Кроме того, обостренное понятие чести притупляет инстинкт самосохранения, что резко облегчает сползание к войне. Если же возникает локальное сообщество, в котором референтной группой (авторитетным ядром) оказывается дворянское офицерство с его традиционным культом воинской доблести — поручики Голицыны и корнеты Оболенские — то, как сказано в обзоре, «получается настоящая горючая смесь».
Символом этого сплава воинской чести, дворянской ненависти и интеллигентского мессианизма стали выраженные в художественных образах
Причем наиболее воспламеняемой ее частью оказывается т. н. «ницшеанская интеллигенция», которая отводит себе роль преемника аристократии и начинает вещать в понятиях «этнической чести». Мол, «русское поле, русское по-о-ле, я твой тонкий колосок!»
Именно такая горючая смесь и собралась на юге России в 1918 г. Интеллигенция, как прошедшая войну в качестве офицеров, так и вступившая в Добровольческую армию из мессианского понимания своего долга перед Россией, сыграла в разжигании войны большую роль (эта роль интеллигенции подчеркивается в исследовании всех гражданских войн последних десятилетий). Макс Вебер специально подчеркивал, что из-за склонности к морализаторству интеллигенция превращает ценности в объект конфронтации и нагнетает напряженность. Слишком уж она ревнива и подозрительна, падка до сведения счетов.
Это было характерно для русской интеллигенции начала XX века, с ее неукорененностью ни в одном сословии и очень неопределенным статусом. Таким образом, во время выборов во II Государственную думу одна либеральная газета писала:
Побывайте на предвыборных собраниях— и вы увидите картину вражды и озлобления в лагере русской интеллигенции. Цвет мысли и образования, люди с именами и авторитетом выступают, чтобы взаимно облить друг друга ядом недоверия, чтобы посеять в народных массах подозрение к чужому толку [7, с. 152].
Массивные социальные группы и классы — рабочие и крестьяне, — составившие базу советского движения, не включаются социологами в число «агентов войны». Для них война всегда была
Одним из социальных компонентов Белого движения, обладавших ярко выраженной «волей к войне», была революционная интеллигенция, воспитанная в партии социалистов-революционеров. Как было сказано выше, именно эта партия и сделала формальное объявление войны Советской власти. Ю.Давыдов в предисловии к книге Б.Савинкова «Воспоминания террориста» пишет:
Он блокировался с направлениями любого оттенка, лишь бы антибольшевистское. Даже и с монархистами, полагая, что наши бурбоны чему-то научились. Савинков готов был признать любую диктатуру (включая, разумеется, собственную), кроме большевистской…. Он бросался за помощью к англичанам, французам, белочехам и белополякам. Он командовал отрядами карателей, бандами подонков, наймитами, шпионами. Пути-дорожки «савинковцев» чадили пожарищами, дергались в судорогах казненных [16, с. 15].
Наконец, свой вклад в нагнетание напряженности сделала и радикальная еврейская интеллигенция, разошедшаяся по разные стороны всех баррикад во время русской революции. После поражения белых из официальной истории исчезли упоминания об участии еврейской буржуазии и интеллигенции в Белом движении, но понятно, что их роль оставалась очень важной и в антисоветских партиях (эсеров и меньшевиков), и в деятельности анархистов, и в экономическом обеспечении белых. Достаточно вспомнить, что директор-распорядитель Всероссийского горнопромышленного общества М.С.Маргулиес с декабря 1917 по июнь 1918 г. был председателем Центрального Военно-промышленного комитета и непосредственно занимался финансированием формирования Добровольческой армии [7, с. 134].
До какой степени довлел в сознании белых этот агрессивный принцип «не уступить», показывает политическое поведение той части эмиграции после поражения в Гражданской войне, которая продолжила дело Белого движения. Ими владело стремление
После убийства 10 мая 1923 г. в Лозанне советского дипломата Воровского эмиграция буквально подкупила суд, оправдавший белогвардейцев-террористов (адвокатом был «видный создатель швейцарского фашизма» Т.Обер). Как писал проводящий через кадетов сбор денег А.И.Гучков, «подсчитано, что для всей этой инсценировки требуется до 50 тыс. французских франков». После суда он писал Питириму Сорокину:
«Никогда еще в истории вообще и, в частности, в истории нашего отечества не был в такой степени указан терpop, как средство борьбы с властью, как именно в настоящий момент в России» [7, х. 143].
В 1927 г., в разгар антисоветской кампании в Великобритании, Гучков писал П.Б.Струве о необходимости «физически уничтожить правящую из Кремля кучку,… организовать коллективное политическое убийство». При этом никакой нравственной проблемы в обращении к террору бывший лидер либерально-консервативной партии октябристов не видел. Он спокойно обсуждал это с либеральным философом, кадетом Струве, писал ему о терроре:
Никогда и нигде эти методы борьбы не находили себе такого блестящего оправдания и с точки зрения морали, и с точки зрения патриотизма, и с точки зрения целесообразности [7, с. 144].
Тут он явно ошибся во всех трех пунктах. Как бы в компенсацию за такое его злое отношение к Советской России его дочь В.А.Гучкова стала сотрудничать с советской разведкой — исключительно из идейных соображений (она была богатой и знатной дамой высшего света русской эмиграции).
Глава 3
Ненависть изгнанных хозяев жизни
Вялотекущая Гражданская война началась в момент Февральской революции, когда произошел слом старой государственности. Строго говоря, произошло именно то
Если уж в практическом плане говорить о превращении империалистической войны в войну революционную, Гражданскую, то в качестве
Вы знаете, что твердое решение воспользоваться войной для производства переворота принято нами вскоре после начала этой войны, знаете также, что ждать мы больше не могли, ибо знали, что в конце апреля или начале мая наша армия должна была перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство, вызвали бы в стране взрыв патриотизма и ликования [7, с. 153].
Насчет успеха весеннего наступления и ликования народа — это домыслы профессора-кадета. А на деле этапы превращения внешней войны в Гражданскую ощущались обществом. М.М.Пришвин записал в дневнике 21 мая 1917 г.:
По городам и селам успех имеет только проповедь захвата внутри страны и вместе с тем отказ от захвата чужих земель. Первое дает народу землю, второе дает мир и возвращение работников. Все это очень понятно: в начале войны народ представлял себе врага-немца вне государства. После ряда поражений он почувствовал, что враг народа — внутренний немец. И первый из них, царь, был свергнут. За царем свергли старых правителей, а теперь свергают всех собственников земли. Но земля неразрывно связана с капиталом. Свергают капиталистов— внутренних немцев.
Хочу подчеркнуть эту очень важную мысль, которую высказал М.М.Пришвин: в ходе вызревания Гражданской войны будущий враг («капиталисты и помещики») стал обретать образ иного народа, «внутренних немцев». Это — не часть русского народа, даже напротив, этот «внутренний немец» —
По мере того, как идеологи буржуазно-либеральной программы и те социальные слои, которые ее поддерживали, приходили к выводу, что она идет в разрез с настроениями большинства, зарождался и соблазн подавить эту «реакционную массу» через войну, объявленную ей «авангардом». Этот соблазн возник
Всюду говорят, что большевики трусы, а почему-то все их очень боятся. Все старики эсеры и все меньшевики-оборонцы говорят, что большевизм основан на проповеди мира, то есть эгоизма материального, утробного, и этому они ничего не могут противопоставить, кроме слов. Их слова лопаются в воздухе, как мыльные пузыри. Словам не за что уцепиться… Что же это сильное, что рано или поздно противопоставится чертовому искушению народа? Будет это новое имя старого Бога (прежнее имя не действует) или дубинка здорового народа, который восстановит лицо свое в Гражданской войне?
Через полгода белые, белая кость, и стали тем «здоровым народом», о котором мечтал либерал Пришвин и который поднял дубинку Гражданской войны против «нездорового, эгоистического» большинства русских.
Военные столкновения и вспышки насилия большей или меньшей интенсивности происходили до конца 1917 г., и события октября не выделялись из этой череды. Например, «корниловский мятеж» в августе по своим размерам был гораздо более крупной войсковой операцией. Но в тот период еще не существовало необходимой для войны психологической основы — стороны расходились миром или дело ограничивалось небольшими стычками. Взаимная ненависть назревала постепенно. Важным моментом в этом процессе было образование на Юге России Добровольческой армии «белых».
Во время перестройки много писали (да и еще пишут) о «расказачивании» и, наоборот, о возрождении казачества сегодня. Но при этом обходят молчанием тот примечательный факт, что именно на Дон и Кубань, в казачьи области сбежали из столиц генералы, предполагавшие организовать Гражданскую войну против Советской власти. Конечно, раны Гражданской войны затянулись во время индустриализации и Отечественной войны, и не хотелось бы поминать старые разломы, но надо, раз уж мы хотим извлечь урок из истории.
Казаки в начале XX века представляли собой особую, относительно остальной части России очень богатую часть земледельческого населения. Они обладали большими наделами самой плодородной земли и значительными льготами. Достаточно сказать, что в 1909 г., когда в половине губерний с населением 60 млн. человек зерна, за вычетом семян, было произведено по 15 пудов на душу, на Кубани такой остаток зерна составлял 58,8 пуда, а в области Войска Донского 74,8 пуда. Это огромная разница, и ради сохранения этих преимуществ казаки в массе своей были готовы поддержать антисоветское движение.
Да и до этого экономическая сторона «бытия» во многом определяла сознание казаков и побуждала их быть надежной карательной силой царского правительства во время крестьянских волнений в Центральной России. В свою очередь, и крестьяне воспринимали казаков как
Первая задача любой революционной власти — предотвратить ее ликвидацию военным путем, пока новая власть не оформилась и не получила минимума поддержки населения. Самый опасный период — первые часы и дни, когда даже информация о взятии власти еще не распространилась в обществе. Сразу же после 25 октября 1917 года Советской власти пришлось отражать наступление на Петроград войск Керенского — Краснова, а в самом Петрограде ликвидировать выступление юнкеров. Эти контрреволюционные выступления не были успешными, в них был виден упадок сил и духа всего проекта Временного правительства, исчерпавшего свой потенциал.
После Октябрьской революции
Одновременно был начат процесс создания новой постоянной и регулярной армии (обсуждалась и возможность реорганизации старой армии
Принцип добровольности был вызван тем, что война надоела народу и общественное сознание отвергало идею воинской повинности. Но весной 1918 г. началась иностранная военная интервенция, и ВЦИК ввел всеобщую воинскую повинность. Созданные на местах военкоматы вели комплектование армии. К концу 1918 г. в стране действовал 7431 военкомат. Важным шагом в становлении армии было введение в ноябре 1918 г. формы для военнослужащих, а в январе 1919 г. — знаков различия для командного состава. В сентябре 1918 г. был учрежден орден Красного Знамени, которым награждались за храбрость и мужество в боях. Все это говорит о том, что становление советской государственности и ее вооруженных сил произошло очень быстро, так что устранить их без Гражданской войны было уже невозможно. И представители потерявших свои привилегии сословий и классов вместе с правящими кругами Запада сделали ставку на
Фактически решение о войне было принято на Западе и реализовано в виде интервенции. Хрупкое равновесие было сломано. Первым актом систематической войны была высадка английских войск на Севере и мятеж чехословацкого корпуса в Поволжье. Подготовка к войне, хотя бы на уровне доктрины и подбора кадров, велась задолго до Октября. Колчак писал в личном письме: «17 июня я имел совершенно секретный и важный разговор с послом США Рутом и адмиралом Гленноном я ухожу в ближайшем будущем в Нью-Йорк. Итак, я оказался в положении, близком к кондотьеру». В начале августа Колчак приехал в Лондон, где встречался с морским министром, затем в США, где совещался с министрами и самим президентом Вудро Вильсоном. Его назначение Верховным правителем России было подготовлено уже тогда.
Надо вспомнить важнейший исторический факт принятия
В этих условиях в июне 1918 г. Поволжский областной комитет ПСР [партии социалистов-революционеров] заключил с уральским казачьим войском союз для ликвидации большевистской диктатуры и провозглашения власти Учредительного собрания в Поволжье и Приуралье. Центральный комитет ПСР… этот союзный договор утвердил[17].
Далее белочехи заняли Самару, и 8 июня эсеры образовали Комитет членов Учредительного собрания, который объявил себя верховной властью в России, а затем начал мобилизацию в армию. 30 июня 1918 г. в Омске при участии интервентов было создано Сибирское правительство из меньшевиков, эсеров и кадетов. Оно провозгласило «государственную самостоятельность Сибири». В ноябре здесь же Колчак был провозглашен Верховным правителем России. Запад поставил ему около миллиона винтовок, несколько тысяч пулеметов, полмиллиона комплектов обмундирования — под залог в виде трети золотых запасов России. Цепь этих акций и была началом полномасштабной Гражданской войны.
Таким образом, для всего понимания этого периода истории мы обязаны твердо запомнить и обдумать этот факт: Гражданская война против Советской власти не выросла стихийно, она была начата и даже
Важно подчеркнуть, что война «белых» против Советского государства не имела целью реставрировать Российскую империю в виде монархии. Это была
В столкновении Гражданской войны «белые» вовсе не были патриотами, которые хотели спасти царя-батюшку и Русь-матушку от злых большевиков-марксистов, агентов еврейского социализма. Монархически настроенные офицеры в Белой армии были оттеснены в тень, под надзор контрразведки (в армии Колчака действовала «тайная организация монархистов», а в армии Деникина, согласно его собственным воспоминаниям, монархисты вели «подпольную работу»). Это подробно разобрано в книге В.В.Кожинова [18, с. 57]. В частности, В.В.Кожинов приводит слова виднейшего деятеля Белой армии генерала Слащова-Крымского (он послужил прообразом генерала Хлудова в пьесе М.Булгакова «Бег»), который писал, что по своим политическим убеждениям эта армия представляла из себя следующее:
Мешаниной кадетствующих и октябриствующих верхов и меньшевистско-эсерствующих низов… «Боже Царя храни» провозглашали только отдельные тупицы, а масса Добровольческой армии надеялась на «учредилку», избранную по «четыреххвостке», так что, по-видимому, эсеровский элемент преобладал.
Во всех созданных белыми правительствах верховодили деятели политического масонства России, которые были непримиримыми врагами монархии и активными организаторами Февральской революции. Противником сильной царской империи был и Запад, который на деле и определял действия белых. Некоторые историки специально подчеркивают этот фактор. Так, С.В.Волков, сам явно симпатизирующий Белому движению, пишет витиевато, но вполне определенно:
Белые армии в огромной степени зависели от помощи союзников по Первой мировой войне, чьи правительства под давлением внутренних сил относились к возможности выдвижения лозунга восстановления монархии крайне отрицательной 9].
Те белые армии, которые выступили под монархическими знаменами (Южная и Астраханская), уже к осени 1918 г. были полностью ликвидированы. В целом же, как отмечал сам Деникин, белое офицерство «политикой и классовой борьбой интересовалось мало. В основной массе своей оно являлось элементом чисто служилым, типичным «интеллигентным пролетариатом» (там же, с. 74). Но очевидно, что от «интеллигентного пролетариата» монархических настроений уж никак нельзя было ожидать. А вот враждебность к монархии, по инерции Февральской революции, была. Хотя она и ослабевала по мере ожесточения войны, а также перетока «интеллигентного пролетариата» в Красную Армию (в эмиграции белые генералы и офицеры стали гораздо более монархистами, чем в России). Но вспомним исходные условия для Гражданской войны.
Тогда враждебность будущих вождей Белого движения к российской монархической государственности проявлялась не только в их программных заявлениях и общей направленности действий, но и в исключительно красноречивых символических жестах. В.В.Кожинов приводит такой эпизод. Критическим событием, положившим начало Февральской революции, был бунт 27 февраля учебной команды лейб-гвардии Волынского полка, которая отказалась выйти для пресечения «беспорядков». Начальника команды, штабс-капитана, солдаты выгнали из казармы, а фельдфебель Кирпичников выстрелом в спину убил уходящего офицера. В хаосе начавшейся революции этот эпизод канул бы в историю, но ему было придано именно символическое значение — командующий Петроградским военным округом генерал-лейтенант Л.Г.Корнилов лично наградил Кирпичникова Георгиевским крестом — наградой, которой удостаивали только за личное геройство [14, с. 206–207]. Одно это событие нанесло тяжелый удар по армии.
В 1995 г. была опубликована стенограмма допроса генерала Л.Г.Корнилова в чрезвычайной комиссии Временного правительства после провала его мятежа. О своих политических взглядах Л.Г.Корнилов сказал:
Я заявлял, что всегда буду стоять за то, что судьбу России и вопрос о форме правления страны должно решать Учредительное собрание… я заявлял, что никогда не буду поддерживать ни одной политической комбинации, которая имеет целью восстановление дома Романовых, считал, что эта династия в лице ее последних представителей сыграла роковую роль в жизни страны.
Он сказал, что 26 августа, перед началом попытки переворота, он собрал узкое совещание, на котором был обсужден состав будущей хунты. Вот слова Корнилова:
Был набросан проект Совета Народной обороны с участием Верховного Главнокомандующего в качестве председателя, А.Ф.Керенского — Министра-заместителя, г. Савинкова, генерала Алексеева, адмирала Колчака и г. Филоненко. Этот Совет обороны должен был осуществить коллективную диктатуру, так как установление единоличной диктатуры было признано нежелательным. На посты других министров намечались гг. Тахтамышев, Третьяков, Покровский, граф Игнатьев, Аладьин,
Таким образом, в списке будущих министров при диктаторе Корнилове мы видим, помимо его близких соратников, имя основоположника российской социал-демократии, виднейшего марксиста Г.В.Плеханова. В это надо вдуматься, чтобы понять суть противостояния между белыми и красными, между меньшевиками и большевиками.
Вот другой примечательный эпизод. Как известно, между Временным правительством и Советами быстро возник непримиримый конфликт относительно проблемы мира и войны. В мае 1917 г. общественная организация крупной буржуазии, Центральный военно-промышленный комитет, создала в сотрудничестве с правительством Отдел пропаганды. Он должен был наладить массовый выпуск листовок, воззваний и брошюр для пропаганды политики продолжения войны. Искали лучших и авторитетных авторов, и вот с кем была достигнута договоренность: Г.В.Плеханов, В.И.Засулич, В.Н.Фигнер, Л.Г.Дейч, Н.С.Чхеидзе, Г.А.Лопатин, Б.В.Савинков. Все это виднейшие деятели революционного движения и даже основатели российской социал-демократии. По главнейшему тогда вопросу они стояли на антисоветской позиции.
В 1937 г., к двадцатилетию Белого движения, в Нью-Йорке Главным правлением Союза русских военных инвалидов была выпущена книга «Белая Россия», своего рода манифест, собрание тезисов о смысле Движения. В.В.Кожинов взял из нее красноречивые выдержки. Так, генерал С.В.Денисов, сподвижник наиболее консервативного из организаторов движения, П.Н.Краснова, пишет в этой книге:
Все без исключения Вожди, и Старшие и Младшие… приказывали подчиненным содействовать Новому укладу жизни и отнюдь никогда не призывали к защите Старого строя и не шли против общего течения…. На знаменах Белой Идеи было начертано: к Учредительному Собранию, т. е. то же самое, что значилось и на знаменах Февральской революции…. Вожди и военачальники не шли против Февральской революции и никогда и никому из своих подчиненных не приказывали идти таковым путем.
Как сказано в другом месте в той же книге, в программе Белого движения «нет и тени каких бы то ни было реставрационных вожделений». В.В.Кожинов приводит выдержки из дневника генерал-лейтенанта А.П.Богаевского. Это один из видных деятелей Белой армии, дворянин из казаков, ближайший сподвижник Деникина и Врангеля, войсковой атаман Войска Донского, одно время бывший председателем «Правительства Юга России». Это — один из наиболее консервативных вождей Белого движения. Каковы же его установки, как он видит российскую государственность? Попав в 1920 г. в Севастополь, он вспоминает Россию времен Николая I: «Тяжкой памятью в истории России останутся годы бесчеловечного рабства, жесток был гнет полицейско-жандармского режима». Это — рассуждения типичного либерала. 1 марта 1920 г. он пишет:
Сформировано Южнорусское правительство… вместе дружно работают—
И это, повторяю, один из наиболее консервативных, наиболее «монархических» белых вождей. Главнокомандующий Русской армией (белых войск в Крыму) П.Н.Врангель назначил министром иностранных дел белого правительства бывшего марксиста кадета П.Б.Струве. Ни о каком возрождении России-матушки при таких вождях не могло быть и речи. Тут полная несовместимость с идеалами и интересами подавляющего большинства населения России.
Важным фактором, сыгравшим фатальную роль в возникновении Гражданской войны, был и
Из «освоенного наполовину» европейского рационализма интеллигенция восприняла
В то же время, следуя догмам европейского рационализма, идеологи Белого движения видели лишь
Наконец, идеологи Белого движения питали необоснованные иллюзии относительно помощи Запада. Строго говоря, белые
Более того, правящие круги Запада быстро оценили тот риск, который представляло для положения в их собственных странах пребывание их войск на территории Советской России — пребывание в обстановке
Неверная оценка верхушкой белых соотношения сил толкнула их к войне. Официальная советская история героизировала Гражданскую войну и создала ряд упрощающих мифов. Сегодня, в условиях общего культурного кризиса, легче эти мифы преодолеть. Легче — не значит легко, но это надо сделать.
Вспомним снова слова П.А.Сорокина:
Гражданские войны возникали от быстрого и коренного изменения высших ценностей в одной части данного общества, тогда как другая либо не принимала перемены, либо двигалась в противоположном направлении.
Именно это и произошло в России в начале XX века. По мере наступления капитализма западного типа подрывались социально-философские основы сословного общества России, менялись высшие ценности и «привилегированных классов», и трудящихся — представления о человеке и его правах. Понятно, что эти изменения в системе ценностей сразу приводили к очевидным для всех изменениям в жизнеустройстве — совершался отход от патерналистских установок помещиков, владельцев предприятий и царского правительства. В культуру правящих классов просачивался
Та небольшая часть капиталистов России, которая смогла войти в симбиоз с «импортированным» зрелым западным капитализмом, после 1905 г. заняла столь радикальную социал-дарвинистскую антидемократическую позицию, что вступила в конфликт с господствующими в подавляющем большинстве населения России культурными нормами. Так, группа московских миллионеров, выступив в 1906 г. в поддержку столыпинской реформы, заявила в беседе с корреспондентом журнала «Экономист России»:
Мы почти все за закон 9 ноября… Дифференциации мы нисколько не боимся… Из 100 полуголодных будет 20 хороших хозяев, а 80 батраков. Мы сентиментальностью не страдаем. Наши идеалы — англосаксонские. Помогать в первую очередь нужно сильным людям. А слабеньких да нытиков мы жалеть не умеем [цит. в 21, с. 79].
Когда после поражения революции 1905–1907 гг. и утраты веры в успех столыпинской реформы единственная буржуазно-либеральная партия в России (кадеты) стала уповать на буржуазию («русских Круппов» и «крепкое мещанство»), она предприняла большую пропагандистскую кампанию, направленную на преодоление враждебного отношения интеллигенции к буржуазии. Вели ее бывшие марксисты (авторы книги «Вехи» Струве, Бердяев, Изгоев). При этом им
неизбежно пришлось отвергнуть сам идеал
Это был сдвиг к социал-дарвинистскому представлению о человеке, а значит, к полному разрыву с той антропологией, на которой стояло общинное мировоззрение крестьян («архаический аграрный коммунизм»). Таким образом, либеральная интеллигенция также потеряла возможность служить культурным мостиком между частями общества, в которых назревала взаимная ненависть. Она все больше становилась для крестьян (и рабочих, сохранивших крестьянское мироощущение)
Этот поворот бывшего марксиста Струве к социал-дарвинизму был очень радикальным, и в поддержку ему сразу выступил Бердяев:
Скажут, Струве хочет обуржуазить Россию, привить русской интеллигенции буржуазные добродетели. И Россию необходимо «обуржуазить», если под этим понимать призыв к социальному творчеству, переход к высшим формам хозяйства и отрицание домогательств равенства.
Но для крестьян «переход к высшим формам хозяйства и отрицание домогательств равенства» означали их ликвидацию как культурного и социального типа —
Культура существует в нашей крови. Культура — дело расы и расового подбора… «Просветительное» и «революционное» сознание… затемнило для научного познания значение расы. Но объективная незаинтересованная наука должна признать, что в мире существует дворянство не только как социальный класс с определенными интересами, но как качественный душевный и физический тип, как тысячелетняя культура души и тела. Существование «белой кости» есть не только сословный предрассудок, это есть неопровержимый и неистребимый антропологический факт.
При таком отношении к «черной кости» крестьяне, которые исповедовали, по выражению М.Вебера, «архаический крестьянский коммунизм», не могли принять либералов в качестве посредников в назревающей Гражданской войне. М.М.Пришвин писал в дневнике летом 1917 г.: «Никого не ругают в провинции больше кадетов, будто хуже нет ничего на свете кадета. Быть кадетом в провинции — это почти что быть евреем».
Дело было, конечно, не в интеллектуальных аспектах социальной философии либеральной интеллигенции, а в вытекающей из нее экономической доктрине. Либеральная аграрная реформа, которой требовали кадеты, «по всей вероятности мощно усилит в экономической практике, как и в экономическом сознании масс, архаический, по своей сущности, коммунизм крестьян» — вот вывод Вебера. Таким образом, по его словам, реформа по программе либералов еще больше, нежели реформа Столыпина, должна была, по словам Вебера, «замедлить развитие западноевропейской индивидуалистической культуры». Поэтому военный мятеж, социально-философскую платформу которого представляли кадеты, неминуемо имел ответом нарастающее сопротивление крестьян.
Углубляющаяся пропасть между главными философскими представлениями крестьян и даже умеренных, симпатизирующих «народу» либеральных слоев общества предопределила остроту зреющего конфликта. В общественной мысли была утрачена умеренная середина — стали возможны лишь взаимоисключающие решения. А это и есть признак надвигающейся Гражданской войны. Видный либеральный деятель Е.Трубецкой писал:
В других странах наиболее утопическими справедливо признаются наиболее крайние проекты преобразований общественных и политических. У нас наоборот: чем проект умереннее, тем он утопичнее, неосуществимее. При данных исторических условиях, например, у нас легче, возможнее осуществить «неограниченное народное самодержавие», чем манифест 17 октября. Уродливый по существу проект «передачи всей земли народу» безо всякого вознаграждения землевладельцев менее утопичен, т. е. легче осуществим, нежели умеренно-радикальный проект «принудительного отчуждения за справедливое вознаграждение». Ибо первый имеет за себя реальную силу крестьянских масс, тогда как второй представляет собой беспочвенную мечту отдельных интеллигентских групп, людей свободных профессий да тонкого слоя городской буржуазии.
Уже летом 1917 г. стала очевидной невозможность удовлетворить главные требования крестьян в рамках кадетской программы. Даже в момент создания этой партии в 1905 г., когда на волне нарастания революции кадеты признавали возможность революции «политической» (то есть революции для завоевания «гражданских свобод»), они отрицали революцию социальную. Максимум, на что они были готовы пойти, — на умеренную либеральную аграрную реформу. М.Вебер уже в 1906 г. предупреждал, что гражданские свободы в их понимании либералами-западниками никак не удовлетворят крестьянских представлений о справедливости. А в начале 1914 года и опытный практик, бывший министр внутренних дел П.А. Дурново в своем меморандуме на имя царя верно (если сделать скидку на фразеологию) определил суть противоречия:
Особенно благоприятную почву для социальных потрясений представляет, конечно, Россия, где народные массы, несомненно, исповедуют принципы бессознательного социализма. Несмотря на оппозиционность русского общества, столь же бессознательную, как и социализм широких слоев населения, политическая революция в России невозможна, и всякое революционное движение неизбежно выродится в социалистическое. За нашей оппозицией нет никого. У нее нет поддержки в народе, не видящем никакой разницы между правительственным чиновником и интеллигентом.
Русский простолюдин, крестьянин и рабочий одинаково, не ищет политических прав, ненужных и непонятных ему. Крестьянин мечтает о даровом наделении его чужой землей, рабочий — о передаче ему всего капитала и прибылей фабриканта. И дальше этого их вожделения не идут. И стоит только широко кинуть эти лозунги в население… — Россия, несомненно, будет ввергнута в анархию… Законодательные учреждения и лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентские партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и
Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению [цит. по 22].
Так оно и получилось.
Важнейшим культурным и философским фактором, который подталкивал к Гражданской войне, был
И здесь надо подчеркнуть, что именно философские установки красных, основу которых составлял крестьянский общинный коммунизм, «упакованный» в идеологическую оболочку марксизма, играли не поджигательскую, а охлаждающую, стабилизирующую роль. Ленин не был сентиментален, но он был близок к Марксу в важном для нашей проблемы отношении: он не верил, что можно «толкать историю» усилием политической воли, через насилие. Поэтому, в частности, ему были так чужды и народовольцы, и анархисты, и эсеры с их верой в силу террора. Как воспринимались социал-демократы (каким был до 1918 г. и Ленин) и другие революционные течения, хорошо видно из дневника М.М.Пришвина, который не был искушенным философом, но был очень чутким наблюдателем. Он писал в марте 1917 г.:
Эсеры мало сознательны, в своем поведении подчиняются чувству, и это их приближает к стихии, где нет добра и зла. Социал-демократы происходят от немцев, от них они научились действовать с умом, с расчетом. Жестоки в мыслях, на практике они мало убивают. Эсеры, мягкие и чувствительные, пользуются террором и обдуманным убийством.
Здесь важны обе мысли: в своей социальной философии эсеры тяготели к иррационализму, к российскому варианту ницшеанства — состоянию «по ту сторону добра и зла». Большевики, напротив, делали упор на рациональное мышление и расчет («как немцы») и потому меньше уповали на насилие. Запаса рациональности и здравого смысла, как мы знаем, не хватило для того, чтобы нейтрализовать иррациональные установки элиты (включая ее «англосаксонские идеалы», для российской реальности почти безумные). Однако если бы и со стороны красных иррациональные установки стали господствующими, то Гражданская война стала бы несравненно разрушительнее, как это и было, например, во время Реформации.
Есть еще одна болезненная сторона нашей темы, которая просвечивает через обвинения в адрес большевиков. Не хотелось бы ее трогать именно потому, что она болезненная, но нельзя уже и не сказать. К мессианизму русской революции, к общему нашему горю, примешался особый мессианизм
К сожалению, вместо тактичного и ответственного подхода к этой теме мы видим сегодня пошлую политическую суету, попытку увести от этой темы истерическими обвинениями в антисемитизме. А ведь еврейский мессианизм сыграл очень большую роль в судьбе России в начале XX века. Сегодня еврейский поэт недаром с гордостью признает:
Что касается периода, в течение которого созревала Гражданская война, то речь идет именно о
Это состояние политизированной еврейской элиты отражено в множестве воспоминаний и литературных памятников эпохи. Кровавую вакханалию, культ жестокости времен Гражданской войны воспевали Багрицкий и Бабель. За рубежом Р.Якобсон и В.Шкловский в модных ресторанах «тешились байками» сотрудника ГПУ Осипа Брика о том, как пытали и расстреливали русских священников («Для нас тогда чекисты были — святые люди», — вспоминает Лиля Брик в 60-е годы, и А.Ваксберг в 1998 г. тает от умиления).
В качестве главной причины Гражданской войны часто выдвигается экспроприация частной собственности у помещиков и буржуазии (земли, предприятий, финансов). Это — взгляд «от истмата». На деле никто и никогда не идет на смерть ради собственности. Причины Гражданских войн лежат в сфере ценностей (идеалов): изъятие собственности важно не тем, что наносит экономический ущерб, а тем, что воспринимается как нестерпимое посягательство на порядок, признаваемый законным и справедливым. То есть к войне побуждает не рациональный интерес, а
Задолго до появления сознательной ненависти возникла бытовая, органичная неприязнь к низшему сословию, забывшему свое место, «начавшему говорить». Неприязнь эта именно органичная, подсознательная, М.М.Пришвин, например, не признает ее наличие в своих дневниках в рациональных рассуждениях, она прорывается в бытовых зарисовках. Он записал в дневнике 14 июня 1917 г.:
Приезжают два члена земельной комиссии описать мою землю, два малограмотных мужика, один спрашивает, другой записывает, спрашивает небрежно, без плана, записывает на грязном лоскутке бумаги кривульками, путаными рядами, вверх, вниз, сбоку нечиненным карандашом, слюнявя и облизывая пальцы. Объясняю им, как что — нужно разграфить бумагу и над графами заголовки подписать. Шемякин суд.
— Дожидаемся, — говорят, — дезинфекции.
Что такое «дезинфекция»? Объяснили: «Конторские книги».
Соседу рассказываю про дезинфекцию, он смеется и говорит: «Робеспьеры, Робеспьеры!»