Помоги проекту - поделись книгой:
Привычным путем — через черный ход, Андрей выскользнул из дома. Поверил сразу и в тайгу, и в материно решение. Ясно стало — довел. Точка.
Почти год проработал Андрей коллектором в научно-исследовательской экспедиции института Нигризолото в далеком Туруханском районе Красноярского края. В сущности — рабочим, мывшим песок на реке Курейке, перетаскивающим оборудование с места на место. От тяжелой работы не отлынивал, отмахал пешком сотни километров по тайге и сделал альбом зарисовок, который был сдан в архив Нигризолота. Началась экспедиция в мае, и, в сущности, почти весь цикл жизни природы от расцвета до умирания прошел перед его жадным, приметливым взором.
Приласкала чернявого молчуна крепкая рабочая женщина. И жалела, и подкармливала, и бельишко стирала — кашлял же Андрюша, хоть и не жаловался. Глядел на всех волчонком, а иногда обмирал у какого-то камня или погибающего дерева и долго пребывал в ступоре, словно опоенный зельем.
— Ты что молчишь-то? Не заболел? — Зинаида подкладывала ему перловую кашу с тушенкой. — Ешь, остынет. Потом будешь ворон на елках считать.
— Потом поздно будет. На деревья надо смотреть, когда солнце садится. Листочки прозрачные, акварельные, так и светятся. А вдруг р-раз! — гаснут, меркнут… Значит, ушло солнце. А если дождь… Дождь это явление ответственное…
Зинаида переглянулась с бородатым геологом, тот крутанул у виска пальцем — мол, твой-то «с приветом».
— Рисуй, ты рисуй больше, — убеждала Андрея Зина, — художник из тебя проклевывается. — Она любовалась лицом своего юного дружка. Может, малость и с закидоном парень, но интеллигентный, чуть не всего Толстого ей пересказал. Да и видно сразу — не простой воробушек, с будущим.
И поселилась в нем тоска вместе с любованием красотой таежной — непереносимая боль невозможности запечатлеть, остановить мгновение. Как-то присвоить эту красоту, сберечь, донести другим… Как? Рисунки, стихи… А еще лучше — живые картины, снятые на пленку. В темном зале затаили дыхание люди… Взрывы и подсолнухи, только комья взлетающей земли и все еще тянущиеся к солнцу среди черной смерти золотые головы… Врезалось прямо в душу. И было ему тогда немногим больше семи лет. Теперь двадцать. А багаж в памяти осел огромный — не школьный. Книги, концерты в Консерватории, арабская философия, быт деревни, московских переулков. И еще — тайга! Что же со всем этим делать, если распирает «архивы» памяти и выхода просит накопленное?
Глава 3
ВГИК. «Дайте мне камеру, и я переверну мир!»
Вернувшись из экспедиции в 1954 году, Тарковский подал документы во ВГИК. Почему во ВГИК? И самому не ясно. Что-то чуялось в этом молодом виде искусства, какие-то скрытые возможности. Кинокамера — не карандаш. Прицелился, снял — и вот они, подсолнухи и дрожащая от взрывов земля… И белый-белый день — вернулся, задышал, зазвучал… Колдовство.
В толпе абитуриентов выделялся строгий черноволосый юноша в импортном пиджаке, явно из комиссионки, и с толстой книгой под мышкой. Держался он обособленно, выйдя из дверей аудитории, где проходил очередной экзамен, не останавливался поделиться впечатлениями в трепещущей толпе ждущих своей очереди, а стремительно уходил. Ребята рассмотрели, что таскает чернявый с собой «Войну и мир». Ни фига себе! Может, талисман?
Набирал курс Михаил Ильич Ромм — величина в киномире огромная. Позднее он рассказал Андрею, что приемная комиссия, определяя список принятых, вычеркнула его и Васю Шукшина: Тарковского — за излишнюю интеллигентность и нервность, Васю — за темноту и невежество. Но Ромм, считавший, что на курсе должны быть яркие и несхожие индивидуальности, ребят отстоял.
Когда первого сентября собрал Михаил Ильич всех принятых на разные отделения, оглядел лица, отметил двоих: черноволосого скуластого с затаенной мыслью и простоватого добряка в синем мундире с обычными пуговицами — Тарковского и Васю Шукшина. Один начитан, интеллигентен, но дерзок. Другой простоват, на первый взгляд, а талант в нем сидит яркий, самобытный. Говорит, учительствовал в деревне, в той же школе был директором и учеником. А ведь книжки умные читал — и понял! Ромм радовался, что сумел заполучить этих ребят.
Андрей пригляделся к новичкам, особенно к представительницам женского пола, и сразу наметил интересный объект. Милое лицо их фамильного, материнского образца, изящная фигурка и смеющийся рот девчонки-хохотушки. А в глазах так и прыгают чертики. Притом ноги в белых туфельках вытанцовывают все время какие-то па неведомого танца. Одета, конечно, провинциально. Но фактура богатая: грудастая блондинка с хвостом густых волос на затылке. Он отделился от колонны, у которой стоял, сложив на груди руки и с байроновской скукой озирая толпящихся и вопящих от радости студентов.
Приблизился, склонил голову в коротком поклоне, сразу выдав свое старомодное джентльменство. В то время как шузы «на каше» демонстрировали столичный шик.
— Андрей Арсеньевич Тарковский. Студент 1-го курса. Мастерская Ромма.
— Ирма Рауш, — она протянула узкую ладонь. — Будущая сокурсница и конкурентка.
Они спустились по ступеням в скверик.
— Вы в общежитии остановились? Можно я вас провожу? — быстро сориентировался Андрей.
— Разве нам по дороге? Вы же москвич.
— По выговору определили?
— По ботинкам. Стиляга.
— Но очень творческий и сообразительный. Мне на Серпуховку, а вам в городок Моссовета на Ярославском шоссе. Тут близко.
— В масштабах Москвы — пустяки. А по-нашему — другой город. И еще мне надо к реке подойти и цветы бросить. Вот мне Вася Шукшин астры подарил — на клумбе у памятника нарвал. Сказал, примета на счастье — в реку бросить и желание загадать.
— Уж если Василий советовал — можно не сомневаться, ему все деревенские приметы известны.
— Он симпатичный. А еще мне поплыть ужасно хочется!
— Тоже Шукшин советовал?
— Нет! — она расхохоталась. — От восторга, что приняли. Прямо так — в платье! И пусть все смеются.
— Это уж дудки — вода холодная. А насчет цветов… можно и я тоже желание загадаю?
— Мне не жалко. Их здесь много, — Ирма опустила лицо в букет. — Только, чур, желание загадывать сугубо положительное.
— В рамках социалистического гуманизма, — согласился Андрей. — Значит, маршрут определился: к реке и к центру! Всю Москву обтопаем. Представляете, как мы успеем наговориться?
— Вот так вы будете каждый день провожать новенькую девицу и проводить дознание, — она рассмеялась и пошла по выломанному дорожными работами парапету на цыпочках, балансируя белой сумочкой.
Он шагал рядом, поддерживая под локоть.
— Ноги ломать в начале учебного года не рекомендуется.
— А я и не собираюсь, — она сдернула с волос резинку и мотнула головой, рассыпая по плечам густую волну. — Про себя ничего не утаю. А вы — потом уж, о себе. Заинтригована я очень, не скрою. Вы на отца похожи. Я его фото в газете видела и стихи там читала. У него, наверно, много неопубликованного?
— Отец всю жизнь занимался переводами. Но и свое писал. Мечтает о сборнике. А вы? О чем мечтаете вы?
Они не заметили, как вышли на шоссе и зашагали вдоль трамвайной линии.
— Я мечтаю снять такое кино, чтобы весь зал рыдал! Рыдал и смеялся! Обязательно смеялся! И сама хочу сыграть в своем фильме, а потом в белом манто отправиться на международный кинофестиваль! Как вам мои планы?
— Отлично! Только, чур, сниму вас я. Обещаю. На международную премию. Ну-с, давайте-ка изучать вашу анкету.
— Я приехала в Москву из Казани, а родилась в Саратове. Мой отец из немцев Поволжья. В Казань, где были большие авиационные заводы, отца, инженера, перевели перед самой войной. Тогда это нас спасло. Всех немцев с семьями и детьми выселили из Саратова за одну ночь. Своих родных после войны отец так и не нашел. Позже его тоже отправили в лагеря, но нас не тронули. Маме каким-то чудом удавалось посылать отцу посылки — этим она спасла его от голодной смерти. Но после войны, когда он вернулся, их отношения почему-то не сложились… Детство мое не было радостным. Мечтала уехать из дому, как только окончу школу.
— Но зачем вам режиссерский факультет? Это дело мужское. А вам учиться надо на актрису! Вы же красавица.
Ирма смутилась:
— Только в старших классах стала превращаться из гадкого утенка во что-то приличное. И все подружки завопили: «В актерский! Тебе надо на актрису учиться!» А я хотела стать только режиссером. — Ирма закружилась, раздувая колоколом штапельную, совсем не стиляжью, юбку: «В Москву! В Москву!» — прямо как у Чехова.
— Конечно в Москву! Тут самое главное происходит. А ВГИК — прямо в эпицентре художественных поисков.
— Вот я и рванула в столицу, как только получила аттестат зрелости. С ходу поступила на режиссерский факультет ВГИКа! Чудеса какие-то. Я ж о нем грезила!
— А я толком и не понял, почему именно сюда сунулся. Кое-кто из знакомых посоветовал, вроде даже протежировать обещал. Только думаю, это пустые разговоры. Поступил, потому что эрудированный во всех культурных сферах и полон самых смелых планов…
Они шли к реке. На пологом берегу, прямо в траве сидели компании первоклашек в бабочках, капроновых бантах и громко галдели.
Ирма вдруг рассыпалась колокольчатым смехом:
— В белых фартуках, радуются, дурашки, — она мгновенно стала серьезной: — Не смотрите так строго. Я не чокнутая, просто сегодня у меня удивительно праздничное настроение.
— Ирма — красивое имя и вам идет. Что-то такое особо изящное… импортное. И знаете, мне тоже очень хорошо, — он взял ее руку в свои и заглянул в светлые глаза: — Я вообще мрачный тип. А вот смотрю на вас — и весело!
— Хорошенькая мы пара! — она залилась смехом.
Андрей унесся мыслями в другие края, внезапно забыв свою очарованность «импортной» Ирмой. Остановился, посмотрел ей прямо в глаза:
— А главное знаете что?
— Что? — почти испугалась его торжественного тона девушка.
— Что мы попали к Ромму!
Пятидесятилетний Михаил Ильич Ромм был уже признанным мастером кино, народным артистом СССР, лауреатом пяти Сталинских премий. Он начал с немого фильма «Пышка», а потом увлекся патриотическими темами. Фильмы «Тринадцать» (1935), «Ленин в Октябре» (1937), «Ленин в 1918 году» (1939), «Мечта» (1941) принесли режиссеру заслуженную славу.
Почести исходили от сталинского государства, а Ромм всем духом «правильного коммуниста» преклонялся перед вождем пролетариата — Лениным, линию которого грузинский последователь сильно искажал. Фильмы о вожде пролетариата были с позиции снимавшего их режиссера честными, потому, вероятно, трогательными, вдохновенными и всенародно любимыми.
Не был обделен профессор ВГИКа и государственными премиями, став лауреатом пять раз. И тоже справедливо-настоящий мастер творил в советском кино.
Уже после того как Тарковский окончит ВГИК, Ромм снимет «Девять дней одного года» (1961), документальный фильм «Обыкновенный фашизм» (1965), энергично выплеснув накопившийся творческий потенциал в духе нового времени, согретого обманчивой «оттепелью».
— Конечно, нам страшно повезло, — Андрей оживился. — Ромм прекрасный учитель — у него и по теории все по полочкам разложено, да и любой его фильм посмотри, что угодно говори, а профессиональная рука видна. Я все его труды проштудировал. Как надо и не надо строить кадр, досконально определил.
— А я хорошо помню, как вы на вступительных экзаменах его «Убийство на улице Данте» разнесли!
— Так все же тогда восстали против этой… этой отлакированной фальшивки. Разве таким должно быть настоящее кино? Олеография, — он завелся, ругая современное кино и грызя ногти. — На что ни глянь, разрисованные картинки! Да мы тогда не только его «западных гангстеров», мы и «Анну на шее» Анненского, и «Верных друзей» Калатозова в пух расчистили.
— А Михаил Ильич и вида не подал, что обиделся. Всем известно, что он студентов своих любит. Всегда защищает, даже деньги дает. Мне старшекурсники рассказывали.
— Говорят, студенты у него, как у отца родного, — Андрей непроизвольно сжал зубы: с отцом-то у него отношения не складывались. Ирма, бедняга, тоже брошенная. — Хотя отцовские чувства — вопрос сложный. Вот и река. Я загадываю… бросайте шукшинские цветы.
— Про вашего папу я после расспрошу, — осторожно ступив белыми туфельками на камень у воды, Ирма перегнулась, держась за руку Андрея, и бросила астры. Шелковой гривой взметнулись светлые волосы. — Поплыли! Теперь все, что загадали, исполнится.
— Смотрите, вы обещали, — Андрей был пугающе серьезен.
Андрея Тарковского судьба привела в кино в чрезвычайно удачный момент. В 1956 году, после разоблачения Никитой Хрущевым культа личности Сталина на XX съезде КПСС, наступила так называемая «оттепель». Под лучами весеннего обновления ожило и киноискусство. Еще недавно факультет кинорежиссуры не сулил больших возможностей — годовая продукция кино была мизерна, и выпускать фильмы могли разве что маститые режиссеры. Когда Тарковский поступил во ВГИК, на экраны выходило уже 45 фильмов в год, а к 1956 году их число приближалось к 70. Кроме быстрого роста количества выпускаемых на экраны фильмов существенно изменилось их качество: в дело вступило военное поколение. Оно-то и создало феномен «школы ВГИК». Это были люди еще молодые, но прошедшие через войну, стремящиеся выразить в творчестве полученный опыт. Всего за два года — 1955 и 1956 — молодые режиссеры сделали около 50 фильмов, решительно воплотив новые идеи, изменив средства выразительности, само представление о герое. Целое созвездие молодых режиссеров, сценаристов, операторов, актеров в короткое время создало фильмы, вошедшие в арсенал советской киноклассики. Среди них «Человек родился» В. Ордынского, «Чужая родня» М. Швейцера, «Земля и люди» С. Ростоцкого, «Попрыгунья» С. Самсонова, «Карнавальная ночь» Э. Рязанова, «Сорок первый» Г. Чухрая, «Павел Корчагин» А. Алова и В. Наумова, «Весна на Заречной улице» М. Хуциева.
А в 1957-м на экраны вышли фильмы, потрясшие отечественных и зарубежных зрителей: «Дом, в котором я живу» Я. Сегеля и Л. Кулиджанова и знаменитые «Летят журавли» М. Калатозова и оператора С. Урусевского.
На режиссерском отделении ВГИКа жизнь била ключом. Все ходили в гениях, и каждый знал, как именно надо делать новое кино.
На третьем курсе Андрей монтировал свою курсовую работу, снятую совместно с однокурсником Сашей Гордоном. Кусая ногти, ероша волосы, он пытался соединить изображение экскаватора, извлекающего мину, с саксофонной мелодией Гленна Миллера «Звездная пыль».
Он нервно поглядывал на часы, поскольку время в монтажной было строго расписано и очередной студент уже несколько раз заглядывал в дверь. Наконец, он вошел в темное помещение и встал за спиной Андрея, глядя на экран.
— Хм… Саксофон и экскаватор… Смело. Но странновато выглядит… — заметил кто-то за спиной.
— Сам знаю! — Андрей выключил кинопроектор.
— Зря торопишься, я не жду очереди. Я только первокурсник, глазею, учусь. Тоже у Ромма. Андрон. Андрон Михалков-Кончаловский.
Андрей слегка обернулся:
— Никак не стыкуется фон. Верчусь, верчусь… и все лажа получается. Но Миллер такой клевый. Ни за что от него не откажусь…
— В гробу бы перевернулся, кабы увидел, ЧТО им озвучивают. Погоди, не кипятись! — Андрон примирительно положил руку на плечо вскочившего брюнета. — Я ж не полный лапоть, все понимаю. Тебе нужен эффект контраста. Может, не так круто брать?
Андрей стряхнул с плеча руку:
— В наставниках не нуждаюсь! — снял свою бобину. — Место свободно.
Вышли из монтажной вместе. В коридоре Андрей успел заметить, что на советчике брюки самого правильного фасона и рубашка из едва входящего в моду нейлона, несомненно, импортного происхождения. А смотрит пижон вполне доброжелательно, видимо, оценив пиджак третьекурсника и его смело отпущенные до плеч волосы (явление, с которым отчаянно боролся деканат).
— Я тоже от Миллера тащусь. А еще вижу, ты под Бунюэля косишь? Э, не задирай хвост. Я тоже. Тоже балдею от Бунюэля. А еще, по-моему, лучшие фильмы «Гражданин Кейн» Орсона Уэллса, «Рыжик» Ренара, «Гроздья гнева», «Долгий путь домой»…
— Точно! — подхватил Андрей. — А еще «Великая иллюзия», «Огни большого города» и «Новые времена» Чаплина…
— Забыл «Ивана Грозного» Эйзенштейна и «Пайзу» Росселини! Все в десятку. «Пароль» принят. Дай пять!
Единомышленники пожали друг другу руки.
— И вообще, мне кажется, что наша задача состоит в том, чтобы синтезировать и развить самое лучшее, что есть в мировом кино, — резюмировал Андрон.
— Я даже знаю, куда надо развивать это лучшее. Прости, я не представился — Андрей. Андрей Тарковский.
С тех пор завязалась дружба, позже перешедшая в творческое сотрудничество, а еще позже — во вражду и взаимонепонимание. Пока же они вместе ездили в архив Госфильмофонда в Белых Столбах и горячо обсуждали просмотренные ленты. Это были фильмы, открывавшие новые возможности киноискусства и ставшие классикой.
Конечно же, фильмы Луиса Бунюэля, близкими друзьями которого были Федерико Гарсиа Лорка, Рафаэль Альберти, Сальвадор Дали, не могли не привлечь внимания начинающих режиссеров. Если студентами ВГИКа поминалось это имя, то непременно разгорались споры и сразу происходило размежевание на ретроградов и новаторов. В 1924–1927 годах Бунюэль в Париже участвовал в движении «Авангард», разделяя эстетическую и общественную программу художников-сюрреалистов, заявивших о разрыве с буржуазными условностями в нравственности и искусстве.
— Мерзость буржуазная! — припечатывал Вася Шукшин после просмотра «Андалузского пса».
— Да он же гений! А ты — примитивный обормот! — чуть не с кулаками лез к однокурснику Тарковский.
Советским людям, имевшим представление о кино лишь по прокатным отечественным и редким «импортным» фильмам, такое обращение с реальностью и не снилось. А если и было явлено студентам Кино института, то в качестве «истории зарубежного киноискусства», которая, как учили наставники, «грешила многими издержками». Для Тарковского и его нового друга, записавших себя в авангардисты, знакомство с лучшими фильмами мировой киноклассики в Госфильмофонде открывало невиданные горизонты.
Открытие японского режиссера Акиро Куросавы потрясало, вдохновляя к поиску новых путей.
— Гениальный мужик! — вздохнул Андрей, — Сделал «Расёмона» по мотивам двух рассказов Акутагавы и в 51-м году отхватил «Золотого льва» на Венецианском фестивале.
— А за «Семь самураев» получил в 1954-м «Серебряного льва», — Андрон почти злился. — Думаешь, нам слабо?
Андрей крепко задумался.
— Мы сделаем лучше… Но… Бергман! «Земляничная поляна» Бергмана — это невероятно! — то ли восхищался, то ли возмущался он. — Границы сна и яви размыты. Нет границ! Ты погружаешься в некую совершенно неведомую атмосферу, в которой все предстает в иных обличиях.
— Задаешь себе иные вопросы о мире… А эти часы без стрелок? Такая емкость образа — вот попробуй, расшифруй!
Поделиться книгой: