Помоги проекту - поделись книгой:
Теперь, когда крутой берег не закрывал горизонта, он мог окинуть взглядом этот неведомый мир — или реальность сновидения, в которое занесли его фантазии Джамаля и непостижимое искусство Доктора. Перед ним простирался луг, поросший невысокой сочной травой; за лугом темнели стволы деревьев — огромных, разлапистых, похожих на сибирские кедры; справа за этим лесным массивом вздымались горы. От деревьев тянуло острым и свежим Запахом смолы, их кроны были изумрудно-зелеными, ажурными, словно нити неимоверно толстой паутины, усеянной длинными иглами хвои. К северу характер растительности менялся, гигантские кедры уступали место другим деревьям, золотистым и не таким высоким. Эти и пахли иначе — ветерок доносил сладковатый медвяный аромат, тот самый, который Кирилл почуял еще на берегу. Запах возбуждал, словно легкое игристое вино; казалось, воздух над луговиной пропитан неким волшебным зельем, покоящим душу и просветляющим разум.
Джамаль, уставившись на деревья, недоуменно покачивал головой. Вид у него был странный — он как будто надеялся разглядеть что-то знакомое в расстилавшемся перед ними пейзаже, но эта попытка явно успеха не имела. Наконец Джамаль пробормотал:
— Лес! Откуда лес? Леса я не заказывал! Должны быть степь и девушки на конях! Потом город с башнями на скале! Как в фильме!
— Лес тоже предусмотрен контрактом, — возразил Кирилл. — Я думаю, ДокторВыполнит все обещанное. Будут тебе и степи, и девушки на конях, и башни, и царица Тамар на белом жеребце. А сейчас пошли. Туда! — Он мотнул головой в сторону золотых деревьев.
— А почему не туда? — Рука Джамаля протянулась к изумрудным кедрам. — Вах! Они похожи на сосны в Пицунде! И пахнут… вах, как пахнут!
— Я хочу сделать лук. Сосна не годится, нужно лиственное дерево вроде тиса или ясеня. Может, эти золотистые подойдут…
— Ну, так двинемся к ним, генацвале! Они тоже неплохо пахнут… сладко, как девичья грудь.
Они повернули влево, пересекая неширокую луговину. Трава ласкала босые ноги, словно шелковый ковер, жаркий глаз солнца сиял в лазурных небесах, за спиной тихо рокотало море; грозовые тучи рассеялись, и лишь легкие, пушистые облака плыли в вышине, гонимые береговым ветром на запад. Медвяный запах с каждым шагом становился все сильнее. Теперь путники уже могли разглядеть золотую рощу. Деревья там были стройными, с прямыми ветвями и резными листьями бледно-желтого и оранжевого оттенков; среди них цветом червонного золота светились огромные гроздья плодов с нежной кожицей, набухших сладким соком.
— Виноград! — промолвил Джамаль, облизнув пересохшие губы. — Клянусь мамой, виноград! Ты посмотри, дорогой, каждая ягода с кулак! Сам растет, ухаживать не надо' Сейчас мы…
— Погоди!
Кирилл замер, ощутив под босой ступней что-то твердое и колючее. В траве, шагах в двадцати от опушки белел скелет небольшого животного размером с кошку или кролика. Ни черепа, ни челюсти с зубами при нем не оказалось, так что нельзя было установить, что грыз этот зверек — травы и корешки или кости и хрящи. Сейчас он сам превратился в хорошо обглоданный костяк и пролежал тут долго — тонкие ребра успели уже посереть.
— Крыса, — уверенно определил Джамаль.
— Ну, разумеется… Крупнее мыши, но меньше лошади… — Присев, Кирилл коснулся хрупкого ребра. Оно было сухим, шершавым, прокаленным солнцем.
— А вот тебе и лошадь! — раздался голос Джамаля. Вытянув шею, он разглядывал что-то в траве, но приблизиться к своей находке не решался. — Вах, лошадь! Только маленькая!
Однако второй скелет принадлежал не лошади. Он сохранился лучше, и Кирилл с первого взгляда заметил небольшие рожки, торчавшие над побелевшим черепом, конечности с раздвоенными копытцами и на удивление длинную цепочку шейных позвонков.
Лань… Лань или олень, погибший неведомо как и почему в двадцати шагах от опушки… Выпрямившись, Кирилл уставился на рощу, благоухавшую медом и вином. Чувствовал он себя превосходно, и никакие мрачные мысли его не томили, а это значило, что голову под этими деревьями ему сложить не придется. Впрочем, такой вывод не исключал опасности и риска, ибо предсказания Хараны касались не перспектив, а конечных результатов. Кирилл помнил, как стучало у него в висках перед злополучной таиландской операцией. Солдат, однако, идет туда, куда посылают; он плюнул на предупреждение и словил пулю. Но сейчас индейский бог молчал.
Его настороженный взгляд скользил вдоль опушки. Выглядела эта роща мирной, приветливой, и прямые, ровные ветви золотых деревьев подходили и для лука, и для стрел, и для копья, но что-то настораживало Кирилла, что-то внушало сомнения. Вдруг он понял что.
— Птицы!
— Какие птицы, дорогой? — Джамаль оторвался от созерцания оленьего костяка.
— Где птицы? Плоды, сочные на вид, запах приятный… Тут должны быть стаи птиц! А я не вижу ни одной.
— Ну-у… Может, здесь вообще нет птиц. — Князь насмешливо приподнял брови. — Море, женщин и коней я заказывал, лес — пожалуй, тоже, а вот птиц… Вах, не помню!
— Ты заказывал целый мир со всем, что положено. — Ухватив компаньона за локоть, Кирилл потянул его назад. — Вот что я думаю, дядюшка: лучше мне прогуляться в этот виноградник одному. Ты отойди чуть подальше и подстрахуй меня. Дальше опушки я соваться не стану.
— Почему один? Нехорошо, дорогой! Идем вместе, я помогу. Потом будем кушать это… — Джамаль ткнул пальцем в золотые фозди.
— Это мы кушать не будем, — твердо произнес Кирилл. — Что птицам негоже, и нам не подойдет.
— Но, генацвале…
— Не спорить! — гаркнул Кирилл. Командирский голос у него был поставлен совсем неплохо. — Ты клиент, я проводник, а потому — двадцать шагов назад! Стой, где стоишь, и следи за мной!
Вот так! Я — комбат, ты — солдат, получи в гальюн наряд, как говаривал незабвенный майор Звягин! К счастью для Джамаля, нуждавшихся в чистке гальюнов в окрестностях не наблюдалось, и он, слегка ошеломленный, отступил на положенную дистанцию и замер по стойке «смирно».
Кирилл же вытащил из ножен клинок и зашагал к ближайшему дереву. Лезвие катаны поблескивало холодно и успокаивающе; длинная рукоять, обтянутая шершавой кожей, лежала в ладони как влитая. Расширив ноздри, он принюхался, словно гончий пес. Медовый аромат с каждой секундой становился все насыщенней, все крепче, воздух будто бы загустел, превратившись в сладкий опьяняющий сироп; запах уже не бодрил, не возбуждал, а с необоримой силой вгонял в сон. «Ну, сон не смерть, — подумал Кирилл, ускоряя шаги, — дойти бы только до опушки…»
Он все-таки добрался туда и резким взмахом клинка успел срубить толстую прямую ветвь, почти без листьев, со светло-кремовой корой, походившей на нежную девичью кожу. Потом в ушах у него раздался мерный усыпляющий гул, крохотные иголочки кольнули губы и ноздри, глаза застлало дрожащим золотистым маревом — оно колыхалось, словно туман на ветру, и жгло гортань. С хриплым вскриком Кирилл опустился на землю, прополз метр-другой, извиваясь подобно зверю с перешибленным хребтом, потом ткнулся лицом в траву и замер.
Гул смолк, золотистый туман сменила тьма.
Глава 10
Закончив редактировать статью, он заложил в принтер лист бумаги, украшенный в левом верхнем углу причудливым " вензелем — статуэтка догу на фоне колец Сатурна. Рисунок был заключен в правильный пятиугольник, а под ним на русском и английском значилось: "Агентство «Пентаграмма».
Принтер затарахтел. Отбросив со лба темные волнистые волосы, он уставился на ровные строчки, не вчитываясь, не пытаясь понять их смысл. В последние дни, после звонка Синельникова, он выполнял свою работу чисто механически и сейчас не смог бы сказать, о чем говорилось в этой статье — то ли об африканских заклинателях дождя, то ли об очередных эзотерических тайнах Востока, то ли о встречах с йети в канадских лесах или среди снегов Памира. Мысли его вращались совсем в иных сферах.
Он сменил лист и сморщился — хотя дверь в кабинет была прикрыта, сквозь щели тянуло отвратительным запахом табака. В «Пентаграмме» курили все, начиная от молоденькой секретарши и вплоть до маститых литобработчиков, способных выдать двадцать страниц текста за день — разумеется, расправившись при этом с пачкой сигарет. Он понимал, что бороться с этой привычкой бесполезно и что его внезапная аллергия к табачному дыму способна лишь вызвать нежелательные пересуды среди сотрудников. Оставалось только пошире распахивать окно да не слишком часто появляться в общей комнате, где сидели редакторы и литературные «негры».
Принтер с мягким шорохом втянул новый лист.
Ему не хотелось докладывать о том ночном разговоре Рваному — слишком уж это походило на предательство. Намеренное предательство! Все же зла Синельникову он не желал, никак не желал. Впрочем Рваный, наверное, уже в курсе. Рваный или тот, кто подослал к Синельникову атарактов.
Об этой личности, таинственной, как граф Калиостро, ему было известно не многое — скорее домыслы, чем твердо установленные факты. Рваный, поставщик зелья, уважительно звал графа Хозяином и не скупился на леденящие душу подробности; из путаных его речей выходило, что сей Хозяин, обитающий где-то в пригородах, способен вывернуть человека наизнанку, поменяв местами голову и ноги. Это было правдой; он сам видел таких «вывернутых». Жуткое зрелище! Судьба атарактов казалась страшнее смерти.
Но Рваный поминал и других — тех, кто подобно ему попался в капкан дурманного зелья и не имел силы превозмочь искушение. Были среди них Двенадцать Апостолов — Иуда, Петр, Симеон и прочие дружки Рваного, цепные псы, хранившие хозяйский покой; были некие Ксюша, Ася, Михаил, Сергей и Колька-стрелок; были еще десятки, а может, сотни служивших Хозяину верой и правдой за глянцевитые коробочки с золотым листком, за сладкие запахи, таившиеся в невинных баллончиках с дезодорантами и духами. Они не являлись атарактами — пока еще не являлись. Они еще могли думать, могли чувствовать, могли испытывать страх, наслаждение или боль, могли предвидеть неизбежное — то, что ожидало их в конце пути. Но они уже были пленниками, и вряд ли кому-нибудь из них удалось бы вырваться на свободу…
Атаракты! Все они станут атарактами! Как и он сам! Станут покорными воле Хозяина или других Хозяев, пришедших издалека, из тумана, как говорит Синельников…
Он вспомнил о Синельникове и недовольно сморщился.
Впрочем, Петр Ильич — молодец, промелькнуло в голове. На первый раз отбился! Отбился от такой команды! Хоть атаракты, по словам Рваного, обладали замедленной реакцией, силы у каждого было что у быка плюс практическая нечувствительность к боли… А дел-то у них всего ничего: ткнуть в щеку или в ямку под черепом и уложить потерпевшего на асфальт…
Но Синельникова они не взяли! Редкий случай… уникальный, можно сказать. Кто б подумал, что журналист в годах совладает с троицей атарактов! Ну, на первый случай ему повезло, но будет и второй, и третий… Словом, история с продолжением!
Принтер призывно пискнул, и он заложил в каретку чистый лист.
Да, история с продолжением… А Синельников-то, простая душа, сказал: как бы продолжение по тебе не въехало! Уже въехало, Петр Ильич, да еще как!.. Правда, не разрядником по шее, что сразу превращает человека в атаракта, а тоньше, хитрее, изощреннее… Но разве в том суть? «Голд» тоже делает свое дело, и сам он уже на четверть атаракт… или на треть… Как тут измеришь, сколько в тебе еще осталось от того, прежнего…
Его вдруг потянуло к столу, где в нижнем ящике ждала своего часа ярко-красная коробочка с золотым листком, окруженным крохотными блестками звезд. В последний месяц такие приступы случались все чаще и чаще, напоминая, что срок отмерен, жизнь исчислена и время ее истекает. Скоро все придется делать по приказу — по приказу есть и спать, мочиться, натягивать штаны, застегивать ширинку… На что он тогда станет годен? Подстерегать в темном углу кого велено и тыкать разрядником в шею?
Мысль эта была горькой, но воспоминания о красной коробочке и паре часов ночного блаженства загнали ее на самое дно сознания. Только бы дотерпеть, думал он, глядя на стрекочущий принтер, только бы дотерпеть до вечера…
Прислонившись спиной к шершавому стволу платана, Дха Чандра рассматривал блюдо с рисом, умостившееся на его голых коленях. Взгляд его, бессмысленный и тусклый, словно пересчитывал белые рисовые крупинки, взвешивал их одну за другой. Он походил на скупца, впавшего в транс при зрелище невиданного богатства.
Но есть ему не хотелось. За два с лишним месяца, проведенных в приюте Братства Обездоленных, лицо Чандры округлилось, кожа посвежела, и ребра уже не грозили проткнуть ее насквозь. Рис, овощи, лепешки и молоко с приютской кухни пошли ему на пользу. Теперь он не мог уже справиться с изобилием, что извергалось ежедневно на его тарелку, в его чашку и в желудок. Святые братья и их "Звездный Творец были щедры, безмерно щедры и добры и просили за все свои благодеяния столь немного!
Собственно, почти ничего. Всего лишь раз Дха Чандра соединил душу свою и тело с божеством, приобщился к небесному блаженству, и память об этом была, пожалуй, единственным, чем он владел сейчас, — кроме подносов с едой, регулярно опускавшихся в его дрожащие руки.
Ему смутно помнилось, что обряд был очень торжественным. Святые братья проводили его в подземную камеру, просторную, тихую и богато убранную кашмирскими коврами, хрустальными сосудами и курильницами из чистого серебра. Едва они появились на пороге, в сосудах вспыхнул неяркий свет, и Дха Чандра увидел статую Звездного Творца, что была выточена из дерева с запахом сандала. Создатель простирал к нему руки и ласково улыбался; на шее у него сверкала цепь, сплетенная из золотых листьев, чело увенчивала тиара, похожая на виноградную гроздь. Этот Бог выглядел добрым и щедрым, совсем не похожим на Иисуса, в муке застывшего на кресте, на каменноликого Будду или на грозного трехглазого Шиву-Разрушителя с серьгами из змей и ожерельем из человеческих черепов.
Братья тихо запели, подыгрывая себе на флейтах, и сияющие огни в хрустальных сосудах начали мерцать в такт мелодии. Дха Чандра не видел и не слышал ничего более величественного; песнопение и волшебная музыка чаровали и усыпляли его, открывая врата в мир сладких снов и исполненных желаний. Братья помогли ему улечься на мягком ковре, у самых ног Звездного Творца, который с нежностью глядел на Чандру. Потом они ушли, ибо в момент слияния с Богом человек должен пребывать в одиночестве; ни шорохи, ни звуки, ни лица людские не должны отвлекать того, кто смотрит в милосердные очи Создателя.
Сами собой зажглись курильницы, золотистый дымок окутал Дха Чандру — сначала зыбкий и прозрачный, потом загустевший до цвета меда. Хоть братья удалились и унесли с собой флейты, мелодия в подземной камере не смолкала: она струилась, текла, покачивала Чандру, словно воды священного Ганга. Прозрачный поток нес его к вратам рая.
Внезапно они распахнулись, и Дха Чандра ощутил, как Бог входит в него, проникает в сознание, растворяет в себе ничтожную и жалкую человеческую сущность, оценивает его разум, его жизнь, его деяния. Чандра не страшился слиться с Творцом, ибо чувствовал, что Он милостив и будет не карать, но прощать. И в доказательство сего Он послал слуге Своему знамение, чудное знамение! Бездонное небо, усеянное звездами, плыло перед Чандрой, и на фоне этого бархатного занавеса танцевали апсары, изгибая стройные станы, колебля прозрачные шелка. Воистину божественное зрелище? И воистину божественная мощь переполняла Дха Чандру в тот святой миг!
Потом Творец покинул его, и видение райских небес исчезло. Чандре казалось, что он превратился в глиняный сосуд, из которого вылито вино, в пустой мешок, в обломок безгласного камня, в пень от срубленного дерева, в груду песка или гниющих листьев. Он застонал от горечи потери, и тогда Бог, смилостивившись, снизошел к нему еще раз, повелев, чтобы слуга Его не забывал сытно есть, пить и сладко спать, чтобы он совершал все то, что положено человеку и что отличает человека от дикого зверя.
С тех пор Дха Чандра выполнял божественную волю, и святые братья заботливо присматривали за ним — как и за остальными новообращенными, что жили в обители Звездного Творца. К ним ко всем Бог был милостив и щедр; Он не требовал ни молитв, ни постов, ни истязаний плоти, ибо уже получил от каждого то, что было Ему необходимо.
Дха Чандра потянулся к блюду, взял щепотку белоснежного риса и нехотя отправил в рот. Потом он прикрыл глаза и задремал, убаюканный шелестом листьев платана. Дремота его была тихой, мирной и пустой, как водоем без воды; уже два месяца он не видел снов. Он даже не помнил, что это такое — сны.
Доктор Хорчанский выложил на стол четыре пустые пачки из-под сигарет. Они выглядели грязными и помятыми, но на каждой на алом фоне сиял золотой листок в окружении крохотных звезд. От пачек тянуло едва заметным сладковатым запахом.
— Это было у всех? — спросил следователь.
— Да. Помимо обычных мелочей — спичек, расчесок, носовых платков. Ну, вы понимаете, платки у такой публики попадаются нечасто… — Хорчанский поднял глаза к потолку, припоминая. — Платков было два, еще пара расчесок, ключ, бумажник, кошелек, карандаш и авторучка… А вот спички и коробки из-под сигарет я обнаружил у всех.
— У вас отличная память, доктор.
— Пока не жалуюсь, друг мой, — усмехнулся врач.
— И что же, все четыре случая показались вам сходными?
— Несомненно. Я выяснил это три-четыре дня назад, когда просматривал истории болезней. Понимаете, и в нашей клинике умирают люди, но все-таки мы занимаемся не раком и не СПИДом. Четверо за два месяца для нас рекорд! Причем все скончались при сходных обстоятельствах.
— Вы можете описать их поподробней? — Следователь щелкнул клавишей магнитофона.
— Да, разумеется. Зрачки не реагируют на свет, слабый пульс, одеревеневшие мышцы, нечувствительность к боли, кома… Ну, это, так сказать, признаки внешней патологии; в таком виде пациенты Доставлены к нам из учреждений УВД. Но поразительней другое — невероятная, практически полная заторможенность мозговой активности! — Доктор всплеснул руками. — Полное угнетение центральной нервной системы, паралич! Конечно, афазия, утрата почти всех базовых рефлексов, кроме, быть может, дыхательного… Понимаете, друг мой, даже младенец умеет сосать, вопить и двигаться, а эти четверо утеряли не только способность к речи, но и разучились жевать! Мы держали их на внутривенном питании по нескольку дней, но ни один не пришел в себя. Конец был один: медленное угасание, остановка сердечной деятельности, смерть. Забавно, не правда ли?
— Чрезвычайно забавно, — согласился следователь с кривой усмешкой. — Но, если не ошибаюсь, существует несколько причин, способных вызвать такое коматозное состояние…
— Да, и большинство из них относится к криминальной сфере, — живо перебил Хорчанский.
— Вы имеете в виду наркологические препараты?
— Конечно. Но я могу утверждать с полной определенностью, что эти четверо не кололись и ничего не принимали внутрь… ничего известного нам. Мы сделали гистологический анализ — ткани чисты. Нет даже следов алкоголя и никотина.
— И вы предполагаете… — начал следователь.
— …что мы столкнулись с чем-то новеньким, — закончил врач. — Потому я и пришел к вам с этим. — Брезгливо опустив уголки рта, он покосился на измятые сигаретные пачки.
…Минут через пятнадцать, распрощавшись с Хорчанским, следователь выключил магнитофон и извлек кассету. Некоторое время он сидел, прикрыв глаза, прокручивая в голове только что закончившийся разговор. Он был уже немолод, всякое повидал на своем веку и привык серьезно относиться к самым невероятным заявлениям. Тем более что он знал тех, кого такая информация крайне интересовала.
Аккуратно упрятав кассету и сигаретные пачки в ящик стола, следователь потянулся к телефону.
Сорди, стоявший на самом углу, рядом с зеркальной витриной кафе «Дабл Кроун», стащил свою широкополую шляпу и с недовольным видом принялся обмахивать покрытое влажной испариной лицо. К вечеру жара сделалась еще невыносимей, горячие камни, бетон и асфальт отдавали тепло, превращая город в гигантское подобие финской бани, накрытой тучами смога. Сорди истекал потом, и шляпа в его руках колыхалась с бешеной скоростью.
Что касается Джемини Коссы, то он не испытывал никаких неприятных ощущений. С недавних пор он перестал бояться холода и жары, полицейских дубинок, ножей, ушибов, синяков и переломов; сам дьявол, великий Сатана, сиятельный патрон Черной Роты, оберегал его от всех неприятностей, кроме пули в сердце или в лоб. Это порождало сладкое чувство могущества и безнаказанности.
Заметив подаваемые Сорди сигналы, Косса неторопливо извлек из сумки пулемет, повернулся к перекрестку и пошире расставил ноги. Редкие прохожие еще не успели разглядеть длинный ствол его «файрлорда», как из-за угла вывернул голубоватый восьмиколесный слидер. Роскошный «Линкольн-Аполло», модель люкс, бесшумно и плавно скользил над серым асфальтом, сверкая целой батареей фар и хромированной отделкой дверец; стекла салона были затемнены, и Косса не видел ни шофера, ни людей на задних сиденьях. На всякий случай ему полагалось расстрелять всех в этой шикарной машине, хотя Черную Роту интересовал лишь один из пассажиров.
Джемини прицелился и дважды, с интервалом в секунду, нажал на гашетку. Отдача едва не отшвырнула его к стене, рифленый ствол дрогнул, пули выбили в асфальте канавки шириной с ладонь. Но первая очередь пришлась точно в лобовое стекло голубого «Аполло», прикончив водителя; слидер вильнул в сторону и врезался в каменный поребрик.
Такие машины с компактным и мощным электромотором не взрывались и были во всех отношениях безопасней прежних керосинок с их бензобаками, нелепыми двигателями, коробкой передач и архаичной системой охлаждения. К тому же слидеры, посаженные на три или четыре пары колес с двенадцатидюймовыми шинами, могли перевернуться лишь при падении с отвесного горного склона или под напором бульдозера. Что же касается бронированной модели люкс, то она гарантировала своим пассажирам почти полную неуязвимость — в огне и в воде, в горах и на равнине, при столкновении и при обстреле. Само собой, на гаубицы и реактивные снаряды эта гарантия не распространялась; речь шла о ручном оружии — от пистолета до снайперской винтовки включительно.
Но «файрлорд», которым снабдили Джемини, пел песни совсем из другой оперы. Это была дьявольская штучка, предназначавшаяся для стрельбы с турели, закрепленной на палубе корабля или на танковой броне; ни один нормальный человек не сумел бы удержать в руках это грохочущее чудище.
Джемини Косса, однако, не был нормальным человеком.
Он прицелился, краем глаза заметив, как Сорди юркнул в кафе, и прошил «Аполло» длинной очередью. Оглушительный грохот выстрелов слился со звоном стекла и гулкими ударами пуль, пробивавших металл дверец, затем где-то неподалеку взвыла полицейская сирена. Самое время уходить — дворами, как предусматривали полученные Коссой инструкции, однако вначале ему полагалось убедиться, что пассажиры слидера мертвы. То был главный и основной приказ, и Джемини Косса никак не мог его нарушить.
Выпустив еще одну очередь, он подошел к машине, наклонился и заглянул внутрь. На заднем сиденье, залитом кровью и усыпанном осколками стекла, скорчились три человека: один — с наполовину снесенным черепом, два других — с развороченной грудью. Жизни в них было не больше, чем в раздавленных тараканах, и Косса, довольно хмыкнув, выпрямился.
Рев сирен стал громче. Он повернулся к перекрестку, поднял тяжелый ствол «файрлорда», намереваясь встретить полицейский слидер очередью в упор, но машин, видимо, было две. Первая тормознула за углом, и выскочившие из нее патрульные с ходу открыли пальбу, вторая накатила сзади.
Этого Джемини не ожидал — вернее, подобный поворот событий не учитывался в полученных им инструкциях. А инструкциям он повиновался с той же истовой верой, с какой адепт внимает словам пророка. Он не мог уйти, а значит, ему оставалось лишь выполнить последнее распоряжение — сражаться и умереть.
Он нажал гашетку «файрлорда», чувствуя, как пули атакующих впиваются в его голени и бедра, дробят колени.
— Не надо терять надежду, миссис Дикси. — Шериф округа Грейт Фоллз опустил глаза, стараясь не встречаться взглядом с пожилой седовласой женщиной. — Никогда не надо терять надежду, ибо Бог с теми, кто защищает закон и справедливость. Все-таки ваш сын открыл глаза и…
Женщина всхлипнула и полезла в сумочку за платком.
— Да, но он не говорит, мистер Рэндел! Он не может есть! И он… он… — миссис Дикси подавила судорожное рыдание, — он меня не узнает! Ни меня, ни Бет, ни ребятишек! И врачи не понимают, что с ним! Доктор Чандлер сказал: такое впечатление, что ему выжгли мозги!
Тут она не выдержала и разрыдалась.
Шериф протянул руку и сочувственно похлопал по ее дрожащим пальцам.
— Ну-ну, миссис Дикси, не надо так отчаиваться! Чандлер — хороший врач, но он не специалист в психиатрии. Мы пошлем Боба в столицу штата… если понадобится, в Бостон, в Нью-Йорк, в лучшие клиники… О расходах вы можете не беспокоиться, такие вещи предусмотрены моим бюджетом. Боб был отличным полицейским…
— Был?.. Был?.. — Женщина вновь залилась слезами.
Поделиться книгой: