Помоги проекту - поделись книгой:
27 сентября 1947 года Маргарет Макклюр и Рей Брэдбери поженились.
Со стороны жениха шафером был Рой Наррихансен, старый приятель, со стороны Мэгги — ее дружок гей Джон Номланд.
В конце концов, кому, как не гею, играть роль подружки?
Рей широким жестом предложил пять долларов священнику, проводившему брачную церемонию.
Тот спросил:
— Что это?
Рей ответил:
— Ваш гонорар за свадебный обряд.
— Но ведь вы писатель. Подозреваю, что вам эти деньги больше нужны.
Молодожены поселились в том же Венисе — в квартирке за 30 долларов в месяц, без телефона.
«Напротив находилась бензозаправочная станция с обыкновенной наружной телефонной будкой, — вспоминал Рей. — Заслышав звонок, я кидался через дорогу и отвечал, словно по собственной телефонной линии. Мы были так бедны, что телефон нам был не по карману».
Мэгги перешла из книжного магазина «Фаулер бразерс» в бюро проката «Эбби» и получала 42 доллара в неделю.
Рей зарабатывал немногим больше.
Зато был океан. Зато были долгие вечера.
Однажды, гуляя по берегу, Рей увидел руины старого пирса, полузанесенные песком, наполовину затопленные. «Смотри, как будто динозавр лежит!» Мэгги была очень осторожна, она ничего не сказала в ответ. А среди ночи Рей услышал вдали высокий тоскливый вой. Он встал, подошел к окну и понял, что это у Санта-Моники завывает сирена маяка.
«А может, это тот динозавр? — подумал он. — Может, он издали услышал вой маячной сирены и решил, что это через время, через эпохи зовет его другой такой же выживший в веках монстр».
И Брэдбери написал красивый рассказ «Ревун» («The Fog Horn»):
«Знаешь ли ты, что океан — это огромная снежинка, самая величайшая снежинка на свете? Океан вечно в движении, тысячи красок и форм, и никогда он не повторяется. Удивительно! Однажды ночью, много лет назад, я сидел на берегу один, й тут из глубин поднялись рыбы, все рыбы моря. Что-то привело их в наш залив, здесь они, дрожа и переливаясь, смотрели, смотрели на фонарь…
Красный огонь… белый… снова красный… белый…
И я видел странные глаза. Мне даже стало вдруг холодно.
До самой полуночи в море будто плавал исполинский павлиний хвост.
И вдруг без звука все эти миллионы рыб сгинули. Не знаю, может, они плыли сюда на паломничество? Удивительно! Только подумай сам, как им представлялась наша башня: высится над водой на семьдесят футов, сверкает божественным огнем, вещает голосом исполина. Они больше никогда не возвращались, но разве не может быть, что им почудилось, будто они предстали перед каким-нибудь рыбьим божеством? Да-да, в море чего только нет. Хотя мы построили так называемые субмарины, но пройдет еще десять тысяч веков, прежде чем мы ступим на землю подводного царства, придем в затонувший мир и узнаем настоящий страх. Подумать только: там, внизу, все еще 300 000 год до нашей эры! Мы тут трубим во все трубы, отхватываем друг у друга головы, а они живут в холодной пучине, двенадцать миль под водой, во времена столь же древние, как хвост какой-нибудь кометы…»38
Рассказ «Ревун» очень хорош, его можно много раз перечитывать.
«Целый год, Джонни, целый год несчастное чудовище лежит где-то в пучине, за тысячи миль от берега, на глубине двадцати миль, и ждет. Ему, быть может, миллион лет, этому одинокому зверю. Только представь себе: оно ждет миллион лет. Ты смог бы? Может, оно последнее из всего рода. Мне так почему-то кажется. И вот пять лет назад сюда пришли люди и построили этот маяк. Поставили своего Ревуна, и он ревет, ревет над Пучиной, куда, представь себе, ты ушел, чтобы спать и грезить о мире, где были тысячи тебе подобных; теперь же ты одинок, совсем одинок в мире, который не для тебя, в котором нужно прятаться. А голос Ревуна то зовет, то смолкнет, то зовет, то смолкнет, и ты просыпаешься на илистом дне Пучины, и глаза открываются, будто линзы огромного фотоаппарата, и ты поднимаешься медленно-медленно, потому что на твоих плечах груз океана, огромная тяжесть. Но зов Ревуна, слабый и такой знакомый, летит за тысячу миль, пронизывает толщу воды, и топка в твоем брюхе развивает пары, и ты плывешь вверх, плывешь медленно-медленно. Пожираешь косяки трески и мерлана, полчища медуз, и идешь выше, выше — всю осень, месяц за месяцем, весь сентябрь, когда начинаются туманы, и октябрь, когда туманы еще гуще. А Ревун все зовет, и в конце ноября, после того как ты изо дня в день приноравливался к давлению, поднимаясь в час на несколько футов, ты, наконец, у поверхности, и ты жив. Поневоле всплываешь медленно: если подняться сразу, тебя разорвет…»39
«У нас была большая любовь», — не раз повторял Рей.
А Мэгги смеялась: «Он тогда только и делал, что давал волю своим рукам».
Вечером они шли в ресторанчик, но иногда обходились просто парой хот-догов.
Денег ни на что не хватало, но Мэгги не жаловалась. Она была само терпение. Она понимала, что Рею надо писать. Она прекрасно понимала, что его успех — это их общий успех, и никогда не сомневалась, что Рею повезет.
Вставали в семь утра. Мэгги уезжала на работу, а Рей садился за пишущую машинку.
Иногда случалось и такое: вернувшись ненароком, Мэгги заставала мужа с мороженым в руках. О, как нехорошо! Двойное преступление: и уклоняется от работы, и подрывает семейный бюджет!
Но таким Мэгги и любила его.
«Я хорошо прочувствовал западную жизнь, — писал из Тулузы автору этой книги математик и писатель Сергей Соловьев. — Конечно, никто из писателей, западных и американских, в том числе Брэдбери, не мог не думать постоянно о финансовой стороне дела. Даже я со своей профессорской фиксированной зарплатой все время чувствую неуклонное финансовое давление и сопротивляюсь ему, так как вырос в иной культуре и с другими принципами; но одновременно я ощущаю, как психика моя продавливается, меняется. Беда в том, что на Западе (тем более в Америке) это не просто часть повседневной культуры. Определенное отношение к деньгам тут глубоко вросло в правила игры. Любая самостоятельность всегда напрямую связана с денежными отношениями. Человеку, попавшему в “банковский минус”, конечно, подрезают крылья, хотя поначалу ничего особо катастрофического не происходит. Конечно, Брэдбери в первые годы — только еще начав писать и публиковаться, но еще не став знаменитостью, вынужден был в какой-то степени жить за счет работавшей жены, и это должно было здорово давить на его и без того не очень прочную психику, создавая, так сказать, комплекс некоего “внутреннего долга”. В любом случае нерегулярность литературного заработка у Брэдбери, Фредерика Пола или Л. Рона Хаббарда, неважно у кого, приводила к постоянному обострению финансового вопроса…»
Но жизнь продолжалась.
Она теперь была насыщенной, наполненной.
«На поездах в ночные часы я наслаждался обществом Бернарда Шоу, Дж. К. Честертона и Чарлза Диккенса — моих старых приятелей, следующих за мной повсюду, невидимых, но ощутимых, безмолвных, постоянно взволнованных, — вспоминал Рей Брэдбери. — Олдос Хаксли присаживался — слепой, но пытливый и мудрый. Часто езживал с нами Ричард III, он, конечно, разглагольствовал об убийствах, возводя их в ранг добродетели. Однажды в полночь где-то посередине Канзаса я похоронил Цезаря, а Марк Антоний хвастливо блистал своим красноречием, когда мы выезжали из Элдербери-Спрингс…»
Уильям Блейк (1757-1827), Герман Мелвилл (1819-1891), Уолтер де ла Мар (1873-1956) — ирландец, всё знавший о духах и привидениях, лорд Дансени (1878-1957) — Эдвард Джон Мортон Драке Планкетт, восемнадцатый барон Дансени, богатый аристократ, писавший исключительно для развлечения, Артур Мэйкен (1863-1947), обожавший всё сверхъестественное и таинственное, загадочный Натаниел Готорн (1804-1864), Вашингтон Ирвинг (1783-1859) — певец Нью-Йорка, Генри Джеймс (1843-1916), Фрэнк Баум — создатель волшебной страны Оз, и многие, многие другие — вот тогдашние постоянные собеседники Рея.
«Озма и девочки расстались с братьями и, гуляя, отправились дальше.
Вдруг Бетси воскликнула:
— Брат Косматого никогда не будет счастлив в стране Оз так, как я! Понимаешь, Дороти, я просто уверена, что ни одной девочке на свете никогда не было так хорошо, как мне сейчас.
— Понимаю, — отвечала Дороти. — Я сама много раз думала об этом.
— Вот было бы здорово, — мечтательно проговорила Бетси, — если бы все девочки на свете поселились в стране Оз.
И добавила:
— И мальчики тоже.
Озма рассмеялась:
— Знаешь, Бетси, к счастью для всех нас, твое желание никак не может исполниться, потому что тогда огромные толпы мальчиков и девочек всё бы здесь заполонили, и нам пришлось бы перебираться в другое место.
— Да, — подумав, согласилась Бетси. — Да, ты, наверное, права».
В сущности вот в таком — вполне естественном, реальном, бушующем, постоянно вскипающем, но при этом — сказочном и странном, во многом выдуманном мире жил молодой Рей Брэдбери.
Глава третья ВЕСЬ МИР В КАРТИНКАХ
Мы можем сколько угодно соприкасаться с Марсом — настоящего общения никогда не будет. В конце концов это доведет нас до бешенства, и знаете, что мы сделаем с Марсом? Мы его распотрошим, снимем с него шкуру и перекроим по своему вкусу.
В начале 1949 года Дон Конгдон предложил рукопись рассказов Рея Брэдбери известному издательству «Farrar Straus». К сожалению, рукопись вернули. О большинстве рассказов редактор отозвался достаточно пренебрежительно.
«Стиль, как и его отсутствие, с головой выдают автора».
Джулиус Шварц, нью-йоркский друг Рея, тоже делал все возможное, чтобы заинтересовать издателей, но имя самого Шварца напрямую ассоциировалось всё с теми же
Искать счастья надо было в издательствах Нью-Йорка.
И тут неожиданно помог Норман Корвин, знаменитый американский диктор.
Это ему, Норману Корвину, в свое время было поручено зачитать по радио долгожданное сообщение о победе союзников над фашистской Германией, а затем такое же сообщение — о капитуляции Японии. Сам Норман Корвин жил в Нью-Йорке, но одно из отделений его офиса располагалось в Лос-Анджелесе. Узнав адрес, Рей отправил на имя Корвина экземпляр книги «Темный карнавал», приложив к посылке записку: «Если эта книга понравится Вам хотя бы вполовину того, как мне нравятся Ваши работы, я ставлю Вам выпивку».
Книга Корвину понравилась.
«Это не Вы ставите мне выпивку, это я приглашаю Вас на обед».
Новые люди всегда вдохновляли Рея. С новым человеком не повторишься, с ним можно вести себя раскованно. На обеде Рей сумел развеселить Корвина, как раз прибывшего в Лос-Анджелес, веселыми историями, связанными с Иллинойсом и с Голливудом. Увлекшись, даже рассказал о своих планах, в частности о давно задуманном рассказе, героиня которого — настоящая марсианка по имени Илла — много лет томится странным предчувствием, что однажды, может, завтра или послезавтра, совсем скоро, на ее древнюю, высыхающую планету явятся какие-то совсем другие разумные существа. В общем, такие же, как она сама, но при этом — совсем другие.
Позже Норман Корвин утверждал, что книжный текст «Иллы», прочитанный им впоследствии, ничем (даже в деталях) не отличался от версии, рассказанной ему автором в ресторане.
Он запомнил древнее неподвижное марсианское море и оцепенелые от жары винные деревья во дворе. Запомнил некоего мистера К, читавшего толстую металлическую книгу; при этом он перебирал пальцами выпуклые иероглифы, точно струны арфы. Запомнил, как пела книга под пальцами мистера К, вызывая в памяти те времена, «…когда море алым туманом застилало берега, и древние шли на битву, вооруженные роями металлических шершней и электрических пауков…»
Корвин хорошо всё это запомнил.
И оцепенелые от жары винные деревья.
И электрических пауков, и неподвижное древнее море.
И то, что у настоящей марсианки Иллы кожа была смуглая, а глаза цвета червонного золота. И то, что в ее странных снах опускался с небес непохожий на марсиан высокий мужчина, — очень высокий, не меньше шести футов росту, ну, прямо нелепость, какой он был большой, таких великанов на Марсе никогда не видывали! И были у него черные волосы! Кто поверит? И белая кожа. Еще нелепее! И он опускался с небес в круглой металлической машине, которая сверкала на солнце, как подброшенная в воздух монета.
Черные волосы, голубые глаза, металлическая машина!
Чудеса в рассказе Брэдбери следовали одно за другим. На прохладном песке, например, ожидали Иллу огненные птицы. Плескался белый балдахин, привязанный к огненным птицам зелеными лентами.
«Илла легла под белый балдахин, и по приказу ее мужа пылающие птицы взметнулись к темному небу. Мелькали внизу древние мертвые города и такие же древние каналы…»
«Вот и пишите про своих марсиан!» — воскликнул Корвин.
О загадочном Марсе в начале XX века говорили и писали много.
Конечно, Рей с детства знал знаменитую книгу Персиваля Ловелла (1855-1916) — «Марс и жизнь на нем».
Бизнесмен, востоковед, дипломат, математик — Персиваль Ловелл прежде всего прославился сенсационными астрономическими работами. Почетный член Американской академии искусств и наук, Британского общества востоковедов, Французского астрономического общества, а также астрономических обществ США, Бельгии, Германии и Мексики, Ловелл был удостоен медали Жансена (Франция, 1904) и не менее престижной золотой медали Астрономического общества Мексики (1908) — обе за исследования планеты Марс.
«Рассмотренные наблюдения, — уверенно писал Ловелл, — приводят нас не только к тому заключению, что Марс в настоящий момент населен, но и к дальнейшему выводу, что эти обитатели стоят на таком уровне, что с ними пора познакомиться. Удастся ли нам вступить с марсианами в тесное знакомство, пока что остается вопросом, для решения которого наука в настоящее время не располагает данными. Впрочем, сейчас важнее сам факт, что марсиане существуют, — особенно интересный потому, что марсиане, наверное, стоят впереди нас на пути эволюции. Конечно, существование таких марсиан лишает нас исключительного, самодовлеющего положения в Солнечной системе; но ведь в свое время то же самое по отношению к земному шару система Коперника проделала с системой Птолемея, и ничего, мир выдержал…»40
Прекрасно знал Брэдбери и сенсационные работы Джованни Вирджинио Скиапарелли (1835-1910) — итальянского астронома (кстати, в 1859-1860 годах он работал в России в Пулковской обсерватории), впервые увидевшего в телескоп во время великого противостояния Земли и Марса в начале сентября 1877 года некие странные линии на поверхности красной планеты. Темные пятна на Марсе Скиапарелли по традиции назвал морями и заливами, а вот соединяющие их тонкие прямые линии — каналами. Конечно, Скиапарелли понимал, что Марс, скорее всего, сухая планета, но некоторые энтузиасты восприняли употребленный им термин
А кто мог заниматься ирригацией Марса?
Ну конечно же некие разумные существа, бережно собирающие воду, образующуюся при таянии полярных шапок Марса…
«Однако жизнь на красной планете, — писал Персиваль Ловелл в своей знаменитой книге, — наводит нас на размышления и более грустного характера: видимо, она, эта жизнь, скоро, по крайней мере с космической точки зрения, отойдет в вечность. Нашим поздним потомкам уже не придется истолковывать ее тайны. Она исчезнет без всякой надежды на возможность ее воссоздания в будущем. Процессы, приведшие планету к теперешнему состоянию, будут развиваться и впредь — до рокового конца, пока не погаснет последняя искра жизни на Марсе. Высыхание планеты будет продолжаться, пока, наконец, поверхность ее перестанет питать, поддерживать жизнь. Когда потухнет последняя искра, планета превратится в мертвый шар, летящий в пространстве, и ее эволюция будет завершена…»
Воззрения Персиваля Ловелла, Джованни Скиапарелли и некоторых их коллег-астрономов немало повлияли на писателей XX века, прежде всего на Герберта Уэллса («Война миров») и на Эдгара Райса Берроуза (марсианский цикл). Доводы Ловелла и Скиапарелли выглядели столь убедительными, что в 1900 году некая мадам К. Гузман во Франции даже учредила премию в 100 тысяч франков за быстрейшее налаживание двусторонней связи с внеземной цивилизацией…
Вопрос нашего одиночества (или не одиночества) во Вселенной всегда оставался (и до сих пор остается) весьма притягательным для человечества. Любой ответ на него кардинально изменит всю суть философии.
Русский советский астроном Г. А. Тихов (1875-1960) — член-корреспондент Академии наук СССР, всю свою жизнь искал подтверждение существования жизни на Марсе, и не только на нем.
«Есть все основания предполагать, — писал Г. А. Тихов, — что микроорганизмы существуют не только на Марсе, но и на планетах-гигантах».41
Поделиться книгой: