Пожар на Хайгейт-райз

Теперь, когда они выяснили, кто такой Баффери, Джек велел Грейси исчезнуть, что она быстренько и проделала, да еще и со множеством благодарностей за выданный ей шестипенсовик. После чего Джек перешел к делу, угрожая Баффери грядущими исками как соучастнику умышленного мошенничества, и управляющий уже был готов поклясться чем угодно, что не является владельцем домов по Лисбон-стрит и что готов, если необходимо, доказать это с помощью адвоката, который каждый месяц принимает у него собранную квартплату, не говоря уж о тех мизерных, жалких грошах, которые он получает за свою службу.

Потом они быстренько перекусили и после полудня очутились в конторе «Фулсом энд Сан, Пенроуз энд Фулсом» на Бетнал-Грин-роуд, в маленькой комнатке, куда вела узкая лестница. Джек настоял на том, что пойдет туда один. Он вернулся через полчаса. Они за это время совсем замерзли. Эмили, Шарлотта и Грейси завернулись во все коврики и пледы, имевшиеся в карете. Грейси все еще светилась после своего триумфального выступления в пабе и последовавших за этим поздравлений и похвал.

Все время до темноты они потратили на поиски управляющей компании, название которой Джек выпытал – с помощью вранья и хитрости – у жалкого маленького мистера Пенроуза. Но ничего так и не нашли и вынуждены были вернуться домой без каких-либо результатов.

Шарлотта собиралась рассказать Питту обо всех событиях этого дня, но когда тот вернулся домой с серым от усталости и испещренным морщинами лицом и с озадаченным выражением на нем, она отставила в сторону свои сообщения и осведомилась, что удалось узнать ему.

Томас сел за кухонный стол, взял кружку с чаем, которую она автоматически поставила перед ним, но вместо того, чтобы отпить хоть глоток, сжал ее в ладонях, стараясь согреть руки, после чего начал рассказывать:

– Мы сегодня ходили к адвокатам Шоу и ознакомились с завещанием Клеменси. Все имущество завещано доктору, как нам уже говорили, – все, за исключением нескольких вещиц, отписанных друзьям. Самая примечательная вещь – это ее Библия, которую она завещала Мэтью Олифанту, младшему священнику.

Шарлотта не видела в этом ничего странного. Любой может оставить свою Библию своему священнику, особенно если это такой искренний и заботливый человек, как Олифант. Она почти совершенно точно не подозревала о тех чувствах, которые он к ней испытывал; он их отчаянно старался прятать, держать при себе. Она вспомнила тонкое, худое лицо легкоранимого человека, вспомнила так четко, как будто виделась с ним всего пару минут назад.

Интересно, почему Томас так обеспокоен? Все это казалось ей вполне нормальным. Шарлотта смотрела на него, ожидая объяснений.

– Конечно, Библия погибла в огне. – Он чуть наклонился вперед, положив локти на стол, лицо его собралось в складки от сосредоточенности. – Но адвокат ее видел – это была совершенно замечательная вещь, в кожаном переплете, с золотым обрезом, с застежкой и замочком… похоже, бронзовым, но он не уверен. – Глаза у него засверкали при этом воспоминании. – А внутри все первые заглавные буквы каждой главы выполнены в цвете и украшены миниатюрными золотыми листьями, чрезвычайно изящно. – Томас улыбнулся. – Она производила такое впечатление, что художник заглянул в рай сквозь освещенную замочную скважину и потом изобразил увиденное. Миссис Шоу показывала ему однажды эту книгу, так что он знал, с чем имеет дело, тут не может быть никакой ошибки. Библия принадлежала ее деду. – На его лицо на минутку упала тень неудовольствия. – Не Уорлингэму, деду с другой стороны. – Тут Питт наконец вернулся в настоящее со всеми его утратами и разрушениями. Лицо стало бесстрастным, в глазах угас огонек. – Видимо, это была превосходная вещь, и стоила она немало. Но, конечно же, она пропала, как и все остальное.

Он посмотрел на жену, озабоченный и обеспокоенный.

– Но почему она завещала ее Олифанту? Он ведь даже не викарий, всего лишь младший священник. Он почти несомненно не останется здесь, в Хайгейте. Если ему дадут место, то где-то еще, вполне возможно, даже в другом графстве.

Шарлотта уже знала ответ на этот вопрос, ей даже не нужно было что-то себе доказывать. Ей это было совершенно ясно, как было бы ясно любой женщине, которая любила, но не осмеливалась это показать, как это было с нею самой, давным-давно, задолго до Питта. Она была без ума от Доминика, мужа своей старшей сестры Сары, когда та еще была жива и все они проживали на Кейтер-стрит. Конечно, все это уже умерло, когда ее несбыточные мечты разбились о реальность, а невозможная, болезненная любовь перетекла в обычные простые и дружеские отношения. Но ей казалось, что в случае с Клеменси Шоу это чувство осталось пугающе реальным. В Мэтью Олифанте не было ничего от притворщика и обманщика, ничего поддельного, что могло бы произвести на нее такое впечатление, как когда-то Доминик очаровал Шарлотту. Олифант не был ни красавцем, ни удальцом, не производил эффектного впечатления; он был по меньшей мере лет на пятнадцать моложе ее, бедный младший священник, едва сводящий концы с концами, и даже при самом добром к нему отношении все равно смотрелся несколько простовато и не так уж привлекательно.

И тем не менее в нем горел внутренний огонь высокой духовности. Викарий Клитридж перед лицом боли и несчастий других людей был совершенно не способен ни на что, ни на какую помощь, бездарен и нем; он всегда пребывал где-то в стороне, его словно бы ничто не касалось. А вот в случае Олифанта сочувствие и сострадание лишали его всякой застенчивости и робости, потому что он чувствовал эту боль, как свою собственную, и жалость давала ему слова и заставляла действовать.

Ответ был вполне понятен. Клеменси любила его точно так, как он любил ее, и оба они не могли никоим образом эту любовь показать, ни малейшим намеком; разве что когда она умерла, то оставила ему вещь, представлявшую для нее бесконечную ценность, но тем не менее не столь заметную и не настолько ценную, чтобы повредить его репутации. Библия, а отнюдь не картина, или украшение, или что-нибудь в том же роде, что могло бы выдать их неуместные чувства; просто Библия – младшему священнику. Лишь те, кто эту Библию видел, могли что-то понять; возможно, это был адвокат. И Стивен Шоу.

Питт напряженно смотрел на нее через стол.

– Шарлотта?

Она подняла на него глаза, чуть улыбнулась, вдруг почувствовав, как у нее перехватило горло.

– Он тоже любил ее, понимаешь? – произнесла она, с трудом сглотнув. – Я поняла это, когда он вызвался помочь мне искать Бесси Джонс в тех ужасных трущобах. Он знал, куда она ездит.

Томас поставил кружку на стол и протянул руку, чтобы взять ее ладонь. И погладил ее пальцы, один за другим. Не было никакой нужды говорить что-то еще, да ему этого и не хотелось.

Только на следующее утро, перед самым уходом Питт рассказал ей еще об одном, что его тревожило. Он сидел и зашнуровывал свои ботинки перед входной дверью, а она держала наготове его пальто.

– Адвокаты уже разобрались с наследством. Там все просто. Денег нет – после нее осталась всего пара сотен фунтов.

– Что-что? – Шарлотте показалось, что она его неправильно поняла.

Он выпрямился, и она помогла ему надеть пальто.

– После нее не осталось почти никаких денег, – повторил он. – Все деньги Уорлингэма, которые она унаследовала, пропали, за исключением двухсот четырнадцати фунтов и пятнадцати шиллингов.

– Но я думала, что их у нее много… Я хочу сказать, разве Теофилиус не был богат?

– Чрезвычайно богат. И все это пошло двум его дочерям – Пруденс Хэтч и Клеменси Шоу. Но после Клеменси почти ничего не осталось.

У Шарлотты тут же возникла скверная мысль, которую требовалось немедленно высказать вслух, иначе она будет преследовать ее до бесконечности.

– Их истратил Шоу?

– Нет. Адвокат в этом абсолютно уверен. Клеменси сама снимала огромные суммы и раздавала их разным людям – и обществам.

– Для чего? – спросила Шарлотта, хотя ответ уже начал зарождаться у нее в голове и, насколько она могла судить, в его голове тоже. – Для реформы жилищного законодательства?

– Да. По большей части для этого, насколько это известно адвокату. Но там были и другие суммы, которые он не в состоянии отследить. Переданные отдельным людям, о которых он никогда не слыхал.

– Ты намерен их отыскать?

– Конечно. Хотя, думаю, к пожару это не имеет никакого отношения. Я по-прежнему считаю, что целью покушения был Стивен Шоу, хотя у меня пока что нет никаких доказательств того, за что и почему.

– А как насчет Эймоса Линдси?

Томас пожал плечами.

– Наверное, потому что он что-то знал или о чем-то догадывался, подозревал, кто мог это сделать; возможно, сделал выводы из того, о чем обмолвился Шоу, сам не понимая значения сказанного. Или же все еще более гнусно, но и более вероятно: тот, кто это сделал, по-прежнему охотится за Шоу, а пожар был лишь неудачной попыткой убить и его. – Он снял с крючка шарф и обернул им шею, оставив концы свободно болтаться на груди. – И, конечно же, по-прежнему остается возможность, что оба пожара устроил сам Шоу: первый, чтобы покончить с Клеменси, а второй, чтобы избавиться от Линдси, потому что каким-то образом выдал себя, а тот все понял, чего Шоу и опасался.

– Но это же дико, ужасно! – с чувством воскликнула Шарлотта. – Ведь Линдси был его ближайшим другом! И зачем? Зачем Шоу было убивать Клеменси? Ты же сам только что сказал, что у нее не осталось никаких денег. Ему нечего было наследовать.

Питту очень не хотелось это говорить, отвращение было ясно написано у него на лице, когда он это говорил.

– Именно потому, что денег там никаких нет. Если все они куда-то делись, а ему нужно много денег, тогда его может выручить Флора Латтеруорт – юная, очень красивая, единственная наследница огромного состояния. А она, несомненно, очень к нему привязана, и Шоу ей очень нравится – настолько, что это уже стало предметом местных сплетен.

– Ох! – очень тихо произнесла Шарлотта, не в силах найти хоть что-то, чтобы возразить ему, хотя сама она по-прежнему отказывалась верить в подобную возможность, если ей не будут представлены неопровержимые доказательства.

Томас очень нежно поцеловал жену, и она поняла, что он понимает ее мысли и чувства и даже разделяет их. Потом он ушел, а она тут же развернулась и отправилась наверх – одеваться к предстоящей сегодня поездке с Эмили, Джеком и Грейси.

Они потратили все утро на поиски управляющей компании, а потом – огромные усилия на то, чтобы с помощью хитрости и экивоков вызнать там название адвокатской конторы, на сей раз весьма уважаемой и респектабельной, из Сити, которая занималась делами той компании, что на самом деле владела домами на Лисбон-стрит и в нескольких других местах.

В два часа дня все они сидели в теплом и чрезвычайно комфортабельном офисе компании «Уарберг, Уарберг, Бодди энд Бодди», ожидая возвращения мистера Бодди-старшего после затянувшегося ланча с клиентом. Вокруг них, взгромоздившись на высокие табуреты, сидели мрачные молодые клерки; они писали что-то аккуратнейшим почерком, готовили документы на листах веленевой бумаги, увешанных печатями красного сургуча. Мальчики-посыльные неслышно сновали туда-сюда, послушные и осмотрительные, а морщинистый старик в твердом стоячем воротничке внимательно следил за ними, не слезая со своего деревянного стула за письменным столом. Грейси, которая никогда еще не бывала ни в каких офисах подобного рода, была так поражена и возбуждена, что отслеживала каждое движение.

В конечном итоге мистер Бодди вернулся. Это оказался мужчина с серебряной шевелюрой, гладким лицом и безукоризненно вежливый как голосом, так и манерами. Он игнорировал присутствие женщин и обращался исключительно к Джеку. Такое впечатление, что он отстал от времени и все еще не признает, что женщина тоже может быть юридическим лицом и субъектом права. Для него они по-прежнему являлись приложением к имуществу мужчины: существовали, возможно, для его удовольствия, несомненно, являлись объектом его ответственности, но их не следовало ни о чем информировать и с ними советоваться.

Шарлотта рассвирепела, а Эмили сделала шаг вперед, но рука Джека остановила ее; жена поняла его тактику и подчинилась. В последние два дня она научилась совершенно по-новому уважать и ценить его способность понимать характеры людей и пользоваться этим, чтобы получать нужную информацию.

Но мистер Бодди оказался человеком совершенно иного склада, чем те, с кем они имели дело до этого. Он был обходителен, вполне уверен в своей безопасности от любых исков, и его спокойное, вкрадчиво-елейное выражение лица не менялось, пока он объяснял им с почти невежливой снисходительностью, что да, он ведет дела с недвижимостью и собирает квартплату для неких клиентов, но он не имеет права и возможности ни назвать их имена, ни раскрыть какие-либо подробности касательно этих дел. Да, совершенно верно, миссис Шоу приезжала к нему с аналогичными вопросами, но он точно так же не имел возможности на эти вопросы ответить. Он глубоко сожалеет о том, что ее судьба сложилась столь трагически – его глаза при этом оставались совершенно безучастными, – пожалуйста, примите мои самые искренние соболезнования, но факты, к сожалению, именно таковы.

Ведется расследование убийства, объяснил ему Джек. И он действует от имени лиц, чьи имена также не может назвать, так что, может быть, мистер Бодди предпочитает, чтобы к нему с теми же вопросами явилась полиция?

Угрозы мистер Бодди воспринял не слишком добродушно. А известно ли Джеку, что лица, владеющие данной недвижимостью, принадлежат к самым могущественным кругам Сити и располагают друзьями, к которым в любой момент могут обратиться, если возникнет такая необходимость, с просьбой о защите своих интересов? Некоторые из этих вышеупомянутых лиц обладают высоким положением в обществе и способны оказывать услуги или, наоборот, воздерживаться от оказания оных, что может привести к значительным изменениям в приятной до сего момента жизни любого человека и отрицательно сказаться на его будущем продвижении по карьерной лестнице в любой профессиональной сфере – например, в финансовой, или на его социальном статусе?

Джек поднял брови и спросил с очень легким удивлением в голосе, не хочет ли мистер Бодди уверить его, что эти люди, о которых он говорит, настолько стесняются того, что владеют недвижимостью, о которой идет речь, что готовы причинить ущерб репутации или интересам любого, кто этим вопросом заинтересуется?

– Вы можете делать какие угодно выводы, мистер Рэдли, – отвечал мистер Бодди с натянутой улыбкой. – Я не несу никакой ответственности за создавшееся положение, и я уже выполнил свои обязанности по отношению к вам. А сейчас меня ждут другие клиенты. Доброго вам дня.

С этим они и вынуждены были уехать, не узнав ничего нового, кроме названия компании, которое они и без того выяснили у управляющего. Никаких конкретных имен им не сообщили, никаких доверителей не назвали; никаких подробностей какого-либо сорта также выяснить не удалось, разве что получить довольно расплывчатые угрозы.

– Гнусная мелкая личность, – так прокомментировала Веспасия то, что они ей рассказали. – Но это именно то, чего нам и следовало ожидать. Если бы он имел привычку сообщать имена заинтересованных лиц любому, кто к нему заявится, он бы долго не продержался в качестве адвоката тех людей, кто владеет этими домами.

Она уже приказала подать чай, и они сидели у камина в гостиной, отогреваясь после уличного холода и оттаивая душой от уныния, навалившегося на них в результате разочаровывающих итогов их расследований и того, что, кажется, уперлись в тупик – по крайней мере, на данном этапе. Даже Грейси разрешили – исключительно по такому случаю – посидеть вместе с ними за чаем, но она не произнесла ни слова. Вместо этого девушка широко раскрытыми глазами пялилась на развешанные по стенам картины, на изящную мебель с атласной обивкой, а когда осмеливалась, то и на саму Веспасию, которая сидела совершенно прямо, с безукоризненно причесанными серебристыми волосами, короной возвышавшимися у нее на голове, с огромными каплями жемчуга в ушах, во французских кружевах серо-бежевого оттенка вокруг горла и с длинными гофрированными манжетами, ниспадающими на ее тонкие изящные пальцы, на которых сверкали бриллианты. Грейси никогда в жизни не видела такого великолепия, а то, что она сейчас сидит в доме такой высокородной дамы и пьет с нею чай, наверняка останется в ее памяти как самое выдающееся и замечательное событие.

– Но он все же подтвердил, что встречался с Клеменси, – заметила Шарлотта. – И не делал ни малейшей попытки скрыть это. Он был бесстыдно нагл и уверен в себе и еще более увертлив. Вероятно, он сообщил о ее визите тому, кто владеет этой недвижимостью, и о том, что она хотела выяснить. Мне страшно хотелось его как следует ударить, прямо там.

– Это было бы непрактично, – сказала Эмили, покусывая губку. – Но мне тоже этого хотелось, предпочтительно зонтиком с очень острым наконечником. Однако как же нам выяснить, кто владелец этой компании? Ведь должен же быть какой-то способ?

– Возможно, Томас сумеет это сделать, – предложила Веспасия, чуть хмурясь. – Коммерция – это сфера, с которой я очень мало знакома. В ситуации, подобной нынешней, я сожалею о недостатке познаний о некоторых сферах жизни общества. Как ты думаешь, Шарлотта?

– Не знаю, сумеет ли он это узнать. – Она вдруг вспомнила о вчерашнем вечере и рассказе Томаса. – Правда, сам он не считает, что это нужно. Он убежден, что истинной целью покушения был доктор Шоу, а не Клеменси.

– Он вполне может оказаться прав, – согласно кивнула Веспасия. – Но это не влияет на тот факт, что Клеменси вела борьбу за дело, в которое мы сами также искренне верим, а поскольку она умерла, других таких борцов больше не осталось, насколько нам известно. Это недопустимое преступление, гнуснейшее мошенничество, подлое унижение бедных и несчастных. Ничто меня так не бесит, как подобное ханжество. Я очень хочу сорвать маски с этих лицемерных рож, хотя бы просто чтобы получить удовольствие от этого акта.

– Мы всей душой с вами, – тут же сказал Джек. – Я и не подозревал, что способен так разозлиться, однако в данный момент ничего другого мне в голову не приходит.

Губы Веспасии чуть тронула слабая улыбка, и она одобрительно посмотрела на него. Рэдли, кажется, этого не заметил, но Эмили почувствовала прилив теплоты, который ее удивил, и тут она поняла, как много это для нее значило, что Веспасия хорошего о нем мнения. И обнаружила, что улыбается ей в ответ.

А Шарлотта размышляла о Питте, который все еще возится и разбирается с пациентами доктора Шоу, ища хоть какие-то обрывки информации, которые могли оказаться настолько чудовищными, что уже привели к двум убийствам и могут привести еще к нескольким, пока сам Шоу не погибнет. Сама же она по-прежнему считала, что именно Клеменси была целью покушения, именно ей предназначалось погибнуть в огне того, первого пожара, а второй должен был просто скрыть первый, чтобы запутать следы. Случайным убийцей вполне мог оказаться один из наемных поджигателей, но, судя по всему, здесь убийца действовал по злому умыслу – тот, кто владел этими ужасными гниющими, разваливающимися домами на Лисбон-стрит, тот, кто опасался разоблачения и общественного осуждения и порицания, если бы Клеменси открыла его истинное лицо, чего она и добивалась в своей борьбе.

– Значит, мы не знаем, как выяснить, кто владеет этой компанией. – Шарлотта поставила чашку на стол и поглядела на Веспасию. – Но мистер Карлайл, я думаю, сумеет это узнать. Или же он знает людей, которые могут это сделать. Если нужно, можно даже кого-то нанять.

– Я поговорю с ним, – пообещала Веспасия. – Думаю, он согласится, что дело не терпит отлагательства. Его даже можно убедить отложить в сторону все другие дела и заняться этим.

Карлайл так и сделал и на следующий вечер доложил им о результатах, снова в гостиной Веспасии. Когда лакей ввел его туда, он выглядел встревоженным и даже несколько смущенным. Правда, обычное чувство юмора его не покинуло – в глазах, как всегда, блестел этакий огонек, – но лицо было спокойное и гладкое, как будто от удивления все морщины вокруг рта куда-то исчезли.

Сомерсет быстро и вежливо со всеми поздоровался и сел в указанное Веспасией кресло. Все уставились на него, понимая, что он принес чрезвычайно важные вести. Серо-голубые глаза Веспасии словно бросали ему вызов, требуя не увлекаться театральными эффектами. Предупреждения об осторожности были излишни.

– Можете рассказывать, – уведомила она его.

– Компания, которая владеет этими домами, в свою очередь принадлежит другой компании. – Карлайл рассказывал просто, ничего не приукрашивая, излагая одни лишь сухие факты и детали, необходимые, чтобы создать полную картину, и поглядывая на всех по очереди, включая Грейси, чтобы и та чувствовала себя полноправной участницей разговора. – Я связался с несколькими людьми, которые мне кое-чем обязаны или хотели бы заполучить мою поддержку в будущем, и сумел выяснить имена владельцев акций этой второй компании. Из них в живых остался только один – по сути дела, он один оставался в живых несколько последних лет. Даже тогда, когда эта компания была создана, – в 1873 году, на остатках еще одной такой же компании, а та, в свою очередь, на развалинах еще одной, созданной еще раньше, – даже тогда, в 1873 году остальные держатели ее акций либо выехали из страны на неопределенный срок, либо пребывали в таком возрасте и в таком состоянии здоровья, что утратили всякий интерес к ней.

Веспасия неотрывно смотрела на Сомерсета твердым, пронзительным взглядом, но он явно не замечал в своем рассказе ничего излишне драматического и продолжал тем же тоном.

– Этого единственного человека, который продолжал и все еще продолжает активно действовать и подписывать все необходимые документы, я успешно посетил. Это пожилая леди, незамужняя, и посему единственная владелица и хозяйка всего своего имущества, каким бы оно ни было; но она всего лишь посредница, лишь формальный держатель этих акций и не распоряжается ими. Ей вполне хватает собственных доходов, чтобы жить в полном комфорте, – правда, не в роскоши. Так что мне сразу стало понятно, как только я к ней явился, что основная часть этих поступлений – а сумма их доходит до нескольких тысяч в год – направляется куда-то еще, совсем другим лицам.

Джек поерзал в кресле, Эмили нетерпеливо вздохнула.

– Я сообщил ей, кто я такой. – Тут Карлайл слегка покраснел. – На нее это произвело сильное впечатление. В представлении данной леди правительство, особенно когда оно выступает в качестве инструмента Ее Величества в делах управления страной и народом, а также церковь – это две неизменные и непосредственные силы, действующие во имя добра.

Тут воображение Шарлотты высвободилось и пустилось вскачь.

– Не хотите ли вы сказать, что тот человек, от имени которого она выступает и действует, тоже член парламента, как и вы?

Веспасия замерла на месте.

Эмили нетерпеливо наклонилась вперед.

Джек с трудом перевел дыхание, а Шарлотта крепко стиснула руки на коленях.

Карлайл широко улыбнулся, продемонстрировав отличные зубы.

– Нет, но вы почти правы. Он является – вернее, являлся – весьма высокопоставленным представителем церкви. Это епископ Огастес Уорлингэм, вот кто!

Эмили охнула. Даже Веспасия издала чуть слышный вопль удивления.

– Что?! – недоверчиво воскликнула Шарлотта.

Вдруг она начала смеяться, немного истерично. Внутри у нее бушевали самые разные чувства – ощущение безумного, абсурдного, дикого юмора ситуации, черного, как обгоревшие развалины дома доктора Шоу. Она едва ли могла понять всю глубину того ужаса, который, должно быть, ощутила Клеменси, когда добралась до этой информации. Ведь она же, безусловно, до нее добралась, не так ли? Она нашла эту ничего толком не знающую, невинную старую леди, которая переправляла все суммы арендной платы за те трущобы, все эти доходы от несчастий и горестей истинным их владельцам, в сундуки ее собственной семьи, чтобы в доме епископа всегда было тепло и уютно, чтобы семья жила в богатстве и добре, могла закупать мясо и вино, которым наслаждались она сама и ее сестра, роскошную одежду, шелка и бархат, чтобы их обслуживали многочисленные слуги.

Ничего удивительного, что Клеменси истратила все свое наследство, по нескольку сотен всякий раз, не считаясь ни с чем, чтобы хоть как-то искупить причиненное людям зло.

Знал ли об этом Теофилиус? Знали ли Анжелина и Селеста? Знали ли они, откуда в семью поступают эти деньги, когда выпрашивали у жителей Хайгейта пожертвования на устройство витража в память епископа?

Шарлотта представила себе реакцию доктора Шоу, когда он узнает об этом. Он ведь, несомненно, однажды об этом узнает, не так ли? Это станет достоянием общественности, когда убийца Клеменси пойдет под суд. Но тут она заставила себя остановиться. Ведь если истинный владелец трущоб – епископ Уорлингэм – умер десять лет назад, а потом умер и Теофилиус, значит, эти доходы шли Клеменси, а также Пруденс, Анжелине и Селесте. Неужели это они убили собственную сестру и племянницу, чтобы сохранить эти доходы? Ведь Клеменси наверняка не делилась с ними своими открытиями, верно? Или все же поделилась?

Так или не так? Может, там разразилась ужасная ссора, и она, вполне возможно, рассказала им об истинной цене их благополучия и о том, что намерена бороться за принятие такого закона, который позволил бы раскрыть имена всех людей, таких как епископ, выставить их на публичный позор и поношение, чего они точно заслужили?

Да, подобное было вполне вероятно, что по крайней мере Селеста могла пойти на убийство, чтобы предотвратить подобный исход дела. Вся ее жизнь была посвящена заботам о епископе. Она осталась без мужа, отказала себе в праве иметь семью и детей, чтобы быть рядом с ним и исполнять любое его приказание, писать его письма, готовить его проповеди, искать нужные ссылки и цитаты, играть ему на рояле, читать ему вслух, когда у него уставали глаза, быть всегда его послушной и неоплачиваемой служанкой. Селеста принесла в жертву всю свою жизнь, свою волю, все ее желания поглотили его воля и капризы. Она, должно быть, целиком оправдывала такое положение дел – отец, по ее представлениям, был достоин такой жертвы, иначе ее собственную жизнь следует считать растраченной совершенно бездарно, выброшенной на помойку неизвестно для какой цели.

Возможно, Питт прав, все дело в самой семье.

Все смотрели на Шарлотту, видя по ее глазам, какие мысли галопом проносятся в ее голове, отмечали их тени на ее лице, замечали, как злость сменяется жалостью, а потом ужасающим пониманием.

– Епископ Огастес Уорлингэм, – повторил Сомерсет Карлайл, подчеркнуто четко произнося каждое слово. – Вся Лисбон-стрит принадлежала – при соблюдении весьма сложных и чрезвычайно запутанных мер секретности – нашему «доброму» епископу, а когда он умер, перешла по наследству Теофилиусу, Селесте и Анжелине. Полагаю, что он столь щедро распорядился в пользу своих дочерей, потому что те всю свою жизнь были ему преданными служанками и потому что, конечно же, после его смерти не могли иметь иных источников средств существования и никаких надежд – обоснованных или необоснованных – на то, что они в таком возрасте когда-нибудь выйдут замуж, да и сомнительно, захотят ли. Кстати, я ознакомился с его завещанием. Две трети наследства отходили Теофилиусу, оставшаяся треть плюс дом, который, конечно, стоит очень дорого, – сестрам. Этого, по его мнению, будет вполне достаточно для обеспеченного и комфортабельного существования до самого конца их жизни.

– Значит, Теофилиус обладал огромным состоянием! – удивленно заметила Эмили.

– Да, он получил его в наследство, – согласился с нею Карлайл. – И жил он на широкую ногу, как я слышал – отлично ел, имел один из лучших винных подвалов в Лондоне, коллекционировал картины, некоторые из которых успел подарить местным музеям и другим организациям. В то же время он оставил весьма значительную сумму каждой из своих дочерей, когда столь неожиданно умер.

– Значит, Клеменси имела много денег, – сказала Веспасия, словно про себя. – Пока не начала их раздавать. Вам известно, когда это началось? – Она поглядела на Джека, потом на Карлайла.

– Адвокат не сообщил нам, когда миссис Шоу была у него, – ответил Джек, и его губы сжались в тонкую полоску, когда он вспомнил это наглое, презрительно-высокомерное лицо.

– Примерно шесть месяцев назад она начала бороться за то, чтобы изменить существующее положение и обнародовать имена владельцев недвижимости, – хмуро сказал Карлайл. – И тогда же сделала первое крупное пожертвование в фонд благотворительного общества, содержащего приют для бедных. Могу высказать догадку, что именно тогда она выяснила, что владельцем трущоб, которого она разыскивала, был ее собственный дед.

– Бедная Клеменси! – Шарлотта вспомнила печальных и больных женщин и детей, тощих и безнадежно усталых мужчин, которых сама отследила, руководствуясь списками пациентов доктора Шоу, нашла, где они живут, переходя от одного убогого дома к другому, еще более убогому, пока не обнаружила Бесси Джонс, съежившуюся в углу переполненной людьми грязной комнаты. Клеменси прошла тем же путем, видела те же исхудалые, несчастные лица, болезни, отчаяние. И тогда начала двигаться выше, разыскивая владельцев, как теперь двигались они сами.

– Мы не должны позволить, чтобы эта борьба заглохла после ее смерти, – заявил Джек, сев в кресле чуть более прямо. – Уорлингэм, конечно, уже мертв, но есть множество других таких же; может быть, их сотни. Она это знала и готова была жизнь положить, чтобы вывести их на чистую воду… – Он немного помолчал, потом продолжил: – И я по-прежнему считаю, что она погибла именно из-за этого. Нас тоже предупредили, весьма конкретно, что есть могущественные люди, которые могут нас облагодетельствовать, если мы все сохраним в тайне и вообще не будем более заниматься этими расследованиями, – но которые могут нас сломать, если мы их продолжим. Конечно, никто из Уорлингэмов не убивал ее сам. Но тот или иной из других таких же владельцев вполне мог. Они могут очень многое потерять, а я не думаю, что Клеменси проявляла хоть какую-то осторожность со своими угрозами. Она была слишком страстная натура, а кроме того, питала особое отвращение к этому делу, поскольку сама входила в число наследников состояния Уорлингэма. И ничто не могло ее остановить, разве что смерть.