Основы лингвокультурологии

Существует, однако, и прямо противоположное мнение. Например, русская писательница Н. Берберова рассуждает так: «Набоков – единственный из русских авторов (как в России, так и в эмиграции), принадлежащий всему западному миру (или – миру вообще), не России только. Принадлежность к одной определенной национальности или к одному определенному языку для таких, как он, в сущности, не играет большой роли: уже 70 лет тому назад началось совершенно новое положение в культурном мире – Стриндберг(в “Исповеди"), Уайльд (в “Саломее”), Конрад и Сантаяна иногда, или всегда, писали не на своём языке. Язык для Кафки, Джойса, Ионеско, Блакета, Хорхе Борхеса и Набокова перестал быть тем, чем был в узконациональном смысле 80 и 100 лет тому назад. И языковые эффекты, и национальная психология в наше время, как для автора, так и для читателя, не поддержанные ничем другим, перестали быть необходимостью. За последние 20–30 лет в западной литературе, вернее – на верхах её, нет больше "французских”, “английских” или "американских" романов. То, что выходит в свет лучшего, становится интернациональным. Оно не только тотчас же переводится на другие языки, оно часто издаётся сразу на двух языках, и – больше того – оно нередко пишется не на том языке, на котором оно как будто должно было писаться. В конце концов становится бесспорным, что в мире существует по меньшей мере пять языков, на которых можно в наше время высказать то, что хочешь, и быть услышанным. И на каком из них это будет сделано – не столь уж существенно» [Берберова 1990:546–547]. Правда, десятью страницами ниже Н. Берберова с горечью пишет о «безвоздушном пространстве» (отсутствии страны, языка, традиций).

Писать на чужом языке можно, но можно ли создать на нём великое произведение – вопрос остаётся открытым. Убедительного примера пока еще нет. Думается, что поистине великое художественное произведение – это энциклопедия духовной жизни этноса, народа, общества, колоссальный массив культурных смыслов, рассредоточенных в каждом отдельном слове и в каждой идиоме. Авторитетные комментаторы «Евгения Онегина» (Набоков, Лотман) убедительно об этом свидетельствуют.

Рекомендуемая литература

1. Алефиренко Н. Ф. Поэтическая энергия слова: синергетика языка, сознания и культуры. М., 2002.

2. Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов / Пер. с англ. М., 2001.

3. Встречи этнических культур в зеркале языка в сопоставительном лингвокультурном аспекте. М., 2002.

4. Гаспаров М.Л. Метр и смысл: Об одном из механизмов культурной памяти. М., 1999.

5. Мечковская Н.Б. Язык и религия: Пособие для студентов гуманитарных вузов. М., 1998.

6. Николаева Т.Н. «Скрытая память» языка: Попытки постановки проблемы // ВЯ. 2002. № 4. С. 25–41.

7. Оболенская Ю.Л. Диалог культур и диалектика перевода: Судьбы произведений русских писателей XIX века в Испании и Латинской Америке. М., 1998.

8. Подюкоа И.А. Народная фразеология в зеркале народной культуры: Учебное пособие. Пермь, 1990.

9. Социокультурные проблемы перевода: Сб. научных трудов / ВГУ. Воронеж, 1999. Вып. 3.

10. Тер-Минасова С.Г. Язык и межкультурная коммуникация. М., 2000.

11. ХотинецВ.Ю. Этническое самосознание. СПб., 2000.

Раздел IV

Экология языка и культуры

К концу XX в. выяснилось, что от человека надо защищать практически всё. Отсюда популярность термина экология, потерявшего свою первоначальную определенность. Экология (от греч. oikos – дом, жилище, местопребывание + логия) – наука об отношениях организмов и образуемых ими сообществ между собой и с окружающей средой. Термин предложен в 1866 г Э. Геккелем (1834–1919). <…> С середины XX в. в связи с усилившимся воздействием человека на природу экология приобрела особое значение как научная основа рационального природопользования и охраны живых организмов, а сам термин – более широкий смысл [БЭС 1997:1393]. Уже говорят об «экологизации» современной науки.

У слова экология актуализировалось значение ‘защита’ и расширился круг объектов, связанных с этим термином: экология культуры (Д.С. Лихачев; Дж. Стюарт), экология языка (Г.В. Степанов), экология духа (о. А. Мень), экология религии (О. Хульткранц). Эти популярные ныне словосочетания статуса научных терминов пока не получили. Основательный «Лингвистический энциклопедический словарь» (1990) тоже пока обходится без слова экология и словосочетания экология языка.

Понятие экологии тесно связано с идеей культурной среды, о которой тоже следует заботиться. Очевидно, что многое в культуре зависит от состояния так называемых трансляторов культуры, под которыми понимают те общественные структуры, в которых культура накапливается, преобразуется и передаётся. Традиционно к числу трансляторов причисляют 1) семью, 2) школу, 3) крестьянство и 4) интеллигенцию.

Укрепление семьи, превращение её в ценность первого порядка, несомненно, приведёт к повышению общего уровня культуры, поскольку именно в семье культурные традиции передаются от поколения к поколению самым органичным способом «впитывания».

Школа, о которой мечтают, школа, которая естественным образом соединит свою здоровую консервативность с творчеством каждого учителя, может стать важнейшей опорой культуры.

Крестьянство, которое получит экономическую свободу, может и должно стать одним из важнейших источников культуры, в явной форме воспроизводя то, что сейчас в силу множества внешних и внутренних причин находится под спудом.

Интеллигенция в России всегда была самым мощным двигателем культуры. Золотой и серебряный века русской культуры обязаны своим явлением и всемирным успехом русской, прежде всего дворянской, интеллигенции. Замена нынешней «образован* тины» (термин А.И. Солженицына) интеллигенцией или интеллектуальной элитой – залог больших культурных преобразований в российском обществе XXI в.

Итак, признание семьи первейшей ценностью, педагогика творчества в школе, экономическая независимость крестьянства и уважение к интеллигенции – важнейшие элементы экологии культуры.

Идеальный вариант экологии – вовлечение всех в культурный и языковой процесс. Академик Д.С. Лихачёв перечислил несколько точек массовой поддержки культуры: 1) гуманитарное образование всем; 2) пение в хоре (замечено, что многочисленные народные хоры способствуют общему повышению культуры); 3) изучение языков; 4) изучение религии как культурного явления; 5) создание очагов культуры или восстановление их. Самый малый успех каждого в творчестве культуры даёт мощный импульс всей культуре. Справедливо говорят, что маленький писатель всегда становится большим читателем.

Вовлечение в созидание и сбережение культуры, как принято говорить, широких масс граждан не умаляет определяющей роли культурной элиты. Замечательный русский философ Г.П. Федотов в 1939 г. опубликовал статью «Создание элиты. Письма о русской культуре», в которой обосновывал тезис: «Враг культуры в России – тьма, мнящая себя просвещением». Важнейшая, по Федотову, задача – создание элиты, или духовной аристократии взамен уничтоженной дворянской интеллигенции. Только в этом случае возможен культурный прогресс, так как всё идёт от высших этажей культуры. Чтобы создать народных учителей, – пишет Федотов, – надо иметь приличную среднюю школу, чтобы создать среднюю школу, надо иметь университет. В отсталой и девственно невежественной стране нужно начинать с Академии наук, а не с народной школы. Западная Европа академию создала ещё при Карле Великом, а народную школу лишь в XIX в. Единственный смысл существования нации – в её творчестве: в открытой ею истине, в созданной красоте, в осуществленной или прозреваем ой ею правде. Реализоваться этот смысл может только в том случае, если на почве экономического почти-равенства мы сумеем создать культурное неравенство, иерархию духовной элиты. Опыт большевиков: всё для народа ценою разрушения высших этажей культуры, – к концу XX в. выявил ложность и бесперспективность тезиса, что культура растёт снизу, а не сверху.

Элита как творец духовных ценностей существует и в рамках традиционной крестьянской культуры. Знаменитый собиратель русского былинного эпоса А.Ф. Гильфердинг во вступительной статье «Олонецкая губерния и её народные рапсоды» к «Онежским былинам, записанным летом 1871 года» отмечал, что знание былин составляет как бы преимущество наиболее исправной части крестьянского населения. Лучшие певцы былин известны в то же время как хорошие и относительно зажиточные домохозяева. По-видимому, – размышляет собиратель, – былины укладываются только в таких головах, которые соединяют природный ум и память с порядочностью, необходимою и для практического успеха в жизни.

Культура не терпит отрицания. «Нужно изгнать все слова отрицания. Отрицающий беден, убеждающий богат. Отрицающий недвижим, утверждающий устремлён. Отрицающий не прав постоянно, утверждающий прав всегда. <…> Невежество – мать отрицания», – это говорил русский художник, писатель, гуманист, истинный поборник культуры Н.К. Рерих [Рерих 1989:3]. В этом отношении поучителен опыт преподобного Сергия Радонежского, который не запрещал, не боролся, а действовал своим личным безупречным примером и стал символом России и вдохновил россиян на победу над Мамаем.

Чтобы быть эффективной, забота о культуре должна распространяться и на область человеческих взаимоотношений. Писатель А. Битов замечает, что возрождение культуры в стране – это прежде всего возрождение культуры отношений человека с человеком [Битов 1989: 2]. Спасти природу, язык и культуру можно, только спасая самого человека, меняя сущность отношения к себе, к окружающим людям, к природе, к земле. Разруха в быту, – говорил профессор Преображенский в «Собачьем сердце» М. Булгакова, – начинается с разрухи в голове.

Нужны условия, чтобы сберегалась культурная среда обитания человека и эффективно функционировали трансляторы культуры. Одним из первых таких условий считается свобода. «Совершенная свобода слова есть единственная реальная борьба с злоупотреблением словами, с вырождением слов <…> Свобода слова ведёт к естественному подбору слов, к выживанию слов жизненных и подлинных» [Бердяев]. «Культура <…> нуждается в открытом пространстве и свободном слове» [Мамардашвили 1990:176]. Впрочем, нуждаясь в свободе, культура сама же её обеспечивает. «За равнодушие к культуре общество прежде всего гражданским свободами расплачивается. Сужение культурного горизонта – мать сужения кругозора политического. Ничто так не мостит дорогу тирании, как культурная само кастрация» [Бродский 1997:41].

Свобода обретается не только и не столько внешней – политической – борьбой, сколько состоянием духа, многогранностью культуры. Внутренняя свобода ведёт к альтернативности, без которой культуры просто не может быть, если это, конечно, не тоталитарная культура, но о ней разговор особый. Любая безальтернативности – уже бескультурье. «Для того чтобы нечто жило, нужен резерв неправильностей, вариантов, повторяемостей, отклонений, тогда включаются такие сложные, мучительные процессы, как, скажем, любовь» [Лотман 1994: 449].

Самым важным условием подъёма культуры, её сохранения и приумножения является создание гражданского общества, в котором обеспечены:

• достаточный уровень материального обеспечения;

• высокий уровень культуры: политической, правовой и т. д.;

• личная свобода и политические права;

• личное достоинство, возможность защищать свои осознанные интересы;

• собственная интеллигенция, которая организует и возглавляет культурную, идеологическую и политическую деятельность;

• собственный этос, т. е. целостная система поведения, в основе которого трудовая этика и культура труда [Стариков 1989:146].

Опыт человечества свидетельствует, что всё, возникающее в культуре, идёт ей на пользу. Отсюда делается логичный вывод: надо не защищать культуру, а не мешать ей жить естественно. Культура сохраняется в той мере, в какой она произрастает. Известный специалист по эпохе Возрождения Л. Баткин замечает: «Старые шедевры лучше всего были бы защищены неслыханно новыми шедеврами – в культурном, бунтующем и странно гармоническом соседстве» [Баткин 1989: 125]. «Ронсар в порыве самотворчества воскрешает Грецию, Расин – Рим, Гюго – Рабле, Коро – Вермеера, и нет ни одного выдающегося индивидуального творения, которое не было бы отягощено веками, не увлекало бы за собою их уснувшее величие. Традиция не наследуется, она завоевывается» [Мальро 1989:80–81]. Не античность вызвала к жизни Возрождение – Возрождение создало античное искусство – в этом видится парадокс сосуществования традиции и творчества. Возрождая традиции античности, Возрождение воздвигло величественное здание своей собственной культуры [Меликов 1999: 98].

Чтобы выжить, культура должна жить. Она не лось и не лес, её не спасти в заповедниках. Наоборот, культура умирает, как жемчуг, без общения с живым телом – так считает поэт А. Вознесенский.

Творить – значит сохранять. Одна из форм заботы о культуре – непрерывная творческая работа, обеспечивающая культуре преемственность, непрерывность внутреннего существования, порождающий потенциал. Творчество, – замечает писательница Л.Я. Гинзбург, – единственное, что никогда не надоедает. «Литература – это бессмертие языка» (Август Шлегель).

Язык является продуктом, составной частью и условием культуры. Язык и культуру объединяет человеческий дух, но дух сам по себе строится культурой и выражается в слове. Проблема экологии языка теснейшим образом связана с проблемой экологии культуры, поскольку важнейшим условием сохранения и развития культуры считается забота о языке. «Проблема восстановления культуры есть прежде всего проблема восстановления языкового пространства и его возможностей» [Мамардашвили 1990: 203–204]. За «обычным» искажением языковых норм, полагает философ, – обрыв вековых нитей национальной культуры. Сложившийся стихийно в полном согласии с природой, среди которой жили его носители, язык унаследовал от неё и стойкость, и ранимость и, как следствие, требует бережного к себе отношения. «И нет у нас иного достоянья! Умейте же беречь хоть в меру сил, в дни злобы и страданья, наш дар бесценный – речь» (И. Бунин).

Глубокая и интересная статья философа М. К. Мамардашвили «Язык и культура» начинается с вопроса: «…Можно ли восстановить наши порванные внутренние связи с традицией мировой культуры?», на который дается краткий и определенный ответ: «Этот вопрос – проблема во многом языковая». Язык – это сама возможность существования культуры. Возвращение от «советского» языка, который целиком состоит из каких-то неподвижных, потусторонних блоков, не поддающихся развитию, из языковых опухолей, которыми нельзя оперировать, мыслить, – к тому самому великому и могучему русскому языку «золотого века» – первейшее условие экологии современной культуры (Мамардашвили 1991].

Справедливость этой мысли философа подтверждается опытом сохранения русского языка и русской культуры в изгнании. Эмигранты первой волны, несмотря на бедствия, принесенные войной, революцией, расколом общества, преследованиями и изгнанием, создали за пределами России русскую культуру которая явилась важным компонентом всей мировой культуры в ее материальном, интеллектуальном и духовном измерении. Это стало возможным прежде всего благодаря неустанной заботе о родном языке. Язык явился тем базовым элементом, который не просто воплощал в себе традицию русской культуры, отражая ее в литературе, но и представлял собой самосознание граждан Зарубежной России. Они отказались от реформы письма 1918 г., боролись с советскими и западными неологизмами, не приняли моды на аббревиацию и создали настоящий культ Пушкина [Раев 1994]. Забота о языке принесла впечатляющие результаты. «Главное наслаждение от произведений Набокова – осязать заповедный русский язык, незагазованный, не разоренный вульгаризмами, отгороженный от стихии улицы, кристальный, усадебный, о коем мы позабыли, от коего, как от вершинного воздуха, кружится голова, хочется сбросить обувь и надеть мягкие тапочки, чтобы не смять, не смутить его эпитеты и глаголы. Фраза его прозы – застекленная, как драгоценная пастель, чтобы с неё не осыпалась пыльца» [Вознесенский 1989: 96].

Задолго до споров об экологии великий немецкий поэт, мыслитель и государственный деятель И.В. Гёте писал: «Очищать и вместе обогащать родной язык – дело выдающихся умов. Очищение без обогащения – занятие для бездарных» [Гёте 1980:325]. По мнению Гёте, существует много способов очищения и обогащения языка, чтобы тот развивался, как живой организм. Поэзия и страстная речь – единственные источники живой жизни языка, и если силой своего стремления они и увлекают за собой мусор, то в конце концов он осядет и поверх него потечёт чистая волна [Гёте 1980: 325].

Перед нами фактически экологическая программа будущего, которую можно представить в формулировке самого Гете.

• Защита языка – «очищение» и «обогащение» его;

• «Очищать и вместе обогащать родной язык – дело выдающихся умов»;

• «Очищение без обогащения – занятие для бездарных»;

• «Существует много способов очищения и обогащения»;

• Создавать условия, «… чтобы язык развивался, как живой организм»;

• «Поэзия и страстная речь – единственный источник живой жизни языка…»; другими словами, источник жизни языка – художественная литература и публичная речь;

• «…Если силой своего стремления они и увлекают за собой мусор», бояться этого не следует, поскольку «мусор» в языке – явление неизбежное, ибо он живой организм и постоянно строится: «строительный мусор» – неудачная попытка обогатить язык или свидетельство недостаточного его знания. В любом случае «мусор» объективно важен;

• «…В конце концов он (мусор. – A.Х.) осядет и поверх него потечет чистая волна» – оптимистическая нота, которой так не хватает в современных экологических размышлениях.

Итак, что такое экология языка? Современные специалисты под экологией языка понимают культуру мышления и речевого поведения, воспитание лингвистического вкуса, защиту и «оздоровление» литературного языка, определение путей и способов его обогащения и совершенствования, эстетику речи. «…Всякое потерянное, искаженное или непонятое нами слово – это потерянный для нас мир, звено нашей культуры». Автор этих слов уверен, что если есть предельные уровни загазованности и радиации, то есть и предельные уровни загрязнения, языка, выше которого – необратимый процесс разрушения [Скворцов 1994:82]. Экология речи начинается с выполнения завета Н.В. Гоголя: «Обращаться со словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку» [Гоголь 1984].

В наши дни складывается специальная дисциплина, получившая название эколингвистики. На Всероссийской научно-методической конференции «Эколингвистика: теория, проблемы, методы» (Саратов, апрель 2003 г) обсуждались следующие вопросы: эколингв истина как наука о взаимодействии языка и окружающей среды; роль эколингвистики при изучении вопроса взаимодействия языков в период глобального распространения двуязычия и усиления контактов между различными народами и культурами; языковая эволюция, языковое развитие и языковые изменения; язык – среда и пространство человеческого бытия; внешняя и внутренняя экология языка; роль биологических, географических социально-этнических, национально-политических, экономических и других факторов в изменении и развитии языка; роль эколингвистических факторов в преподавании языка; эколингвистические проблемы речевой культуры.

Сейчас много размышляют о причинах деградации русской речи. «…Мы теряем его (русский язык. – АХ.) в России, а не в Молдавии, не в Эстонии. Его так цинично использовали для общегосударственных нужд – а эта сфера у нас бесконечно широкая, – что как бы лишили его жизни, как ни чудовищно звучат эти слова, в официальных письменных текстах происходит деградация русского языка» [Чудакова 1989]. Действительно, циничное использование языка для пропагандистских целей лишило язык жизни, и именно в официальных письменных текстах наиболее очевидна его деградация. Широкое распространение русского языка в СССР привело к «истончению» культурной наполненности. Судьба языка, теряющего закрепленные за словами культурные смыслы, напоминает несостоявшуюся судьбу эсперанто, у которого за словами не стоит культура. Причиной того, что этот многообещающий язык международного общения так и не распространился, считают отсутствие у него культуры и носителя [Воронцова 1998: 68].

Обеднило русский язык и негативное отношение к диалектам. Поскольку наличие диалектов в СССР считалось проявлением отсталости, полагали, что территориальная дифференциация языков будет преодолена. С развитием экономических связей районов страны, с повышением общей культуры населения и овладением им нормами литературного языка, с ростом мобильности масс происходит «усреднение», нивелировка диалектов и новая дифференциация. В диалекте отмечают три формы речи: а) чисто диалектную, которой пользуется старшее поколение, главным образом женщины, ограниченно грамотные и не принимающие участия в общественной жизни. Она обслуживает семейные и обиходно-бытовые отношения; б) литературную речь – речь местной интеллигенции – в сфере официально-деловой, культурно-производственной и для публичных выступлений; в) смешанную речь – соединение элементов диалекта и литературного языка, – которой пользуется основная масса производственников, активных в селе [Орлова 1960].

Вытеснение диалекта литературным языком – процесс чрезвычайно длительный и неоднозначный. Удивительно, что диалектные различия сохраняются у высоко-консолидированных народов – японцев, англичан, немцев. В Италии, где до сих пор сохраняются резкие диалектные различия между двенадцатью наиболее распространенными говорами, 65,6 % жителей в семейном общении используют диалект. Более 23 % опрошенных итальянцев на улице, на работе, в общественных местах употребляют только местный говор. Более ста лет прошло после объединения Италии в одно самостоятельное государство, а диалекты продолжают жить.

В постсоветское время отношение к территориальным диалектам стало меняться от социально-политической компрометации русских диалектов и замены их литературным языком до признания высокой культурно-этнической ценности этой формы речи. Вспомнили слова немецкого языковеда Л. Вайсгербера: «…Диалект – это языковое открытие родины <…> независимая ценность диалектов состоит в том, что они дают гармонию внешнего и внутреннего мира, что они действительны и в сравнении с литературным языком. Диалекты уходят, но пустоты заполняются но литературным языком, а жаргоном» (Цит. по: (Калнынь 1997: 120]). Множество диалектов – такое же благо для общенационально го языка, как и множество языков для человечества.

В перечне того, что угрожает литературному языку, Л. И. Скворцов в полемике с книгой К.И. Чуковского «Живой как жизнь» на первое место ставит заимствования: «иноземное засилье нам грозит» [Скворцов 1994]. На этом настаивают и авторы газетных заметок об иностранных словах в современной русской речи в быту и в средствах массовой информации. Только затем говорится о процессах стилистического снижения и вульгаризации речи, о вторжении инвектив (мата) в литературную речь и даже в словари литературного языка (третье, «бодуэновское», издание Даля, словарь Ожегова-Шведовой), об утрате художественно-эстетического речевого идеала.

Однако в рассуждениях о роли заимствований современной русской речью есть и противоположные суждения: серьезной опасности нет. Вслед за В. Г. Белинским, считавшим, что «гений языка умнее писателей и знает, что принять и что исключить», и Л.В. Щербой, который отмечал свойство русского языка «не чуждаться никаких иностранных заимствований, если только они идут на пользу дела», многие специалисты говорят о том, что паника по поводу заимствований неуместна, и пытаются анализировать ситуацию. Выясняется, что заимствуется, во-первых, терминология из областей науки и техники, в которых заметно наше отставание, и, во-вторых, отдается дань моде (отсюда многочисленные презентация, рейтинг, консенсус, брифинг, шоп-тур и т. п.). Обе группы заимствованной лексики угрозы языку не представляют. Профессор Орловского университета Ф.А. Литвин проанализировал две статьи из «Российской газеты»: одну – о сотовом телевидении, другую – о финансовом рынке в России, и сделал вывод, что заимствованные слова в статьях неназойливы и давно уже «приручены» русским языком. По мнению лингвиста, «призы вы к спасению русского языка исходят из неверия в его жизнеспособность, а это ни в коей мере не следует из истории языка и оценки его потенциала. Напротив, из предыдущего опыта следует, что русский язык «вынесет все, что Господь ни пошлет»…» [Литвин 1998: 120].

Мировой опыт развития языков свидетельствует, что великий французский язык «сработан» из трех пластов: кельтского, романского и германского; что в английском отразилась культура норманнов и англосаксов плюс заимствования из многих языков и особенно из французского; что язык племен, живших в культурной изоляции, беден и постепенно деградирует; что чистота – не естественное, а искусственное состояние языка; что организм русского языка живет приступообразными периодами заимствований-отторжений; что язык сопротивляется нигилизму истории: иноязычное приручается, старое остается; что язык – такая стихия, которая насилия над собой не терпит; и т. д. и т. п.

Охранители боятся не столько заимствований, сколько исчезновения отечественного. Однако очевидно, что формы «чужое/ свое» сосуществуют параллельно: сакральный/святой, сандалии/ босоножки, имидж/образ. Такие же пары образуют заимствованные слова: помидоры/томаты, шоп/магазин, лизинг/аренда. Отчизна (из польского) не вытеснила родину, штакетник – забор, брюки – штаны, магазин – лавку. История русской лексики показывает, что поражение потерпели многие заимствования: переводчик вытеснил толмача, подписчик – субскрибента. Ушли из активной речи манифест и рескрипт, циркуляр заменился указом, приказом, постановлением. Свое очень устойчиво. Заимствование может потеснить только заимствованное слово: имбирь вытеснил зензевель, шарф – кашне, студентка – институтку, семинарист – бурсака. По мнению автора, заметки которого мы только что излагали, «даже это запрещено духом языка, защищающим привычное, обрусевшее слово: чаще всего они продолжают сосуществовать. Клоун не вытеснил паяца. Шут и скоморох тоже не пострадали. Кретин не отменяет идиота, а оба они – дурака» [Иваницкий 1998].

Русский язык по-прежнему «велик и могуч». Его лексический инвентарь и запас выразительных средств колоссальны и продолжают расти. Русский язык как коммуникативный феномен не требует никакой защиты – ни юридической, ни моральной. «Язык – зеркало того общества, в котором он функционирует. Если больной или переживающий душевный кризис человек смотрится в зеркало» то в зеркале, естественно, отражаются наблюдающиеся у него внешние признаки болезни или душевного кризиса. Но при этом само зеркало никакого кризиса не переживает. Язык как система не переживает кризиса, но можно говорить о наличии критических явлений в отношении общества к освоению и употреблению языка» к соблюдению языковых норм» [Стернин 1998:4].

Однако моральной, филологической» а иногда и юридической защиты требует наша речь. Индивид получает язык как нечто данное» уже до него существующее, а речь во всех случаях каждому человеку приходится формировать самостоятельно. «И тут открывается печальная картина. Культура речевого взаимодействия упала до самой низкой черты. Русская речь катастрофически отстаёт от высоких эталонов российской словесности» [Комлев 1998:5]. Так что защищать надо не язык, а речь и бороться надо не с заимствованиями, а с проводниками этих заимствований, всячески повышая их образовательный и культурный уровень. Бояться надо не заимствований, бояться надо культурного выхолащивания слов. Невысокая речевая культура – зеркало низкой общей культуры. «…Орфографию невозможно улучшить в отрыве от общей культуры. Орфография обычно хромает у тех, кто духовно безграмотен, у кого недоразвитая и скудная психика. Ликвидируйте эту безграмотность, и все остальное приложится», – считал замечательный знаток и ревнитель родного языка К.И. Чуковский.

Специалисты по языкознанию и культурологии говорят о трех главных источниках и регуляторах творческой деятельности и жизни языка. Это 1) школа, 2) лингвистическая наука и 3) художественная литература в ее лучших образцах. Чтобы эти источники не засорились, не обмелели, необходимо повышенное внимание к ним со стороны общества и государства. Постоянно возникает вопрос о создании закона о русском языке. Опыт стран, принявших аналогичные законы (Франция, Исландия), убедительно свидетельствует в пользу подобных законодательных акций. Утверждена федеральная программа «Русский язык», которая, как кажется, начинает реализовываться.

Зашита языка – дело коллективное, национальное, но эффективной она может быть только при условии личной активности каждого носителя языка. Примером может служить русский эмигрант В. Набоков. «Однажды, на рыночной площади посреди Кембриджа, я нашёл ка книжном лотке <..> Толковый Словарь Даля в четырёх томах. Я приобрёл его за полкроны и читал его, по нескольку страниц ежевечерне, отмечая прелестные слова и выражения… Страх забыть или засорить единственное, что успел я выцарапать, довольно впрочем сильными когтями из России, стал прямо болезнью». Это слова из автобиографической книги В. Набокова «Другие берега». Сама книга, равно как и другие произведения этого автора, свидетельствуют, что усилия молодого эмигранта из России не оказались напрасными: русский язык был им для себя сохранён, творчески обогащён и возвращён в Россию. Узнику ГУЛАГа А.И. Солженицыну в лагере попался один том Даля, и эта книга для будущего писателя оказалась и средством спасения духа, и базой «языкового расширения» – сохранения и приумножения родного слова.

Синергетика – современная наука о сложных, самоорганизующихся системах, у которых существует несколько альтернативных путей развития, – не считает преувеличенной роль личности в сохранении и преумножении языка. Специалисты полагают, что усилия отдельного человека не бесплодны: «В особых состояниях неустойчивости социальной среды действия каждого отдельного человека могут влиять на макросоциальные процессы. Отсюда вытекает необходимость осознания каждым человеком огромного груза ответственности за судьбу всей социальной системы, всего общества» [Князева, Курдюмов 1992: 5]. Автор идеи синергетики И. Пригожин говорит о наличии в сложных, саморегулирующихся системах так называемых точек бифуркации, под которыми понимается слабое воздействие, радикально изменяющее ход процесса.

Внимание к проблемам культуры и внедрение в систему образования особой научной дисциплины – культурологии – имеют весьма важное значение. Логичнее и легче защитить и сохранить то, что знаешь. Изменить отношение к культуре можно только в том случае, если знаешь, что это такое. Как говорил мыслитель, культура есть нечто, что не существует до тех пор, пока она не оказывается понятой. Изучение культурологии, таким образом, преследует цель не только просветительско-образовательную, но и эколого-воспитательную. Столь же необходима и такая учебная дисциплина, как лингвокультурология.

Рекомендуемая литература

1. Савельева Л.В. Языковая экология: Русское слово в культурно

историческом освещении. Петрозаводск, 1997.

2. Чуковский К.И. Живой как жизнь. М., 1982.

Раздел V

Исследовательский инструментарий лингвокультурологии

Наука и метод

Любая область человеческого познания, претендующая на звание науки, должна обладать, наряду с 1) объектом, 2) предметом изучения и 3) метаязыком (посредством которого описываются и исследуются свойства некоторого другого языка, в частном случае это набор специальных лингвистических терминов), ещё и 4) определенными исследовательскими методами. Подлинная наука возникает только тогда, когда формируются и систематически используются особые научные методы эмпирического и теоретического исследования явлений природы.

В узком смысле метод представляет собой определенный подход к изучаемому явлению, систему положений, научных и чисто технических приемов и процедур, способствующих целенаправленному изучению объекта с определенной точки зрения. «Под методом я разумею точные и простые правила, соблюдение которых способствует увеличению знания» [Декарт 1950:89]. Известный врач и учёный Г. Селье развивает это понимание метода: «Под научным методом мы понимаем ряд таких процедур, которые используются в процессе приобретения знаний и которые основываются на следующем: 1) распознавании и чётком формулировании проблемы; 2) сборе данных посредством наблюдения

и, насколько это возможно, эксперимента; 3) формулировании понятия посредством логических рассуждений; 4) проверке этих гипотез» [Селье 1987: 47—2481. Говорят, что теория есть специфическая практика, которая воздействует на собственный объект и создает собственный продукт – знание. Одним из основных требований к научному методу является предсказуемость результатов эксперимента, в то же время сам итог научного исследования непредсказуем. Известный учёный К. Поппер предложил следующий критерий научной теории: «Теория только тогда является научной, когда можно указать принципиально осуществимый эксперимент, её опровергающий («принцип фальсифицируемости»)».

Лингвокулътурология в поисках собственных методов

Эффективность лингвокультурологического анализа зависит от уровня разработки и внедрения новых методов, методик и приёмов. Известно, что наличие и качество методологии – показатель степени самостоятельности науки, её эвристического потенциала, глубины постановки и решения вопросов, доказательности выводов и уровня профессионализма исследователя. Пока что самым уязвимым местом столь уверенно вступающей в жизнь научной дисциплины является неразработанность её методологии. Лингвистика, этнография, литературоведение, культурология, философия, соединяясь в рамках одной учебной и научно-исследовательской дисциплины, предлагают и свои методы. Однако достаточно продуктивно работающий в своих «исконных» науках, этот методологический инструментарий в новых условиях теряет эффективность. Как лингвокультурология не есть механическая совокупность сотрудничающих наук, так и её методология не может быть микстурой из их методологий.

Перед ликгвокультуроведением и всеми его конкретными дисциплинами, устанавливающими и описывающими связи между языком и культурой, остро стоит вопрос о методологии научного поиска, разработки системы методов, методик и приемов, адекватных глубине и деликатности связей между словом и культурным смыслом. Речь идет если не о смене парадигмы, то о решительной смене подхода к проблема. Лиигвокультурология нуждается в методиках системных, универсальных, не зависимых от эмпирики, оперирующих большим массивом фактов, способных обобщить фактуру и органически совмещать содержательный анализ с квантитативным. Одним словом, требуется система методик взаимозависимых и взаимодополняющих. Сами методы нуждаются в детальной эксплицитной оценке и переоценке.

Поскольку лингвокультуроведение на современном этапе строится усилиями прежде всего лингвистов, наиболее востребованными оказались методы языкознания. К тому же языкознание, по существу, занимает особое место среди гуманитарных наук, дав классические образцы научной точности. Так, по мнению учёных, сравнительно-историческое языкознание до сих пор остаётся примером точного лингвистического исследования. Не случайно установленные лингвистикой факты широко используются историками, литературоведами и представителями других смежных общественных наук. «Нет анализа более точного, чем языковой. В самые смутные вопросы лингвистика нередко вносит математическую прозрачность» [Осетров 1970: 23].

Знаменательно проведение в Институте языкознания РАН совещания «Фразеология в контексте культуры. Методологические проблемы лингвокультурологического анализа фразеологизмов* (Москва, июнь 1999). С методологической точки зрения, лингвокультурология понимается как искусство и теория истолкования языковых текстов, как связь лингвистики с герменевтикой. Участники выступили против атомарности в разведении языка и культуры, поскольку дробление разрушает объект исследования [Вопросы филологии. 1999. № 2. С. 114–116]. Особой методики требует исследование проблем культурного бессознательного.

Концептуальный анализ

В этнолингвистических и лингвокультурологических исследованиях наиболее популярной стала методика концептуального анализа, которая была разработана и убедительно представлена французским лингвистом Э. Бенвенистом в книге «Общая лингвистика». Ядро методики – семантическая реконструкция, суть её в том, что «значение» лингвистической формы определяется всей совокупностью её употреблений, её дистрибуцией и вытекающими из них типами связей. Реконструкция базируется на внимательном изучении совокупности контекстов, где может быть употреблена исследуемая форма [Бенвенист 1974: 332]. С помощью предложенной методики очевидной становится связь семантики и культуры, а сама методика оказывается надежным инструментом выявления происхождения «некоторых важных терминов современной культуры» [Бенвенист 1974: 18].

Итак, концептуальный анализ основывается на сопоставлении совокупности словоупотреблений лексем, реализующих тот или иной концепт, с последующей интерпретацией смысловых различий в словоупотреблении– Исследуется, скажем, концепт «свеча» в русской фольклорной и авторской поэзии [Климас, Шабанова 2002]. С этой целью привлекается репрезентативный корпус текстов. В нашем случае это авторитетные собрания народных лирических песен и былин, а также стихотворные произведения более сорока русских поэтов. Методом тотальной выборки извлекаются все контексты со словоупотреблениями лексемы свеча. Анализ контекстов позволяет увидеть, что в фольклорных песнях свеча ассоциируется с девическим ожиданием возлюбленного, а свеча вкупе с винцом олицетворяют разделённую, взаимную любовь и веселье. Получает развитие смысловая связь «свеча – расставанье, милый ушёл – свеча погасла. В народной лирике свеча фигурирует и как предмет религиозной обрядности, причём (это заметил В. И. Даль) домашнюю свечу можно зажечь, засветить, погасить и потушить, а церковную – затеплить и сокротить. В былинных текстах семантика свечи обогащается новыми обертонами. Она выступает в качестве сравнения при создании идеального портрета или идеального оружия, где актуализируется не ценностное, а эстетическое значение. Реализуется традиционная поэтическая параллель: свеча ~ человеческая жизнь, угасание свечи – смерть героя.

В авторской поэзии XVIII в. просматривается тенденция продолжения фольклорной традиции– У Жуковского (уже XIX в.) свеча – элемент магического действа гадания. В описании обряда венчания свеча передаёт настроение ослепляющего счастья и радости. «Бытовая» свеча у Жуковского связана с покоем, уютом, тишиной. У Пушкина, Лермонтова, Огарева свеча одинокая и печальная – в центре ситуации одинокого ночного бдения лирического героя. Язык лирики XX в. обнаруживает тенденцию к расширению круга синтагматических связей лексемы свеча, к поискам новых, нестандартных связей и характеристик (зеленые свечи у Анненского, зеленоватая страшная свеча у Ахматовой, синие к роговые свечи пейзажной лирики Есенина и Шубина, черные и вечнозолотые свечи философской поэзии Мандельштама и Ахмадулиной).

Примерно такова логика концептуального анализа в диссертационных исследованиях последних лет типа: Печенкина О.Ю. Содержание концептов «Бог» и «судьба» в текстах пословиц и поговорок, собранных В.И. Далем. Орёл, 2001; Костин А.В. Способы концептуализации обиходно-бытовых понятий в разножанровых произведениях В.И. Даля (на материале концепта «вода»). Иваново, 2002; Гергианова А.Ф. Концепты «рай» и «ад» в языковой картине мира В.В. Набокова (по роману «Дар»). Уфа, 2003; др. (см. также: [Тильман 1999]).

Многочисленные публикации о так называемых «ключевых словах культуры» в большинстве своём – упрощенные образцы концептуального анализа.

К сожалению, эффективность методики снижается из-за определенной атомарности в подходе к слову как автономной сущности. Желателен учёт совокупности концептов с повышенным вниманием к отношениям и связям между ними, на чем основывается методика кластерного анализа, речь о которой пойдёт ниже.

Дискурсный анализ

Проблема «Язык и речь» тесно связана с понятием дискурса и дискурсного анализа. Дискурс (фр. discours – речь) – в широком смысле представляет собой единство языковой практики и экстралингвистических факторов… необходимых для понимания текста, т. е. дающих представление об участниках коммуникации, их установках и целях, условиях производства и восприятия сообщения [Новейший ФС 1998: 222]. Это связный текст в совокупности с экстралингвистически ми факторами, взятый в событийном аспекте. Это речь, рассматриваемая как целенаправленное социальное действие, речь, «погруженная в жизнь» [ЛЭС 1990:136].

Дискурсный анализ – это междисциплинарная область знания, связанная с лингвистикой текста, стилистикой, психолингвистикой» семиотикой, риторикой и философией. Известна французская школа дискурсного анализа, обращающая особое внимание на идеологический, исторический и психоаналитический аспекты дискурса. В работах виднейшего представителя этой школы М. Фуко «дискурсия» понимается как сложная совокупность языковых практик, участвующих в формировании представлений о том объекте, который они подразумевают. М. Фуко стремится извлечь из дискурса те значения, которые подразумеваются, но остаются невысказанными, невыраженными, притаившимися за уже сказанным. Суть дискурсного анализа – «отыскать безгласные, шепчущие, неиссякаемые слова, которые оживляются доносящимся до наших ушей внутренним голосом. Необходимо восстановить текст, тонкий и невидимый, который проскальзывает в зазоры между строчками и порой раздвигает их. <…> Его главный вопрос неминуемо сводится к одному: что говорится в том, что сказано?» [Фуко 1996: 29]. В ходе дискурсного анализа учитывают не только лексико-синтаксическую структуру текста, но и то, когда, где, кем текст был написан, к кому обращен, по какому поводу, с какой целью, в чьих интересах, каковы оценочные, идеологические установки автора [Алисова 1996: 7]. Особый интерес для этого анализа представляет паралингвистическое сопровождение речи, внеязыковые семиотические процессы.

Можно утверждать, что дискурсный анализ – это стратегия исследования текста, предполагающая комплекс методик, которые практически не эксплицированы и фрагментарно используются исследователями на интуитивном уровне.

Рекомендуемая литература

Квадратура смысла. Французская школа анализа дискурса / Пер. с фр. и порт. М., 1999.

Квантитативная лингвистика

Усвоение науками отвлеченных понятий и методов математики расширяет их возможности, способствует открытию новых, более глубоких закономерностей. Не случайно еще в X в. ученый и философ эпохи Возрождения Николай Кузанский в трактате «Об ученом познании» утверждал, что все познания о природе необходимо записывать в цифрах, а все опыты над нею производить с весами в руках. Философ И. Кант был убеждён, что точное естествознание простирается до тех границ, в пределах которых возможно применение математического метода.

Если науки естественного цикла сравнительно давно заговорили на языке математики, то гуманитарные науки обратились к нему только в XX в. Первой среди них была лингвистика, занимающая особое, срединное положение среди всех областей человеческого познания. Системность языка, обобщенный характер его единиц – вот та благодатная почва, на которой стали плодотворно укореняться идеи и методы современной математики. В лингвистике есть все условия, необходимые, с точки зрения известное кибернетика Н, Винера, для математического исследования. Во-первых, в лингвистике влияние наблюдателя на объект наблюдения ничтожно мало, осознания явления наблюдателем недостаточно для того чтобы его изменить. Во-вторых, язык обладает длинными статистическими рядами [Леви-Строс 1985: 54–55].

Языкознание первым из гуманитарных наук от установки на полное и исчерпывающее описание отдельных фактов перешло к установке на обобщение, на поиски единого закона, объясняющего необозримое множество отдельных фактов. Эта познавательная установка и определила интерес к математическим методам.