Дневники казачьих офицеров

25 августа появилось пять аэропланов со стороны Лабинской, которые сбросили до 30 бомб на станицы Андрюковскую и Псебайскую. Передовые части красных, направленные на Ахметовскую, разбиты наголову 1-м Лабинским полком (войсковой старшина Ковалев). Красные остановились на линии станиц Отважная — Ка-ладжинская — Переправная — Губская — Баракаевская. От бежавших казаков получены сведения, что красные заняли станицы Спокойную и Даховсхсую.

Баталпашинская группа под давлением противника подошла к горам. Баталпашинск взят красными. Наша разведка по рекам Большая и Малая Лаба и Ходзь выброшена под Каладжинскую и Переправную. От Псебайской выслана разведка на Преградную, так как получены сведения о направлении на эту станицу колонны красных. Сама станица имела сильное большевистское течение, и из казаков ее большевики сформировали отряд «красно-зеленых» под командой некоего Чернова, бывшего офицера, с целью вылавливать белых офицеров и казаков-повстанцев.

В лазаретах отдано приказание делать конные носилки для переброски тяжелораненых.

26 августа. Красные с рассвета повели наступление на Ахметовскую и хутор Шедок. Ночью много казаков ушло в беженские таборы к хуторам на Черноречье. Красные вели наступление нерешительно, но большими силами, направляя главные из них на хутор Шедок и вразрез между хутором и станицей Беслинеевской.

В 11 часов шесть аэропланов противника обстреляли из пулеметов и сбросили около 45 бомб в районе хутора Шедок, станиц Андрюковской и Псебайской, но части красных на ночь остановились в двух верстах к северу от хутора.

В районе станицы Ахметовской произошел бой, в котором 1-й Лабинский полк (войсковой старшина Ковалев) наголову разбил и отогнал два полка пехоты и взял их обозы. Красные побежали на станицу Отважную и хутор Черный.

Части Псебайской группы на ночь разместились в Андрюковской, вперед выдвинуто два полка. У станицы Беслинеевской противник был очень нерешителен, вял и труслив и остановился на ночь в верховьях реки Джебюк. Левый свой фланг я считал совершенно обеспеченным, так как высоты у Беслинеевской давали возможность небольшому отряду господствовать над противником. Опасен был правый фланг со стороны станицы Преградной. Вечером получено донесение, что к красным присоединился в Преградной «красно-зеленый» отряд этой станицы, скрывавшийся до тех пор в лесу (о нем писал раньше).

27 августа. С рассветом противник зашевелился, было видно, что красные готовятся к наступлению. Противник повел его двумя группами:

1) по дороге на Псебайскую три полка пехоты и два конных полка при трех орудиях и

2) два пехотных полка и один конный по буграм.

Со стороны противника появилось снова несколько аэропланов, которые в продолжение часа обстреливали наши части и сбросили до 30 бомб, но без результатов. Их наступление у хутора Шедок задерживается хоперцами свыше двух часов, после чего хоперцы отходят в резерв. Красные медленно продвигаются, но совместными силами 2-го Лабинского и 1-го Хоперского полков при помощи артиллерии (снаряды подарили нам казаки в станице Царской) красные были выбиты с занятых позиций и в панике побежали к станице Каладжинской. У Ахметовской противник тоже потерпел поражение, а настроение в наших частях, до того совершенно плохое, приподнялось.

Конечно, эти бои еще больше уменьшили наши запасы патронов и снарядов. Снарядов осталось всего десять штук. Положение для нас критическое, но необходимо было выждать результат разведки есаула Попереки. Несмотря на некоторые наши успехи последних дней, казаки постепенно, но беспрерывно, по одному или малыми группами уходят из частей в леса и формируют беженские таборы или норовят сойти с гор и пытаются вернуться в свои станицы. Получены сведения, что линейцы тоже разбредаются. Полковника Крыжановского, который давно уже отошел из-под Майкопа (где ничего дельного не сделал), нет. Ходили слухи, что его видели у хуторов южнее станицы Баговской. Аэропланы красных снова обстреливали район Псебайской.

На рассвете получено донесение разъезда, что от Преградной высланы части красных на урочище Караныр. Получено донесение также о том, что красные формируют в районе станицы Даховской отряд из крестьян селения и, усилив его частями, высылают к перевалу по реке Белая.

К 10 часам получено сообщение, что линейцы из-под станицы Беслинеевской совсем разошлись. Противник, наблюдая уход казаков, немедленно занял Беслинеевскую и отсюда повел наступление на Псебайскую. Остановить красных на главном направлении ничего не стоило, но для этого необходимо было сосредоточить там части, которые нужны были у Псебайской.

Отступление отряда через горы в Грузию и эвакуация в Крым

Такое положение и заставило меня начать отступление, тем более что казаки и некоторые офицеры начали уходить за реку Малая Лаба. Выслав бригаду для задержки противника, я начал постепенный отход частей к Черноречью, а до этого послал приказ беженцам, чтобы они, бросив подводы, постанично продвигались тоже в Черноречье. Начальнику тыла приказано наладить движение беженцев дальше (на урочище Умпыр) и подготовить лазареты к подъему.

Приказано также разобраться в продуктах и подготовить их к выдаче по частям. В 13 часов подошли остатки линейцев и 1-й Кубанский полк с полковником Крыжановским, которого полк подобрал по дороге. Крыжановский остался лишь со своим конвоем, человек в сорок, а остальные от него ушли, как только они начали отступать. Оправданий я от него и не ожидал.

Верстах в шести-семи южнее Псебайской дорога входила в узкое ущелье, очень неприступное, для защиты которого был оставлен полковник Старицкий с бригадой, с приказанием держаться здесь до утра 30 августа, так как необходимо было время для приведения в порядок тыла и выдвижения частей, лазарета и беженцев по дороге «в один конь». К темноте все, кроме арьергардной бригады, собрались в район Черноречья. Противник ограничился занятием Псебайской и дальше не пошел, не веря своему успеху, но предпринимать какой-либо маневр с нашей стороны не представлялось возможным.

Прибыв на Черноречье, я застал там полный хаос, никто ничего не мог сделать, и все потеряли голову. От есаула Попереки никаких донесений и сведений.

29 августа. Началась работа по поднятию лазаретов и тыла. Выслан рано утром авангард с полковником Демьяненко, с задачей идти вверх по реке Малая Лаба через перевал Аишха; на перевале разведать город Романовск и, если там нет крупных сил красных, взять его. Дальше движение его было бы на Адлер, от которого, продвигаясь до Сочи, захватить этот район и обеспечить главным силам, лазаретам и беженцам сосредоточение в районе Адлера. Если же Романовск занят большими силами красных (больше полка), то авангарду надлежит, не входя в соприкосновение с противником, оставаться скрытно и ожидать моего подхода с остальными частями. Авангард состоял из 1-го Кубанского стрелкового полка, 1-го Кубанского конного полка и 2-го Лабинского полка. Полковник Демьяненко был кадровый офицер, храбрый, отличный для самостоятельных действий, георгиевский кавалер.

Каждому казаку выдано по 10 фунтов муки, а части взяли с собой рогатый скот. За авангардом двинулись раненые, тыл и часть беженцев; мне самому приходилось устраивать раненых, сажать их на лошадей. Беженцев оказалось больше, нежели бойцов в частях, объяснялось это просто — казаки из частей присоединялись к беженцам.

В 12 часов полковник Старицкий, вопреки приказанию оставаться до 30 августа в районе села Бурного, прибыл в Черноречье, оправдываясь тем, что казаки не хотели оставаться в арьергарде. Утром к ущелью подходил разъезд красных, разогнанный нашими заставами.

Как ни больно и обидно было мне и многим, но необходимо было считаться с действительностью — пришлось отступать. Вся наша прекрасно задуманная и долго выполняющаяся работа сведена почти к нулю. А отступать необходимо через чрезвычайно трудные и опасные для жизни территории, которых мы не знали!

Всю артиллерию, разобрав по частям и испортив, сбросили с круч, та же участь постигла и пулеметы; небольшая их часть в разобранном виде была взята на всякий случай. Части линейцев, незаметно от меня, ушли за авангардом. Полковник Старицкий получил арьергардную задачу оставаться до приказания в Черноречье. Все остальные части двинулись за мной и беженцами. С темнотой прибыли на ночлег, назначенный на поляне в 10–12 верстах от урочища Умпыр. Переход был ужасный, приходилось часто чинить путь, по существу горную тропу, поправлять кое-как мостики, а движение производилось «в один конь».

30 августа. Двинулись дальше. Двенадцать верст от ночлега до Умпыра шли с рассвета до 16 часов. Дорога во многих местах была устроена по искусственному деревянному карнизу, и надо было брать крутые подъемы и спуски. Особо тяжело это было для коней, пришлось некоторых потерять по пути. Вся колонна, ввиду частых карнизов, стояла часами на тропе. Никто самостоятельно не мог взяться за починку, все ждали моего присутствия. В некоторых местах животных пришлось перетаскивать на руках, продвижение тормозили многочисленные раненые. Тяжелораненые были на конных носилках. Путь этот был почти не под силу, люди и животные измучились. Установив кое-как связь с головой и хвостом колонны, совершенно не представлялось возможным подтянуть части, и она протянулась на десятхси верст. Всех захватил инстинкт самосохранения, все напирало вперед, не обращая внимания на то, что творится вокруг них. Только сверхчеловеческими усилиями регулировалось движение, сильно мешал дождь, который промочил нас до кожи.

По прибытии в урочище Умпыр («великокняжеская охотная», большая поляна с хвойным бором) части и беженцы могли себя кое-как оправить и отдохнуть в назначенных районах. Части постепенно собирались, но здесь же произошло главное рассеивание казаков — почти все казаки горной полосы партиями от 30 до 200 человек тайно направлялись на урочище Караныр и дальше.

Вести всех туда для меня не представлялось возможным, так как я решил вывезти казаков в Крым. Здесь же выяснилось, что мой авангард пошел по другой дороге (по верхней), которая выходила на перевал Псеашха; это особо делу не вредило — за перевалом дороги сходились. Главная же масса двигалась за мной, и она была закрыта от обходов противника. В Умпыре от пастухов и грузин (горных разбойников) получены сведения, что Романовск занят пехотой противника числом больше полка. Настроение у казаков улучшилось, всем стало ясно, что им не угрожает опасность. От арьергарда прибывали казаки, направляющиеся в районы своих горных станиц. Уже на Умпыре я не препятствовал казакам уходить, так как знал, что дома они не усидят, а это значит, что они все время будут вести борьбу с большевиками.

Для сохранения группы зеленых в районе станицы Кардоникской я отпустил всех казаков этой станицы (около 100 человек) с хорунжим Федосеевым, с которым послал ориентировку и указание группе в Баталпашинском отделе расходиться и приостановить военные действия. Желающим предложил идти ко мне через Клухорский перевал к Сухуму, на пути к которому, в районе селения Псху, я решил сосредоточить все оставшиеся части в случае неудачи продвижения к Адлеру. От полковника Крыжановского из арьергарда колонны никаких донесений.

1 сентября. С рассветом выслана сотня с генералом Муравьевым вперед по реке Малая Лаба на перевал Аишха, а вслед за ним выдвинут тыл с лазаретом. Высланный навстречу полковнику Старицкому разъезд донес, что его части подходят к Умпыру. Прибывшему Старицкому я приказал передохнуть и, оставив две сотни на ночлег в Умпыре в арьергарде, с остальными частями (1-й Лабинский, 3-й Лабинский, 1-й Хоперский и 2-й Хоперский) идти следом за мной и постараться меня нагнать на ночлеге, который я намерен был устроить на полпути от урочища Умпыр до перевала Аишха. На перевал я спешил, так как необходимо было установить связь с нашим авангардом.

Отдав приказание, я с конвоем, который вырос до 500 человек, двинулся дальше. С темнотой стал на ночлег, выбранный до того генералом Муравьевым в двенадцати верстах от перевала. За ночь меня нагнал с частями полковник Старицкий и стал в пяти верстах от меня, о чем я узнал от пришедших утром казаков 1-го Лабинского полка. Ночи становились холодными, пришлось разводить костры.

2 сентября. С утра двинулись дальше. Путь был тяжел, пока не вышли из леса, где в это время все вершины были покрыты травой с массой разных цветов. Сделав привал в самом верховье реки Малая Лаба на траве, двинулись дальше. К 11 часам выбрались на перевал и, никого не найдя на нем, двинулись дальше, спускаясь в ущелье реки Мзымта. Оставалась треть спуска, как меня нагнал русский, одетый по-большевистски, назвал себя офицером из разведывательного отряда есаула Попереки и показал документы, выданные ему есаулом. Офицер доложил, что есаул Поперека, спустившись с перевала, к Красной Поляне, встретился с красными, которые преградили ему путь и принудили вернуться на перевал, где он встретился с нашим авангардом, остановил его, показав, что в Романовске находятся два-три полка красных с артиллерией.

У этого офицера были и мои бумаги с письмом в Крым главнокомандующему и абхазскому правительству, которых я просил дать моим воинским частям проход по их территории до побережья. Бумаги взял себе. Выслан разъезд на селение Эстонское. Генерал Муравьев пошел вперед и стал биваком у Эстонских Дворов, в 15 верстах от Романовска.

Получив сведения от офицера есаула Попереки, я решил сгруппировать все мои части в районе селения Псху, отдохнуть, выслать через Сухум связь с генералом Врангелем и по его указаниям действовать дальше, чтобы без особых потерь спасти оставшиеся части казаков и перевезти их в Крым. Все это, конечно, зависило от генерала Врангеля, у которого имелся флот для переброски моих частей.

Кроме того, я рассчитывал на абхазское правительство — сговориться мирным путем, с предоставлением мне возможности спуститься, когда это потребуется, к побережью в нейтральной полосе. Я был уверен, что генерал Врангель для спасения моих частей пришлет флот, а правительство Абхазии разрешит произвести тайную посадку (Абхазия в то время была еще независима от советской власти). Сосредоточением в районе Псху красные теряли бы мои следы.

Для выхода к Адлеру (первый мой план) при неизвестном количестве сил красных на Черноморском побережье необходима была уверенность, что части выполнят приказ, а в этом уверенности у меня больше не было, а кроме того, не было и патронов для борьбы, если она понадобится.

К темноте прибыл разъезд, высланный на Эстонское, у которого он имел часовую перестрелку с красными при пулеметах — там находилась рота красных. К ночи у меня определенно созрел план сосредоточения в районе Псху.

3 сентября. На рассвете услышали перестрелку в районе Эстонских Дворов. Оказалось, как мне после доложил из авангарда генерал Муравьев, стреляли эстонцы, двух наших убили и ранили одного хорунжего (хорунжий Подсвиров), поэтому некоторые казаки бежали из околицы Дворов. За Эстонскими Дворами красные вели перестрелку с нашими разъездами, которые позже, обойдя поселки, присоединились к нам.

Не веря совсем сведениям, я решил направить к Эстонскому разъезд в 50 человек, а сам, оставив заставу в 30 человек, двинулся вверх по реке Мзымта, намереваясь ночевать в десяти верстах от Эстонских Дворов, где имелись хорошие поляны с травой. С разъездом я передал приказание полковнику Старицкому, в котором указывал ему идти следом в район селения Псху и, не доходя верст двенадцать до него, расположиться биваком на двух больших полянах.

Ему с разъездом, для передачи, выслал приказание полковнику Демьяненко не ввязываться в борьбу с красными по своему пути и также, ускоренным ходом, идти ко мне на соединение. Сделав распоряжения, двинулись в путь и очень скоро прибыли на бивак. Дорога, в отличие от предыдущей, была хорошая, к вечеру ко мне присоединился взвод, который я оставил (50 человек), а с ним около 150 казаков различных частей.

Около меня собралась группа в тысячу людей. Казаки доложили, что они спустились с перевала, а остальные стали на бивак в двух верстах от Эстонских Дворов. По дороге видели полковника Старицкого с его группой, которые спускались с перевала, но, услышав стрельбу, снова вернулись в горы и только под вечер тоже сошли вниз. Официально об этом я от полковника Старицкого ничего не имел.

4–5 сентября. В 16 часов я прибыл к Псху и расположился биваком в четырех верстах от селения и пограничного поста Грузии. Побывав там, мне не удалось разместить в селе всех раненых и больных.

Начальником пограничного поста был полковник Романошвили (ранее Романов), русский, очень хороший и расположенньй к нам офицер. Он донес в Сухум своему начальству о нашем прибытии и передал мою просьбу о переходе границы и разрешении стать в селении Псху.

Написано подробное донесение генералу Врангелю с просьбой о помощи, которое послано с делегацией через Сухум. Состав делегации: полковник Семенихин,[76] сотник Дьяченко, казак Макаренко и житель Ставрополя Семен Маркович Полинов. Делегация выехала в Сухум 5 сентября утром, в этот же день пропущено к Сухуму много беженцев.

В район Сухума и по селениям выслана комиссия для закупки муки. Интендантом Шерстовиевым закуплено много картофеля и кукурузы, так что все части обеспечены продовольствием на неделю. Приступлено к закупке скота, а кроме того, многие беженцы имели рогатый скот, который охотно продавали. Таким образом, мы накупили мяса на две недели.

Денег по переходе через перевал было достаточно (отобранных в боях у большевиков раньше). Один миллион рублей выдан делегации для проезда в Крым. 400 тысяч рублей (добровольческих), привезенных мне полковником Налетовым от Комитета спасения Кубани, мной возвращены полковнику на Черноречье, так как он выехал оттуда вместе с моим авангардом.

5 сентября прибыло около 200 казаков горных станиц Лабинского отдела из частей полковника Старицкого, которые доложили, что главные силы подойдут на большую поляну в 12 верстах от селения Псху, где и станут биваком. Жители Псху, как русские, так и грузины, были очень доброжелательны к нам, даже произвели сбор продуктов для частей.

6–7 сентября. За это время не произошло ничего существенного, но я не получил ни одного донесения от Старицкого, хотя все знал от прибывающих ко мне в Псху казаков из его частей. Мной выслано приказание Сгарицкому, чтобы он дал полный отдых частям, а мне выслал приемщиков с заводными лошадьми за продовольствием.

7 сентября до меня дошли слухи, что полковник Старицкий между казаками обвиняет меня в дезертирстве. Получив такие сведения, я решил поехать в части, но затем выслал посыльных с приказанием ознакомить казаков и командный состав с тем, что я намерен делать: что посланы делегации в Крым и Сухум и, в зависимости от генерала Врангеля, о совместной операции по переброске остатков нашей армии из Грузии в Крым.

8 сентября. В 15 часов я получил донесение, что высланная мной делегация к Врангелю не может скоро выехать, кто-то препятствует этому, и что необходимо остаться в Сухуме до 18 сентября, пока все выяснится. Меня это здорово взволновало, так как от скорости приезда делегации в Крым зависела наша дальнейшая судьба здесь, где, по слухам, между грузинским правительством и «советами» уже идут тайные переговоры о выдаче нас в руки красных.

Я решил спешно выехать в Сухум, тем более что пути всего было на три дня, не больше, а кроме того, я чувствовал, что в самой делегации что-то не ладится. Слухи об этом, конечно, сразу разлетелись среди казаков, и последние начали терять уверенность, что наша эвакуация вообще удастся; но возвращаться на Кубань больше не хотели, мысли их были в Крыму, где бились за большое русское дело — спасение Родины!

Собрание казаков и офицеров настаивало, чтобы я сразу ехал в Сухум, и я решил выехать, оставив своим заместителем генерала Муравьева. В 19 часов прибыл ко мне на бивак полковник Минюков — терец, с 50 казаками-терцами и кабардинцами. Полковник Минюков был начальником штаба у Старицкого.

Оказалось, что он поссорился с полковником Старицким, доложил мне, что Старицкий изменил, ни одного приказания моего не исполнял и всем говорил, что генерал дезертировал в Грузию. Все терцы расстались с ним и объявили, что ему места на Тереке нет из-за измены. Выяснилось также, что Старицкий не передал моего приказания в авангард следовать за мной и из-за этого, не зная нашего плана, полковник Демьяненко с авангардом повел наступление и взял без договора город Романовск, а позже был преследован прибывшими на помощь красными и только 7 сентября выступил с частями к Красной Поляне.

Все это как громом поразило меня. Приказал седлать лошадей, чтобы немедленно ехать в Красную Поляну, но генерал Муравьев отговорил меня от этого, упрашивая быстрее выехать в Сухум для общего дела, а с полковником Старицким он справится сам, поехав туда с конвоем. После обдумывания всего случившегося решил, что генерал Муравьев прав, и позволил ему справиться со Старицким.

9 сентября. Ночью прибыло на бивак еще около 500 казаков, ушедших от полковника Старицкого, которые подтвердили доклад терцев о его преступных действиях. Старицкий даже объявил себя командующим армией.

К 10 часам выдан приказ о назначении генерала Муравьева моим заместителем и дана задача занять район Сочи — Красная Поляна и удержаться до моего прибытия из Сухума. Полковник Романошвили (Романов) получил от командира пограничной стражи приказ снять свой пост и идти в Сухум.

Это объяснялось тем, как я позже узнал в Сухуме, что абхазское правительство (комиссариат) закрывало глаза на мое присутствие в Псху и давало мне возможность занять больший район в пределах Грузии. Но было уже поздно, так как я решил со всеми бывшими со мной людьми идти на Сухум с тем, чтобы самому переговорить с представителями грузинского правительства о свободном выезде желающих в Крым и о пропуске через Новый Афон в Адлер казаков. Последних, на время моего пребывания в Сухуме, оставить в 12 верстах в женском монастыре.

Я лично надеялся на успех, но червь сомнения точил меня (ввиду слухов о переговорах грузин с красными). В 12 часов генерал Муравьев выехал в нейтральную зону. К вечеру все были готовы к выступлению и разместились в самом селении Псху.

10 сентября. В 6 часов утра выступили из Псху, вместе с нами выступил и взвод псхуского поста. Дорога тяжелая, крутые подъем и спуск задерживали нас и тормозили движение. Целый день пришелся па переход перевала по левую сторону реки Бзыбь, и в довершение всего пошел дождь; группа лишь к 22 часам прибыла на назначенный ночлег. Все были мокрые до кожи.

11–12 сентября. Пройден тяжелый путь до женского монастыря. Лично для меня этот переход был очень тяжел, так как моя жена, захворавшая еще на Кубани, совершенно свалилась с ног, ее пришлось нести на носилках и я сам простудился, но, несмотря на все это, не медля ни часа, устроив всех в монастыре, выехал 13 сентября в Сухум. Приказал остающимся (полковник Посевин) перебрасывать казаков небольшими группами на Новый Афон, а дальнейшие приказания был намерен уже прислать из Сухума, после переговоров.

По прибытии в город я узнал, что мои части занимают Хосту и Красную Поляну, что меня обрадовало, но моя делегация и много беженцев сидело в Сухуме, и их не выпускали в Крым.

14–15 сентября. Познакомившись с майкопским табачным фабрикантом, греком Ильей, имевшим большое влияние на своих соотечественников-лодочников (за большие деньги они возили в Крым по маленьким группам), я договорился, чтобы мне тоже приготовили на 15 сентября лодку для отъезда в Адлер.

Сделав визит представителям абхазского комиссариата и командующему войсками генералу Мадчавариани, я получил разрешение перевести казаков, бывших со мной, к Афону, а раненых устроить в Сухуме. Получил разрешение перевести позже раненых из Адлера на грузинскую территорию и выехать самому в Гагры и далее, а в случае, если большевики будут нас преследовать, условился об интернировании в Грузию. В помощи же оружием и патронами грузины категорически отказали.

Здесь же узнал, что Комитеты спасения Кубани и Черноморья, соединились в один Комитет под председательством И. П. Тимошенко. Узнав, что мы подходим с разрешением к Адлеру, он спешно выехал туда, где и находился все время; это меня беспокоило, так как я уже знал, что собой представляет Комитет спасения и его члены. Перед выездом мне передали копию телеграммы Тимошенко грузинскому правительству в Тифлис, в котором он доносил, что прибыла Кубанская демократическая армия, не имеющая в своих рядах ни одного генерала, и просил помощи для демократов!

В 10 часов отчалили от берега лодки с моей делегацией и беженцами в Крым, а в половине двенадцатого я выехал в Гагры. В Гагры потому, что я точно не знал, где расположились все мои части, а в городе можно было все это узнать. Кроме того, там же был и штаб Комитета спасения. Со мной из Сухума выехал и Илья, который мне очень помогал во всем, — это, конечно, был наш симпатизер.

16 сентября. В 19 часов наша лодка прибыла в Гагры, пришлось выждать темноты, чтобы иметь возможность высадиться, не обратив на себя внимания.

Высадившись, я устроился в гостинице «Временная», здесь же имели пристанище и члены Комитета спасения.

В гостинице меня сразу нашел секретарь Комитета полковник Калмыков, донец, который служил когда-то при атамане Сальского округа на Дону и состоял в Совете Союза Казачьих Войск в Петрограде (в 1917 году, до Октябрьского переворота. — П. С.). Полковник Калмыков произвел на меня удручающее впечатление: сам невзрачный, по теперешним убеждениям социалист, всех критикующий и считавший свой Комитет единственным и действительным выразителем воли и желания казаков. Из рассуждений Калмыкова было видно, что их Комитет ненавидит генерала Врангеля, Русскую Армию и что их желания расходятся с добрыми началами и постановлениями в Русской Армии в Крыму. Они преследовали цель достижения автономии Черноморской губернии и Кубани, так же как и Грузия, а о России совершенно не думали и слышать не хотели!

Сообщил мне Калмыков, что части мои названы Кубано-Черноморским отрядом и что это результат достигнутого соглашения между полковником Старицким и Тимошенко, что Старицкий согласился якобы исполнять требования Комитета и подчиниться ему. Части занимали позицию перед Хостой и Красной Поляной. Хоста и Красная Поляна занимались противником. Получил также сведения о том, что меня считают дезертиром! Полковник Калмыков предупредил, что Тимошенко приедет в Гагры 17 сентября, просил дождаться его и не ехать к частям, так как казаки очень озлоблены против меня и ехать к ним небезопасно! О генерале Муравьеве и его действиях он ничего не слышал.

В полдень приехал Тимошенко, а время с утра до полудня я использовал на знакомство с местной администрацией, грузинским офицерством; последние мне обещали посильную помощь.

Прибыл к Тимошенко. Он себя держал как главком и не говорил иначе как «у нас в отряде», «наш отряд лихой» и т. д. Он начал мне рисовать негодование против меня в частях и, когда я ему заявил, что думаю немедленно выехать к частям и узнать, в чем там дело, стал пугать, что, мол, там меня убьют, что многие оставшиеся офицеры едва дожидаются, чтобы со мной «разделаться» и так дальше. На все это я лаконично ему ответил, что не считаю себя преступником, кары, если она последует, я не боюсь, а ее и не будет.

Потерпев неудачу и поняв, что я ни перед чем не остановлюсь в исполнении своего желания ехать к частям, Тимошенко начал меня уговаривать о принятии совместных действий, указывая на то, что генерал Врангель не спасет никого, что нужно работать на свою идею — осуществление автономии Кубани и Черноморья, а потом видно будет, как следует действовать, и т. д. Говоря все это, он предупредил, что если я начну действовать самостоятельно и без них, то все крестьяне Черноморского побережья восстанут против меня, что крестьяне организованы ими в боевые дружины и выступят по первому сигналу.

На все это я ответил Тимошенко, что я работал всю войну, работаю и сейчас для Кубани и России, что работу без согласия генерала Врангеля не меняю, что считаю ее (идею об автономии. — П. С.) невыполнимой, а если Комитет и черноморские дружины намерены начать совместную борьбу с большевиками, я буду работать вместе с ними и принимаю всех в мои части. Передал также, что сейчас у меня нет никаких завоевательных целей, единственная цель — спасти тысячи моих казаков и сослуживцев, а это могу сделать лишь с помощью Крыма.

Тимошенко ответил, что и он может помочь, что у него достанет оружия и боевых припасов и денег для довольствия, лишь бы я согласился остаться у него. Я ответил, что помощь мне нужна сейчас, а не позже и если Комитет это сделает, то он покажет, что кубанцы ему дороги, и, конечно, со стороны казаков и меня не будет никаких подозрений. В конце концов, ни до чего мы не договорились и выехали на моторной лодке к Новому Городку, где комиссаром был друг Тимошенко, некий Михаил, который нас принял очень хорошо. О моей поездке я предварительно сообщил моему спутнику греку Илье и дал об этом знать Тимошенко (на всякий случай).

На рассвете прибыли лошади по приказу Тимошенко и мы вместе с ним выехали в Адлер. Отставать от меня Тимошенко никак не хотел.

18 сентября. Мы прибыли в Адлер и через полчаса в село Молдовка, где стоял штаб отряда моих частей. Обитатели Молдовки только поднимались, штаб спал. При проезде через селение казаки выскакивали из дворов и с выражением радости приветствовали меня. Видно было, что они меня ожидали, это высказывали и офицеры, прибежавшие позже ко мне. Никакой злобы они не высказывали, искренне все радовались моему прибытию и волновались, где я так долго задержался, жаловались на непорядок, происходящий в мое отсутствии.

Видя меня с Тимошенко вместе, вышедший навстречу полковник Старицкий был очень смущен и сконфужен и начал мне рассказывать все, что случилось за это время. Тимошенко поспешно распрощался, отговариваясь делами и обещая встретиться позже.

По докладам полковника Старицкого, начиная от урочища Умпыр он якобы никаких моих приказов не получал, а на мой вопрос, почему же он не доносил мне о своем отступлении и действиях, ничего не мог дельного ответить. Мол, не знал, где я нахожусь. Это, конечно, была ложь, так как все знали, что я поехал в Гагры, кроме него! О совместных разговорах и договорах с Комитетом он «понятия не имел» (?). Другими словами, полковник Старицкий ничего не знал и ничего не делал, был совершенно невинным во всем.

Я мог его моментально арестовать, но, обдумав, не сделал этого, не было времени для расправ, очень мало его оставалось у нас!

От Старицкого я также узнал, что по занятии Адлера между ним и полковником Крыжановским произошел большой скандал, борьба за власть. Крыжановский издал приказ, в котором подчинял всех своей власти, как пользующийся правами командира корпуса, а меня, вместе со всеми бывшими при мне, объявил дезертирами. После некоторой борьбы полковник Крыжановский уступил командование полковнику Старицкому.

Через час по прибытии мной выпущен приказ, в котором я постарался объяснить причины своего отсутствия, но совершенно не вдавался в действия полковников Крыжановского и Старицкого.

Генерала Муравьева еще нигде не было, и я решил, что он погиб в горах, где много было грузинских разбойников.

На месте я выяснил, что взяты некоторые запасы оружия и патронов, так нужных нам раньше, и запасы продовольствия. Полковник Старицкий нагнал авангард уже в Адлере, пройдя не через Красную Поляну, а почему-то через село Аибга; Красную Поляну обошел, так как побоялся отряда красных, действующих в то время в тылу нашего авангарда.

Полковнику Крыжановскому я предложил совершенно не вмешиваться в дела и быть свободным, а полковника Старицкого, до прибытия генерала Муравьева, вопреки всему, оставил своим помощником, уверенный, что с этого времени он ничего против меня не совершит.

Обстановка на фронте, который еще существовал в некоторых местах, была ужасная. Части совершенно потерялись, многие снова разошлись, ушли в беженцы, а противник наседал со стороны Хосты, подведя сюда подкрепления (22-ю дивизию). Красная Поляна была взята бригадой 34-й дивизии, перешедшей через перевал, по нашей дороге; перевал не был защищен нашими силами, поэтому противник без труда занял Романовск, взятый раньше полковником Демьяненко.