Брэдбери

Однако Рей был убежден в том, что рано или поздно он добьется своего и назло всем препонам напишет такую книгу, что ее не стыдно будет поставить на полку рядом с книгами классиков.

Конечно, он понимал: известные издательства предпочитают известных авторов.

Таких как, к примеру, Фрэнсис Скотт Фицджеральд (1896-1940), Уильям Фолкнер (1897-1962), Эрнест Хемингуэй (1899-1961), Роберт Фрост (1874-1963), Уильям Сароян (1908-1981), Джон Стейнбек (1902-1968), Джон Дос Пассос (1896-1970)…

Конкуренция с этими знаменитыми счастливчиками бессмысленна, к тому же пишут они нечто лежащее далеко за рамками фантазий, снов, игры воображения, а значит… значит, начинать надо с самого простого, с так называемых pulp-журналов (пульпов) — дешевых бульварных изданий в мягких обложках!

Pulp — это грубая бумага, на которой они печатались.

Ну да, плохая желтоватая бумага, зато бульварных журнальчиков выходило много, более трех сотен, печатались они огромными тиражами, и за рукописи авторам платили. Пусть сдержанно, но платили. Если работать сразу на десяток таких изданий, прикидывал Рей, можно достаточно быстро обеспечить некоторую известность. А известность — это доход, это новый уровень свободы, возможность выбора. К тому же pulp-журналы были рассчитаны исключительно на обывателя, то есть на самого массового, на самого простого, не избалованного Шекспиром или Фолкнером читателя. Именно обыватель покупает дешевые приключения и сентиментальные любовные драмы. Обыватель не читает Достоевского и Флобера, он и Вашингтона Ирвинга не читает, и Эрнест Хемингуэй ему часто не по мозгам, а вот приключения в разных диких краях, в джунглях и в пустынях, на других планетах, вестерны, патриотизм американских парней, всегда и везде выигрывающих у любого противника, — это для них.

Творцы pulp-литературы — не стилисты, не орлы мысли. Пусть так, но многие из них добились успеха. Скажем, тот же фантаст Л. Рон Хаббард или автор детективов Дэшил Хэммет (1894-1961).

Эти парни сразу настроились на успех, их тактика отличалась отменной гибкостью.

«Интересно, что сегодня придется редактору по вкусу, а что не понравится?» — каждый раз здраво просчитывали они свои возможности, закончив и отправляя в редакцию очередной опус.

И, конечно, они всегда были готовы к предложениям.

В феврале 1935 года Лео Маргулис, редактор популярного pulp-журнала «Захватывающие приключения», писал одному из своих постоянных авторов — фантасту Л. Рону Хаббарду:

«Дорогой Рон!

У нас тут образовалась зияющая дыра в журнале, и ее нужно срочно заполнить.

Требования предельно просты: нужен рассказ, в котором много действия, а события пусть разворачиваются где угодно! Никаких ограничений! Это может быть вестерн, научная фантастика, детектив, историческая новелла и даже старый добротный рассказ об американском солдате удачи, об эдаком настоящем парне, который носится по всему миру и ухлопывает всех подряд. Длина рассказа может быть любой: от двух тысяч слов до двадцати тысяч. Мы платим по центу за слово, и после приема работы деньги выплачиваются незамедлительно».17

Конечно, Хаббард моментально откликается.

Какая разница, вестерн писать или «добротный рассказ про эдакого американского солдата удачи», научно-фантастическую повесть или историческую новеллу? Издатели pulp-журналов знали, как подогреть интерес массового читателя.

Например, одну из повестей того же Л. Рона Хаббарда, опубликованную в «Захватывающих приключениях», предваряли такие слова:

«Мы полагаем, что Л. Рон Хаббард не нуждается в представлении.

Судя по вашим письмам, дорогие читатели, увлекательные произведения Л. Рона Хаббарда давно входят в число любимых вами книг. Многие искренне поражаются тому, как это у Л. Рона Хаббарда получается так правдиво писать о далеких, практически недостижимых мирах?

Ответ прост: он был там, друзья!

И этим все сказано».

Конечно, в космосе Л. Рон Хаббард не бывал. Но он действительно видел многое.

В отличие, скажем, от Рея Брэдбери, домоседа, человека книги, Хаббард видел Китай и Японию, плавал по южным морям, водил самолет, причем водил лихо. Пилот Летан Льюис рассказывал: «Когда собираются вместе два-три пилота у Национального Капитолия или просто за каким-нибудь аэродромным ангаром, вы, скорее всего, услышите, как в разговоре всплывает имя Рона Хаббарда, сопровождаемое такими эпитетами, как “этот сумасшедший”, “этот дикий”, “этот отчаянный”. Своими трюками пилот с огненно-рыжей шевелюрой заставлял женщин визжать, а сильных мужчин плакать. Наш Рон (известный также как “Flash” — “Вспышка”) был жителем всего мира. Прежде чем стать летчиком, он побывал сержантом морской пехоты, певцом на радио, репортером в какой-то газете, золотодобытчиком в Вест-Индии и режиссером-первопроходцем, возглавлявшим киноэкспедицию в южные моря на древнем парусном судне…»

Как бы ни относиться собственно к произведениям Хаббарда,18 давно признано, что это именно он, вместе с известным издателем Джоном В. Кэмпбеллом-младшим (1910-1971), стоял у истока периода, который позднее, во многом благодаря их деятельности, назвали золотым веком американской научной фантастики. Из множества молодых авторов, в те годы ринувшихся в pulp-литературу, быстро обрели известность Роберт Хайнлайн (1907-1988), Айзек Азимов, Альфред ван Вогт (1912-2000), Теодор Старджон (1918-1985), Дэшил Хэммет, Эдмонд Гамильтон (1904-1977), Раймонд Чандлер (1888-1959), Кэтрин Мур (1911-1987) и многие-многие другие.

Скажем так, не самые последние имена.

Представление о том, как всё это происходило, можно получить из переписки Л. Рона Хаббарда и того же Джона Кэмпбелла-младшего, тогда редактора чрезвычайно популярного журнала «Потрясающее» или «Удивительное» («Astounding»).

23 января 1939 года Кэмпбелл-младший писал:

«Дорогой Рон! Я чертовски рад, что Вы будете работать с нами над “Тысячью и одной ночью” (новый литературный проект. — Г. П.). Вам не стоит беспокоиться: этот материал будет отдан Вам, и только Вам».

И далее: «Всем хочется, чтобы их желания осуществлялись. В сказках и в произведениях фэнтези желания героев в самом деле осуществляются. Взрослые, имеющие ум ребенка,19 а таких большинство, конечно, порой не осмеливаются открыто читать “сказки”, потому что боятся признать, что им и в зрелом возрасте интересно что-то “детское”. То есть подсознательно они осознают некоторую свою умственную незрелость. Но действительно зрелый человек ни на что не обращает внимания, он от всей души наслаждается фэнтези, если книжка написана по-взрослому и мысли облечены во взрослую форму, — ведь, будучи полностью уверенным в своих собственных умственных способностях, он нисколько не смутится, если кто-то застанет его за чтением “детских сказок”. То же самое можно наблюдать и в жизни, когда большие сильные мужчины мирно, дружелюбно и спокойно принимают насмешки, поскольку совершенно уверены в своей очевидной силе. А какой-нибудь неуверенный в себе коротышка, скорее всего, обидится на друзей, воспримет их слова агрессивно, злобно и враждебно. В душе своей все мужчины любят фэнтези, надо только придать этому жанру некую “взрослую” форму. Писатель, который честно и с любовью делает это, быстро создает себе крепкое имя: вспомните лорда Дансейни, Вашингтона Ирвинга, Стивена Винсента Бене. Принимая все это во внимание, я абсолютно уверен, что журнал скоро и неизбежно станет модным среди по-настоящему взрослых людей…»20

И соответствующий ответ Хаббарда (от 1 февраля 1939 года):

«Дорогой Джон! Сегодня получил Ваше письмо и первый номер журнала.

Спасибо Вам за то и за другое. У меня пока не было возможности углубиться в чтение, но уже сейчас очевидно, что журнал будет хорошо продаваться. Совершенно уверен в этом. Единственное, что могло бы его уничтожить, — это присущее большинству писателей стремление заставить читателя верить в то, что они пишут, за счет того, что сами они не верят ни во что, и облекают свое явное неверие в форму потока сознания героя».21

Что ж, с pulp-литературы начинали многие.

С этой точки зрения подход Джона Кэмпбелла-младшего к фэнтези вполне был понятен Рею Брэдбери. Действительно, граница между умом мужчины и умом мальчика во многом условна. А сам Рей всегда отличался особой «детскостью». Не очень-то сдержанный в чувствах, откровенный, открытый, всему удивляющийся. Правда, в отличие от многих литературных ремесленников он прекрасно знал и ценил классическую литературу. При всем огромном неугасающем желании печататься, Брэдбери бы и в голову не пришла мысль (как некоторым деятелям pulp-литературы) переписать «Айвенго» Вальтера Скотта в какой-нибудь дешевый «ужастик» или знаменитый «Остров сокровищ» Роберта Стивенсона в убогий пиратский романчик.

Вот почему многочисленные откровения Л. Рона Хаббарда, убежденного pulp-труженика, Рей Брэдбери уже тогда воспринимал с долей иронии.

«Pulp-труженик, — делился своими размышлениями Хаббард, — это прежде всего очень толковый писатель (без этого никуда). Он с интересом подходит к своей работе, как подтвердит любой из тех, кто уже находится на литературной вершине. И если вам случится намекнуть такому pulp-труженику, что все его истории годятся только для мусорной корзины, то, скорее всего, вам просто врежут по носу. И поделом. Каждый честный pulp-труженик старается писать так хорошо, как только может, и часто вкладывает в свои истории нечто большее, чем только увлекательность…

Неясно только, — писал далее Хаббард, — зачем всякие несведущие люди так яростно набрасываются на наши литературные занятия. Представление о том, что pulp-литература пишется механически, и без того слишком распространено.

И вот к чему это приводит.

Какой-нибудь мой товарищ, который добывает свой нелегкий хлеб, складывая цифры в бухгалтерии, или ремонтируя трамваи, или, скажем, пилотируя транспортные самолеты, читает статью такого вот несведущего человека. Он, как и автор статьи, не дает себе труда ознакомиться с фактами, значит, непременно отметит про себя: “Так вот чем занимается наш приятель Хаббард! Вот черт, — разочарованно протянет он, — а я-то думал, что Хаббард настоящий писатель!” И когда я в следующий раз встречусь с этим своим товарищем, обязательно возникает достаточно большая вероятность того, что мы поссоримся…»22

Отдадим должное искренности Хаббарда.

«Безосновательная критика отгораживала и отгораживает pulp-литераторов от всего остального писательского мира, — писал он, — хотя в действительности такого разделения нет и быть не должно.

Вот вам ясный пример.

При написании художественного произведения мне иногда не хватает какой-либо важной информации. Чтобы все в тексте было честно (а я — честный писатель), я нахожу человека, который напрямую связан с интересующей меня темой. Объясняя, зачем мне нужна та или иная информация, я всегда прямо говорю, что нужна она мне для рассказа или статьи, предназначенных, скажем, для таких журналов, как “Боевой орел” или “Приключения”. Если моему собеседнику до этого случалось быть читателем так называемых “высококачественных журналов” или столь же “высококачественной литературной критики”, он, скорее всего, снисходительно улыбнется: — Нет уж, спасибо. Я не хочу упоминаться в дешевых бульварных изданиях”.

Как же мне в таких условиях искренне и честно работать, например, над рассказами о парнях из береговой охраны? Ведь мою историю или статью прочитает добрая сотня тысяч довольно впечатлительных людей. Если я окажусь не прав, если я ошибусь в фактическом материале, они составят неправильное представление уже не только обо мне лично, они составят неправильное представление обо всех парнях береговой охраны, и тогда воплей будет вдвое больше».23

Рей Брэдбери вдумывался в эти слова.

Он никогда не гнался за каким-то абсолютным знанием.

Он с самого начала понимал (чисто интуитивно), что писать надо — о себе.

Да, да, прежде всего о самом себе, о своей жизни. Вот материал, который любому писателю стыдно не знать досконально. Запахи, краски, голоса и жесты, пейзажи и разговоры. А кроме всего этого, писать о себе — это значит, что ему, будущему писателю Рею Брэдбери, вовсе не нужно, как другим «опытным» pulp-труженикам, искать помощи у каких-то узких специалистов.

Глава вторая ПЕРВАЯ КНИГА

Бог дал нам разум, чтобы мы исследовали то, что уже есть, а не для того, чтобы мы гадали и боялись, что нас ждет в будущем.

Рей Брэдбери

1

Летом 1938 года в Лос-Анджелес из Уокигана переехала бабушка Рея.

Она сняла квартиру в том же доме, где жили Леонард Сполдинг и его семья.

Вместе с бабушкой жила теперь в том же доме тетя Нева, а еще вернулся из армии старший брат.

Жить было по-прежнему трудно.

Однажды бывший одноклассник предложил Рею за 80 долларов место постоянного продавца лос-анджелесской газеты «Herald Express». Несомненно, это был подарок судьбы. Рей сумел уговорить отца и брата — они выделили ему нужную сумму. И теперь пять дней в неделю — с четырех часов дня до полседьмого вечера — он проводил на оживленном углу улиц Олимпик и Нортон.

Множество людей проходили мимо юного продавца.

Одни буквально выхватывали газету из рук, другие останавливались, чтобы неторопливо и подробно обсудить события, со всех сторон обрушивавшиеся на людей.

Гитлер назначил себя Верховным главнокомандующим, — означает ли это победу нацистской партии над военными?..

В пустынях Саудовской Аравии найдена нефть, — означает ли это резкие изменения в устоявшейся жизни арабских племен?..

В Австрии проведен плебисцит, — означает ли это, что Австрия становится частью Третьего рейха?..

В Мюнхене подписано соглашение между Великобританией, Францией, Германией и Италией, — означает ли это мир для Европы?..

Японцы захватили Гуанчжоу…

Германия оккупировала Судеты…

Польша захватила Тешинскую область Чехословакии…

Венгры вошли в южные районы Словакии и Карпатской Украины…

Немецкие химики Герхард Шрадер, Отто Амброс и другие открыли новый отравляющий газ зарин…

Что это всё может означать для Европы?

Никто не обратил внимания на проскользнувшее в печати сообщение о том, что немецкий ученый Конрад Цузе создал первую в мире вычислительную машину. Говорили в основном о Гитлере — ключевой фигуре того времени. В США он был признан человеком 1938 года — «За распространение демократии по всему миру». (Кстати, в следующем году Гитлер был номинирован на Нобелевскую премию мира и, кто знает, может, и получил бы эту премию, если бы воздержался от нападения на Польшу.)

Рею нравилось находиться среди людей.

Иногда газету покупали настоящие знаменитости.

У киноактеров Джона Бэрримора (1882-1942) и Бестера Юртона (1895-1966) Рей даже взял автографы; он вообще старался не пропустить никого из тех, кто хоть чем-то выделялся из толпы.

Он не просто зарабатывал деньги, он учился.

«Когда тебе семнадцать, — вспоминал он впоследствии, — ты думаешь, что умеешь все на свете. Но когда мне было семнадцать, я не умел ровно ничего. Я не умел писать стихи, даже короткого рассказа не мог написать. В старших классах школы, где я учился, ученики писали короткие сочинения, но я и там не блистал и окончил школу полным неумехой и твердо знал только одно: хочу быть писателем. Потому и устроился продавцом газет.

Друзья спрашивали: “Что ты тут делаешь?”

Я каждому отвечал: “Становлюсь писателем”.

“Как можно стать писателем, торгуя газетами?”

“А вот так!” — отвечал я и каждое утро, проснувшись, писал новый рассказ.

А после работы бежал не домой, а в свою любимую Центральную библиотеку.

Можно считать, я тогда жил в этой библиотеке. Меня окружали лучшие в мире друзья — книги. Редьярд Киплинг любил меня. Чарлз Диккенс любил меня. Герберт Уэллс любил меня. Жюль Верн любил меня. Эти любовники изменили всю мою жизнь. Они смотрели на меня в упор, они изучали меня. Ты входил в библиотеку и сразу попадал в удивительную атмосферу их присутствия, вдыхал ее, плавал в ней. Ты сам становился писателем, плавая посреди книжных полок. Сквозь тебя проходили вибрации. Они оставались в тебе навсегда. Я не думал тогда о том, как мало я умею. Я был так поглощен любовью к книгам, что просто некогда было думать о каких-то моих собственных несовершенствах. Ведь в чем сила любви? Любовь заставляет тебя звучать даже после того, как музыка закончилась. Вот почему нужно постоянно находиться в состоянии влюбленности во что-нибудь…»24

2

Десять долларов чистого дохода в неделю!

Это было уже что-то, и в январе 1939 года Рей все-таки поступил в колледж.

К этому времени отец еще раз сменил квартиру. Жить рядом с матерью, постоянно дававшей советы по делу и без дела, Леонарду Сполдингу не хотелось, и волею случая колледж, в который поступил Рей, оказался рядом с домом. К сожалению, скоро выяснилось, что сидеть часами за партой Рей попросту не мог. Он был слишком деятелен для этого, неусидчив, непривычен к дисциплине. Если что-то привлекало его в учебе, то всего лишь гипотетическая возможность чаще знакомиться с девушками.

В итоге от посещения колледжа Рей отказался.

Отец принял это спокойно: «Жить тебе».

Сбросив с себя обузу — посещать занятия, Рей с новой страстью, даже несколько демонстративно занялся самообразованием. В Центральной библиотеке Лос-Анджелеса он проводил теперь многие часы. Читал, перечитывал, изучал иллюстрации, рылся в словарях, в старых журналах, даже в таких, как «Современная электрика» («Modern Electrics»). В «электрике» Рея интересовали, конечно, не схемы первых радиоприемников и радиопередатчиков, а фантастическая повесть некоего Хьюго Гернсбека (1884-1967) — «Ральф 124С 41+». Она печаталась в журнале с августа 1911-го по март 1912 года. Этот Хьюго Гернсбек, инженер из Люксембурга, ставший американцем, немало удивил подписчиков попыткой описать невероятный мир 2660 года.

Да и герой у Хьюго Гернсбека оказался непростой.

Даже имя его — Ральф 124С 41+ — несло некий скрытый смысл.

По замыслу автора имя это должно было читаться как «one-to-fore-see for-all», то есть «тот, кто предвидит всё» или «предвидит для всех». А знак + якобы подчеркивал принадлежность Ральфа к десяти самым выдающимся умам планеты! Кроме многочисленных интеллектуальных подвигов гениальный ученый и изобретатель Ральф 124С 41+ отличился тем, что героически спас девушку с соответствующим именем — Элис 212В 423. Судя по отсутствию знака +, она-то в десятку самых светлых умов Земли не входила, вот ее и похитил самый настоящий марсианин. В беспорядочной перестрелке девушка трагически погибала, но Ральф 124С 41+, заморозив тело любимой, в специальной камере доставил ее на родную планету, а там уже научились возвращать к жизни, казалось бы, самые неперспективные трупы…

Понятно, что в процессе чтения пораженные подписчики узнавали много волнующего о вероятных и вполне возможных, на взгляд Хьюго Гернсбека, открытиях будущего, — между прочим, о прототипе современного радара.

К сожалению, в 1913 году журнал «Modern Electrics» вынужден был закрыться.

Зато в другом основанном им журнале — «Электрический экспериментатор» («Electrical Experimenter») — неистовый швейцарец впервые ввел в литературный обиход придуманный им термин science fiction (научная фантастика), надолго определивший развитие нового направления.

В 1920 году Хьюго Гернсбек переименовал «Electrical Experimenter» в журнал «Наука и изобретения» («Science and Invention»). А в марте 1926 года приступил к изданию еще одного своего журнала — «Удивительные истории» («Amazing Stories»), первого в мире ежемесячника, посвященного исключительно научной фантастике и разрабатываемым ею научным и философским идеям.

Развлекать и просвещать — лозунг даже для того времени не новый.

Этим занимался Жюль Верн, этим занимались многие талантливые литераторы.