Помоги проекту - поделись книгой:
Николай II был фактически отторгнут и от внутренней политики. В 1905 году, в дни «кровавого воскресенья», произошел разрыв духовных связей между троном и рабочими, промышленным пролетариатом. В глазах многих император стал «Николаем Кровавым». «Кризис 1905 года окончательно решил его судьбу», – пишет американский историк Э. Вернер, в 1990 году выпустивший в США книгу о Николае II. 8 июля 1906 года в результате роспуска первой думы, обсуждавшей вопрос о земельной реформе, была разрушена вера крестьянства в царя как «носителя народной правды». Излюбленной же мечтой Николая II, которой он не раз делился со своей матерью, вдовствующей императрицей Марией Федоровной, было сблизиться с людьми, находящимися вне круга интеллигентов, профессиональных политиков и государственных деятелей.
«Удивительно, насколько по-разному относились к власти царь и царица, – отмечал в воспоминаниях «Россия на историческом повороте» бывший премьер-министр А. Ф. Керенский. – Александра Федоровна воспринимала свое право на власть честолюбиво и вполне осознанно. Николай II покорно нес ее бремя. Он всегда помнил, что рожден «в день праздника великого долготерпения». В. Н. Коковцев, близко знавший императора, утверждал, что по натуре своей Николай II был превосходным конституционным монархом. Однако в силу присущего ему упрямства он продолжал вести себя как самодержец даже после того, как даровал России конституцию. Возможно, причина его безучастности в момент, когда он был вынужден отречься от престола, крылась в том, что в освобождении от бремени власти он видел промысел Божий, поскольку сам, добровольно не мог сложить ее, связанный клятвой помазанника Божьего. Повседневная жизнь монарха была для него непереносимо утомительной. Он не испытывал ни малейшего желания бороться за утраченную власть».
В начале царствования Николай II, свято чтивший память своего отца, тем не менее, проявил особое стремление как можно скорее расстаться с его сотрудниками, как бы опасаясь их влияния и давления на свою волю и решения. Боязнью чужого влияния можно объяснить и то охлаждение, которое быстро наступало в отношениях императора к тем министрам, которые выделялись своими дарованиями, знаниями и независимостью взглядов. Люди же, внешне вкрадчивые и обаятельные, легко приспосабливающиеся к любым требованиям, лукаво не мудровавшие, были лично ему приятны. Как часто бывает с людьми слабовольными, показывая себя требовательными к тем, кто стоит от них на известном расстоянии, они легко сдают перед теми, кто им близок. Так случилось и с Николаем II, на которого влияние его супруги росло с каждым днем. К тому же он был глубоко верующим человеком. Современники утверждают, что в его вагоне находилась целая молельня из образов и всяких предметов, имевших отношение к религиозному культу. Будучи в Ставке, он не пропускал ни одной церковной службы.
«Вера в государя, – подчеркивал Ю. Н. Данилов, – несомненно, поддерживалась и укреплялась с детства понятием, что русский царь – помазанник Божий. Ослабление религиозного чувства, таким образом, было бы равносильно развенчиванию собственного положения.
Не рассчитывая на свои силы и привыкнув недоверчиво относиться к окружавшим его людям, император Николай II искал поддержки себе в молитве и чутко прислушивался ко всяким приметам и явлениям, кои могли казаться ниспосылаемыми ему свыше. Отсюда – его суеверие, увлечение одно время спиритизмом и склонность к мистицизму, подготовившие богатую почву для разного рода безответственных влияний на него со стороны. И действительно, в период царствования этого государя при дворе не раз появлялись ловкие авантюристы и проходимцы, приобретавшие силы и влияние. Рядом с религиозностью, суеверием и мистикой в натуре императора Николая II уживался и какой-то особый восточный фатализм, присущий, однако, и всему русскому народу. Чувство это отчетливо выразилось в народной поговорке: «От судьбы не уйдешь».
Николай слабо верил в возможность войны России с Германией. 8 (20) июля 1914 года, ожидая прибытия президента Франции Раймона Пуанкаре в Петербург, император сказал французскому послу М. Палеологу: «Я не могу поверить, чтобы император Вильгельм желал войны… Если бы вы его знали, как я».
Узнав, что Австро-Венгрия объявила войну Сербии, русский император тут же послал телеграмму своему немецкому кузену. «В этот особенно серьезный момент я прибегаю к твоей помощи, – писал он. – Позорная война была объявлена слабой стране. Возмущение в России, вполне разделяемое мною, безмерно. Предвижу, что очень скоро, уступая производящемуся на меня давлению, я буду вынужден принять крайние меры, которые приведут к войне. Стремясь предотвратить такое бедствие, как Европейская война, я умоляю тебя, во имя нашей старой дружбы, сделать все возможное в целях недопущения твоих союзников зайти слишком далеко». Следовательно, император опасался войны России с Австро-Венгрией и просил Вильгельма воздействовать на Вену с тем, чтобы не допустить этого. Сама Германия в качестве врага все еще не рассматривалась.
В Берлине также не желали войны с Россией. 16 (29) июля Вильгельм телеграфировал в Петербург: «… Я считаю вполне возможным для России остаться только зрителем австро-сербского конфликта и не вовлекать Европу в самую ужасную войну, какую ей когда-либо приходилось видеть. Полагаю, что непосредственное соглашение твоего правительства с Веной возможно и желательно, и, как я уже телеграфировал тебе, мое правительство прилагает все усилия к тому, чтобы достигнуть этого соглашения».
Но в это время в России уже была объявлена частичная мобилизация, приведшая в движение огромную военную машину. Не увидеть этого в Берлине не могли. Поэтому утром 17 (30) июля Николай направил туда очередную телеграмму с объяснениями происходящего. «…Военные приготовления, вошедшие теперь в силу, были решены пять дней тому назад как мера защиты ввиду приготовлений Австрии, – оправдывался он. – От всего сердца надеюсь, что эти наши приготовления ни с какой стороны не помешают твоему посредничеству, которое я высоко ценю. Необходимо сильное давление с твоей стороны на Австрию для того, чтобы она пришла к соглашению с нами».
В этот же день к императору прибыл на доклад министр иностранных дел Сазонов. Он убедил его в неизбежности войны и в необходимости приступить к всеобщей мобилизации.
– Это значит обречь на смерть сотни тысяч русских людей! – сокрушался Николай II.
– Мы сделали все, чтобы избежать войны, – заверил императора министр. – Но эта война навязана нам злою волей врагов, решивших упрочить свою власть порабощением наших естественных союзников на Балканах и уничтожением нашего исторически сложившегося влияния с том районе. Это было бы равносильно обречению России на жалкое существование, зависимое от произвола центральных империй.
– Вы правы, – с трудом выдавил из себя самодержец. – Нам ничего другого не остается делать, как ожидать нападения. Передайте мое приказание о мобилизации.
На следующий день он направил в Берлин следующую телеграмму: «По техническим причинам невозможно приостановить нами военные приготовления, которые явились неизбежным последствием мобилизации Австрии… Пока будут длиться переговоры с Австрией … мои войска не предпримут никаких вызывающих действий. Даю тебе в этом мое слово».
Весть о мобилизации русской армии была однозначно воспринята в Берлине. В полночь 18 (31) июля германский посол граф Пурталес появился в кабинете Сазонова и вручил ему германский ультиматум с требованием в течение 12 часов прекратить мобилизацию. К полудню следующего дня Россия не дала ответа, и кайзер приказал начать общую мобилизацию в Германии. В 19.10 Пурталес вручил Сазонову ноту своего правительства с объявлением войны.
Вполне понятно, что после всех описанных выше событий начало Первой мировой войны император воспринял, как должное. В своем дневнике по этому поводу 19 июля он записал: «Погулял с детьми. В 6 1/2 поехал ко всенощной. По возвращении оттуда узнал, что Германия объявила нам войну». И на следующий день: «Хороший день, в особенности в смысле подъема духа… В 2 1/4 отправился на «Александрии» в Петербург и на карете прямо в Зимний дворец. Подписал манифест об объявлении войны. Из Малахитовой прошли выходом в Николаевскую залу, посреди которой был прочитан манифест и затем отслужен молебен. Вся зала пела «Спаси, Господи» и «Многие лета». Сказал несколько слов. При возвращении дамы бросились целовать руки и немного потрепали Аликс и меня. Затем мы вышли на балкон на Александровскую площадь и кланялись огромной массе народа…»
И это правда. Весть о начале войны России с Германией и Австро-Венгрией была с воодушевлением встречена в русском обществе. Сказалось многое: и желание реабилитировать страну после поражения в войне с Японией, и дух освободителей Балкан 1878 года, и еще что-то другое, свойственное только бесшабашной удали русского человека. Свидетель этих событий великий князь Андрей Владимирович в своем Военном дневнике записал:
«18 июля 1914 года была объявлена мобилизация, а 20 июля манифест возвещал об объявлении войны Германии. Итак, началась всеобщая европейская война.
Истории возникновения отдельных событий я касаться не буду. Скажу лишь, что в России война была встречена с большим подъемом, но без лишнего хвастовства. Все трезво смотрели на грядущие события и ясно сознавали, что война будет тяжелой, упорной.
Торжественный молебен и чтение манифеста в Николаевском зале Зимнего дворца оставили на всех глубокое впечатление. Посреди залы наши святыни: образ Спасителя из домика Петра Великого и Казанская Божья Матерь. Когда певчие запели «Спаси, Господи», все запели хором и почти у всех на глазах заблистали слезы.
Речь Государя еще больше подняла настроение. В его простых словах звучали, как у Апостола, силы с неба, казалось, что Господь всемогущий через него говорил с нами, и, когда он сказал: «Благословляю вас на ратный бой», – все встали на колени. Особенно сильно было сказано: «Я здесь перед вами торжественно заявляю, доколе хоть один неприятель останется на земле русской, я не заключу мира». Эти слова были покрыты таким «Ура!», которого никто никогда не слышал. В этом несмолкаемом звуке как будто звучал ответ Создателю на Его призыв стать всем на защиту Родины, Царя и попранных прав нашей великой Родины.
Из Николаевского зала Государь прошел на балкон, выходящий на Александровскую площадь. Вся она была заполнена сплошь народом, от дворца вплоть до зданий штабов (Генерального и Главного.
Итак, по свидетельству современников, вступление России в войну, как следствие проводимой международной политики правительством Николая II, российским народом было воспринято положительно. При этом на улицах совершенно искренне звучали слова: «Вера, Царь, Отечество». Император, как никогда прежде, вплотную приблизился к своему народу, и народ искренне желал этого сближения. В июльские дни 1914 года страна представляла собой монолит, скрепленный идеологическим цементом, который можно было использовать для любого великого дела. Но для этого нужно было в тонкостях знать искусство управления и иметь железный характер, чего Николаю II явно недоставало.
С началом военных действий Николай II стал царем воюющей страны, практически не поняв своего отличия от царя страны мирного времени. В его дневнике до конца июля содержатся только записи о дворцовых приемах и докладах различных чинов, и только 29 о том, что «27 июля наши 10-я и 11-я кавалерийские дивизии, перейдя границу, начали удачные дела с австрийскими войсками». И далее снова о приемах, завтраках, обедах, погоде…
Безусловно, императору ежедневно докладывали о сводках, поступавших с фронтов. Он скупо реагировал на них в своем дневнике, всегда без расширенных умозаключений и выводов. Казалось, он просто механически фиксировал то, что слышал, практически не отличая его от того, что непосредственно наблюдал и ощущал. Война было далеко от Царского Села, и занимались ею совсем другие люди.
1 августа император выехал в Москву. Цель поездки – поднять боевой дух населения, встретиться с промышленниками и купечеством, посетить соборы, проинспектировать резервные части и осмотреть развернувшиеся госпиталя. Вернулся в Царское Село 9 августа, где «привел в порядок комнаты и пошел гулять». После обеденного часа «почувствовал головокружение с тошнотой и прилег на весь вечер».
И вот запись в дневнике от 18 августа: «Были обычные доклады… Гулял и катался на прудах… Получил тяжелое известие из 2-й армии, что германцы обрушились с подавляющими силами на 13-й и 15-й корпуса и обстрелом тяжелой артиллерии почти уничтожили их. Генерал Самсонов и многие другие погибли!»
Не что другое, как констатация факта. Ни выводов, ни решений. Словно все происходит на другой планете. И на следующий день, 19 августа: «Стоял сырой холодный день, и на душе было невесело. Погулял два раза… Вообще, день был свободнее обыкновенного».
20 августа император по приглашению морского министра выехал в Петроград для осмотра совершавших строительство линейных кораблей «Севастополь» и «Гангут». Осмотрев корабли и отметив чистоту палуб, он позавтракал вместе с адмиралом Григоровичем, а затем направился посещать столичные госпиталя. Погода стояла также светлая. В тот день он получил радостнейшую весть о взятии Львова и Галича. «Невероятно счастлив этой победе и радуюсь торжеству нашей дорогой армии!» – записал он в своем дневнике.
И снова приемы, доклады, посещения, чаепития, прогулки. Причем последним отводится особое внимание. Наконец, 30 августа «пришли хорошие известия о победе на австрийском фронте на юге Люблинской губернии, где взято в плен около 30 тысяч человек». Кто взял, каким образом – не раскрывается. Это, видимо, императору не интересно. Вот цифра внушительная – другое дело!!! А далее в тот же день: «Катался с Марией и Анастасией на велосипеде. Было совсем тепло. По временам шел дождь… Ездил ко всенощной».
Между тем, война набирала свои обороты. На широком фронте от Прибалтики до Галиции обильно лилась человеческая кровь. Русское военное командование лихорадочно пыталось взять под контроль постоянно меняющуюся обстановку. министерства и ведомства перестраивались на военные рельсы. Страна переходила от размеренной мирной жизни к жизни по условиям военного времени. Менять нужно было очень многое, и самым коренным образом. Но как, что делать в первую очередь? Ответ в дневниковых записях императора от 5 сентября: «Вечером имел утешение побеседовать с Григорием (Распутиным. –
Наконец 22 сентября император принимает решение лично отправиться в Ставку, чтобы принять доклад Верховного главнокомандующего и засвидетельствовать свое почтение войскам. По этому поводу он пишет: «В 2.30 простился в поезде со своими дорогими и поехал в действующую армию. Давнишнее мое желание отправиться туда поближе – осуществилось, хотя грустно было покидать свою родную семью!»
Зачем такие большие жертвы и что конкретного мог решить царь во время посещения Ставки? На эти вопросы мы также не находим ответа, кроме записи от 21 сентября: «В 5 ½ прибыли в Барановичи. Николаша (Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич. –
На следующий день – доклад генерал-квартирмейстера Ставки генерала Ю. Н. Данилова «о всем, происходившем вчера на обеих фронтах». После доклада – прогулка, обед, фотографирование, составление письма жене.
23 сентября гулял под дождем. «Пожаловал Николаше орден Св. Георгия 3-й степени, а Янушкевичу и Данилову 4-ю степень… Поиграл с Дрентельном в кости».
24 сентября уехал из Ставки вместе с Николаем Николаевичем через Ровно в Брест-Литовский, куда прибыл командующий Юго-Западным фронтом генерал Н. И. Иванов. Прямо на вокзале «поговорил с Ивановым и дал ему Георгия 2-й степени. Обедал с Николашей и старшими местными начальниками. Вечером выслушал обычную сводку за вчерашний день».
25 сентября неожиданно император приехал в крепость Осовец. Посмотрел следы обстрела ее немецкой артиллерией, произвел смотр войск, обошел лазареты с ранеными и отправился обратно в «родное Царское Село». Первая фронтовая поездка Николая II была успешно завершена.
Приехав в Царское Село, император вернулся к обычному укладу жизни, присущей венценосному самодержцу: приемы, доклады, смотры войск, посещения служб, прогулки. И только фрагментально в его дневнике встречаются записи о событиях, происходивших на фронтах, но, как и прежде, без оценок и выводов. Хочется процитировать отдельные из них:
29 сентября. Вчера пришли неважные известия из-под Варшавы.
15 октября. Отличные вести приходят из-за Вислы, немцы отступают почти на всем фронте.
16 октября. Немцы-подлецы продолжают отступать поспешно к Западной Польше.
19 октября. Из армии, слава Богу, добрые вести.
Затем несколько коротких, ничего не значащих записей за 20 дней войны. С 22 октября по 1 ноября. Очередная поездка в Ставку и на фронты. Побывал в Минске, Ровно, Ивангороде, Гродно, Двинске. И везде – традиционное заслушивание докладов, смотр войск, осмотр лазаретов. И тут же – длительные прогулки, церковные богослужения, званые обеды, чаепития… 2 ноября утром вернулся в Царское Село, «обнял Мари, Анастасию и Алексея, которые проснулись, когда я к ним вошел. Вернулся очень довольный из своей интересной поездки».
И снова размеренная жизнь по давно уже отработанному сценарию.
9 ноября появляется следующая запись в дневнике: «Последние дни были тревожные вследствие очень неясных и кратких сведений о прорыве между нашими 1-й и 2-й армиями и о глубоком наступлении германцев именно в это пространство в направлении на Петроков». И немного ниже: «Слава Богу, к вечеру пришли более успокоительные донесения! Наши войска с разных сторон атакуют неприятеля. Дай Бог, чтобы наши успехи оказались решительными».
18 ноября Николай II направился в большую инспекторскую поездку. Он провел один день в Ставке в Барановичах, где выслушал доклады Верховного главнокомандующего и побеседовал с его начальником штаба. Затем император через Смоленск выехал в Тулу, где осмотрел оружейный завод. По пути через Орел, Курск, Харьков, Екатеринодар и Дербент 26 ноября прибыл в Тифлис, где находилась резиденция Кавказского наместника графа Воронцова-Дашкова. В Закавказье Николай II пробыл неделю. Побывал в Карсе, Сарыкамыше, Александрополе. Затем его поезд направился на север. 4 декабря он прибыл во Владикавказ, 5 – в Новочеркасск, 6 – в Воронеж, где император встретился с женой и двумя дочерьми, 7 – в Тамбов, 8 – в Москву, где в царскую семью влились остальные дети. Там по случаю приезда царской семьи был устроен торжественный парад.
Проведя в Москве четыре дня, 12 декабря император, проводив семью в Царское Село, сам снова направился в Ставку. Там он провел еще трое суток, как обычно, заслушал доклады основных должностных лиц, а затем направился в войска. Побывал в Седлеце, где заслушал доклад командующего Северо-Западным фронтом генерала Рузского, а к вечеру 10 декабря вернулся в Царское Село.
На следующий день после возвращения император пригласил к себе военного министра Сухомлинова, с которым имел достаточно долгий разговор по вопросам материального снабжения армии и подготовки резервов. После поездки у Николая II не осталось сомнений в том, что расчеты на быструю победу себя не оправдали. Нужно было готовиться к длительной и упорной борьбе, а запасы, приготовленные в мирное время, быстро истощались. Нужно было не просто пополнять их по старой схеме, но и искать другие источники, включать новые механизмы.
Сухомлинов был более чем сдержан в обещаниях. Постоянно помня о приоритетах моряков, он не постеснялся напомнить императору об ошибках, допущенных в строительстве вооруженных сил в предвоенные годы.
– Без денег решать какую-либо проблему очень трудно, – резюмировал он. – Нынешняя война носит, главным образом, сухопутный характер. Необходимо в срочном порядке переориентировать нашу экономику на решение задач армии, даже в ущерб флоту.
Император слушал его без возражений. Его состояние ухудшалось с каждой минутой – он заболевал простудой… которая приковала его к постели почти на неделю.
27 декабря, выздоровев, Николай II с удовлетворением в своем дневнике отметил, что «24 декабря наша славная Кавказская армия нанесла решительное поражение турецким войскам, сделавшим глубокий обход нашего правого фланга. Главный бой разыгрался у Сарыкамыша». Видимо, в этом он видел итоги своего недавнего посещения Кавказской армии и, в частности, Сарыкамыша.
Наступил 1915 год. В жизни российского императора существенных изменений не происходило. Новый год и Рождество Николай II встретил в кругу семьи. 23 января в очередной раз приехал в Ставку, где «вечером был обычный доклад о военных действиях». Пробыв в Ставке несколько дней, 26 января император через Ровно выехал через Киев, Полтаву в Севастополь. Там он посетил флагман Черноморского флота «Евстафий» и крейсер «Кагул», провел смотр морских частей, осмотрел береговые укрепления. На обратном пути впервые посетил Екатеринослав и 2 февраля вернулся в Царское Село.
К тому времени положение на фронтах начало меняться и, прежде всего, на Северо-Западном фронте, где немцы еще 25 января начали очередное крупное наступление в районе Августова. Находившийся на этом фронте великий князь Андрей Владимирович 5 февраля в своем дневнике записал: «Развитие боевых действий за эти дни шло весьма печально. Самый крайний правый фланг (фронта), 3-й корпус Епанчина, отброшенный на Ковно, находится в неопределенном положении. До сих пор нет точных данных, что от него осталось. От 20, 26 и 3 корпусов четыре дня не было сведений, что с ними, где они! Лишь сегодня я узнал у начальника штаба Гулевича, что получены крайне туманные сведения о выходе к Гродно батальонов разных корпусов. Но это и все. Неприятель продолжает обхват нашего правого фланга, и мы посылаем корпус за корпусом…»
Тревожные сведения немедленно достигли Царского Села, где были восприняты императором с поразительным спокойствием. 6 февраля 1915 года он написал: «За последние 4 дня германцы большими силами повели наступление в Восточной Пруссии. Благодаря глубокому обходу нашей 10-й армии, ей пришлось отступить от Мазурских озер через границу… И на крайнем нашем левом фланге в Буковине и прилегающих Карпатах наши войска тоже отошли под напором подавляющих сил противника. Грустно и неприятно, но, надо думать, все это преходящее!»
И тут же: «До обедни принял Харитонова по делам министерства финансов. Днем хорошо погулял и поработал. Вечером исповедовались».
1 марта император в очередной раз приехал в Ставку. Принимал доклады, много гулял пешком по проложенным в снегу тропинкам, стоял церковную службу, читал, вручал награды, вечерами играл в домино. 9 марта в дневнике записал: «После утреннего доклада вернулся к себе и начал письмо к Аликс, как вдруг Николаша ворвался ко мне с Янушкевичем и Даниловым и объявил радостную весть о падении Перемышля! После завтрака был отслужен благодарственный молебен при множесте офицеров и лейб-казаков. Отправил Граббе в 11-ю армию Селиванова с наградами и крестами… Дал Николаше Георгия 2-й степени… За обедом выпили по стаканчику шампанского…».
Постепенно становится очевидным, что император тщательно «фильтрует» поступающую ему информацию, выбирая из нее только то, что носит положительную окраску. Негативные и сложные проблемы он «великодушно» оставляет для решения другим, в том числе Верховному главнокомандующему великому князю Николаю Николаевичу. В результате этого постепенно происходит некий разрыв между центральной властью и Ставкой, решения которой все чаще подвергаются острой критике.
Верховный главнокомандующий, в свою очередь, старается часть военных неудач связать с ошибками правительства, и начинает обвинительную кампанию против военного министра, который находится в Петрограде и часто общается с царем. Это приводит к тому, что часть обвинений, брошенных в Сухомлинова, рикошетом попадают в императора и его семью, которую начинают подозревать в прогерманских настроениях.
Императору докладывают об этом по линии тайной полиции, но он и без того уже в определенной степени настроен против руководства Ставки благодаря усилиям жены и Распутина, которые уверяют, что «в Барановичах создан свой политический центр, не прислушивающийся к мнениям официальной власти». Для того чтобы разобраться в этом, император в период с 5 по 22 апреля совершает очередную большую поездку по стране. Он посещает Ставку, фронт (Перемышль), затем направляется через Проскуров в Одессу и Севастополь, где снова побывал на кораблях Черноморского флота.
Таким образом, в первый год после начала войны император Николай II осуществлял, главным образом, представительские функции и не вмешивался в вопросы управления войсками. Из докладов он знал о подготовке крупных операций, но его больше интересовали их итоги. По крайней мере, мы не встречаем документов, на основании которых можно утверждать, что император забраковал или скорректировал решение, принятое в Ставке Верховного главнокомандующего или штабом фронта. В то же время, предпринятые дипломатические шаги, частые встречи Николая II с военным, морским и другими министрами, его инспекторские поездки по стране дают основание говорить о том, что император делал все возможное для того, чтобы обеспечить воюющую армию всем необходимым. В результате Николай II считал, что те жертвы и усилия, которые предпринимаются страной и им лично ради армии, не в полной мере реализуются последней на полях сражения. Ему начинало казаться, а к этой мысли его подталкивали и искусственно, что все может пойти по-другому, если бы он лично стал во главе вооруженных сил, совместив это с управлением государством. Но он не знал, как это сделать на практике, и поэтому выбрал достаточно примитивный путь.
В Петербурге военные неудачи Российской армии на австро-германском фронте в 1914 и 1915 годы, как правило, объяснялись слабостью Верховного командования. Причем говорили об этом на всех уровнях – от улицы до коридоров Зимнего и царскосельского дворцов. Поэтому не удивительно, что император Николай II все чаще приходил к мысли о необходимости лично возглавить вооруженную борьбу России с врагами во всех ее проявлениях. Перед ним были примеры Петра Великого, Александра I и Александра II, которые во время войны были вместе со своей армией. Со временем, по мнению императора и его ближайшего окружения, это стало особым выражением отношения царя к своему долгу перед подданными и Отечеством. И Николай II не смог не поддаться искушению.
В августе 1915 года он принял ответственное решение.
«Вечером 4 августа после обычного доклада, – вспоминал бывший тогда военным министром А. А. Поливанов, – государь высказал мне намерение вступить в Верховное командование армиями. На возражение о трудностях, сопряженных с таким намерением, император ответил:
– Я много размышлял по сему поводу, принятое мною решение является вполне твердым».
События последующих дней до вступления Николая II в должность Верховного главнокомандующего мало чем отличались от обычного уклада его жизни.
11 августа у императора состоялись встречи и обстоятельные разговоры с министром иностранных дел С. Д. Сазоновым, председателем Государственной думы М. В. Родзянко и новым военным министром А. А. Поливановым. Обсуждались меры, связанные с вступлением императора в должность Верховного главнокомандующего. Сазонов и Поливанов были против, Родзянко, почувствовав ослабление контроля над Государственной думой, занял явно выжидательную позицию.
После этого несколько дней Николай II в кругу семьи обдумывал результаты этой беседы, не встречаясь ни с кем из ответственных министров. 15 августа он снова пригласил к себе А. А. Поливанова и министра императорского двора В. Б. Фредерикса. На этот раз вопрос о вступлении в Верховное главное командование уже не обсуждался, а обговаривались только отдельные детали. При этом если военный министр уже внутренне был готов к такому разговору, то 75-летний Фредерикс выглядел явно подавленным.
18 августа император снова пригласил к себе А. А. Поливанова, с которым проговорил ряд вопросов, связанных со снабжением армии на ближайшее время. По тому, что впервые вопросы военных поставок рассматривались не в целом, а по направлениям, у военного министра сложилось мнение, что император старался увязать их со стратегическими планами ближайшей кампании.
20 августа, после обеда, по настоянию большинства министров Николай II собрал в Царском Селе совет для того, чтобы выслушать тревожившие его членов мысли. С горячими речами выступили большинство министров, убеждая государя отказаться от задуманного. Они указывали на то обстоятельство, что положение на фронте не является следствием просчетов великого князя Николая Николаевича, отмечали те опасности, которые могут возникнуть с оставлением государем столицы при нарушенном равновесии в стране.
Заседание продолжалось до 23.30. По воспоминаниям его участников, Николай II с усталым видом выслушал речи министров и в заключение кратко произнес:
– Я остаюсь при своем мнении…
В подавленном настроении разъезжались участники этого заседания.
На другой день большинство их собрались вновь у министра иностранных дел С. Д. Сазонова и подписали коллективное письмо государю, убеждая его отказаться от Верховного командования. И хотя это письмо было подписано восемью министрами, оно не вызвало никаких изменений в решении Николая II.
В этот день он ездил из Царского Села в Петроград, где обошел несколько церквей и принял благословение от матери.
22 августа император снова поехал в Петроград, где в Зимнем дворце провел первое расширенное совещание по снабжению армии боеприпасами и снаряжением. Во время этого совещания в зал вошла Александра Федоровна с наследником Алексеем, которые обошли всех присутствовавших, поздоровавшись с ними. Данная акция не имела никакого отношения к материальному снабжению армии, но должна была возбудить верноподданнические чувства присутствующих и мобилизовать их на новые свершения.
23 августа император «в 3.30 прибыл в свою Ставкув одной версте от города Могилева », – с особым ударением отмечает он. «Николаша ждал меня. Поговорив с ним, принял генерала Алексеева и первый его доклад. Все обошлось хорошо».
На следующий день утром Николай II выехал в Могилев. Первым делом посетил молебен в городском соборе, затем поехал в дом губернского правления, где размещался штаб Ставки. Выслушав доклады начальника штаба и генерал-квартирмейстера, поехал в дом губернатора, часть которого занимал великий князь Николай Николаевич. Там он подписал указ и приказ по армии о принятии им Верховного командования с 23 августа 1914 года. Вернувшись в Ставку, новый Верховный главнокомандующий «сделал прогулку за Днепром по Гомельскому шоссе и погулял в хорошем лесу», а вечером поиграл в кости.
Поделиться книгой: