Основы лингвокультурологии

Система лингвокультуроведческих дисциплин с лингвокультурологией в центре складывается благодаря усилиям лингвистов, а потому налицо некоторый исследовательский перекос. Говоря о связи языка и культуры, лингвокультурологи имеют в виду прежде всего влияние культуры на язык* и всё внимание уделяется языку как аккумулятору культурных смыслов, хотя союз и в формулировке проблемы «Язык И культура» предполагает взаимовлияние – «участие языка в созидании духовной культуры и участие духовной культуры в формировании языка» [Постовалова 1999]. Возникает законный вопрос: кто должен и может исследовать «участие языка в созидании духовной культуры». Работы такого плана нам пока не известны. Видимо, это предмет некой новой дисциплины или системы дисциплин с приоритетом культурологов. Разумеется, при активном участии лингвистов.

Специалист по Японии В. М. Алпатов замечает, что европейские профессиональные культурологи обычно мало обращают внимания на языковые аспекты культуры, хотя японские учёные, полагая, что строй и происхождение языка определяют многое, давно уже в особенностях языка видят корни специфики своей культуры [Алпатов 1995₂: 98],

Образцом лингвокультуроведения может служить фундаментальное исследование ТВ. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова «Индоевропейский язык и европейцы» с выразительным подзаголовком «Реконструкция и исторический анализ протоязыка и протокультуры». Перед нами лингвистическое исследование, ориентированное на реконструкцию протокультуры, семантический словарь индоевропейских древностей, своеобразная лингвистическая палеонтология. Когда-то Якоб Гримм заметил: «Существует более живое свидетельство о народах, чем кости, оружие и могилы: это язык». Речь идёт об историко-культурной эвристике, основанной на аккумулирующем свойстве слова. Логика такова: есть слова, в них закрепился фрагмент культуры, культура определена духом в формах национальной психологии, а дух и психология всегда несут на себе следы пространства, в котором они формировались. Примерно так и рассуждали Т.В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов, предложившие оригинальную гипотезу прародины индоевропейцев. Главный резерв аргументации этих учёных – лексика индоевропейских языков. Предложена не только содержательная концепция, но и в который раз подтверждён тезис, сформулированный Альфредо Тромбетти: «Язык есть наиболее богатый и надёжный архив человечества».

Исследовательской базой лингвокультурологии традиционно являлись и словари, особенно диалектные и исторические. Вполне естественно, что параллельно со становлением лингвокультурологии как научной и учебной дисциплины складывается и лингвокультуроведческая лексикография, началом которой справедливо считают «Толковый словарь живого великорусского языка» В.И. Даля (1863–1866).

Культуроведческие словари призваны систематизировать ценности культуры, выраженные в понятиях, называемых культурными концептами. Примером такого лексикографического труда может служить словарь, единицами описания которого стали концепты типа «любовь», «вера», «правда», «слово», «душа», «интеллигенция» и т. п. [Степанов 1997].

«Сравнительный словарь мифологической смимволики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов» М. М. Маковского – это система лингвокультурных, семасиологических и аксиологических констант, составляющих индоевропейскую картину мира. Видно, что в переходах значения слов отражены обычаи, верования и способы мышления древнего человека. Даже форма слова тесно связана с основными установками языческого общества. Автор относит свой словарь к разряду «исследований в области лингвистической культурологии» [Маковский 1996: 5].

Необходимость полноценного изучения русской литературной классики предопределило появление словаря культуроведческой лексики русской классики по литературным произведения школьной программы [Бирюкова 1999]. В нем представлены «национально-характерные» слова художествен нот про из ведения – русские и иноязычные этнографизмы (бадья, сакля, боливар), историзмы (аршин, стряпчий, мюрид), религиозная лексика (алтарь, кутья, хоругвь), мифологическая и античная лексика (леший, домовой; грация, марс, фемида). Накопленный опыт лингвокультуроведческой лексикографии ставит перед филологами задачу теоретического осмысления этого опыта, выявления особенностей жанра лингвокультуроведческого словаря, определения объема и содержания основных понятий лингвокультуроведения, количественных и качественных характеристик массива культурологической лексики русского языка.

В поисках нового типа лингвокультуроведческих словарей 35 авторов из разных стран Европы предложили «Italien Lexicon» (Берлин, 1997), адресованный итальянским читателям, владеющим немецким языком. В словаре 900 вокабул (существительные или сокращения, имена собственные), много устойчивых словосочетаний. Лексика демонстрирует особенности итальянского мировидения (см.: [ВЯ. 2000. № 6. С. 130–132]).

Рекомендуемая литература

1. Воркачев С.Г. Лингвокультурология, языковая личность, концепт: Становление антропологической парадигмы в языкознании // Филологические науки. 2001. № 1. С. 64–72.

2. Воробьёв В.В. Лингвокультурология (теория и методы). М., 1997.

3. Кошарная С. А. В зеркале лексикона: Введение в лингвокультурологию. Белгород, 1999.

4. Красных В. В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология: Лекционный курс. М., 2002.

5. Маслова В. А. Лингвокультурология. М., 2001.

6. Толстой Н.И. Этнолингвистика в кругу гуманитарных дисциплин // Толстой Н.И. Язык и народная культура: Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М., 1995. С. 27–40.

Раздел II

Базовые понятия лингвокультурологии

1. Культура как мир смыслов

«Я знаю, что это такое, до тех пор, пока меня не спросят, что это такое». Эти слова принадлежат христианскому мыслителю средневековья Августину Блаженному. Они вполне применимы к известному всем понятию «культура».

Откроем последнюю по времени создания энциклопедию и прочтём: «Культура (от лат. cultura – возделывание, воспитание, образование, развитие, почитание), совокупность созданных человеком в ходе его деятельности и специфических для него жизненных форм, а также самый процесс их созидания и воспроизводства. В этом смысле понятие культуры – в отличие от понятия природы – характеризует мир человека и включает в себя ценности и нормы, верования и обряды, знания и умения, обычаи и установления (включая такие социальные институты, как право и государство), язык и искусство, технику и технологию и т. д. Различные типы культуры характеризуют определенные исторические эпохи (античная культура), конкретные общества, народности и нации (культура майя), а также специфические сферы деятельности (культура труда, политическая культура, художественная культура)» [НИЭ 2000:10].

Владимир Даль в своём знаменитом «Толковом словаре живого великорусского языка» культуру определил так: «Обработка и уход, возделывание || Образование, умственное и нравственное».

Слово культура впервые появилось двести с лишним лет тому назад в одном из немецких словарей (1793), а первое научное определение дал знаменитый этнограф Э. Тейлор в 1871 г.: культура – совокупность знаний, искусства, морали, права, обычаев и других особенностей, присущих человеку как члену общества. Но научное сообщество одним этим определением не удовольствовалось. С 1871 по 1919 г. их стало уже семь, за период 1920–1950 гг. их число достигло 157; в 1970-х гг. – 250, а в конце 80-х – свыше 500.

Авторам определений культура представляется как:

• общий и принятый способ мышления;

• ненаследственная память коллектива;

• социально унаследованная совокупность практических навыков и идей, характеризующих наш образ жизни;

• ценностный отбор, осуществляемый обществом;

• идеальное представление;

• след, оставляемый искусственным окружением в сознании личности;

• система прецедентов и правил;

• система, стоящая между человеком и миром;

• закреплённая методика организации окружающего человека пространства в разумно-духовное пространство и т. д.

«В широком смысле культура есть совокупность проявлений жизни, достижений и творчества народа или группы народов» [ФЭС 1998: 229].

Возникает естественный вопрос, почему так много определений у одного понятия, в общем-то известного каждому. Большой знаток культуры Ю.М. Лотман объяснил это тем, что значение термина зависит от типа культуры, а типов много, и каждый из типов на том или ином этапе существенно меняется. Известный американский лингвист и культуролог Э. Сепир отсутствие общепринятого толкования термина объяснял тем, что это «смутная мыслительная область».

Современные специалисты по наукологии (наука о науке) заметили, что «культура» в гуманитарных науках – такое же фундаментальное понятие, как «гравитация» в физике и «эволюция» и биологии. В сущности, культура включает в себя все, поэтому содержание понятия «культура» оказывается всеохватывающим и одновременно как бы пустым.

Предельно обобщённые понятия определений не имеют, потому что дать определение значит подвести определяемое под более общее понятие, а такового для «культуры* уже нет. Примером может служить одна из последних дефиниций: «Культура – это специфическая форма существования родового человека в пространстве и во времени. Навыки и умения человека, т. е. его родовые свойства, проявляющиеся в нем самом в процессе его деятельности, трансформируются в мир с помощью культуры. Тем самым культурная деятельность человечества и есть способ его самопостроения и самоосуществления. Культура в некотором смысле эквивалентна обществу, и потому ее изучение – это и изучение общества» [Сенкевич 1989: 229].

В подобных случаях определение заменяется интерпретацией, т. е. указанием на ту или иную сторону понятия, на то или иное свойство явления. Поскольку сторон и свойств может быть много, то и интерпретаций соответственно тоже. Когда мы пытаемся дать определение культуры, мы, строго говоря, формулируем своё понимаиие, как это сделала героиня рассказа Б. Зайцева, писателя русского зарубежья: «Она вздохнула и вспомнила об Анатоле Франсе. Вот где культура, порядок, уравновешенность! Тут ей представилось, что трудное слово куль-тура можно по-новому определить. Старческой рукой зажгла она вновь свечу и, надев очки, записала в книжечку афоризмов и наблюдений: «Культура есть стремление к гармонии. Культура – это порядок». Записью она осталась довольна и спокойно отошла ко снам» [Зайцев 1990: 62]. А вот как интерпретировал понятие «культура» Б. Пастернак, который в молодости выбирал, кем ему быть – музыкантом или поэтом: «Культура – плодотворное существование». Р. Браг, специалист по истории древнего Рима, отметил: «Культура есть работа над собой, возделывание самого себя, усилие по ассимиляции того, что превосходит индивида».

Среди интерпретаций могут встретиться и парадоксальные типа: «Культура – это то, что остаётся у человека, когда он теряет (забывает) всё».

В сотнях существующих и в тысячах потенциально возможных интерпретаций есть нечто общее: культура характеризует жизнедеятельность личности, группы и общества в целом; это специфический способ бытия человека; культура включает в себя особенности поведения, сознания и деятельности человека, вещи, предметы, произведения искусства, орудия труда, языковые формы, символы и знаки. «…Культура – это любое природное явление, преображенное человеческим вмешательством и в силу этого могущее быть включенным в социальный контекст» [Эко 1998: 35]. Одним словом, культура – исключительно человеческий феномен, поскольку в ней всё начинается и заканчивается человеком, а потому в человеке ищут ключ к пониманию феномена культуры.

Чем больше мы привлекаем интерпретаций понятия «культура» и настойчивее ищем в них нечто общее, тем отчетливее ощущаем, что первоисток культуры лежит в мыслительной деятельности человека. Обнимая мыслью все лежащее за пределами собственной персоны и внутри ее, человек включает увиденное в свою деятельность, на первом этапе всегда мыслительную. Справедливо замечено, что человек видит не глазами, а мозгом. «Увидеть – значит изменить» – это парадоксальное замечание в дневнике М. М. Пришвина подтверждает неоспоримый вывод о том, что интеллектуальное и чувственное познание мира одновременно есть и его умственное культивирование, возделывание. «…Культура по отношению к духовной жизни выступает как необходимый материал мысли, как нечто освоенное и наличное, как содержание. В качестве материала мысли культура нечто данное, а мысль – то, что из него создают; мышление тем самым есть становление культуры» [Моль 1973: 46]. Похожую идею в афористичной форме высказал один из наших современников: «…Природа, обручившись с человеческой мыслью, становится феноменом культуры» (Литературная газета. 1990. № 15. С. 4].

В сотнях интерпретаций понятия «культура» настойчиво проступает мысль о том, что ядром культуры являются смыслы. Для русского философа и социолога П.А. Сорокина культура – мир ценностей. Известный французский культуролог А. Моль полагает, что культура – это интеллектуальный аспект искусственной среды. Отечественный ученый Л. Баткин считает, что культура – это исторически определенный смысловой мир. Полемически заостренная реплика Л. Баткина: «В культуре не содержится ничего, кроме смыслов (и способов их передачи)», – не кажется преувеличением.

Цветок засохший, безуханный,Забытый в книге вижу яИ вот уже мечтою страннойДуша наполнилась моя:Где цвел? когда? какой весною?И долго ль цвёл? и сорван кем,Чужой, знакомой ли рукою?И положен сюда зачем?На память нежного ль свиданья,Или разлуки роковой,Иль одинокого гуляньяВ тиши полей, в тени лесной?(А.С. Пушкин)

Сухой цветок – факт природы, рука человека над ним не трудилась, в нем нет ничего искусственного, но достаточно было связать с этим случайным цветком размышления, полные глубокого для человека смысла, как перед нами возникает явление культуры.

Философия культуры утверждает, что не всякая деятельность порождает культуру, а только та её часть, которая носит сакральный характер и связана с поиском смыслов, вычитываемых в бытии. Предмет или поступок становится культурным феноменом, если он обретает смысл; производство смыслов творит культуру [Гуревич 1994: 34–36].

Зададим себе вопрос, является ли солнце фактом культуры. На первый взгляд, нет. С другой стороны, известно, что все существующие культуры включают это понятие. Так, солнце для славян, германцев и вообще всех народов, живущих в умеренных широтах, – символ добра, тепла, ласки. «Ты мое солнышко» – обращение к любимым. Знаки солнца (солярные знаки) присутствуют в вышивках и в деревянной резьбе, выполняя роль оберега. В культурах же арабских стран и Средней Азии, мучимых нестерпимым дневным жаром, солнце воспринимается как зло. Говорят, что арабы не понимают сонета Шекспира, в котором любимая сравнивается с солнцем. «Солнце» в нашем мире – это не только природное явление, но и продукт культуры, факт человеческой истории, которая обеспечивает непрерывное обогащение и накопление смысла, вырабатываемого деятельностью в ходе практического и духовного освоения природы [Васильев 1988: 83].

В южных культурах особым ореолом окружена луна. Если в сознании русских луна устойчиво ассоциируется с миром тьмы, загробным миром, и ее восприятие связано с философскими размышлениями о мире и жизни (жить «под луной», «в подлунном мире»), если лунный свет у славян считался опасным, вредным, особенно для беременных женщин и новорожденных, то отношение к луне во вьетнамской культуре, например, иное. Жизнь вьетнамцев течет по лунному календарю, время измеряется в лунных месяцах, встречают Новый год – Тэт, Лунный праздник – самый любимый праздник вьетнамских детей. Луна часто сравнивается с юной девушкой, нежной и чистой, под луной гуляют влюбленные и посвящают ей стихи и песни. Всё жизненно важное для вьетнамцев связано с луной, которая вызывает у них только положительные эмоции [ЧиньТхи Ким Нгок 1998]. Высший комплимент красоте женского лица – сравнение его с ночным светилом. У русских же выражение «лицо, как луна», едва ли воспримут как восхищение красотой.

Один и тот же натурфакт (созданное природой) в двух рядом живущих культурах может оцениваться по-разному. Русские отрицательно воспринимают болото, недаром же существует неодобрительное определение коллектива («болото»), а и сознании финнов болото окружено положительной коннотацией (коннотация – co-значение), как, скажем, береза у русских, липа у чехов и дуб у немцев.

Русское слово баран ассоциируется с упрямством и глупостью, у американцев же название этого животного вызывает положительные ассоциации – ‘напористость’. Из американской рекламы: «Покупайте автомобиль «Додж»: он напорист, как баран».

В русской культуре слово корова может быть применено по отношению к полной, неповоротливой женщине, а в культуре Индии корова символизирует святость, материнство и правоту.

Для русских выражение съесть собаку означает ‘приобрести большой опыт, навык в каком-л. деле’. Английское соответствие to eat dog — ‘унижаться, пресмыкаться; быть в унизительном положении; нести оскорбление, проглотить обиду'. См. также русское: Вот где собака зарыта.

В русском языке слово свинья содержит негативную оценку (грязный, как свинья), в китайском языке свинья – это символ счастья, а потому китайцы не понимают русского фразеологизма подложить свинью. У них же отрицательно понятие «медведь» [Бао Хун 1999].

Как видим, смыслы выявляются только в сравнении. Мыслители давно заметили, что культура располагается на границе. Есть даже такое определение культурологии как науки о чужой культуре. Свою культуру мы понимаем только тогда, когда сталкиваемся с культурой иной. Поездки в другие страны делают каждого из нас стихийным культурологом («у нас так, а у них этак»). Например, гречневая каша у немцев – корм для свиней, а их суп из чечевицы для русских бедный обед.

В японской культуре важно не назвать человека по имени. Для русского человека важно как раз обратное. Но наша манера кажется многим народам неприятной, агрессивной. Для западного человека нормально не знать имён своих коллег – знают фамилии [Книжное обозрение. 2002. М., 27–28. С. 6].

Смыслы возникают и хранятся в человеческой голове, они бесплотны, их нельзя, говоря словами поэта, «ни съесть, ни выпить, ни поцеловать». Чтобы стать явлением культуры, смыслы должны как-то себя проявить, материализовать, объективировать. Так вот смыслы реализуются в культурных кодах. Это могут быть слова, символы, мифологемы, идеологемы, стереотипы повеления, ритуалы, знаки и т. д. Факт культуры – это единство идеального и материального.

Само слово смысл заставляет думать, что стоящее за ним понятие рационально, создано и контролируется разумом. Это не так, вернее, не всегда так. Смыслы, как правило, подсознательны и иррациональны. К своему мы привыкаем и не замечаем, а вот в чужой культуре многое нам кажется странным, если не сказать подчас глупым. Смешными кажутся некоторые элементы ритуала, бессмысленными обряды. Однако не будем судить других, ибо многие смыслы в нашей культуре со стороны тоже кажутся странными.

Откуда берутся эти подсознательные и иррациональные смыслы? Учёные отвечают по-разному, иногда весьма экстравагантно: «Потенциально все смыслы изначально существуют во Вселенной. Человек своей демиургической силой создаёт из них тексты, и не только словесные, но и цветовые, и музыкальные. Так возникают культуры – различные варианты Мира смыслов. Интеллектуальная деятельность, включающая в себя и науку, – это вторичный процесс, порождаемый Миром смыслов». Так считал известный русский учёный В.В. Налимов [Налимов 1993: 230).

Глубинным уровнем культуры, на котором осознанное соединяется с бессознательным и который служит основой устойчивой системы смыслов и представлений, укорененных в сознании и поведении многих поколений, считается менталитет [Ерасов 1996: 20].

2. Этническая ментальность

Что такое менталитет, или ментальность? Неожиданный ответ нашёлся в одной из газетных заметок – письме читателя в редакцию. Наш соотечественник, будучи в ФРГ, как-то раз зашёл в кафе. Спустя некоторое время туда же вошёл пожилой немец. И хотя в большом зале было немало свободных столиков, посетитель, окинув внимательным взглядом посетителей, уверенно подошёл к столику, где сидел наш гражданин, и на русском языке попросил разрешения занять место за его столиком. Завязалась беседа. Когда пришло время прощаться, будущий автор газетной заметки задал немцу вопрос, почему тот подошёл именно сюда и почему с незнакомцем заговорил по-русски. Немец рассказал, что во время Второй мировой войны он служил в абвере, немецкой военной разведке, и внимательно штудировал книжку для служебного пользования «Приметы русских». Одна из таких примет была в том, что русские, чистя обувь, обычно всё внимание уделяют передней части сапога или ботинка, забывая о задней части обуви. С тех пор, – заключает автор заметки, – когда чищу обувь, ломаю свой русский менталитет и с особым усердием налегаю щёткой на задник ботинка. Та неосознаваемая сила, которая заставляет руку русского человека усердствовать над носком сапога и оставляет в небрежении его задник, в науке именуется менталитетом, или ментальностью.

Вспомним хрестоматийный эпизод из романа «Война и мир» Л.Н. Толстого. Наташа Ростова в поместье дяди в Отрадном принимает участие в народном танцевальном развлечении и вступает в круг танцующих. Автор, восхищаясь своей героиней, размышляет: «Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, – эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, – этот дух, откуда взяла она эти приёмы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приёмы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от неё дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошёл, и они уже любовались ею. Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для её дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чуждую ей, в шелку и бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было в Анисье, и в отце Анисьи, и в тётке, и в матери, и во всяком русском человеке». Это ещё один пример неосознаваемой силы, которая заставляет разных представителей одного этноса в сходных обстоятельствах поступать удивительно одинаково.

Теперь обратимся к словарям. «Менталитет (лат.) – образ мышления, общая духовная настроенность человека, группы?» [ФЭС 1998: 263]. Прилагательное mentalis впервые появилось в языке средневековой схоластики (XIV в.). Существительное mentality стало использоваться в английской философии XVII в. В обыденный язык это понятие ввел Вольтер. Первоначальное понятие «ментальность, менталитет» включало в свое содержание элемент ущербности, поэтому в этнологии (Леви-Брюль Л. Примитивный менталитет. 1922) оно относилось к сознанию дикаря, а в психологии (А. Валлон) – к сознанию ребенка. Писатель начала XX в. М. Пруст в романе «В поисках утраченного времени» использовал это понятие, характеризуя хаотичное и вместе с тем стереотипное сознание, противоположное мировоззрению [История ментальностей 1996]. К концу XX столетия активно используемое понятие утрачивает оценочность.

Кстати сказать, ментальность – это русифицированный вариант немецкого менталитета (Mentality). Последние по времени появления словари иностранных слов пытаются развести понятия (и термины) «менталитет» и «ментальность». В словаре 2001 г. читаем: Менталитет (от лат. Mens образ мысли) – склад ума, способ мировосприятия. Ментальность (лат. Mentalis умственный) – интеллектуальный мир человека» [Словарь иностранных слов. Ростов н/Д, 2001. С. 312).

Исследователи сходятся на том, что понятие ментальности, как и понятие культуры, относится к числу трудно определимых. Полагают, что ментальность можно скорее описать, чем определить.

Известный французский историк-медиевист Ле Гофф призвал «смириться с расплывчатостью термина ментальность для того, чтобы не потерять богатство, связанное с его многозначностью» [История ментальностей… 1996: 40]. Ему вторят психологи, полагающие, что поиск точного определения или оригинальной интерпретации популярного термина ментальность обречён на неудачу в силу того богатства, которое заключено в его расплывчатости [Акопов, Иванова 2003: 53].

Словом менталитет называют то, что не «политика», «социально-экономические отношения», «обычаи», «законы». Им объясняют то, что в культуре и истории других народов кажется странным и непонятным. Ментальность глубже мышления, норм поведения, сферы чувств. Она не структурирована и представляет собой некую предрасположенность, внутреннюю готовность человека действовать определенным образом, это своеобразная область возможного для человека, сфера автоматических форм сознания и поведения. Ментальность воспринимают как «самопонимание группы», как совокупность образов и представлений, которыми руководствуются. Это ставшие неосознанными ориентации и основания для чувствования» мышления и поведения. Проявляется ментальность в повседневности, полуавтоматическом поведении человека и его мышлении. В словаре Ожегова-Шведовой (1992) это мировосприятие, умонастроение. Менталитет скрывается в поведении, оценках, манере мыслить и говорить. Выучить и подделать его нельзя, можно лишь «впитать» вместе с языком, который вмешает в себя мировоззрение и коды данной культуры. Он выражает себя косвенно, исподволь «навязывая» содержимое и форму любому дискурсу [Геллер 1996:387].

Для психологов ментальное – это те установки и нравственные ориентиры, которые приобретаются и создаются людьми в процессе социализации с учётом особенностей культурно-исторической эпохи [Акопов, Иванова 2003: 54].

Мысль о ментальности возникает только при встрече с чем-то не похожим на нас самих, а потому менталитет может быть «тестирован» только извне. Очевидно, что вопрос «Каков ваш менталитет?» – лишен смысла, поскольку своим носителем менталитет не может быть отрефлексирован и сформулирован. Этим менталитет отличается от «мнений», «учений», «идеологий». Ментальность – это «общий тонус» долговременных форм повеления и мнений индивидуумов в пределах групп. Ментальность появляется во всем, о чем думает человек, что и как оценивает в жизни, как соотносит быт и бытие. Полагают, что менталитет лежит между двумя формами познания: рациональным и религиозным.

На учёте ментальных установок и стереотипов народов основываются так называемые этнические анекдоты о русских, евреях, украинцах, немцах, чукчах и т. д. В заметках акад. М.А. Гаспарова есть любопытное наблюдение над тем, как представители разных этносов реагируют на языковые ошибки собеседника-иностранца: «При ошибках в языке собеседник-француз сразу перестаёт тебя слушать, англичанин принимает незамечающий вид, немец педантично поправляет каждое слово, а итальянец с радостью начинает ваши ошибки перенимать» [Новое лит. обозрение. 1997. С. 27].

Перспективное поле поисков особенностей этнического менталитета представляет фольклор. Русский религиозный философ, правовед, князь Е.Н. Трубецкой на материале русской народной сказки пытался увидеть, как в ней отразилась русская душа, и пришёл к выводу, что в сказке выражается «по преимуществу женственное мирочувствие» [Трубецкой Е.Н. 1998:484]. Русский человек, полагает философ, интенсивно воспринимает действие сверху чудесной силы, которая может поднять и унести в заоблачную высь, а рядом необыкновенно слабо выражено действие снизу. Заметна слабость волевого героического усилия. «…Сказывается настроение человека, который ждёт всех благ жизни свыше и при этом совершенно забывает о своей личной ответственности» [Трубецкой Е.Н. 1998: 485].

Менталитет не монолитен. Он разнороден. Так, в сознании и поведении современного человека отыскивают фрагменты древнего магического сознания. Менталитет со временем изменяется. Говорят, что менталитет – это всегда система, элементы которой различаются по возрасту, происхождению, интенсивности. Историки школы «Анналов» различают варварский, придворный, городской, готический, суеверный, буржуазный, современный и многие другие менталитеты. Ментальность – «манера чувствоватъ и думать, присущая людям данной социальной системы в данный период их истории» [Гуревич 1984: 37].

Постепенно выявляется, что без учета этнической ментальности невозможно адекватно представить историю народа. Первыми это ощутили медиевисты – специалисты по истории средних веков. В европейской науке XX в. сложилась знаменитая школа «Анналов», которая от изучения событий перешла к изучению ментальности средневекового европейца. Представители этой школы исходят из теоретической посылки, что умы средневековых людей были устроены иначе и что без понятия ментальности исследователям не обойтись [История ментальностей 1996: 57].

«История ментальностей» – это разновидность «социальной истории», предмет которой – анализ поведения, ценностных ориентаций, особенностей быта, нравов, обычаев, форм жилища, моды и проч. История ментальностей предполагает: 1) интерес к коллективным психологическим установкам; 2) внимание к невысказанному и неосознаваемому; 3) интерес к устойчивым формам мышления – к метафорам, категориям, символике [История ментальностей 1996:56]. Цель истории ментальностей – изучить три рода феноменов: 1) интересы; 2) категории; 3) метафоры. Историки-медиевисты анализируют мировидение средневекового человека, ту «картину мира», которую он создавал в процессе своей социально-культурной практики. Исследователи ищут в тестах не высказанные явно, не вполне осознанные в культуре умственные установки, общие ориентации и привычки сознания, «психологический инструментарий» и «духовную оснастку» людей средневековья. Исследователь ментальности стремится выявить в дошедших до нас текстах то, что авторы не могли или не хотели высказать прямо, то есть случаи, где авторы проговариваются. За «планом выражения» ищется «план содержания». Это очень трудная и ответственная задача – возродить ментальный универсум в его истинности тех, кто давно канул в прошлое. Историки чувствуют, что памятники, оставленные людьми прошлых веков, содержат в себе ответа, выявить которые можно путём правильно поставленных вопросов. И тогда старые тексты окажутся неиссякаемыми источниками познания духовного мира людей их эпох. «…Историк, – делает вывод А.Я. Гуревич, – волей-неволей вынужден быть вместе с тем и историком ментальностей и картин мира, заложенных в сознании людей, составляющих это общество» [Гуревич 1999: 536].

Помимо научно-теоретического аспекта в изучении ментальности есть и аспект прагматико-политический. Стремление возродить Россию неизбежно ставит вопросы самосознания «Кто мы?», «Куда идем?», «Какое общество строим?». В решении подобных вопросов не последнее слово принадлежит этническому менталитету. К сожалению, о нем в нашем обществе стали говорить только в последнее время, да и само слово кажется совсем недавно заимствованным. В Малом академическом словаре русского языка оно отсутствует. Не было такого понятия и в «Большой советской энциклопедии». И это не случайно. Этнический менталитет в решении политических, экономических, социальных и культурных задач в России никогда не учитывался. Однако не учитываемый, он проявлялся и проявляется весьма неожиданно, парадоксально и подчас разрушающе. Без учёта ментальности, этого системообразующего для внутреннего мира человека и человеческих объединений фактора, не может быть современной науки управления и менеджмента, в основе которых лежат человеческие отношения. Изучение российской ментальности помогает глубже понять смысл отечественной истории, истоки российской государственности, духовности и патриотизма.

Роберт Ли, этнический кореец, родился в Дагестане, окончил Ростовский инженерно-строительный институт, кандидат технических наук, успешный бизнесмен в области строительства, написал книгу «Как Вам стать богатым в России» (Ростов н/Д, 1999). В заключительной главе книги «Как самобытность русской души помогает добиться успеха» автор размышляет о природе русского менталитета, в котором интуиция доминирует над умом. Интуиция компенсирует плохую организацию и отвратительное планирование. «Русский человек силен тем, что при внезапно возникшей опасности он полностью погружается в «здесь и сейчас» и каждую секунду живёт этой жизнью, не отвлекаясь ни на план и прочую постороннюю ерунду. Он вслушивается в интуицию и моментально реагирует на её малейшие изменения. Он сливается с жизнью, становясь ею самой. А сама жизнь всегда сильнее любого плана» [Ли 1999:270]. Если к этим особенностям русского менталитета добавить чёткое, грамотное планирование, эффект будет грандиозным. Кстати, замечает Ли, огромная жизнеутверждающая сила русской натуры объясняет, почему многие немцы в России ассимилировались очень быстро. Стоит помнить и ещё об одной особенности русской ментальности: мы слабеем, когда всё складывается удачно.

Этнический менталитет устойчив, но неестественные, порой насильственные формы существования народа меняют его, искажают соотношение элементов в строе мысли. И тогда следует обращаться к объективным свидетельствам об исконной специфике менталитета. Интерес к «особенной физиономии» народа обостряется в периоды мощных исторических разломов в истории нации. В первой четверти и в последнее десятилетие XX в. в России ощущался повышенный интерес к собственной самобытности. О том, что вопросы ментальности и этнической специфичности из разряда чисто теоретических переходят в разряд практических, свидетельствуют выступления и материалы научной конференции «Этническое и языковое самосознание» (Москва, 1995). В Гомеле (Беларусь) уже в третий раз проводится Международная научная конференция «Менталитет славян и интеграционные процессы».

Специалисты сразу столкнулись с тем, что изучать ментальность сложно не только по причине её глубокого «залегания» в человеке, отсутствия отрефлексированности и оформленности, но и потому, что исследователь находится в плену собственного менталитета, который незаметным образом преломляет его взгляд на материал источника, из которого «вычитывается» чужая ментальность. Если ментальность вычитывается из текстов прошлого, то трудности возрастают, ибо текст – не прямой слепок сознания, между текстом и сознанием всегда есть зазор. Отражая в себе

некую весть о творившей его ментальности, текст не в состоянии охватить всей глубины, многослойности, изменчивости и противоречивости живого сознания. Текст – всегда очищенное, упорядоченное, усеченное и измененное сознание, а потому, по словам историка, письменный источник – не только ключ к исторической ментальности, но и завеса над ней [Чужое… 1999:199].

Объективные трудности изучения ментальности провоцируют мнение о менталитете как некой абстракции, фантоме, понятии придуманном, а не открытом, Примечательно, что ментальность данного народа изучается исследователями, представителями другого этноса, и, следовательно, людьми с иной ментальностью. Имеется в виду сборник работ А. Вежбицкой, переведенных на русский язык [Вежбицкая 1996], в которых особенности русской ментальности выводятся из особенностей грамматики русского языка (об этом см. ниже).

В 1995 г. в Польше вышел в свет словарь «Русский менталитет». Основу словарных текстов составили известные оппозиции (своеобразные векторы самосознания): «Восток» | «Запад», «духовное» | «душевное», «правда» | «истина» и др. В словаре 222 понятия, так или иначе связанных с сознанием русских людей. Так, буква «Е» представлена словарными статьями «Евразия», «Евреи», «Европа», «Единомыслие», «Еретическая мысль» [см.: Вопросы философии. 1996. № 5. С. 189]. Словарь в целом получил позитивную оценку, однако было высказано несколько существенных замечаний. Во-первых, польские ученые отождествляют «менталитет», «дух (определенного) языка» и «культуру». Во-вторых, не растолковывается, что такое ум, дорога, добро, красота, север, юг, в словарь не вошло изрядное количество концептов, явно связанных со своеобразием русского менталитета (дом, семья). В-третьих, авторы не различают русской и советской ментальности. Поляки затруднились перевести слова благолепие, юродство, подвижничество [Геллер 1996: 387; Щукин 1996]. Интерес представляет также книга Т.Д. Марцинковской «Русская ментальность и её отражение в науках о человеке» (М., 1994).

В русской философской литературе (Н.А. Бердяев, М.О. Гершензон, А. Белый и др.) аналогом «менталитета» выступает понятие «самосознание», объединяющее два начала – «мысли» и «воли», интеллектуального и экзистенциального: что человек думает и как он поступает. Понятие «самосознание» не исключает понятия «менталитет». Если самосознание – это сознание «для себя», имманентное по отношению к собственным истокам, то менталитет – это категория, демонстрирующая сознание другим: миру в целом, другому народу, другому человеку. По этой причине предметом научного анализа избирается менталитет, а не самосознание [Вопросы философии. 1996. № 5. С. 189].

В современной культурологической литературе существуют попытки каким-то образом дифференцировать менталитет. К примеру, говорят о трех разновидностях ментальности: 1) «западный» дедуктивно-познавательный менталитет, стремящийся в форме понятий и суждений отражать окружающую действительность и имеющий практическую направленность; 2) «восточный» менталитет, ориентированный на интуитивное мышление, в большей степени направленный на созерцание, духовное самоусовершенствование, развитие внутреннего мира, чаще всего использующий не понятия, а смыслообразы и мифы; 3) менталитет «традиционного общества», ориентированный на предметное решение жизненных ситуаций и конкретных проблем, стоящих перед этнокультурной общностью [Белик 1998: 135]. В пределах трех указанных разновидностей ментальности можно говорить об этнической ментальности, которая как раз и разграничивает народы и определяет их «национальную физиономию».

И потому мне кажется желаннойРазличность и причудливость умов.Ум английский – и светлый и туманный,Как море вкруг несчетных островов.Бесстыдный ум француза, ум немецкий —Строительный, тяжелый и тупой,Ум русский – исступленно-молодецкий,Ум скандинавский – вещий и слепой.Испанский ум» как будто весь багряный,Горячий, как роскошный цвет гвоздик,Ум итальянский – сладкий, как обманы,Утонченный, как у мадонны лик.Как меч, как властный голос – ум латинский,Ум эллинский – язык полубогов,Индийский ум, кошмарно-исполинский, —Свод радуги, богатство всех тонов.(К. Бальмонт. Похвала уму)

Менталитет – многообразие смыслов и значений, так или иначе ассоциирующихся с проблемой национального своеобразия [Кондаков 1994: 22]. Каждодневная жизнь и положение любого народа в непосредственном или удаленном окружении (славяне и неславяне, христиане и нехристиане, православные и католики, один славянский народ и другой и т. п.) моделируют и ментальность, и культуру данного народа [Сибинович 1995: 26]. Ментальность, по Гуревичу, – это общее» что рождается из природных данных и социально обусловленных компонентов и раскрывает представление человека о мире.

Мнения выдающихся представителей русской культуры о русском менталитете, его истоках и особенностях отражают влияние на русскую ментальность колоссальных просторов и континентального климата: «Так связаны в русской равнинности, в разливе деревенской России убожество заполняющих её форм с божественностью охватывающих её горизонтов» (Ф.А. Степун); «Равнинный, степной характер нашей страны наложил свою печать на нашу историю. В природе нашей равнины есть какая-то ненависть ко всему, что перерастает плоскость, ко всему, что слишком возвышается над окружающим» (Е.Н. Трубецкой); «Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли, та же безграничность, бесформенность, устремленность, широта» (Н.А. Бердяев). Странную подверженность русского человека безудержной радости и крайней, невыразимой тоске объясняют свойствами континентального климата.

Ещё одна особенность русской ментальности подмечена Н.В. Гоголем: «Вся беда наша в том, что мы не смотрим в настоящее, а смотрим в будущее» («Выбранные места из переписки с друзьями»). Вывод великого писателя: «Дурак тот, кто думает о будущем мимо настоящего». Из наблюдений Юрия Крижанича, хорватского писателя XVII в., проводника идеи «славянского единства»: «Русские люди не умеют середним путём ходити, а всё ходят по пропастям да по окраинам». Русскому национальному характеру свойственны черты, которые писатель И. А. Гончаров собрал в понятии «обломовщина» и которые охарактеризовал Владимир Даль в своём Словаре: «Русская вялость, лень, косность; равнодушие к общественным вопросам, требующим дружной деятельности, бодрости, решимости и стойкости; привычка ожидать всего от других и ничего от себя; непризнанье за собою никаких мирских обязанностей» [Даль: 2: 593].

Вот слова, которые отразили русскую ментальность и трагический опыт России в XX в.: «Во всём доходить до крайности, до пределов возможного – несчастье русских. В России не было счастливого настоящего, а только заменяющая его мечта в счастливое будущее. Стремление русских во всём достигнуть последнего имеет и положительную сторону – способность колоссального развития духовной области» (Д.С, Лихачёв).

Рекомендуемая литература

1. Ануфриев Е.А., Лесная Л.В. Российский менталитет как социально-политический и духовный феномен // Социально-политический журнал. 1997. № 3. С. 16–27.

2. Большакова А.Ю. Феномен русского менталитета: Основные направления и методы исследования // Русская история: проблемы менталитета. М., 1995. С. 7—10.

3. Брагина А А. Ваш менталитет и наш менталитет // Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 1999. № 4. С. 33–37.

4. Воронцова М.В. Немцы… они другие… (Размышления о современном страноведении) // Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 1998. № 4. С. 67–75.

5. Голованивская М.К. Французский менталитет с точки зрения носителя русского языка: Контрастивный анализ лексических групп со значением «высшие силы и абсолюты» «органы наивной анатомии», «основные мыслительные категории», «базовые эмоции»: Монография. М., 1997.

6. Касьянова К. О русском национальном характере. М., 1994.

7. Милов Л.В. Природно-климатический фактор и менталитет русского крестьянства // Общественные науки и современность. 1995. № 1.

8. Милов Л. В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998.

3. Концептуальная и языковая картины мира

С ментальностью связана идея картины (иногда модели) мира. Восходящее к гипотезе Сепира – Уорф а положение о том, что в языке находит отражение «наивная» модель мира (картина мира) в настоящее время перешло в разряд общепризнанных. «Карты-на мира* в отличие от мировоззрения – совокупность мировоззренческих знаний о мире, «совокупность предметного содержания, которым обладает человек» (Ясперс). Картина мира рождена потребностью человека в наглядном представлении о мире. Полагают, что картина мира – это синтетическое панорамное представление о конкретной действительности и о месте каждого конкретного человека в ней.

Можно выделить чувственно-пространственную картину мира, духов но-культурную, метафизическую. Говорят также и о физической, биологической, философской картинах мира [ФЭС 1998: 201]. Выясняется, что ипостасей картины мира может быть гораздо больше: это языковая картина мира, фольклорная картина мира, этническая картина мира и т. п.

Понятие «языковая картина мира» имеет несколько терминологических обозначений («языковой промежуточный мир», «языковая организация мира», «языковая картина мира», «языковая модель мира» и др.). Чаше других используется языковая картина мира.

Понятия «ментальность» и «картина мира» разграничиваются по степени осознанности: «картина мира» – осознанное представление, а «ментальность» сознанием не рефлексируется. И тем не менее о своеобразии менталитета судят по специфике картины мира.