако всё же составлял её пенсию за несколько десятков месяцев. Кроме того, куда ни глянь, повсюду были у неё связи, стратегически важные знакомые. И вот однажды такая её подруга, зам. главврача поликлиники Љ666, конфиденциально (т. е. прося никому не рассказывать) поведала ей о том, чего реально стоит медицинское образование Бургомистровой. Зарема же, в свою очередь, не удержалась и так же конфиденциально пересказала услышанное маме Джонни. Ну а последняя, по забывчивости начхав на вроде как обещанную конфиденциальность, просто рассказала эту новость самому Джонни.

Впрочем, Джонни этому не удивился, т. к. ранее «Бургомистриха» (как её ласково называли, разумеется, за глаза, многие пациенты) умудрилась эпически накосячить даже в той сфере, где она получила какую-никакую профессиональную подготовку. Как ехидно сообщила провизор в одной из центральных аптек её пациентке, Бургомистриха перепутала название выписанного ею лекарственного препарата с именем героя то ли мексиканского, то ли аргентинского сериала. Для Джонни же самым запоминающимся стал личный опыт его последнего общения с ней.

Собственно, Джонни уже давно не испытывал на этот счёт никаких иллюзий, а потому изначально на приём к ней не собирался. Он собрался к стоматологу полечить то, что осталось от его зубов.

Конечно же, с применением электродрели, которой была оснащена поликлиника Љ666, процесс был весьма болезненным. И каждый раз, садясь в кресло, Джонни вспоминал про молодого парня, который умер на приёме у дантиста. От сердечного приступа? Не вынесла душа поэта? Увы, Джонни не знал деталей той трагической истории, и его болезненное воображение дорисовывало подробности.

Но выбора у него практически не было, т. к. он даже не рассматривал альтернативу идти к платному стоматологу, которому он не доверял (бабки рассказывали, что ради денег они сверлят людям здоровые зубы!). И который ещё к тому же сдерёт с него за 10 минут сумму, за которую Джонни работал неделями. Последнее вызывало у Джонни, чувствительного к таким вещам, особенную классовую неприязнь.

К счастью, посещения кабинета мужества для Джонни облегчались тем, что доктор, с которому он ходил, судя по всему, неплохо знал своё ремесло. Даже несмотря на то, что доктор этот (видимо, в силу некой индивидуальной особенности) был вежлив и обходителен только с женщинами. И, чтобы получить талон к нему на приём, нужно было после бессонной ночи, неизбежно проведённой в обнимку с компом, идти к 6 утра и стоять мёрзнуть около поликлиники, которую откроют только в 8. В результате чего не выспавшегося Джонни с расковырянным зубом весь день плющило и колбасило.

Но деваться было некуда. Ибо альтернативой был облом либо запись к доктору Стервовой, работавшей в ту же смену. Джонни на всю жизнь запомнил, как ещё в 1989 году доктор Стервова, орудуя той самой дрелью, спрашивала у пациента, чьё лицо было перекошено от боли: что, больно? Ну что ж поделать, кому ж сейчас легко? Ты мне что, тысячу долларов заплатил, чтобы тебе не было больно?! Так что ничего, потерпишь! В том далёком, горбатом, ещё номинально маргинально советском 1989 году тысяча долларов представлялись для Джонни огромной суммой, и он внутренне недоумевал: за что тысячу долларов при таком отношении к пациенту?!

Однако теперь, когда он сидел в кресле у другого врача, ему бывало даже забавно слушать истории доктора Стервовой. Они даже действовали на него как своего рода анестетик, отвлекая его от зубной боли. Например, когда она рассказывала, как во время поликлинического «корпоратива» к ней приставал хирург Петров. Не обращая внимания на пациентов, она поведала коллегам о том, как Петров лез к ней целоваться. Однако у него был герпес на губе, и это не могло её не беспокоить…

Коллег, впрочем, это не удивляло. У хирурга Петрова, человека давно уже не молодого, была громкая репутация бабника и любителя выпить, распространившаяся далеко за пределы 666 поликлиники. Джонни почему-то сразу вспомнил, что, когда он пришёл к Петрову со своим геморроем, тот предостерегал его: вот захочешь выпить с друзьями — может быть обострение. Джонни тогда ещё подумал, что доктор как бы проецировал на него свои трудно контролируемые импульсы, тянувшие выпить. И находил забавным, что доктор предполагал, что он захочет выпить именно с друзьями, а не в одно лицо.

Впрочем, справедливости ради следует отметить, что если хирург Петров и злоупотреблял, то не так, как хирург-стоматолог из той же поликлиники. Последний периодически уходил на больничный в запой, и тогда страждущих направляли на удаление в другую поликлинику. Когда же он всё-таки работал, его деятельность представляла собой патетическое зрелище: его ловкая и многоопытная медсестра указывала ему, за что тянуть пассатижами, которые он сжимал своей дрожащей рукой. Картина напоминала Джонни анекдот про «господи, укрепи и направь», однако смешно ему при этом почему-то не было.

Невесело было ему и тогда, когда однажды, пытаясь записаться на приём, он узнал, что в силу какого-то бюрократического распоряжения путь к стоматологу лежит через кабинет флюорографии. Однако самым печальным стало то, что, придя за результатом, Джонни узнал, что у него нашли какую-то патологию в лёгких. Естественно, от этого он сразу впал в такую панику, что, не найдя удовлетворительного ответа на свой вопрос в интернете, сразу же отправился на приём к Бургомистрихе узнавать, сколько ему жить осталось.

Его душевные страдания в течение двухчасового ожидания в очереди усугубляло ещё следующее обстоятельство. У Бургомистровой, как и у некоторых других врачей той поликлиники (в первую очередь невропатолога и эндокринолога, у которых постоянно было много страждущих и потому жаждущих попасть на приём) была установлена специфическая практика «пред-приёма»: Периодически из кабинета выходила медсестра и осведомлялась у каждого из сидевших в очереди о цели визита. После чего принимала решение о том, насколько озвученная цель визита была достойна аудиенции доктора. При этом остроты ощущений пациентам добавляло то обстоятельство, что рассказывать о своих болячках им при этом приходилось не только медсестре, но и всей очереди.

Впрочем, в тот день Джонни во многом забыл про свою социофобию, настолько его одолел в тот день другой специфический страх. А именно, страх за свою жизнь, перед тем, что она скоро должна закончиться. Страх этот стал ещё сильнее, когда медсестра ему презрительно хмыкнула: курить меньше надо! Получалось, что у него, никогда не курившего, лёгкие были в худшем состоянии, нежели у заядлого курильщика!

Когда, наконец, подошла его очередь, Бургомистриха даже не пригласила его войти в кабинет. Вместо приёма она принялась отчитывать его при всём честном народе, состоявшем в основном из бабок, ожидавших своей очереди. Да как Вам не стыдно? — вопрошала она. «Ваша бабушка бегала по улице до 85 лет. Ваша мама, вон, после такого перелома тоже держится, цепляется за жизнь. А Вы?! Будьте, наконец, мужчиной! Женитесь! Если ж за Вас такого никто замуж не хочет идти — что ж, их можно понять, — тогда хотя бы съездите на курорт, это рекомендовали ещё старые доктора!»

При этих её словах Джонни испытал своего рода déjà vu. Он вспомнил, как в годы своей тревожной юности читал написанную одним известным врачом книгу об очень интересовавшей его теме — о смерти и болезнях. Джонни поразили тогда в ней точности такие слова, процитированные автором как пример пренебрежительного отношения к пациенту. Тогда Джонни воспринял это как стёб маститого эскулапа, сочтя, что на практике ни один уважающий себя врач такого пациенту не скажет. И вот он стоял перед своим участковым врачом, почему-то разговаривая с ней о своих проблемах со здоровьем через дверь, и слышал эти самые слова.

Ему ничего не оставалось, кроме как развернуться и идти прочь. И больше никогда сюда не возвращаться, как бы ни было плохо. Ведь теперь он точно знал: здесь ему не помогут! Тоже мне: съездите на курорт! Да ему было просто страшно с таким плохим здоровьем ехать туда одному! А если там с ним что случится?! Но раз надо было хотя бы попробовать выполнить рекомендации врача, Джонни задумался о том, чем мог бы быть полезен для его здоровья курорт. Солнце, воздух… А ещё, коль скоро на пляже будет много привлекательных молодых женщин, то, конечно же, онанизм! Не зря же говорят: солнце, воздух, онанизм укрепляют организм! Ну а поскольку с солнцем и воздухом в Москве было как-то не очень, Джонни прописал себе в порядке компенсации тройную дозу онанизма. Нет-нет, он не обольщался, что это может улучшить функцию его лёгких, зато настроение улучшалось однозначно!..

Увы, психотерапевт из поликлиники Љ666 не удовлетворил Галю ни как врач, ни как мужчина. Довольно предсказуемо, он сообщил ей, что её депрессия связана с болью невосполнимой потери сестры — человека, так много значившего для неё, занимавшего центральное место в её жизни. Теперь же он видел главную её проблему в одиночестве, социальной изоляции. А потому советовал ей как можно скорее найти себе интересный круг общения и в первую очередь человека, которому она может доверять, и к которому может обратиться за моральной поддержкой и советом.

В то же время, вероятно, дед понимал, что далеко не каждому интересна компания назойливой, цепляющейся старухи. Даже другой такой же старухе. А потому, осведомившись, любит ли она животных, посоветовал для начала завести собаку. Галя осталась совершенно недовольной своим визитом к деду: он не давал ей никаких указаний к действию, никаких конкретных рекомендаций, кроме разве что расплывчатого совета найти себе кого-нибудь и не прозябать в одиночестве. Да и сам терапевт её не впечатлил: вместо решительного мужчины, каких она привыкла наблюдать в сериалах, она видела перед собой медлительного старика с дрожащим голосом, который цедил слова, пуская при этом слюни. Таким образом, она пришла к выводу, что психический, как она его называла, дед не в состоянии ей чем-либо помочь, и решила к нему больше не ходить. Это негативное ощущение относительно деда у неё только усилилось, когда он повёл себя, как ей показалось, несолидно. Когда Галя не пришла к нему на приём в назначенное ей время, он позвонил ей сам. Поинтересовался причиной отмены визита, а также тем, что её беспокоит и не хочет ли она об этом поговорить. На что Галя ответила, что не хочет, после чего, словно испугавшись собственной дерзости, бросила трубку.

Разочаровавшись в деде, Галя продолжила поиски властной, доминирующей фигуры в своей жизни, которая укажет ей, как жить дальше. Ну а пока такая фигура не появилась в её жизни, чтобы хоть как-то скрасить одиночество, она завела себе собаку. Галя очень быстро к ней привязалась, и просто души в ней не чаяла. Однако вскоре выяснилось, что её любимица, которую «добрые люди» ей, как малоимущей пенсионерке, заботливо продали по сходной цене с доставкой на дом, смертельно больна. Не щадя сил, Галя ухаживала за ней, как незадолго до этого за умирающей сестрой. Однако, несмотря на все её старания, выполнение указаний ветеринаров (которым и за лекарства она отдавала свои последние деньги, экономя на своей еде) через пару месяцев собачка умерла от какого-то неизлечимого заболевания желудочно-кишечного тракта, кажется, цирроза печени.

Похоронив собаку, Галя чувствовала себя полностью морально разбитой. Она даже собралась наложить на себя руки. Но удавиться ей не хватило смелости, а чем отравиться она не знала, и ей не у кого было спросить. Наконец, она вспомнила название препарата, который соседка её сестры по палате онкологии, когда её выписали умирать, использовала как средство эвтаназии. Галю спасло то обстоятельство, что ей не хватило денег, чтобы купить упаковку даже в самой дешёвой аптеке.

Около этой аптеки, тихо скулящей, словно смертельно раненная собачонка, её обнаружила Ирина, мама Джонни, пришедшая туда за своими шарлатанскими добавками. Заметив Галю в её столь плачевном состоянии, Ирина принялась вначале утешать её, словно маленького ребёнка, прося успокоиться, говоря, что всё наладится и т. д. Однако Галя при этом лишь заходилась ещё больше, причитая о том, что всё в её жизни идёт не так. Тогда Ирина неожиданно сменила тактику. Она попросила Галю перечислить по пунктам, что же именно в жизни пошло не так. И для каждого отдельного пункта Ирина наметила и чётко изложила Гале конкретный и реальный путь выхода из ситуации. Аргументы Ирины в пользу того, что не всё ещё потеряно, показались Гале настолько основательными, что она от удивления даже перестала рыдать и вопросительно уставилась на Ирину, ожидая от той дальнейших советов и указаний. Галя уже поняла: она, наконец, снова обрела человека, который теперь будет направлять её жизнь, взамен её ушедшей из жизни сестры.

Так завязалась дружба Гали с Ириной. Правда, вначале Ирина была не в восторге. Галя звонила каждые пять минут и спрашивала, что и как ей делать по тому или иному вопросу. «Ой, Ира, а как же я буду? А что же мне делать? А если у меня не получится?» Ирина терпеливо объясняла ей что делать, буквально каждое действие, шаг за шагом. Но потом жаловалась Джонни на Галю. Ирина говорила о том, что после разговора с Галей у неё повышалось давление и начинало шуметь в ушах. Она объясняла это тем, что Галя — энергетический вампир, выкачивающий из неё жизненные силы. По словам Ирины, Галя сначала высасывала энергию у сестры, в результате чего у той иммунная система дала сбой, и она быстро умерла от рака. Затем Галя подобным же образом отравила кровь своей собаке, и у той сдала печень. Наконец, в итоге Галя присосалась к ней, к Ирине.

Галя сумела задолбать не только Ирину, но и самого Джонни. Каждые 5 минут, когда она звонила, ему приходилось смотреть номер на определителе. Проникшись печальной ситуацией вокруг Галиной собаки, Джонни стал называть её номер собачьим, а впоследствии термин «собачий номер» был перенесён и на саму Галю. Соответственно, когда она звонила, он, не в силах каждый раз поднимать трубку и отвечать, вначале кричал маме: собачий номер звонит, собачий номер звонит! Мама улыбалась, но говорила: зачем ты так её обозвал? Собачка её, бедная, ведь померла уже! А если Галя услышит? Она очень расстроится и обидится. Потом Джонни уже вместо того, чтобы кричать «собачий номер», стал просто лаять при каждом звонке Гали: Аааф! Аффф! А если мама его не брала трубку сразу, он принимался скулить, протяжно и пронзительно завывая: ууу!

К счастью, Ирина вскоре адаптировалась к Гале, её нытью и назойливости. Более того, складывалось ощущение, что Галя заполнила важную нишу в её жизни. Дело в том, что раньше никто словно не воспринимал Ирину всерьёз. Родители всю жизнь смотрели на неё, как на ребёнка, о котором нужно заботиться, принимая за него ответственные решения. Коллеги смотрели на неё, как на немного странную и оторванную от жизни, а потому не очень-то прислушивались к её мнению.

Наконец, Ирине удалось вырваться из-под родительского контроля настолько, чтобы родить хоть позднего и «незаконного», но всё же своего ребёнка. Однако, пока она работала с утра до вечера, чтобы обеспечить пропитание и прочее себе, своему ребёнку и пожилым родителям, бабушка и (первые годы жизни) дедушка своей гиперопекой воспитали неприспособленного к реальной жизни урода. Ситуация теперь усугублялась ещё и тем, что урод был упрям, имел своё собственное мнение практически по каждому вопросу, не хотел слушать и воспринимать всерьёз её аргументы.

Надеждам Ирины на появление внуков также суждено было разбиться вдребезги. Ведь вместо того, чтобы работать и зарабатывать, создавать и содержать семью, урод бесцельно просиживал дни и ночи за компьютером, лишь то и дело передёргивая затвор своего кожаного ствола. А от этого, как известно, дети не появляются!

Таким образом, на склоне лет, в лице Гали Ирина наконец-то обрела благодарного слушателя. Галя же словно снова вернула себе в некотором смысле старшую сестру, практически всегда готовую дать конкретные указания в ответ на её нытьё.

Джонни не раз бывал изумлён, с каким почтением Галя могла выслушивать то, что он, примеряя на себя, находил крайне оскорбительным. Например, когда Галя жаловалась Ирине на свою депрессию, та резко заявляла ей, что депрессия возникает от безделья и является уделом слабых, безвольных людей, не способных взять себя в руки. Когда же смущённая Галя начала мямлить о том, как она прочитала в центральной прессе, что депрессия — серьёзная болезнь, и что страдалец не виноват, что она его сразила… Ирина, словно осознав бессмысленность попыток разъяснения разумной позиции никчёмной дуре, сменила курс. Она сказала, что есть эффективное средство из натуральных компонентов, с забавным названием «не тоскуй» или что-то в этом роде. И что раз Галя такая убогая, что не нашла в себе силу воли победить депрессию, то пусть пьёт это средство. Мол, по крайней мере, это не химия. Джонни же высказывался по этому поводу весьма цинично, не стесняясь в выражениях: тоскуй-не тоскуй, всё равно получишь х**!

Таким образом, получалось, что Ирина, мама Джонни, была просто находкой продавцов добавок. Мало того, что она сама отдавала им от четверти до трети своей пенсии, так ещё и на добровольных началах совершенно безвозмездно рекламировала их товар среди своих подруг. А учитывая, каким авторитетом она пользовалась у Гали, получалось, что Ирина фактически покупала для неё добавки на её средства!

Джонни время от времени предпринимал отчаянные попытки образумить свою маму, однако все его усилия были тщетными. Она говорила: я выбираю то, что мне помогает, и принимаю только это. Джонни не мог не обратить внимания на методологическую дефективность маминой позиции. Если ей становилось хуже, она связывала это с серьёзностью своих заболеваний. Если же ей становилось легче, она связывала это с благотворным действием препарата.

Джонни затруднялся определить, чего здесь было больше: то ли искреннего самообмана, то ли рационализации того, как её развели на покупку того или иного снадобья. Ведь известно, например, что человек, уже купивший автомобиль определённой марки, стремится читать и узнавать о нём только хорошее — в противном случае ему придётся признать, как он лоханулся!

И всё же, видимо, где-то глубоко внутри Ирина не могла не замечать, что её здоровье ухудшалось, и принимала отчаянные попытки это исправить. Каждый день она по несколько часов слушала репродуктор (проводное вещание Радио России), а также читала шарлатанские газетёнки.

Так уж получилось, что в период наиболее отчётливого осознания Ириной того факта, что снадобья ей не помогают, в стране началась кампания по информированию потребителей. Производителей заставили писать что-то типа «Имеются противопоказания. Проконсультируйтесь со специалистами». Казалось бы, это должно было бы поставить заслон производителям сомнительных средств. Однако на практике это лишь усугубило шарлатанский беспредел. Теперь в каждом офисе производителя снадобий сидел их «специалист», ненавязчиво рекомендовавший страждущим те средства, которые на тот момент особенно плохо продавались и потому залёживались на складах. Но, конечно же, всё это сопровождалось совершенно иными словами. Наивному потребителю рассказывалось о беспрецедентной эффективности нового препарата, установленной и неоднократно подтверждённой в результате якобы независимых клинических испытаний. А известно о нём так мало по той простой причине, что «это наша новейшая разработка».

Именно в те дни Ирина, по-прежнему одержимая ожиданием чуда, встретила «своего» специалиста. Она обрела в своей жизни Надежду. Надежда же, как цинично формулировал это Джонни, торговала надеждой. После самой первой встречи с Надеждой Ирина была исполнена энтузиазма. Единственное, что её смущало, так это необходимость выложить значительную часть своей пенсии за «уникальное чудодейственное средство», разработанное на основе удивительного биологического материала — птичьего помёта. Однако когда Ирина попыталась робко заикнуться Надежде о том, как трудно ей выделять из своего скудного бюджета более чем тысячу рублей на покупку этого препарата, Надежда сурово посмотрела на неё. «А Вы думаете легко собирать гуано в горах на побережье Перу?» После чего добавила сухо, что если Ирине так жалко денег, то она может не покупать препарат. Однако препарат — её шанс на исцеление. И отказываясь от препарата, она фактически отнимает у себя этот шанс. Если Ирина не использует этот шанс, её здоровье ухудшится, и она скоро умрёт, и какой ей тогда прок будет от того, что она сохранит свои деньги? Ведь её самой уже не будет!

Ведясь на эту наглую и беспардонную манипуляцию, Ирина тяжело вздыхала и отсчитывала Надежде свои скудные деньги, дабы у неё, если верить Надежде, появилась надежда на исцеление. Однако и этого Надежде было мало. Она начинала нести какую-то мистическую хрень о том, что если Ирина расплачивается с таким чувством, что ей жалко денег, то она вносит в процесс свою негативную энергию, и потому средство может не дать полного эффекта. Примечательно, что несколько лет спустя, паразитируя на Джонни, Леночка также говорила ему: ты должен отдавать мне свои деньги с радостью!

Джонни был этим просто взбешён. Он прекрасно понимал психологический смысл этого приёма. Состоявшего в том, что когда станет ясно, что снадобье не приносит ожидаемого Ириной положительного эффекта, Надежда скажет ей, мол, сама виновата, что жалела денег. Однако сделать Джонни ничего не мог. Тщетно пытался он доказать своей маме, что Надежда эта просто махровая шарлатанка, а не «врачиха», как почтительно называла её Ирина. Для него Надежда, делавшая неплохие даже по московским меркам деньги за счёт здоровья доверчивых пенсионеров, была ещё «гуано» как человек. Но его мама лишь сердито отвечала ему: как ты смеешь говорить такое о человеке, о котором ты ничего не знаешь? И принималась рассказывать ему, какой душевный человек эта Надежда. Как Надежда прониклась её ситуацией, искренне старается ей помочь. И, словно в подтверждение своих слов, Ирина рассказала, как Надежда поведала ей свою историю о том, как стала целителем. Согласно этой истории, из-за халатности врачей (в традиционном, официально-медицинском понимании этого слова), а затем неправильного лечения у неё умер ребёнок. И тогда она решила посвятить себя целительству.

Джонни тогда ещё не знал практически ничего о психопатах, однако не мог не задуматься: какая же чудовищная патология характера должна быть у человека, чтобы вот так взять и сочинить историю про якобы умершего ребёнка, а потом рассказывать её пришедшей на приём бабке без дрожи в голосе?!

Однако его мама, Ирина, сделала для себя другие выводы. И видела в Надежде свой последний и единственный шанс на исцеление. Со временем Ирина отдавала Надежде за консультации и снадобья большую часть своей пенсии — практически всю за вычетом коммунальных платежей, автоматически снимавшихся ежемесячно у неё с пенсионной сберкнижки.

Уход мамы из жизни

Так шли годы. Естественно, здоровье Ирины со временем не улучшалось. Однако, к счастью, и не ухудшалось драматически. Самым неприятным аспектом была естественная деградация опорно-двигательного аппарата. Иногда говорят, что старики — словно дети. Только дети растут вверх, а старики — вниз. У Ирины и так был очень небольшой рост — примерно 155 сантиметров. Одно время, когда она зимой всё время носила забавную красную шапочку, Джонни даже стал называть её «гном», или более ласково «гномик». Себя же он называл свиньёй, и настаивал, чтобы мама тоже его так называла. Со временем ему удалось в некотором смысле добиться своего — мама стала называть себя гномом, а его — хрюшкой.

С годами, по мере того как Ирина всё больше и больше горбилась, настолько, что лицо её стало параллельно поверхности земли при ходьбе, Джонни стал говорить сочувственно «скорбный гном». И печально констатировать: бедный гном совсем скукожился.

Однако Джонни прекрасно понимал, что такой рост вниз — лишь начальный этап обратного развития, то есть деградации, организма его мамы. Следующий этап беспокоил его, как и её, ещё больше. Он заключался в вынужденном ограничении подвижности. Подобно тому, как дети учатся ходить, старики разучиваются. Переломный момент, если можно использовать такой каламбур, наступил, когда Ирина упала осенью 2011 года во время прогулки. И хотя после этого она какое-то время ещё могла самостоятельно передвигаться по квартире, с тех пор на улицу она больше никогда не выходила. Делать рентген она категорически не хотела. Словно осознавая, что её, если что, уже не будут ещё раз оперировать. А даже если и стали бы, она не хотела это ещё раз переживать.

Джонни же прекрасно понимал, что в этом контексте движение — это жизнь. И что с ограничением подвижности мамина жизнь начнёт быстро клониться к закату. И последуют другие, ещё более мрачные и печальные аспекты аналогии «старики — словно дети». Джонни знал об этом как из общих соображений, так и из опыта с бабкой, которая умерла 15 лет назад. Собственно, так оно в итоге и случилось.

Появляясь на свет, дети не могут контролировать свои естественные отправления. Им одевают подгузники. Многие взрослые, старея, также перестают контролировать свои естественные отправления, что создаёт дополнительную необходимость в уходе. Так случилось и с Ириной, мамой Джонни. И с этим надо было что-то делать. Первая идея состояла в том, чтобы обратиться за медицинской помощью в районную поликлинику. Однако на этот счёт у Джонни не было иллюзий. И у него были на то серьёзные основания.

К тому времени их участковый терапевт Бургомистрова, о которой рассказывалось ранее, уже давно благополучно вышла на пенсию. Выдав, наконец, свою дочь замуж, она теперь нянчила внуков. На пару лет её место занял дед, изгнанный изо всех прочих медицинских учреждений и пришедший доработать стаж, недостающий для получения более высокой пенсии или ещё каких-то социальных благ. Его просвещённый подход к пациенту можно было сформулировать кратко как «дедушка старый, ему всё равно».

Уход деда на пенсию пришёлся на тот период, когда участковым терапевтам подняли зарплаты. Предполагалось, что эта мера привлечёт в поликлиники молодые, свежие силы. И такой кадр пришёл в поликлинику Љ666 в лице доктора Чепушенковой, недавно с отличием окончившей то ли мединститут, то ли фельдшерские курсы.

Первой из знакомых Ирины с ней столкнулась Катерина Тимофеевна, по прозвищу Клуша. Так назвала её однажды Ирина, пытаясь подчеркнуть отсутствие у той культурных и вообще каких бы то ни было содержательных интересов за пределами быта. С тех пор практически каждый раз, когда на определителе номера высвечивался номер Катерины Тимофеевны, дабы позвать маму к телефону, Джонни начинал громко кудахтать. Мама смеялась, в то же время строго давая ему понять, что такое его поведение ещё менее культурно, нежели поведение Катерины Тимофеевны, не желавшей знать ничего, кроме своего домашнего хозяйства.

Одной из главных забот Клуши было регулярное посещение поликлиники Љ666. Она ходила то к одному, то к другому врачу, на физиотерапию и другие процедуры. Ирина цинично отзывалась об этих её визитах так, что у Катерины Тимофеевны поликлиника — словно дом родной. И вот однажды, в очередной раз придя в свой «второй дом», Клуша обнаружила там новую хозяйку. Когда Клуша приоткрыла дверь и поинтересовалась, можно ли войти, молодой специалист вальяжно сидела в кресле и слушала музыку, качая головой в такт нехитрой мелодии: умц-умц-умц. Когда пациентка вошла в кабинет и села на стул, доктор не выключила музыку, а лишь подняла глаза и поинтересовалась: Вы чего хотели? Однако Клуша, за долгие годы хождения по врачебным кабинетам привыкшая к разным вариантам общения с врачами, не стушевалась, а спокойно ответила, что хотела бы поправить здоровье. Такой ответ не удивил врача, и она поинтересовалась у Катерины Тимофеевны её годом рождения. Услышав в ответ 1925, доктор сделала короткую паузу (вероятно, прикидывая мысленно, что пациентка оказалась лет этак на шестьдесят старше её самой), после чего поинтересовалась у пациентки, осведомлена ли та о средней продолжительности жизни в Российской Федерации. Катерине Тимофеевне такой вопрос показался неприятным, и она вначале хотела резко ответить, что не понимает, каким образом сведения о продолжительности жизни в РФ могут помочь доктору назначить ей правильное лечение. Однако вдруг осеклась, неожиданно для себя решив не накалять обстановку, и ответила смущённо: что-то около семидесяти… После чего доктор сказала ей: А Вам 86, верно? Вот теперь и подумайте сами, какие у Вас перспективы…

Когда Джонни пересказали эту историю, он не удивился. Она до боли напомнила ему почти дословно историю о чёрствости и бессердечности некоторых медицинских работников, рассказанную в той самой книжке о болезнях и смерти, написанной известным врачом, что он читал в юности.

Однако Клуша не была настроена так просто сдаваться и идти домой помирать, даже несмотря на то, что молодой специалист её как бы прозрачно намекнула, что вроде как уже пора. Катерина Тимофеевна пошла на приём к заместителю главврача. Где попыталась изложить содержание своего разговора с новой участковой, а также упомянуть наиболее возмутительные манеры в её поведении. Однако заместитель главврача с видом человека уже и без того серьёзно задолбанного такими историями, грубо перебила её: И что Вы мне предлагаете? Уволить молодого специалиста, с отличием закончившего профильное учебное заведение? За одно присутствие которого в нашем штате мы получаем бонусы от высших инстанций? И нам будет некем закрыть эту позицию, вследствие чего Вы будете в два раза дольше стоять в очереди к доктору, которому придётся работать на два участка! А потом приходить сюда ко мне и ныть, что доктору некогда Вас послушать! Нет уж! Учитесь общаться с Вашим лечащим врачом, такой, какая она есть. На этом аудиенция с обиженной Клушей была закончена. Единственным позитивным итогом её, пожалуй, стало то, что доктор Чепушенкова теперь выключала музыку на время приёма пациента.

К удивлению Джонни, его мама довольно быстро согласилась на то, чтобы вызвать ей врача из поликлиники. Ирина, конечно, сначала резко порывалась позвонить своей «врачихе» и проконсультироваться с ней, однако вдруг неожиданно согласилась с предложением Джонни. Он интерпретировал это так, что и она сама, наверное, в какой-то мере понимала, что её положение очень серьёзно, и пляски с бубном в стиле Надежды ей сейчас, скорее всего, не помогут.

Наверное, сыграло роль ещё и то, что Надежда недавно сильно облажалась. Произошло это несколько месяцев назад, когда Ирина ещё могла добраться до центра, где работала Надежда, и прийти к ней на приём. До этого Надежда всё «втирала» Ирине про то, как её атакуют вирусы и различные грибковые вредители, и под это дело выписывала ей кучу дорогостоящих снадобий, якобы призванных оградить её от всевозможных инфекционных агентов. Когда же Ирина принялась систематически жаловаться на боли в суставах и всё более ограничивающуюся подвижность, Надежда заявила, что это от избытка калия. Тогда Ирина сказала, что хочет сдать анализ на калий. Надежда вначале хотела возразить, мол, в этом нет необходимости. Однако, очевидно, сообразив, что Ирина хочет заплатить ещё и за анализ, закивала головой. Да, мол, это очень даже неплохая идея. И выписала ей направление сдать кровь в их центре.

Сдача анализа Ириной имело непредвиденные последствия. В первый же после анализа приём Ирина попросила показать ей результаты анализа. Надежда (очевидно, солгав) сказала ей, что не может сейчас найти результаты анализа, но помнит, что калий там был действительно заметно повышен, а потому она готова назначить Ирине лечение с учётом результатов анализа уже сейчас. И что она непременно покажет Ирине листок с результатами анализа в следующий раз. Не иначе, рассчитывая на то, что до следующего раза Ирина благополучно сто раз забудет про свой интерес к этим данным.

Однако Ирина не забыла. Она начала свой следующий визит с требования показать ей результаты теста. Надежда попыталась ей сказать, что была очень занята и не успела поискать, однако Ирина не успокаивалась и стояла на своём. Тогда Надежда пошла в контратаку. Она заявила безапелляционно, что результаты анализа имеют смысл только для врача, и раз Ирина не специалист, она всё равно там ничего не поймёт. Тогда Ирина принялась раздражённо говорить, что поймёт она что-то в результатах анализа или нет, это уже её личная проблема. Но что она хотела бы видеть результаты этого исследования, за которое она заплатила свои последние деньги из своей скудной пенсии. И что если она их не увидит сейчас же, то она сюда больше не придёт. А ещё она расскажет подругам, которых она в своё время сюда привела, как с ней здесь обошлись, чтобы они сделали для себя выводы. Удивлённая таким поведением Ирины, которую она, очевидно, считала скорбной овечкой, Надежда сурово скомандовала ей немедленно прекратить истерику (хотя на самом деле пусть раздражённое и эмоциональное, но требование Ирины в остальном имело мало общего с тем, что обычно принято называть женской истерикой), после чего швырнула ей в лицо заполненный бланк анализа. Ирина взяла его в руки, поблагодарила Надежду и успокоилась.

Новый, ещё более сильный, этап беспокойства у Ирины начался уже дома, когда она, наконец, на ярком свету смогла рассмотреть написанные мелким шрифтом и корявым почерком результаты анализа. Потом позвала: «Хрюшка! Хрюшка! Ну-ка иди сюда! Мне нужно у тебя кое-что спросить». Обычно они общались практически только по бытовым вопросам, так как в других сферах жизни у них было мало взаимопонимания. Когда Ирина не могла что-то понять в своей шарлатанской литературе или в результатах медицинского обследования, она спрашивала у Джонни. И он, посмотрев, если нужно, ответ в интернете, принимался объяснять ей с важным видом. Послушав его ответ, Ирина, словно в знак благодарности, принималась говорить ему, что он занимается не своим делом, ковыряясь в железках. Она советовала ему работать «на стыке наук», «что-нибудь связанное с медициной». Под этим понималось быть каким-нибудь консультантом по биологически активным добавкам и прочим шарлатанским снадобьям, таким, как Надежда. Ирина мотивировала это так: «у тебя хорошо подвешен язык. Будешь помогать людям, советовать им по поводу тех или иных препаратов». Однако Джонни это бесило. Во-первых, он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что у него никогда не будет достаточно денег купить медицинский диплом — они стоят очень дорого, давая владельцу возможность наживаться на самом дорогом у каждого человека — его здоровье. Но главное — он не хотел и не мог обманывать людей.

В этот раз, подозвав его, мама протянула ему заполненный бланк с результатами биохимического анализа крови. И с ужасом сообщила ему, что концентрация калия, которая обычно была у неё чуть меньше пяти миллимоль на литр (при норме от 3,5 до 5 ммоль/л), на этот раз оказалась в два с лишним раза выше верхнего предела нормы и находилась между 11 и 12. Джонни, однако, заглянув на всякий случай в википедию, поспешил успокоить её. Ему было очень жалко маму, но в то же время он не мог сдержать злобного цинизма, словно собравшего в один гнойный комок все негативные эмоции, что накопились у него за последние годы по отношению к её «врачихе» Надежде. Он ответил маме, что если бы у неё действительно была такая концентрация калия, она бы уже давно умерла от остановки сердца. Джонни почему-то вспомнил при этом, как казнят преступников посредством инъекции хлорида калия. (Кажется, именно так был казнён «клоун Пого» — психопат Джон У. Гейси, растливший, убивший и закопавший рядом со своим домом несколько десятков юношей, — подумал Джонни). И заверил маму, что ей нечего переживать. Мол, эти результаты анализа — такая же лажа, как и всё прочее, что исходит от шарлатанки Надежды.

Но Ирина, хотя и успокоилась немного насчёт калия, не могла не переживать. К ней — пожалуй, впервые за все эти годы — вдруг пришло осознание того, как человек, которому она доверила своё здоровье, водил её за нос все эти годы. Причём за её же последние скудные деньги! У Джонни сложилось впечатление, словно его мама тщетно пыталась найти какое-то оправдание Надежде, вероломно предавшей надежду Ирины на исцеление. Но теперь Надежде не было оправдания. Раньше, при всей сомнительности методов лечения и в первую очередь используемых препаратов, ещё можно было придумать хоть какую-то лазейку. Когда Надежда безответственным образом выписывала средства, не прошедшие систематические клинические испытания, был пусть иллюзорный, но всё же какой-то шанс, что эти снадобья каким-то пока не известным науке образом могли кому-то помогать. Теперь же, пытаться оправдать Надежду означало пойти против элементарных законов логики.

В самом деле, Надежда назначила Ирине, пусть и по её просьбе, медицинское исследование биохимического состава крови. Результаты исследования оказались абсурдными, т. к. если принимать их всерьёз, Ирины не должно уже было быть в живых. Коль скоро Надежда знала эти результаты и понимала их смысл, то для порядочного человека и специалиста здесь практически не было других вариантов, кроме как срочно назначить пациенту новый анализ, но теперь уже за счёт заведения. И даже если принять позицию, что всякое бывает и ошибки случаются (что для организации с такими претензиями само по себе уже должно было настораживать), то их надо исправлять. Однако Надежда пошла по другому пути, и решила скрыть результаты анализа под предлогом, что они предназначены для «внутреннего использования» специалистами медицинского учреждения. Но каково могло быть конструктивное использование *таких* результатов?!

Джонни также вначале было трудно понять, зачем Ирина пыталась выгородить Надежду, фактически принесшую ей столько зла, коль скоро Ирина начала, наконец, это осознавать? Это казалось ему парадоксальным. Но когда Джонни задумался над этим более основательно, ему открылась вероятная причина: Словно какая-то невидимая психологическая защита стремилась уберечь его маму от осознания того, как её использовали. Ибо осознание это было слишком болезненным для неё. А потому ей было очень тяжело в этом признаться даже себе самой. И это было, естественно, только на руку Надежде и ей подобным.

Джонни чувствовал, как сильно переживала его мама. И хотя не верил в такие вещи, впоследствии он не мог отделаться от ощущения, что именно с этого момента её здоровье покатилось под откос. Словно её здоровье окончательно подорвала утрата последней надежды на исцеление.

Зато теперь, несколько месяцев спустя после истории с калием, основательно поколебавшей доверие Ирины к Надежде, ему, неожиданно для него самого, удалось уговорить маму согласиться на то, чтобы вызвать ей участкового врача из районной поликлиники. При этом в разговоре с мамой он использовал фактически аргументы, сходные с теми, что в своё время использовала Надежда для развода её на свои услуги. Он сказал маме, что она может и дальше продолжать слушать Надежду и покупать на последние деньги её снадобья, но тогда она гарантированно продолжит сидеть в своей луже. Или, как вариант, она может попробовать более разумный вариант, используя средства, разработанные более-менее по науке. Выслушав его аргументы, мама, с каким-то странным, непривычным для него обречённым видом, согласилась.

Осмотрев Ирину, доктор Чепушенкова сказала ей, что у неё, скорее всего, цистит, и назначила ей уколы антибиотиков. После ухода врача Ирина с унылым видом поинтересовалась у сына, стоит ли ей начинать это лечение, т. к. что-то ей подсказывает, что оно ей не поможет. Джонни оказался перед очень непростой дилеммой. Он был уверен почти на 100 %, что недержание мочи у его мамы обусловлено необратимым дегенеративным процессом в центральной нервной системе. В такой ситуации пытаться лечить его средством против цистита было совершенно бессмысленно. Однако поддерживать маму в намерении саботировать предложенное доктором лечение он также был не готов. А потому сказал маме, что нужно попробовать, и если не поможет, то станет ясно, что это другое. После чего пошёл в аптеку и купил лекарство. А со следующего дня к ним стала приходить медсестра из поликлиники и делать инъекции.

Как и следовало ожидать, терапия не принесла ожидаемого эффекта. Теперь Джонни был уверен, что радикально сделать нечего нельзя, разве что замедлить неуклонное прогрессирование неврологических симптомов. Ситуация, в его понимании, усугублялась тем, что у мамы, по её словам, был плохой аппетит. И она настаивала, чтобы он ей покупал в магазине «что-нибудь вкусненькое: шоколадное маслице, сырок, ветчинку». Для него же эти продукты ассоциировались со словами «предельные жиры», «холестерин». Что, по его представлениям, должно было усугублять атеросклеротические процессы в сосудах головного мозга, тем самым ухудшая состояние его мамы. Джонни пытался объяснить: это может принести тебе вред. Тем не менее, мама настаивала, говоря: пусть мне будет хуже, но я не хочу давиться невкусной пищей. И Джонни в итоге сдавался, шёл и покупал, стараясь выбирать, впрочем, нежирные сорта сыра.

Тем временем, состояние его мамы неуклонно ухудшалось, и вскоре начался самый настоящий кошмар. К лужам добавились кучи. Джонни ходил с совком, после чего долго орудовал тряпкой. А мама его лишь улыбалась в ответ: «гном обделался». Однако про «памперсы» (одноразовые подгузники) она не хотела и слышать: «только через мой труп!» Джонни прекрасно понимал, что в перспективе от этого никуда не деться, но что было делать сейчас? Он же не мог раздеть свою маму силой и засунуть в памперс! И сколько бы он ни орудовал тряпкой, клиенты, приходившие к нему домой по компьютерным вопросам, не могли не чувствовать характерный запах, от осознания чего Джонни чувствовал себя ещё ужаснее по поводу всей этой ситуации.

Дальнейшее неблагоприятное развитие событий только добавило мучительных вопросов, на которые у него не было удовлетворительных ответов. Мама Джонни, видимо, осознавая той частью коры головного мозга, которая ещё работала, что дела её плохи, совсем плохи, и к чему всё клонится, в его отсутствие стала судорожно звонить в различные шарлатанские конторы и заказывать себе всяческие снадобья, пока у неё не закончились совсем деньги. Тогда она стала требовать, чтобы Джонни сходил в сбербанк и оформил на себя доверенность на получение её пенсии. Но для этого непременно требовалось её присутствие, а потому этим заниматься было уже поздно. Что дало ему дополнительный материал для тягостных раздумий о собственной непрактичности. Хотя, с другой стороны, если бы он сейчас получил мамину пенсию, принёс и отдал её ей, тот она бы тут же фактически её выкинула, потратив на шарлатанские средства, которые вовсю рекламировали по центральному радио. Таким образом, куда ни кинь, всюду клин. Мама же при этом ещё и попрекала его, что он хочет её угробить, не давая ей денег на спасительные снадобья. Впрочем, однажды он всё же сделал в этом плане исключение, оставив ей фальшивую пятитысячную купюру, которую ему, очевидно, впарили клиенты. А он осознал это, лишь когда у него её не взяли сначала в компьютерном магазине, а затем в Евросети. И когда мама в итоге расплатилась ею за свои «добавки», он не испытывал угрызений. Так как даже если продавец был всего лишь «рядовым слугой капитализма», всё равно, по мнению Джонни, он должен был понимать, что делает, и за чей счёт наживается.

Вскоре после этого был ещё один неприятный инцидент, поставивший Джонни перед сложной дилеммой. Его мама услышала рекламу по радио, в которой, как она поняла, ей предлагали купить супер-пупер прибор для лечения всех болезней, и всего за двадцать пять рублей. Однако когда женщина-курьер приехала с прибором, выяснилось, разумеется, что прибор стоит двадцать пять тысяч. На основании этой истории Джонни сделал вывод, что для этих деятелей идеальный клиент — одинокий пенсионер с болезнью Альцгеймера или иной деменцией, который уже может ходить только под себя, однако при этом ещё в состоянии отслюнявить свои последние деньги.

Теперь Джонни предстояло иметь дело с телефонной проблемой. Она заключалась в том, что мама его сидела всё время наедине с телефоном. И когда его не было, она могла названивать по разным конторам и заказывать какие-то препараты, приборы. А платить ей, естественно, было нечем! Да и когда он был дома, тоже могла звонить — он же не мог её всё время контролировать! Убирать от неё телефон, когда он уходил? Но тогда она даже не сможет позвонить и вызвать себе скорую помощь, если ей станет совсем плохо. И в этом случае убранный телефон может оказаться просто бесчеловечным решением с его стороны. Но что же тогда было делать? Он всерьёз задумался о том, чтобы нанять какую-нибудь женщину, которая бы сидела с мамой и за ней ухаживала. В пользу такого варианта говорило ещё одно крайне неприятное обстоятельство. Мама его теперь по ночам сидела на кухне и упорно не хотела идти в комнату спать. Никакие уговоры не помогали. Когда Джонни пытался взять её за руку, чтобы отвести в комнату, она сопротивлялась и царапалась. Наконец, не в силах ничего сделать, Джонни уходил спать сам. Но однажды, когда он её так оставил, она заснула прямо сидя, в результате чего упала под стул и расцарапала себе ногу.

На следующий день, несмотря на её сопротивление, Джонни на руках перетащил её в комнату и усадил на кровать. Он никогда впоследствии не мог себе простить того, что он не нашёл в себе решимости сделать это раньше, несмотря на её сопротивление, в результате чего мама получила незаживающую рану на ноге. Будучи уже в состоянии отчаяния, «ну должна же быть в стране хоть какая-то медицинская помощь!», Джонни снова вызвал маме районного врача, объяснив ситуацию. Придя по вызову, доктор Чепушенкова первым делом, естественно, попыталась поговорить с пациентом. Однако, быстро поняв, что Ирина не только не способна вести осмысленный диалог, но что у неё заплетается язык, сделала круглые глаза и воскликнула: «у неё инсульт!» После чего попросила телефон, вызвала скорую помощь, представившись соседкой, и ушла.

Джонни был в шоке от её поведения. Естественно, он не ожидал, что она будет дожидаться приезда скорой помощи — ведь её ждали по вызову другие пациенты, — тем более что всё равно в такой ситуации она реально ничем помочь не могла. Но Джонни никак не мог переварить, зачем она представилась соседкой. Ещё больше он был удивлён, однако, когда по приезде скорой помощи ему будничным тоном объяснили реальную причину: они, мол, там в вашей поликлинике просто хотят снять с себя ответственность. После того как мама Джонни сказала им, что она находится в больнице, что сейчас лето (был апрель), и что Джонни её отец, врачи скорой помощи стали объяснять ему то, о чём он давно догадывался сам. А именно, что у его мамы не острый инсульт, а деменция типа болезни Альцгеймера, что дальше будет ещё хуже, это будет только прогрессировать, и что ему надо готовиться ухаживать за мамой.

Одна мысль о том, что ему придётся раздевать свою маму донага, мыть её, переодевать и так далее, приводила Джонни в ужас. Однако деваться было некуда. В самом деле, каковы были альтернативы? Платить гастарбайтершам, которые бы сидели день и ночь возле его мамы? Но ни одна гастарбайтерша не будет работать в этой роли даже 8 часов в день за такие деньги, за которые работал он сам в своей сфере! А потому деньги скоро закончатся, и что тогда?! Кроме того, оставлять в квартире посторонних, когда он спит или когда его нет дома? А если их с мамой захотят убить, ограбить? Конечно, он не думал, что найдётся много желающих позариться на железки, составлявшие фактически единственное его богатство. Однако вот не побрезговал же психопат Андрей Валенков спереть детали у него из дома, злоупотребляя его доверием. И где гарантия, что среди гастарбайтеров этих, для которых жизнь его мамы и его собственная, по идее, тем более ничего не стоят, не найдутся психопаты? Ведь они же есть среди представителей любой нации!

Осознав, наконец, что другого выхода у него нет, Джонни после долгих тягостных раздумий поборол остатки своих комплексов, отнёс маму на руках в ванную, где дрожащими руками стащил с неё одежду и помыл. Затем, несмотря на её сопротивление и заявление, что он «изверг», надел-таки ей памперс. Спасибо председательнице общества инвалидов, в котором состояла его мама, — она выдала ему целую упаковку. Однако при этом председательница предупредила его, что не сможет его снабжать ими постоянно, а потому советовала сходить в поликлинику и получить там направление в центр социального обслуживания, где его будут снабжать одноразовыми подгузниками, пелёнками и прочим для ухода за мамой.

Джонни уже чувствовал аллергию на эту поликлинику и вообще не хотел иметь дело с бюрократией, но в то же время не хотел и упускать то, что его маме и ему было вроде как положено. А потому, выбрав время, нехотя поплёлся в сторону поликлиники Љ666. Где медсестра Чепушенковой доброжелательно ответила ему: почему бы и нет? Но сначала нужно получить заключение невролога. А невролог ходит по домам раз в неделю. Когда, в какой день? Да в какой ей удобно! Но какой же именно это день недели, они не знают. Джонни оставил им номер своего мобильного и получил обещание, что утром в день визита невролог позвонит.

Утром в день своего визита невролог Ряхина позвонила и сказала, что придёт. Вначале ничего не предвещало неприятностей. Для спокойствия Джонни ещё раз поменял на маме памперс, и относительно спокойно (учитывая свою обычно достаточно высокую постоянную тревожность, характерную для запущенного невротика) ожидал прихода врача. Но тут началось непредвиденное. Мама решила сходить в туалет по большому, и для этого зачем-то, как назло именно в этот день, решила, во что бы то ни стало, стянуть с себя «трусы», т. е. подгузник. Джонни сразу же запаниковал. Он был уверен, что если он сейчас потащит маму мыть, то по закону подлости, именно в это время придёт врач и будет в ярости. Поэтому кое-как поменял памперс, вытер маму, однако запах всё равно остался. И когда он, смущённый и растерянный, судорожно пытался сообразить, что же делать дальше, раздался звонок в дверь.

Невролог Ряхина сначала попыталась поговорить с Ириной. Однако быстро поняв, что та не способна поддерживать осмысленный разговор, перешла к осмотру. Но осмотр больной, увы, тоже не заладился. Случайно прикоснувшись к ноге Ирины, врач вляпалась в её незаживающую рану. Изобразив на мгновение неприязненную гримасу, невролог Ряхина обратилась угрожающим тоном с самому Джонни: Тогда у меня вопрос к Вам, молодой человек. Почему у Вас пациент в таком состоянии? Джонни вначале растерялся. Он чувствовал себя при этом ужасно, словно в далёком детстве, когда его унижала его бабка или первая учительница, та самая, которая била его указкой. Однако теперь он стал взрослым, и, как ни старались этому воспрепятствовать его бабка и первая учительница, научился думать своей головой. А потому не собирался мириться безропотно с чем угодно. С этой мыслью он немного пришёл в себя и принялся объяснять Ряхиной, что мама поранилась ещё в то время, когда могла самостоятельно ходить, и что же теперь делать, если до конца не заживает, мама ведь не ходит, кровообращение плохое, может, поэтому?.. При этих его словах Ряхина многозначительно посмотрела по сторонам, оглядывая обстановку в комнате его мамы, после чего спросила зловещим тоном: почему у вас здесь такие антисанитарные условия?

Мне что, сейчас сюда милицию и социальные службы вызвать?

Шах и мат. Мама Джонни, как и он сам, была заядлой собирательницей хлама. Джонни объяснял для себя такую её склонность тем, что она просто не может ничего выкинуть. Как и ему самому, ей было невыносимо «жалко». А потому сама мысль об избавлении от ненужного вызывала у неё сильную тревогу. В результате в её комнате по шкафам было разложено множество изношенных тряпок, которые жадно пожирала моль, которая словно специально развелась ради такого дела. У неё также был в комнате книжный шкаф, наполненный изданиями, относительно которых было ясно, что ни она сама, ни кто-либо ещё уже никогда не будет их читать. На открытых же поверхностях были разложены огромными стопками и пылились подшивки её любимой знахарской периодики. О том, чтобы всё это выбросить, не могло быть и речи: это же такая ценная информация! А вдруг кому-нибудь понадобится! И ведь действительно, время от времени подруга Ирины или просто какая-нибудь знакомая бабулька спрашивала у неё о чём-то, и получала вместе со словесным ответом увесистую подшивку номеров вестника «Будь Здоров» или ещё какого-нибудь издания аналогичного толка. Но через несколько дней подшивка с благодарностями возвращалась обратно. И, как итог, в комнате Ирины оставалась лишь небольшая тропинка, по которой она пробиралась к своей кровати, когда ещё могла ходить.

Казалось бы, теперь, когда дела его мамы были совсем плохи, и стоял вопрос жизни и смерти, Джонни мог бы выкинуть из её комнаты лишние вещи. Но и в этом, однако, он видел сложность. Ведь это всё должно было происходить у неё на виду! Каково будет ей воспринимать остатками своего больного разума то, как у неё буквально на глазах, воспользовавшись её беспомощностью, её сын будет выбрасывать такие дорогие её сердцу предметы?! Поэтому пока всё, на что его хватило, — это стелить под неё её газетки, когда менял памперсы и так далее. Он видел в этом некий символический акт: Коль скоро эти издания, как он считал, способствовали тому, чтобы его мама быстрее дошла до жизни такой — значит, самое адекватное им применение, — это подтираться ими.

Естественно, он не собирался всё это объяснять Ряхиной. Да она бы и в любом случае, наверное, не стала слушать. И снова он на какой-то момент почувствовал себя словно забитый школьник, у которого спросили невыученный урок. Вскоре, однако, это ощущение сменилось чувством обиды, плавно переходящей в злобу. Нет, я им живым не сдамся, — гневно подумал он.

Джонни ничего не имел против ментов, т. е. полицейских. Конечно, случись чего, они бы имели что-то против него. Но что здесь поделать, — такова их работа. Ему уже приходилось недавно иметь дело с «внутренними органами», когда однажды утром позвонил участковый полицейский и попросил поговорить с его мамой. Когда же Джонни объяснил ему ситуацию, тот сказал, что на Джонни жаловалась соседка, что якобы он ей не дал возможность пообщаться с его мамой, не открыл ей дверь и т. д. Джонни даже открыл рот от удивления и вначале не нашёлся, что сказать в ответ на это абсурдное утверждение. После чего всё же собрался с мыслями и объяснил полицейскому, что даже если эта «соседка» не могла дозвониться ему на домашний телефон, она могла бы позвонить на мобильный и узнать, когда можно прийти. Судя по голосу, участковый и сам понимал несуразность ситуации, в которую его поставила «соседка», однако всё же чувствовал себя обязанным как-то отреагировать и сделать этот звонок хотя бы «для порядка». Когда полицейский, получив от Джонни заверения, что у них была врач и он занимается уходом за своей мамой, положил трубку, самому Джонни по-прежнему не давал покоя вопрос: кто же была эта самая соседка?! Уж не та ли самая «соседка», которая так представилась, вызывая скорую помощь, решила отомстить ему таким образом за то, что он опозорил её перед всеми бабками, посещавшими поликлинику. Ведь он буквально на следующий день рассказал эту историю Клуше, поинтересовавшейся её визитом: «ну как?», после чего уже та растрезвонила дальше своим кумушкам. Но зачем Чепушенковой это было надо?! Чтобы снять с себя ответственность? Так с неё и так вроде никто не спрашивал! Хотя, с другой стороны, если не она, то кто?!

Тем более что Джонни ведь действительно её не пустил. На следующий день после визита к его маме она была по вызову у Клуши. И вдруг решила зайти по дороге к Джонни, чтобы отдать ему направление в больницу для его мамы, на отсутствие которого сетовали врачи скорой помощи: мол, не можем взять в больницу, т. к. нет направления. В самом деле, какое может быть направление от соседки?! Однако по какому-то закону подлости именно в этот момент Джонни не мог открыть, т. к. был в процессе смены памперса на маме. Чепушенкова же, естественно, не могла ждать. Тем более, как она объяснила потом Клуше, регулярно наведывавшиеся к ней, у неё это был последний вызов, и ей нужно было бежать на электричку, чтобы ехать к себе домой в Подольск. К слову, тот самый город, где теперь жил психопат Сергей Туповский.

Значительно более неприятной даже по сравнению с полицией для Джонни была мысль о встрече с «социальными службами», которыми пыталась запугать его Ряхина. В его воображении они олицетворялись «сильно деловой» тёткой, отдающей приказания бомжам и прочим неблагополучным отщепенцам вроде него самого о выполнении тех или иных принудительных работ. И угрожающей в случае неповиновения тюремным заключением, либо насильственной госпитализацией в психиатрическую лечебницу. И ему нестерпимо захотелось обломать эту воображаемую тётку, продемонстрировав им всем, что он не собирается им повиноваться.

Ему при этом почему-то вспомнилось ещё про ювенальную юстицию, о которой много пишут в интернете. О том, как она будет отнимать детей у неблагополучных граждан, и отправлять их в «благополучные» детские дома, среди персонала которых хватает садистов и педофилов. Те же конфискованные детки, которым особенно «повезёт», поедут к добрым усыновителям в Пиндосию, где составят развлечение более изощрённым садистам. Или достанутся криминальным элементам и будут разделаны на органы ради спасения жизней детей богатеньких родителей. Фактически эти невинные дети будут казнены за то, что имели несчастье родиться в недостаточно состоятельной, неблагополучной семье.

И при этих мыслях ему безумно захотелось обломать эту воображаемую тётку, а в её лице всю бесчеловечную бюрократическую систему, которая осваивает народные деньги, обращаясь с необычными людьми, у которых и так полно в жизни трудностей, как со скотом. Накрутив себя таким образом, Джонни испытал нестерпимое желание сказать Ряхиной: да-да, вызывайте милицию, социальные службы и прочих, а потом ровным строем идите все вместе на х**! К счастью, правда, он сумел сдержаться, вовремя осознав, какие то может иметь последствия. Но сдаваться Джонни тоже не собрался, а потому ответил Ряхиной резко, и в чём-то даже глумливо: да вызывайте кого хотите! Если Вы считаете, что санитарная обстановка от этого улучшится…