Форель a la нежность (сборник)

Андрей Курков

Форель a la нежность (сборник)

Повести и рассказы

Нападение Повесть

1

Нас развозили на большой крытой машине. Подъезжала она к какому-то заброшенному месту: будь то бурелом или земляные трещины, лейтенант пускал в предвечернее небо зеленую ракету, и через минут десять-пятнадцать у машины появлялось незнакомое землистое лицо, молча кивало и уводило за собой одного из нас, одного из новобранцев.

Вскоре я остался один. Машина не спеша ехала по грунтовке. По бокам дороги то ли болото было, то ли низинка, перепаханная временем: пеньки, маленькие холмики, высохшие стволы и множество валунов.

Остановились.

– Ну и везунчик ты! – усмехнулся молоденький лейтенант, выйдя из водительской кабины. – Попал кур во щи!

Я молчал, глядя на зимнее серое небо.

– На этой заставе несколько лет назад всех перебили, – продолжил лейтенант. – А новый состав еще полностью целый, но дикие они какие-то и переводиться в другие места не хотят. Граница – дело беспокойное!

Ну вот я и понял, что на границу попал. А то все не говорили, куда засылают. Мол, приедешь – увидишь! «Что ж, – подумал я, – граница так граница».

Небо прорезала очередная зеленая ракета. Только невысоко она взлетела, вяло сделала дугу и потухла даже не в воздухе – на земле, метрах в ста от нас.

Лейтенант, заметив мое удивление, пояснил, что в этих местах воздух плотнее.

Из темноты вынырнул и молча стал рядом с машиной человек в военной форме с седой шевелюрой, выбивавшейся из-под фуражки. Он внимательно оглядел нас.

– Вот, вам новенького прислали! – нервно выпалил лейтенант, переступая с ноги на ногу.

– Зачем? – спокойно спросил седой.

– Приказали доставить новобранца для пополнения личсостава.

– Мы не нуждаемся. – Седой затолкал волосы под фуражку.

– Но у меня приказ… мне его некуда больше везти… что ж, здесь оставлять?!

– Здесь нельзя.

В конце концов лейтенант уговорил седого забрать меня с собой. Я закинул вещмешок за плечо и шагнул в темноту следом за несговорчивым воякой.

Лейтенант виновато посмотрел на меня напоследок и негромко сказал: «Будь!»

Вскоре мы пришли. На небольшой поляне стоял аккуратный одноэтажный домик, крытый черепицей.

Седой вошел первым и включил свет.

Просторная комната. На журнальном столике расставлены шахматы, в углу в пирамиде – несколько автоматов.

На койках заворочались четверо. Защурились от яркого света.

– Пополнение! – подтолкнув меня вперед, объяснил седой.

Теперь я разглядел его капитанские погоны.

Лежащие смотрели на меня с любопытством.

– В шахматы играешь? – спросил один из них.

– Знаю, как фигуры ходят, – ответил я.

Снова наступила тишина.

– Отбивайся! – приказал капитан. – Утром познакомимся.

Он указал на широкую скамью в дальнем углу комнаты.

Спустя несколько дней обо мне все забыли. И не то чтобы меня не замечали, просто капитан приказал, чтоб я без дела не сидел, но предупредил, что если я сам себе дела не найду, за меня никто его искать не станет.

Я решил изучать шахматы: в маленькой библиотечке погранзаставы имелась добрая сотня книг и брошюр по шахматной теории. Один из пограничников, весьма одобрив мой выбор, принес мне в пользование новенькие фигуры. Теперь появился и распорядок дня: завтрак, шахматы, обед, шахматы, ужин, шахматы.

Через несколько дней капитан разбудил всех часа на два раньше обычного.

– Карнавал! – громогласно объявил он.

Все ожили, вмиг повскакивали с коек, принесли из служебного помещения несколько столов и поставили их буквой «П», а потом, словно скатертями, накрыли картами каких-то военных действий.

Капитан с сержантом втащили в комнату большой опечатанный ящик, топором вскрыли его и вытащили несметное число оловянных красноармейцев, танков и пушек.

Капитан посмотрел на ходики, висевшие на стене, и крикнул:

– Форма номер девять!

Воины побежали в каптерку. Я кинулся за ними.

В каптерке висели комплекты красноармейской формы начала двадцатых годов. Буденновки, галифе, сабли.

Карнавал начинался в полдень. Солдаты привычными движениями расставляли на картах оловянных красноармейцев, пушки и танки.

Я присел в уголке и следил за происходящим.

Вдруг на улице раздался щелчок кнута и ржание коней.

– По местам! – скомандовал капитан, взъерошив свою седую шевелюру и нахлобучив поверх нее форменную фуражку.

Все вскочили. Дверь распахнулась, и в комнату вошел белый офицер, за ним несколько мелких белогвардейских чинов. Капитан шагнул навстречу офицеру белой армии, они подали друг другу руки и уселись за столом один напротив другого.

Мелкие белогвардейские чины торопливо расставляли на картах свои игрушечные войска.

– Сегодня позиционная? – осведомился белый офицер.

Капитан подошел к отрывному календарю.

– Да, – прошептал он, – позиционная с последующей атакой красных.

– Отступать? – по-деловому спросил белый.

– Нет, атака отбита, – ответил седой. – Сержант Бутырлин, поставьте самовар!

– Слушаюсь! – Сержант вскочил из-за стола и побежал в каптерку.

На картах возникло движение. Белый офицер и капитан по очереди отдавали приказы, а подчиненные послушно меняли дислокацию пехоты, артиллерии, танков. Капитан два раза ошибался, но белый офицер гуманно разрешал «переходить», то есть изменить приказ. Потом последовала атака красных, но была отбита подоспевшим эскадроном белоказаков. Красные отступили на свои позиции, и позиционная война продолжилась.

После отбитой атаки на картах военных действий появились стаканы с чаем.

Сержант Бутырлин аккуратно записывал каждый приказ седого капитана.

Приказы белого офицера записывал приземистый вихрастый фельдфебель из казаков.

Так продолжалось до позднего вечера. После совместного ужина игрушечные войска были уложены в ящики, а карты протерли тряпкой, свернули и спрятали. Белые попрощались, поблагодарив за прекрасно проведенный день.

Все снова встало на свои места. Я днями просиживал над шахматной доской, разбирая отложенные партии Карпова и Каспарова. Капитан и четверка во главе с сержантом Бутырлиным то неожиданно исчезали, то так же неожиданно появлялись. До меня им никакого дела не было, ко мне даже никто и не обращался. Я вроде и служил здесь, ведь имелись у меня своя миска и кружка, но никаких нарядов, никаких заданий.

Недели две спустя капитан за ужином сообщил, что следующий карнавал произойдет через день за границей. Это сообщение никого за столом не удивило, из чего я сделал вывод, что карнавалы такие проводятся регулярно то на нашей, то на другой стороне границы. Но что за государство находилось по ту сторону границы, я до сих пор не знал. Спросить об этом было как-то неловко. Боялся, что засмеют.

После ужина капитан впервые вызвал меня к себе. Оказалось, что у него в одной из каптерок оборудован кабинет.

– Думаю, что вы уже пообвыкли у нас, – сказал капитан. – Завтра мы уходим на день, и в связи с этим у вас появляется возможность совершить подвиг или выполнить первое боевое задание!

Я насторожился.

– Вы остаетесь охранять заставу и всю границу! Вопросы есть?

Вопросов у меня было множество, но задавать их я не решился.

Когда на следующий день капитан и четверо пограничников покинули заставу, я, закинув автомат на плечо, впервые обошел окрестности. Удивило меня более всего то, что я не нашел ни единой тропки или дорожки. Все вокруг поросло диким лесом.

Обойдя пару раз вокруг заставы, я вернулся в комнату и засел за шахматную доску. Пытался доиграть последнюю отложенную партию Карпова и Каспарова. Мысли работали плохо, то и дело ходил глупо, несобранно. Чтобы ходить за Каспарова, приходилось пересаживаться, так как, сидя на месте Карпова, я не мог объективно анализировать позиции.

Неожиданно со двора донеслись крики и ржание коней.

Не успел я подняться, как двери распахнулись и в комнату вбежал знакомый белый офицер с шашкой наголо.

– Руки! – заорал он мне. Лицо его исказилось от ярости. – Руки! Я кому сказал!

Ничего не соображая, я поднял руки. Офицер снял с моего плеча автомат и обыскал меня. В комнату зашли фельдфебель и еще несколько белогвардейцев с ружьями.

– Где карты военных действий? – спросил офицер.

– Не знаю… – пробормотал я.

Офицер вынул из кобуры револьвер.

– Сейчас ты все узнаешь! Лицом к стенке! К стенке! Где карты?

– Какие? – мой голос задрожал.

– Карты, на которых мы пили чай две недели назад! – не унимался офицер.

– Не знаю… – ответил я.

– Твое последнее желание? – холодно спро сил он.

Вопрос прозвучал удивительно обыденно, словно спросили «который час?». Я подумал о своих желаниях.

– Если можно, хотелось бы разыграть последнюю отложенную партию в шахматы…

– Кем отложенную? – спросил офицер.

– Карповым и Каспаровым.

– А кто из них кто? – поинтересовался офицер.

– Оба наши, русские… то есть советские.

– Славно! – усмехнулся офицер. – Гражданская шахматная война! Или как ты там назвал – партия?! Ну, давай разыграем, только я – белыми.

– Согласен! – выпалил я. – Значит, вы за Каспарова, я за Карпова.

Фельдфебель с белогвардейцами переворачивали заставу вверх дном, а мы с офицером разыгрывали отложенную партию. Офицер очень уважал Алехина, но больше никого из шахматистов назвать не мог. Играл он послабее меня. В тот момент, когда я объявил ему, то есть Каспарову, мат, в комнату вбежал радостный фельдфебель со свернутыми картами в руках.

– Вам мат! – объявил я.

– К стенке! – коротко скомандовал офицер.

Я подчинился. Офицер разложил карты на столе, выбрал нужную, потом подбежал к календарю.

– Ну что, вашеродие? – взволнованно спросил фельдфебель.

– Через четыре дня погибнем, – покачал головой офицер.

Фельдфебель сглотнул слюну, покосился в мою сторону.

– Этого прикончим? – спросил.

Офицер окинул меня взглядом.

Неожиданно послышалось пипиканье радиоточки, сообщающей точное время. Белогвардейцы вслушались. Пришло сообщение из Москвы о том, что отложенная партия между Карповым и Каспаровым была доиграна. Победил Каспаров. Офицер чертыхнулся.

– Опять неудача! – прошипел он сквозь зубы. – Выигравшие проигрывают!

– Живи! – крикнул он мне. – Живи и помни, как ты выиграл проигранную партию! Эх!!! По коням!

Белогвардейцы выбежали во двор.

Офицер медлил. Казалось, он не хотел уходить.

– А что там, за границей? – наконец решился спросить я.

Он удивленно оглянулся. Потом ответил: «Война!»

– Какая?

– Гражданская…

– А как же граница?

– Граница?! – ухмыльнулся офицер. – Граница не государственная, а временная. Ну, все, живи себе! И наведи здесь порядок! Прощай!

Он вышел во двор. Кони заржали, и вскоре снова стало тихо.

Я помыл полы, сложил все по местам. Карты свернул и отнес в каптерку, из которой их вытащил фельдфебель, а потом сел на свою койку и никак не мог решить: докладывать капитану о нападении на заставу или не докладывать.

2

Вскоре после нападения на заставу седому капитану пришел секретный пакет. Капитан заперся у себя и долго не выходил.

Мы впятером сидели в большой комнате-казарме и с грустью глядели на отрывной календарь, ожидая, когда же наконец оторвется очередной листок с очередной датой «11 декабря 1985 года среда».

Дверь из кабинета распахнулась – вышел капитан, мрачный и без фуражки. В беспорядке торчали седые волосы.

– Хреновые вести, – почти шепотом произнес он. – Одному из вас придется заступать на дежурство в спецточке.

Все, кроме меня, побледнели, сникли и уставились в пол.

– А ты что, не боишься? – капитан посмотрел на меня.

– Никак нет! – отчеканил я, не понимая, как можно бояться того, что тебе неизвестно.

– Что ж, – вздохнул седой, – тогда пойдешь ты.

Солдаты покосились в мою сторону, посмотрели, как на обреченного больного, с сочувствием и жалостью.

– Иди пока, отдыхай! – приказал капитан.

На следующий день командир, приказав следовать за ним, повел меня в лес. В вещмешке я тащил трехдневный паек на двоих, спички и прочую мелочь.

Капитан ориентировался по черточкам, нанесенным смолой на самые крупные валуны. Когда стемнело – оказалось, что эти черточки светятся.

Видно, в смолу был подмешан фосфор.

Мы шли почти три дня. Я несколько раз спотыкался и сильно расшиб правую ногу.

– Ничего, – подбадривал меня седой капитан. – Терпи, дальше хуже будет!

После этих слов идти становилось немного легче.

Наконец мы выбрались на квадратную поляну, размеченную валунами по краям. В центре была вырыта яма глубиной метра три, а из нее торчал длинный, слегка наклоненный ствол.

– Вот она, спецточка! – скривив губы, нехорошо произнес командир.

– Пушка? – я кивнул в сторону ствола.

– Особая дальнобойная на стационарном прицеле.

– А почему на стационарном?

– Цель давно уже известна, поэтому и прицел закреплен намертво. Раз в неделю будешь стрелять.

– Куда? – поинтересовался я.

– Это не твое дело. Ты должен знать, из чего стрелять. В данном случае – из этой пушки. Вопросы есть?

– Так точно!

– Спрашивай!

– Эта цель на нашей стороне границы или на той?

– На той. Все. Тебе и этого знать не положено!

За одним из разметочных валунов виднелся вход в землянку; маленький сырой подвальчик. В углу стояла разборная деревянная кровать с выжженной на спинке датой «1914» и табуретка. Рядом выемка – холодильник для хранения продуктов.

– Там, под песком, месячный запас консервов. По банке на день. Под пушкой – бак с оружейным маслом. Каждое утро будешь ее смазывать. Раз в неделю к тебе будет приходить с другой заставы один сержант. Звать его то ли Войденко, то ли Бойтенко. Дерьмовый человек, но ты терпи! Не вытерпишь – можешь проучить, только смотри, чтоб без синяков! Понятно?

– Так точно!

– Ну, живи, солдат! Счастливо! – Капитан развернулся и не спеша направился в лес.

Сгущались сумерки. Я разложил кровать и улегся на нее, не снимая сапоги. Прикрыл глаза. Вспомнился белый офицер, так хотевший узнать день своей гибели. По моим подсчетам, его должны были убить позавчера. Грустно, когда русский убивает русского.

Спать не хотелось. Я открыл глаза и рот. Дышать носом уже не мог, сырость вызвала обострение гайморита. Вышел из землянки, сморкнулся на землю и утер нос рукавом гимнастерки. Решил осмотреть пушку.

Пушка меня не удивила. Не так много я их в своей жизни видел, чтобы уметь различать простую от особой дальнобойной.

Побродив с полчаса, я вернулся в землянку и заснул, накрывшись шинелью.

Следующим утром я проснулся на земляном полу. Рядом хохотал белобрысый сержант с удлиненным лошадиным лицом. Вероятно, это и был «то ли Бойтенко, то ли Войденко».

– Встать! – заорал он, прекратив смеяться.

Мне вдруг стало весело; ему на вид было лет шестнадцать, и голос писклявый – так кричат дети, когда у них отбирают любимую игрушку.

– Встать, быдло! – снова заорал он.

Я поднялся, подтянул ремень.

– Шагом… арш! – взвизгнул сержант.

Я дошел до стены и остановился.

– Я не приказывал останавливаться!

Я зашагал на месте.

– Упор лежа принять!

Солдатское дело нехитрое: приказали – выполняй.

Поизмывался он надо мной с часик, потом приказал ствол драить. Ствол уже блестел, когда сержант вылез из землянки с моим вещмешком в руках.

– Заряжай! – скомандовал он.

Я зарядил.

– Огонь!

Грохнуло так, что вокруг поляны затрещали падающие ветки. Сразу стало как-то не по себе. Черт его знает, где этот снаряд разорвется и кого убьет.

– Бегом марш! – снова скомандовал сержант.

Я застучал каблуками на одном месте.

– Отставить! Я из тебя сделаю солдата, быдло! – пообещал белобрысый.

«Это так же трудно, как из тебя сделать человека», – подумал я.

После ухода сержанта я обнаружил, что половина моего месячного запаса консервов бесследно пропала вместе с вещмешком. Печально, но что поделаешь.

Спать лег рано. Почти сразу после ухода вора в сержантских погонах. Ждал сна, но ничего не приснилось. Утром поднялся с заложенными ушами: словно в самолете приземлился. Пришлось глотать слюну до тех пор, пока не смог слышать собственный голос.

Наступила неделя бессержантского отдыха. Пушку я смазывал регулярно. По утрам бегал по полянке. Выходил в лес за грибами, но ни одного не нашел. Все-таки декабрь – не грибной месяц. Дни летели как капли дождя: шмяк об землю и нет. И вспомнить трудно, что я за тот или за этот день сделал. Все в бездну, все в пропасть. Каждый шаг, каждый жест забывался мгновенно.

Прошла неделя, и снова явился сержант. После усиленной физической подготовки, включая и отжимание в единственной на поляне луже, я понял, что он лишний на этой суровой земле.

Снова грохнул из пушки по той стороне границы.

Сержант, прихватив еще несколько банок консервов, приказал, чтоб к его следующему приходу поляна была расширена, а разметочные валуны были передвинуты на двадцать метров от центра каждый. Хорошенькое дельце! Самый маленький из них весил несколько тонн!

«Что ж, – решил я, – следующий твой приход – последний».

Целую неделю я перебирал мелкие валунчики, пока не нашел один серенький с удобными выемками для пальцев.

Сержант прибыл ровно в семь утра. Столкнул меня ногой с кровати и приказал встать.

Около часа я бегал на месте, высоко поднимая колени. Потом вышли на поляну.

– Почему не выполнен приказ? – сержант побагровел от злости, глянув на валуны.

– Не смог.

– В армии не существует «не смог»! Упор лежа принять!

Я нагнулся, схватил подготовленный камешек и с размаху всадил им по лошадиному лицу, целясь в висок.

Показалось, что лицо проломилось, как оконное стекло, в которое попал камень. Сержант опрокинулся на спину. Нос его был расплющен. Вообще валунчик сровнял все черты его лица. Остались лишь общие очертания лошадиного черепа.

«Видно, долго ты этого ждал», – подумалось мне.

Я оттащил труп метров на триста в лес, раздел его. Сапоги не взял, а одежду прихватил и вернулся на спецточку.

Х/б решил приспособить под ветошь для чистки оружия.

Через день трупа на месте уже не было. Даже обглоданные кости не белели. Пропали и сапоги. Может, зверь потрудился, а может, и нет. Но хотелось думать, что зверь. Так спокойнее.

Несколько дней я ждал, когда наступит раскаяние, но так и не дождался. Более того, я почувствовал себя настолько правым, что смог бы, наверное, убивать этого сержанта по три раза в день: вместо завтрака, обеда и ужина. Но, по идее, за ним должны были прийти, его должны были разыскивать, и этого я действительно боялся.

Пушка была смазана, ствол – начищен. Спецточку я содержал в образцовом порядке. Наступил день стрельбы, но никто не пришел. Я долго бродил по поляне, раздумывая: стрелять или нет. И решил не стрелять.

Призовут к ответу – скажу, что сержант приказал без него огонь не открывать. Пусть его разыщут и спросят.

Непривычно спокойно прошел огневой день недели. День был спокойным, но вечером, сидя в землянке, я услышал какой-то шум. Выглянув, заметил фигуру человека, заглядывавшего в яму с пушкой. Враз вспомнив устав, схватил винтовку и выскочил на поляну.

– Руки вверх! – крикнул я.

Человек обернулся, спокойно поднял руки. Я подошел.

– Документы!

Он порылся в нагрудном кармане кителя и подал мне сложенный вчетверо лист бумаги. Я развернул.

«Предъявитель сего, штабс-капитан И. С. Бургасов командируется в распоряжение командующего 1-й Донской армии генерала А. Шкуро».

Я узнал офицера. Это он должен был погибнуть несколько дней назад.

– Так вы живы? – Я не смог сдержать удивления.

– Так точно, господин рядовой. Извините, это я, кажется, вам проиграл партию в шахматы? – Он, прищурившись, смотрел мне в глаза.

– Да, на заставе.

– Если я не ошибаюсь, эта партия была вашим последним желанием?

– Да, – кивнул я.

– Тогда выслушайте мое последнее желание.

– Я не собираюсь вас расстреливать. Говорите, если хотите…

– Я хотел бы сдвинуть прицел этой пушки.

– Зачем?

– Вы понимаете, в чем дело. Раз в неделю она стреляет по железнодорожной станции Максатиха и попадает в состав. Но ведь по рельсам не только военные эшело ны ходят. На прошлой неделе снаряд попал в санитарный поезд. Не стану вам рассказывать, что там было. Я понимаю, что на войне гибнут не только военные…

У меня закружилась голова. Я попал в санитарный поезд?! Я, который никакого отношения не имел к гражданской войне, который и родился-то после первого полета в космос. Я согласен ответить за убийство сержанта. Мне легко объяснить, за что я его убил. Но как мне ответить за пушечную стрельбу?!

– Что ж вы молчите? – негромко спросил офицер. – Вы выполните мое последнее желание?

Я не знал, что ответить. Я слишком многого не знал. Я даже не знал, кто у кого в гостях: я у штабс-капитана Бургасова или он у меня.

– Надо подумать… – с трудом выдавил из себя я.

– Но ведь вы не выстрелили сегодня!

– Это слишком разные вещи: не выстрелить и сдвинуть прицел.

Тут я заметил, что на Бургасове сержантские сапоги. Почему-то на душе стало легче, даже не смог сдержать улыбки.

Штабс-капитан перехватил мой взгляд, тоже довольно посмотрел на свои сапоги и потопал несколько раз на месте, желая, должно быть, показать, что они ему впору.

Я промолчал. Промолчал и он. Возникло впечатление, будто убитый сержант, а точнее, не он сам, а его сапоги, нас сблизили и породнили.

– В моей роте вчера один солдат фельдфебеля на штык насадил, – заговорил Бургасов. – Дерьмовый фельдфебель, может, вы его помните: низенький, вихрастый. Перестарался в своем рвении сделать из людей солдат.

Я кивнул. Было ясно, что он меня не осуждает.

Ночевали мы с Бургасовым в землянке на одной кровати. Во сне он разговаривал сам с собой. Говорил громко и внятно. О каких-то неотправленных письмах, о том, что никогда не покинет Россию, об умершей матери.

Утром я все-таки позволил ему сдвинуть прицел.

– Благодарю, – сухо произнес Бургасов. – Это благородно.

Я пожал плечами.

– Ну, прощайте! – протянул руку штабс-капитан.

– В распоряжение 1-й Донской? – спросил я.

– Какая к черту Донская! Убьют меня завтра!

Я крепко пожал протянутую руку.

– Если случится встретить кого-нибудь из Бургасовых, что родом из Екатеринодара, расскажите им про мою гибель.

– Хорошо, – пообещал я, думая о том, что и города такого давно уже нет, и как расскажешь о том, чего не видел.

Бургасов грустно улыбнулся и затопал в сержантских сапогах туда, куда был нацелен ствол особой дальнобойной пушки с новым стационарным прицелом.

3

Последующие три недели моего пребывания на спецточке пронеслись невероятно быстро. Погода стояла солнечная, хотя выпадавшая под утро обильная роса и создавала впечатление вечной сырости. Не верилось, что такие теплые погоды могли держаться в столь северных местах в самый разгар календарной зимы.

После ухода белого офицера я несколько дней провел в тягостном бездельи, результатом чего оказалось мое халатное отношение к доверенному мне особому дальнобойному длинноствольному и т. д. орудию уже со сдвинутым прицелом.

Некоторое время я, конечно, сомневался, мучался, не будучи способным одним твердым решением поставить все на свои места. Я имею в виду то, что я не хотел стрелять, даже несмотря на то, что снаряд теперь уже никак не мог попасть в санитарный или другой поезд на станции Максатиха. В оправдание мое послужила одна идея: ведь прицел старый изменял не кто иной, как белый офицер. Следовательно, он мог не просто сдвинуть его, а переставить таким образом, чтобы следующие снаряды падали бы уже на какую-нибудь нашу станцию, попадали бы в наши санитарные и другие составы.

Размышляя так, я испытывал некоторые угрызения совести по отношению к офицеру – ведь он вызывал у меня искреннюю симпатию и думать о нем плохо было как-то неудобно. В конце концов я решил, что эта идея – просто выдумка, сочиненная в мое оправдание на самый крайний случай. Мысленно я даже извинился перед офицером за то, что позволил себе так подумать. Хотел во всем остаться честным и порядочным. Как-никак врагом я его не считал.

Следующие три недели пронеслись невероятно быстро. Думаю, что даже ствол пушки не поржавел, несмотря на сырость и на то, что после прощания со штабс-капитаном я его больше не смазывал и не чистил. Очень хотелось верить, что спецточка сразу после моего отбытия придет в упадок и прекратит свое существование в различных приказах, отчетах о военных действиях и других бумагах, по которым сюда отпускаются снаряды и прочее.

Так вот, в канун наступления четвертой недели, глубокой ночью меня разбудил свист, доносившийся снаружи. Кто-то спокойно насвистывал мелодию «Тореадора». Несколько озадаченный и напуганный, я выглянул из своего обиталища.

«Может, это новый сержант?!» – промелькнула самая неприятная мысль.

– Стой! Кто идет! – крикнул я.

– А! Вот ты где! – голос показался знакомым. – А я думал, что ты сбежал куда-нибудь.

– Кто там? – Я попытался увидеть сквозь темноту лицо ночного гостя.

– Меня за тобой капитан прислал. Приказал забрать тебя на заставу. На днях сюда прибудет другая смена.

Я вышел из своего убежища и приблизился к солдату. Да, это был один из пограничников, тот, что подарил мне шахматы.

Я спешно собрался, покидал свой немногочисленный багаж в вещмешок пограничника и направился следом за ним. Хотелось оглянуться на прощанье, посмотреть на ствол, торчащий из ямы, на разметочные валуны. Но что-то сдержало меня.

Вот если бы доказать себе, что никакой спецточки не было, что я никого не убивал и никуда не стрелял. Легкое ли дело?! Других убедить – это не так сложно, а вот себя…

– Что там на заставе?! – желая отвлечься от малоприятных размышлений, спросил я.

– Все по-старому, – ответил солдат. – Там для тебя у капитана какие-то новости, но какие – не знаю.

Возвращались мы на заставу той же дорогой, ориентируясь по фосфорическим меткам на валунах, но, на удивление, вся дорога заняла у нас не три дня, а чуть более суток.

С наступлением утра идти стало намного легче, только от воздуха, пропитанного сыростью, першило в горле.

На заставу мы прибыли около полуночи. Свет в окнах не горел. Мы тихо вошли и сбросили с себя грязные х/б.

Утро наступило рано. Я проснулся от шума, с которым поднимались другие солдаты.

В комнату-казарму вошел капитан, проводя ладонью по только что выбритым щекам.

– Отлично, ты уже здесь! – он радостно улыбнулся. – Вставай, приводи себя в порядок и давай ко мне!

Для того чтобы привести себя в порядок, понадобилось бы, по моим подсчетам, четыре краткосрочных отпуска по десять суток каждый.

Быстро одевшись и умывшись, я зашел к капитану.

– Ну как? – Он пристально посмотрел на меня уже без улыбки. – Настрелялся?

– Так точно, – кивнул я с грустью. – Настрелялся.

– Я все прекрасно понимаю, но не мог же я послать туда своих родных солдат, с которыми уже давно… Впрочем, чего это я оправдываюсь?! Слушай! Есть для тебя новое задание. Легкое и, можно сказать, даже приятное. Ведь скоро праздники…

Я вдруг понял, что за время пребывания на спецточке полностью оторвался от гражданского календаря.

– Какие праздники? – спросил я.

Капитан не ответил. Он поправил прядь волос, сползшую на висок, прокашлялся и продолжил:

– Праздники, как ты понимаешь, надо чтить и отмечать. Короче говоря, пойдешь за наградами для нашего личного состава, кстати, и для себя тоже.

Я расслабился. Такая цель командировки меня вполне устраивала.

– Награды подберешь под свой вкус. Можешь взять и впрок. На месте сориентируешься! Вот тебе гарантийное письмо, предписание и компас.

– А компас зачем?

– В этот раз пойдешь без провожатого. У нас здесь стало неспокойно. Я тебе карту дам, сам выйдешь. Если попросят там помочь в чем-нибудь – не отказывайся! Понятно?

– Так точно.

– Вот карта, – седой капитан протянул мне раскрытый планшет, – тут все указано. Разберешься. Даю тебе четыре дня. Вопросы есть?

– Никак нет! – по привычке гаркнул я, уже привыкнув оставлять все возникающие вопросы неразрешенными.

– Ну все, – по-отечески произнес он. – В путь, товарищ солдат!

Путь к отмеченному на карте месту оказался близким. На удивление легко было идти по компасу, сверяя направление по дрожащей стрелке. Все эти движения по азимутам, когда мне объясняли принципы ориентировки по компасу теоретически, казались мне дремучим лесом. На практике же все было намного проще.

Через день я вышел на окраину нужного мне населенного пункта под несколько странным названием Исильдорф-Поповка. Для села он был слишком маленьким, для хутора – чуть великоватым. Обойдя его за десять минут прогулочным шагом, я все-таки решил, что это село. Из шести одноэтажных зданий, составлявших весь этот Исильдорф, только два были жилые. Четыре других напоминали или склады, или мастер ские. Побродив еще с полчаса, я постучался в один из жилых домов.

Дверь открыл рыжеволосый мужчина маленького роста. Усеянное веснушками лицо вежливо улыбнулось мне.

– Вот… – не зная, с чего начать, я протянул рыжеволосому письмо и предписание.

– Та-а, – прочитав, сказал он, доброжелательно уставившись мне в глаза. – Тавненько вы у нас не были. У вас что там, все тихо?!

– Да, все в порядке… – пожал плечами я. – Как будто тихо.

– Тихо… – мужчина почесал за ухом. – Латно, а вас претупреждали, что притется немного помочь?

– Предупреждали. Могу хоть сейчас…

– Сейчас не нато, чуть позже, – перебил рыжеволосый. – Прохотите!

Он посторонился и я прошел в дом.

– Направо, прошу направо, – рукой указывал хозяин.

Я очутился в просторной комнате. На одной из стен висел темный ковер, на котором стройными рядами располагались ордена и медали, а солнечные лучи, падавшие сквозь окно, заставляли их блестеть и пускать блики.

Почувствовав на плече руку хозяина, я обернулся.

– Нравится? – спросил он.

– Конечно. Вы, наверно, очень богаты!

Мужчина скромно пожал плечами. Рот его расплылся в довольной улыбке.

– Как вам сказать. Просто много клиентов. Вот, говорят, что от войны богатеют фабриканты оружия. Честно говоря, я против войны, я за мирное сосуществование всех армий. Хотя не скрою, во время войны мои тохоты увеличиваются, но и в так называемое мирное время я не стратаю.

Поток красноречия хозяина несколько смутил меня.

– А чем вы, собственно, занимаетесь?

– А вы за чем сюта пришли? – вопросом на вопрос ответил он.

– За наградами.

– Вот этим я и занимаюсь. Тут у меня центр метально-ортенской промышленности.

Честно говоря, эти шесть хибарок были похожи на все, что угодно, но только не на центр какой бы то ни было промышленности. Видно, я не смог убрать саркастическую улыбку, выскочившую на моем лице произвольно, как прыщ.

– Вы совершенно зря смеетесь! – обиженно сказал рыжеволосый. – Тля моей промышленности не нужны ни завоты, ни комплексы. У меня, та бутет вам известно, все заготовлено на лет тватцать вперет, таже новые образцы!

Латно, говорите, что вам нато.

– Ну, медалей надо… – я запнулся, – военных…

– Выбирайте. Вот тратиционные: «За храбрость», «За мужество». Такие у меня тля всех армий есть. Вот тругой вариант: «За внутреннее мужество 2-й степени», «За показательное усердие», смотрите сами!

Я внимательно проинспектировал весь предоставленный выбор и остановился на трех медалях: «За любовь к командиру 1-й степени», «За потенциальную самоотверженность» и «За подавление личных чувств ради общего дела». Последнюю я выбрал для себя.

– Вот эти! – сказал я хозяину. – Первого и второго названия по четыре штуки и одну третьего.

– А что, убитых у вас нет?

– Почему вы спрашиваете?

– А почему вы ортенов не берете?

– А при чем тут ордена к убитым?! – Я озадаченно глянул на рыжего.

– Как это, при чем?! Метали для раненых, ортена – тля убитых. Все толжно быть по справетливости.

Тут настал мой черед почесать за ухом.

– А если я сам ранил или убил – чем тогда меня награждать? – спросил я.

– Я бы ничем не награштал. Стрелять каштый может. А убийство – это плохо.

– Но ведь если идет война, значит, люди убивают друг друга!

– Можно и не убивать! – уверенно произнес хозяин. – Тут неталеко тоже итет война. И без всякого кровопролития. Просто воюющие стороны по тоговоренности стреляют труг в труга холостыми, солтаты, согласно графику, считаются то ранеными, то убитыми, и награштают их как настоящих раненых и убитых. Это очень гуманно…

Я пожал плечами. О войне такого рода слышать мне еще не приходилось.

– Латно. Итемте. Помошете немношко.

Мы вдвоем вышли из дома и прошли к зданию, напоминавшему склад или мастерские. Зашли внутрь. Рыжеволосый включил свет. Я осмотрелся.

Под стенами в несколько рядов стояли массивные ящики, а в центре переливалась красками и сверкала куча орденов и медалей.

– Нато посортировать, – хозяин указал взглядом на кучу. – Несколько ящиков поломалось и все перемешалось, понимаете… Там посмотрите, если метали и ортена на немецком языке, то их вон тута, в правый угол. Если на английском – то в левый, а русские по тем трем ящикам, что пот тальней стеной стоят. Витите, они открытые. Только не перепутайте ваши русские с тругими русскими.

Я опустился на корточки и сгреб пригоршню блестящего металла. Перед глазами замелькали знакомые по учебнику истории лица. Екатерина, кайзер Вильгельм, Александр Невский и его недавний преемник с гордым взглядом и жесткими усами. А сколько незнакомых лиц!

Предварительно я стал раскладывать награды по пяти кучкам рядом с собой.

Дверь на улицу отворилась, и на пороге появился незнакомый мужчина с седыми усами.

– День добрый! – Он поклонился. – Я в помощь прислан. Тоже, видать, по такому же делу, что и вы, пришел. За крестиками-медальками.

Он подошел ближе, ознакомился с содержанием пяти кучек, насыпанных мною. Присел с другого края и тоже стал копаться в наградах, время от времени поднимаясь и добавляя в мои кучки позвякивающие серебряные, бронзовые медали и ордена.

– А что-то я вас здеся раньше не видал, – после долгого молчания сказал он. – Меня Ерофеичем кликать.

– Я здесь первый раз… – словно оправдываясь, промямлил я.

– А-а, то-то и оно, – мужик понимающе кивнул. – А я уже раз двадцать сюда захаживал. У нас командир щедрый – каждую недельку чтой-нибудь к груди прицеп ляет. Я уж шесть Георгиев своей старухе отослал, чтоб внучатам чем играться было. А у меня еще шесть осталось. А на что их так много?! Ну три али четыре – еще куды ни шло – красиво на груди. А коли больше, то вы литый адиот выходит. А вы сами-то откель будете?

– Застава у нас…

– Казачья? – оживился мужик.

– Нет, пограничная.

Ерофеич недоуменно пожал плечами.

– А я тут давеча одного немчуру встретил – чуть не прибил! – продолжил он. – Все-таки негоже это: и нам, и тем, кто супротив нас, из одного серебра кресты лить. Он тоже тогда много набрал, мешок почти! Видать, не только у нас командиры-то щедрые! Но все равно как-то нехорошо. Там мы друг другу животы штыками пропарываем, а тут у этого литовца рыжего бок о бок крестики-медальки набираем. Я с ним потом покурил, лясы поточил малость. Он тоже из малоземельных оказался, и жена тож есть, и хозяйство какое-никакое. Что-то, конечно, во всем этом не так, но пока что убивать их надобно, а то ведь и крестиков-медалек этих не получишь, а еще, хуже того, они тебя пришлепнут. Подождать надо, пока цари помирятся, а до того времени надобно их убивать. У вас там тоже небось убивают?

– Нет, – ответил я. – У нас тихо.

– Обманная эта тишь! Там, где с виду тихо, там еще больше убивают! – уверенно сказал мужик, прихватил двумя руками здоровую пригоршню наград и с усердием стал их раскладывать.

Вечером пришел хозяин, тот, кого мужик назвал рыжим литовцем.

– Вы уже можете заканчивать, – сказал он мне. – Слишком мало берете.

Мы снова прошли в его дом. Выпили чаю с медом, по чарке домашней вишневой наливки.

– Вот ваши, – вручил он мне небольшой бумажный пакет. – А этот ортен в потарок примите, от меня на память. Это мой любимый!

Я начал было вежливо отказываться, но хозяин за долю секунды прицепил его к моей гимнастерке.

– Это хороший ортен, – словно успокаивая меня, сказал он. – Всякое веть может случиться.

«Смерть пережившим почет и свобода», – прочитал я слова на ордене, выбитые под серебряным букетом, состоящим из доброго десятка государственных флагов крупных держав.

– Не беспокойтесь, он не вражеский, он для всех потхотит! Прихотите чаще, я вам новые образцы покажу, вам понравятся!

Пройдя мимо перечеркнутого указателя названия этого странного населенного пункта, я свернул на лесную дорогу и уже без компаса, по памяти, смело зашагал в сторону заставы. На этот раз задание мое было легким и приятным. Один только осадок остался, въелись в мысли слова рыжего литовца: «Раненым – медали, убитым – ордена. Все должно быть по справедливости». Въелись-то они въелись и из головы никак не шли, но понять смысл сказанного я никак не мог. То есть смысл-то был ясен, но что-то за этими словами еще было, а вот что? Может, со временем и пойму.

Видно, не стал я еще солдатом, ведь если б стал, то и мыслей таких не возникло бы.

4

Я шел на заставу. В кармане лежали аккуратно упакованные медали, а на гимнастерке блестел подаренный орден.

Вот уж странно: раньше я полагал, что награды существуют только для награждения. А оказывается, что и героем быть необязательно. Вот ведь взял рыжий литовец и орден мне подарил. А со стороны кто скажет, что этот орден подаренный? Гимнастерка настоящая, стало быть, и орден на ней заслуженный. А что, если прав литовец, и не стоят эти регалии из золота и серебра человеческой жизни, крови, самопожертвования. Ведь не за них люди воюют, а за нечто высшее, за Родину, за Сталина.

Свернув на малоприметную тропинку, я сверил по компасу свой путь. С дороги не сбился. Можно идти дальше.

Тропинка петляла, пряталась, пыталась улизнуть из-под ног. По ней, видимо, давно не ходили.

Заброшенные тропы не любят, когда о них вспоминают.

– Стой! Руки вверх! – Сбоку из-за дерева выглянуло дуло нагана.

Я остановился, поднял руки. Сопротивляться было бесполезно, тем более, что я был без оружия.

Из-за дерева вышел изможденный мужчина. Лицо в кровоподтеках. Кожаная куртка замазана кровью.

– Откуда? Кто? – Он подошел ближе.

– С погранзаставы, – ответил я.

– Красной?

– Да.

– Опусти руки, – мужчина облегченно вздохнул.

Я заметил, что наган он держит в левой руке.

– Комиссар Ижев, – он протянул мне руку с наганом.

Я пожал запястье.

– Уж и не думал наших встретить. Побег – это еще не спасенье.

– А откуда вы бежали?

– Из белой контрразведки, со станции Максатихи.

– Максатихи?! – Название станции показалось мне чертовски знакомым.

– Да. Там у белых временный штаб. Какой-то шальной снаряд попал прямо в состав с боеприпасами. От станции одни рельсы покореженные остались. На соседних путях ихний санитарный стоял, так, наверно, с полчаса после взрыва по ветру бинтики кружились. Здорово их бомбануло!

– Это в четверг было?