Лига запуганных мужчин

Рекс Стаут

Лига запуганных мужчин

1

Однажды в пятницу после обеда мы с Вульфом сидели в кабинете. Позже выяснилось, что фамилия Пола Чейпина и его идея о том, как отомстить хитроумно и безнаказанно, так или иначе не миновала бы нас, причем скорее рано, чем поздно. Тем не менее в эту пятницу сочетание дождливого ноябрьского дня и того обстоятельства, что мы уже давно сидели без дела, что нам самим стало противно, на этот раз привело к первому акту драмы, которая так и так должна была начаться.

Вульф попивал свое пиво и рассматривал рисунки снежинок в книге, которую кто-то прислал ему из Чехословакии, а я заново проглядывал утреннюю газету. Я прочел ее уже за завтраком; в одиннадцать часов, закончив с Хорстманом проверку счетов за день, я уделил газете еще полчаса, а сейчас, во второй половине этого дождливого дня, снова принялся за нее. Я был почти уверен, что мне удастся напасть хотя бы на парочку статеек, которые могли бы дать пищу моим сохнущим мозгам. Книги я тоже почитываю время от времени, но до сих пор ни одна книга не доставила мне удовлетворения. Мне все время кажется, что в них нет ни капли жизни, там все мертво, давным-давно вымерло, в общем, столь же весело, как в морге. Так что их вполне можно бы заменить посещением кладбища. Вульф как-то спросил меня, какого черта я вообще изображаю, будто бы читаю книгу, и я разъяснил ему, что делаю это из соображений культуры, на что он заявил, что я спокойно могу поберечь свои силы, поскольку культура — это как деньги, они прямо-таки липнут к тому, кто в них меньше всего нуждается.

Так или иначе, дело шло к вечеру, а газета была еще утренняя, к тому же я уже дважды просмотрел ее, так что она оказалась не лучше, чем какая-нибудь книга. Но я продолжал держать газету перед собой, хотя бы в порядке оправдания того, почему мои глаза оставались открытыми.

Вульф же, казалось, полностью погрузился в свои картинки. Глядя на него, я подумал: «Вот сейчас он как раз сражается со стихиями, с трудом пробивая себе дорогу сквозь беснующуюся снежную метель, а сам при этом спокойненько сидит себе и рассматривает картинки снежинок. Как полезно однако иметь артистическую душу и богатое воображение». Вслух я произнес:

— Не спите, сэр, это было бы непростительной ошибкой. Вы замерзнете.

Вульф перевернул страницу, не обращая на меня ни малейшего внимания.

Я продолжал:

— В той посылке из Каракаса от Ричардса не хватает двенадцати луковиц. И до сих пор он еще ни разу не восполнил недостачу.

Снова никакого эффекта. Я решил не сдаваться:

— Фриц говорит, что индейка, которую нам прислали, не годится для жарки, она слишком стара. Ему придется тушить ее часа два, пока она не станет мягкой, и для вас она уже не будет иметь того вкуса. Так что от индейки по сорок одному центу за фунт в конце концов останется пшик.

Вульф перевернул еще одну страницу. Некоторое время я пристально смотрел на него, потом спросил:

— А вы обратили внимание на заметку в газете о женщине, у которой была обезьяна? Эта обезьяна спала в изголовье ее постели, обвив хвостик вокруг ее запястья. Как она только выдерживала так всю ночь! А читали вы о человеке, который нашел на улице ожерелье и вернул его владелице, а та стала утверждать, что он украл из него две жемчужины, и добилась его ареста? А видели вы заметку о том типе, которого отправили под суд из-за какой-то грязной книги, а когда адвокат спросил его, с какой целью он написал эту книгу, тот заявил, что совершил убийство, а все убийцы обожают поговорить о своих преступлениях? Правда, я понятия не имею, что автор имеет в виду. Если какая-то книга вульгарна, то она вульгарна, и какое имеет значение, почему она такая? Его адвокат утверждает, что непристойность совсем тут не мешает, поскольку писатель стремится таким образом достичь высокой художественности произведения. С таким же успехом можно утверждать: какая разница, если я брошу камнем в корзину, а попаду вам в глаз. Или если я бы захотел раздобыть для своей бедной бабушки шелковое платье, то какая к черту разница, если ради этого я обдеру кассу Армии спасения. Таким образом, можно сказать…

Я замолчал, так как все-таки достал его. Он не поднял глаз от страницы книги, даже не пошевелил головой, за его письменным столом в мощной раме специально сконструированного гигантского кресла царило полное спокойствие, однако я заметил, как он слегка покачал могучим указательным пальцем — своим грозным жезлом, как я однажды его назвал, — и я понял, что я его достал.

Он проговорил:

— Арчи, заткнись.

Я ухмыльнулся:

— И не подумаю, сэр. Господи Боже, что, я так и буду здесь торчать до самой смерти? Или мне лучше позвонить к Пинкертону и спросить, не требуется ли им организовать слежку за обитателем какого-либо гостиничного номера или еще что-нибудь в этом роде? Если у вас дома валяется бочонок динамита, вам следует считаться с тем, что рано или поздно случится небольшой взрыв. А это как раз мой случай, я и есть бочонок динамита. Может, мне лучше в кино пойти?

Громадная голова Вульфа склонилась вперед на одну шестнадцатую дюйма — у него это означало яростное одобрение:

— И немедленно. Чего бы это ни стоило.

Я поднялся, дошел до середины комнаты, повернулся и бросил газету обратно на свой письменный стол, вернулся и снова сел.

— А что такого плохого было в моих аналогиях? — поинтересовался я.

Вульф перевернул следующую страницу и сдержанно проворчал:

— Допустим, твои аналогии просто блестящи, допустим.

— Великолепно, допустим! Я вовсе не желаю с вами ссориться, сэр. Черт возьми! Я тут чуть с ног не валюсь от невыносимых усилий, пытаясь изобрести третий способ положить ногу на ногу. Я занимаюсь этим целую неделю. — Мне пришло в голову, что подобная проблема Вульфа никогда не беспокоила, у него такие толстые ноги, что совершенно исключено, чтобы он мог их скрестить, какую бы тактику он ни использовал. Однако я решил умолчать об этом и перевернул газетный лист. — Я настаиваю, что уж если какая-то книга паршивая, так она паршивая и какая разница, если автор даже располагает цепочкой доказательств, такой же длинной, как дождливый день. У того типа, что вчера давал показания, просто крыша поехала. Вам не кажется? Ну скажите сами. Или же он во что бы то ни стало хотел добиться, чтобы о нем писали в газетах под заголовками в дюйм величиной. И ведь он своего добился. Штраф двадцать пять баксов за оскорбление суда. А для его книги это в конце концов почти бесплатная реклама. За свои полсотни максимум, что он мог бы заполучить — это дюйма четыре площади на литературной странице «Нью-Йорк тайме», а это все равно что плевок по сравнению с целым морем. И все-таки я считаю, что этот парень чокнутый. Он заявляет, что совершил убийство, а все убийцы обычно сознаются, поэтому он написал книгу, изменив в ней действующих лиц и обстоятельства, и таким образом исповедался, не попав в тюрягу. Судья довольно остроумно и иронично одернул его, заявив, что, хотя он и писатель по призванию, нет никакой нужды пытаться к тому же изображать из себя клоуна. Готов поспорить, что весь суд от души смеялся. А вам не смешно? Однако этот писатель заявил, что это совсем не шутка, якобы именно по этой причине он и написал книгу, а если говорить о ее непристойности, то это чистая случайность, ведь он действительно убил человека. Поэтому судья влепил ему штраф за оскорбление суда и прогнал со свидетельского места. Ну не псих он, скажите?

Вульф вздохнул, его могучая грудь поднялась и опала. Он вложил в книгу закладку, закрыл ее и положил на письменный стол, устроился поудобней в своем кресле и тихо задумался. Потом два раза моргнул и осведомился:

— Ну и что?

Я подошел к своему столу, взял газету и нашел нужную страницу.

— Возможно, что ничего. Я бы сказал, что он псих. Зовут его Пол Чейпин, он написал уже несколько книг. Одна из них называется «Черт побери деревенщину». Окончил Гарвард в 1912 году. Он паралитик. Тут описывается, как он хромая подошел к свидетельскому месту, хотя не упоминается, на какую ногу.

Вульф поджал губы.

— Я правильно понял, — спросил он, — что слово «паралитик» означает человека, который припадает на одну ногу, а ты использовал это выражение в качестве метафоры для обозначения лица физически ущербного?

— Ни о каких метафорах я знать ничего не знаю, но в моих кругах «паралитик» означает калеку.

Вульф снова вздохнул и начал процедуру вставания с кресла.

— Слава Богу, — сказал он, — что время вышло, и это ограждает меня от дальнейших твоих аналогий и вульгарных выражений.

Настенные часы показывали без одной минуты четыре — настало его время отправляться в оранжерею. Он встал, одернул книзу острые ножницы жилета, чтобы закрыть вылезшую рубашку в бледно-голубую полоску (из этого, как обычно, ничего не вышло), и двинулся к двери. На пороге он остановился.

— Арчи!

— Да, сэр.

— Позвони к Мёрджеру, чтобы мне немедленно прислали экземпляр книги Пола Чейпина «Черт побери деревенщину».

— Думаю, не пришлют. Впредь до решения суда ее изъяли из продажи.

— Чушь! Для чего еще нужны процессы о запрете книг, как не для популяризации литературы?

Он направился к лифту, а я уселся за свой письменный стол и протянул руку к телефону.

2

На следующее утро — это была суббота — я после завтрака некоторое время морочил себе голову каталогами саженцев, а потом отправился в кухню надоедать Фрицу. Вульф, разумеется, появится не раньше одиннадцати. В старом особняке из бурого песчаника на Западной Тридцать пятой улице, где Вульф живет уже двадцать лет, — из них последние семь лет вместе со мной — крыша была застеклена, а чердак разделен на несколько помещений. Благодаря заботам Теодора Хорстмана в них поддерживались разнообразные условия тепла и влажности воздуха для десяти тысяч орхидей, стоящих рядами на скамьях и полках. Вульф однажды признался мне, что орхидеи — это его любовницы: такие же скучные, дорогостоящие, живущие за его счет, и капризные. Он выращивал орхидеи различных форм и цветов, добиваясь предельного совершенства, а потом их раздаривал: еще ни разу он не продал ни одной орхидеи. Его терпение и изобретательность, подкрепляемые аккуратностью Хорстмана, приводили к удивительным результатам, а его чердак пользовался уважением в кругах совершенно иного рода, чем те, чьи интересы вращались вокруг его кабинета на первом этаже. Четыре часа — с девяти до одиннадцати утра и с четырех до шести дня, — которые Вульф при любой погоде проводил с Хорстманом на чердаке, были священны, что бы ни произошло.

В этот субботний день я готов был в конце концов признать, что даже хорошее настроение Фрица действует мне на нервы. Около одиннадцати часов я снова зашел в кабинет и попытался сделать вид, что если старательно покопаться, то вполне можно было бы найти для себя какую-нибудь работенку, однако из этого мало что вышло. Про себя я бормотал: «Леди и джентльмены, друзья и родные, я не требую от вас поручить мне какое-либо дело, которое дало бы нам возможность сдвинуться с места и кой-чего заработать, нет, пусть это будет хоть какой-то простой случай, пусть вообще хоть что-то».

Тут вошел Вульф и пожелал мне доброго утра. Разбор почты не занял у нас много времени. Он подписал пару чеков, выписанных по счетам, которые он подтвердил накануне, и со вздохом осведомился у меня, как у нас дела с банковским счетом. Затем надиктовал мне несколько коротких писем. Я отпечатал их и отнес в почтовый ящик. Когда я вернулся, перед Вульфом стояла уже вторая початая бутылка пива, а сам он полулежал, откинувшись назад в своем кресле, и мне показалось, что в его прищуренных глазах появилось хоть какое-то выражение. По крайней мере, подумал я, он перестал торчать над этими распрекрасными снежинками. Я сел за свой стол и закрыл пишущую машинку.

Вульф произнес:

— В принципе, Арчи, человек способен познать все, что только можно познать на этом свете, надо лишь довольно долго ждать. Пассивность Будды в качестве техники сбора сведений и накопления мудрости имеет всего один недостаток — ужасающую краткость человеческой жизни. Прослушаешь всего лишь первую строфу первой вступительной песни и тут же отправляйся на свидание с… ну, скажем так, с неким химиком.

— Да, сэр. Вы имеете в виду, что продолжая просто сидеть здесь, мы узнаем кучу интересных вещей?

— Кучу не кучу, но больше, чем знаем теперь, и с каждым столетием все больше и больше.

— Может быть, вы и узнаете, а я нет. Если я просижу здесь еще пару деньков, я просто чокнусь. Так что вообще ничего знать не буду.

В глазах Вульфа появились слабые искорки.

— Я не хочу выглядеть загадочным, но разве в данном случае это не было бы приобретением?

— Конечно, — проворчал я. — Если бы вы в свое время не поучали меня никогда не говорить вам: «Идите к черту», я бы вам так и сказал: «Идите вы к черту».

— Отлично, — Вульф глотнул пива и вытер губы. — Вот ты обиделся, а, по всей вероятности, зря. Мое замечание относилось к некоему недавнему событию. Ты, конечно, помнишь, что в прошлом месяце я посылал тебя на десять дней сделать одну вещь, которая в конце концов оказалась бесполезной в финансовом отношении, и что, пока ты отсутствовал, вместо тебя все это время здесь сидели двое молодых людей.

Я кивнул и усмехнулся. Один из этих парней был из агентства «Метрополитен» и выполнял роль личного охранника Вульфа, а второй был стенографом от Миллера.

— Ну конечно, уж вдвоем-то они шутя справились со всеми делами просто одной левой.

— Вот именно. Как раз тогда к нам приходил один человек, который хотел, чтобы я уберег его от его предназначения. Он выразил это по-другому, но по сути дела хотел именно этого. Оказалось, однако, что я был не в состоянии взяться за его поручение…

Я открыл ящик своего письменного стола, вытащил указатель и начал искать в нем, пока не нашел нужную страницу.

— Да, сэр. У меня есть такая запись. Я ее уже дважды перечитал. Немного неуклюже, этот стенограф от Миллера оказался не таким уж мастером. К тому же он не знает правопис…

— …Этого человека звали Хиббард.

Я кивнул и быстро пробежал глазами отпечатанные на машинке страницы.

— Эндрью Хиббард. Доцент психологии Колумбийского университета. Это было 20 октября, в субботу, то есть ровно две недели назад.

— Прочти-ка все.

— Viva voce?[1]

— Арчи, — Вульф вытаращил на меня глаза. — Это еще у тебя откуда? Где ты научился произносить это выражение и «то оно, по-твоему, означает?

— Вы же хотите, чтобы я прочел вам вслух, сэр?

— Это вовсе не означает, что «вслух» — громко, стыдись. — Вульф опорожнил стакан, повернулся в кресле и сплел пальцы на животе. — Давай.

— О’кей. Прежде всего, здесь имеется описание мистера Хиббарда. «Небольшого роста, около пятидесяти, острый нос, темные глаза…»

— Достаточно. Это я и сам помню.

— Хорошо, сэр. Согласно тому, что здесь написано, мистер Хиббард начал с фразы: Добрый день, сэр, меня зовут…

— Обмен любезностями тоже можешь опустить.

Я пробежал глазами страницу.

— А, вот это? Мистер Хиббард заявил: Один из друзей, имени которого здесь нет необходимости называть, посоветовал мне обратиться к вам. Хотя непосредственной причиной был самый обыкновенный страх. Меня привел сюда страх.

Вульф кивнул. Я продолжал читать запись.

МИСТЕР ВУЛЬФ: Да? Расскажите мне об этом.

МИСТЕР ХИББАРД: Из моей визитки вы уже узнали, что я преподаю на кафедре психологии в Колумбийском университете. Как профессионал, вы уже, по всей вероятности, заметили на моем лице, да и во всем моем поведении, явные признаки страха, граничащего с паникой.

МИСТЕР ВУЛЬФ: Я заметил, что вы взволнованы. Я не имею возможности различать, хроническое это состояние или это обострение.

МИСТЕР ХИББАРД: Хроническое. По крайней мере, оно превращается в хроническое… Вот почему я решил прибегнуть… Поэтому я обратился к вам. Я страдаю от невыносимого напряжения. Моя жизнь в опасности… Нет, не так, гораздо хуже — я умру. Я это знаю.

МИСТЕР ВУЛЬФ: Естественно. Я тоже, сэр. Все мы смертны.

МИСТЕР ХИББАРД: Чушь. Извините. Я не имею в виду первородный грех. Вульф, меня убьют. Кто-то меня убьет.

МИСТЕР ВУЛЬФ: Что вы говорите? Когда? Как?

Вульф перебил меня:

— Арчи, все эти слова «мистер» и «сэр» можешь опустить.

— О’кей. Этот парень от Миллера был хорошо воспитан, не пропустил ни одного. Видно, ему говорили, чтобы он всегда относился с уважением к своим работодателям. Все сорок четыре часа в неделю, примерно, раз на раз не приходится. Ладно, дальше так дальше:

ХИББАРД: Этого я не могу вам сказать, потому что не знаю. Кроме того, я кое-что знаю, но вынужден буду об этом умолчать. Я вам могу сказать… Много лет назад я причинил одному человеку увечье, повреждение с длительными последствиями. Я был не один, в этом виноваты и другие, но так случилось, что ответственность за это несу прежде всего я. По крайней мере, я сам так считаю. Это была просто мальчишеская выходка… с трагическим исходом. Я никогда этого себе не прощу. Да и остальные участники тоже, по крайней мере, большинство из них. Дело даже не в том, что я воспринимал все это довольно болезненно — ведь это случилось двадцать пять лет назад. Сам я психолог и слишком часто сталкивался с болезненными отклонениями у других, чтобы у меня оставалось время заниматься своими собственными. Откровенно говоря, мы тогда искалечили этого парня, поломали ему жизнь. Естественно, мы чувствовали свою ответственность за это, и все двадцать пять лет некоторые из нас пытались как-то вознаградить его за это. Иногда мы действовали сообща. Вы же знаете, как бывает: у каждого, у большинства из нас, полно работы, но мы никогда не отказывались от этого бремени, а некоторые просто стремились его нести. Это было нелегко, поскольку пол… я хотел сказать, по мере того, как этот юноша взрослел, он становился все более странным. Мне известно, что он уже в средней школе проявил неплохие способности, а в результате — я хочу сказать, что, как мне известно, после этого увечья он стал блестяще одаренным. И похоже, эти замечательные способности у него сохранились. Однако в нем начала появляться какая-то извращенность. В один прекрасный день…

Вульф прервал меня:

— Секундочку. Вернись на несколько фраз назад. К тому месту, которое начинается: «Это было нелегко, поскольку пол…». Ты сказал «пол»?

Я нашел это место.

— Так и есть, пол. Я ничего не изменил.

— Стенограф тоже. Продолжай.

…В один прекрасный день, лет пять тому назад, я пришел к выводу, что он психопат.

ВУЛЬФ: Вы продолжали с ним встречаться?

XИББАРД: О, конечно. Многие из нас. Некоторые даже довольно часто, один или двое были его близкими друзьями. Где-то в этот период нам показалось, что его скрытые замечательные способности созрели. Он создал… в общем… создавал удивительные, очень интересные вещи. И хотя я по-прежнему был убежден, что он психопат, я стал меньше беспокоиться о нем, чем прежде; мне показалось, он действительно целиком окунулся в ту деятельность, которая его заметно успокаивала, — по крайней мере, приносила ему удовлетворение. И неожиданно наступило пробуждение. Мы организовали встречу, собрание, нечто вроде вечеринки, и один из нас был убит — умер. Все мы считали, что это был несчастный случай. Но он — тот человек, которого мы искалечили, — был там. А через несколько дней каждый из нас получил от него по почте сообщение, что он убил одного из нас, а за ним последуют и остальные; что он «взошел на корабль мести».

ВУЛЬФ: Действительно, вам могло прийти в голову, что психопат, пожалуй, слишком слабое определение.

ХИББАРД: Да, но мы не могли ничего поделать.

ВУЛЬФ: Коль скоро у вас на руках имелось доказательство, лучше всего было бы сообщить в полицию.

ХИББАРД: У нас не было доказательств.