К Галичу
Пускай угрюмый рифмотвор, Повитый маком и крапивой, Холодных од творец ретивый, На скучный лад сплетая вздор, Зовет обедать генерала, — О Галич, верный друг бокала И жирных утренних пиров, Тебя зову, мудрец ленивый, В приют поэзии счастливый, Под отдаленный неги кров. Давно в моем уединеньи, В кругу бутылок и друзей, Не зрели кружки мы твоей, Подруги долгих наслаждений, Острот и хохота гостей. В тебе трудиться нет охоты. Садись на тройку злых коней, Оставь Петрополь и заботы, Лети в счастливый городок. Зайди к жиду Золотареву, В его, всем общий, уголок; Мы там, собравшися в кружок, Прольем вина струю багрову, И с громом двери на замок Запрет веселье молодое. И гордый на столе пирог Друзей стесненными рядами, Сверкая светлыми ножами, С тобою храбро осадим И мигом стены разгромим; Когда ж, вином отягощенный, С главой, в колени преклоненной, Захочешь в мире отдохнуть И, опускаяся в подушку, Дабы спокойнее заснуть, Уронишь налитую кружку На старый бархатный диван, — Тогда послания, куплеты, Баллады, басенки, сонеты Покинут скромный наш карман, И крепок сон ленивца будет!.. Но рюмок звон тебя разбудит, Ты вскочишь с бодрой головой, Оставишь смятую подушку, Подымешь милую подружку — И в келье снова пир горой. О Галич, время невозвратно, И близок, близок грозный час, Когда, послыша славы глас, Покину кельи кров приятный, Татарской сброшу свой халат. Простите, девственные Музы! Прости, приют младых отрад! Надену узкие рейтузы, Завью в колечки гордый ус, Заблещет пара эполетов, И я – питомец важных Муз — В числе воюющих корнетов! О Галич, Галич! поспешай! Тебя зовут и сон ленивый, И друг ни скромный, ни спесивый, И кубок полный через край! Мечтатель
По небу крадется луна, На холме тьма седеет, На воды пала тишина. С долины ветер веет, Молчит певица вешних дней В пустыне темной рощи, Стада почили средь полей, И тих полет полнощи; И мирный неги уголок Ночь сумраком одела, В камине гаснет огонек, И свечка нагорела; Стоит богов домашних лик В кивоте небогатом, И бледный теплится ночник Пред глиняным Пенатом. Главою на руку склонен, В забвении глубоком, Я в сладки думы погружен На ложе одиноком: С волшебной ночи темнотой, При месячном сияньи, Слетают резвою толпой Крылатые мечтаньи, И тихой, тихой льется глас; Дрожат златые струны. В глухой, безмолвный мрака час Поет мечтатель юный: Исполнен тайною тоской, Молчаньем вдохновенный, Летает резвою рукой На лире оживленной. Блажен, кто в низкой свой шалаш В мольбах не просит Счастья! Ему Зевес надежный страж От грозного ненастья; На маках лени, в тихой час, Он сладко засыпает, И бранных труб ужасный глас Его не пробуждает. Пускай, ударя в звучный щит И с видом дерзновенным, Мне Слава издали грозит Перстом окровавленным, И бранны вьются знамена, И пышет бой кровавый — Прелестна сердцу тишина; Нейду, нейду за Славой. Нашел в глуши я мирный кров И дни веду смиренно; Дана мне лира от богов, Поэту дар бесценный; И Муза верная со мной: Хвала тебе, богиня! Тобою красен домик мой И дикая пустыня. На слабом утре дней златых Певца ты осенила, Венком из миртов молодых Чело его покрыла, И, горним светом озарясь, Влетала в скромну келью И чуть дышала, преклонясь Над детской колыбелью. О, будь мне спутницей младой До самых врат могилы! Летай с мечтаньем надо мной, Расправя легки крылы; Гоните мрачную печаль, Пленяйте ум… обманом, И милой жизни светлу даль Кажите за туманом! И тих мой будет поздний час: И смерти добрый гений Шепнет, у двери постучась: «Пора в жилище теней!..» Так в зимний вечер сладкой сон Приходит в мирны сени, Венчанный маком, и склонен На посох томной лени… Мое завещание. Друзьям
Хочу я завтра умереть И в мир волшебный наслажденья, На тихой берег вод забвенья, Веселой тенью отлететь… Прости навек, очарованье, Отрада жизни и любви! Приближьтесь, о друзья мои, Благоговенье и вниманье! — Певец решился умереть. — Итак, с вечернею луною, В саду не льзя ли дерн одеть Узорной белой пеленою? На темный берег сонных вод, Где мы вели беседы наши, Не льзя ль, устроя длинный ход, Нести наполненные чаши? Зовите на последний пир Спесивой Семелеи сына, Эрота, друга наших лир, Богов и смертных властелина, Пускай веселье прибежит, Махая резвою гремушкой, И нас от сердца рассмешит За полной пенистою кружкой. Пускай игривою толпой Слетят родные наши музы; Им первый кубок круговой, Друзья! священны нам их узы; До ранней утренней звезды, До тихого лучей рассвета Не выйдут из руки поэта Фиалы братской череды; В последний раз мою цевницу, Мечтаний сладостных певицу, Прижму к восторженной груди. В последний раз, томимый нежно, Не вспомню вечность и друзей; В последний раз на груди снежной Упьюсь отрадой юных дней! Когда ж восток озолотится Во тьме денницей молодой, И белый топол озарится, Покрытый утренней росой, Подайте грозд Анакреона; Он был учителем моим: И я сойду путем одним На грустный берег Ахерона… Простите, милые друзья, Подайте руку; до свиданья! И дайте, дайте обещанье, Когда навек укроюсь я, Мое исполнить завещанье. Приди, певец мой дорогой, Воспевший Вакха и Темиру. Тебе дарю я лень и лиру; Да будут Музы над тобой… Ты не забудешь дружбы нашей, О Пущин, ветреный мудрец! Прими с моей глубокой чашей Увядший миртовый венец! Друзья! вам сердце оставляю И память прошлых красных дней, Окованных счастливой ленью На ложе маков и лилей; Мои стихи дарю забвенью, Последний вздох, о други, ей!.. На тихой праздник погребенья Я вас обязан пригласить; Веселость, друг уединенья, Билеты будет разносить… Стекитесь резвою толпою, Главы в венках, рука с рукою, И пусть на гробе, где певец Исчезнет в рощах Геликона, Напишет беглый ваш резец: "Здесь дремлет Юноша-Мудрец, Питомец Нег и Аполлона". К ней
Эльвина, милый друг, приди, подай мне руку, Я вяну, прекрати тяжелый жизни сон; Скажи – увижу ли… на долгую ль разлуку Я роком осужден? Ужели никогда на друга друг не взглянет, Иль вечной темнотой покрыты дни мои? Ужели никогда нас утро не застанет В объятиях любви? Эльвина, почему в часы глубокой ночи Я не могу тебя с весельем обнимать, На милую стремить томленья полны очи И страстью трепетать? И в радости немой, в восторгах наслажденья Твой шопот сладостный и тихой стон внимать И тихо в скромной тьме для неги пробужденья Близ милой засыпать? К молодой актрисе
Ты не наследница Клероны, Не для тебя свои законы Владелец Пинда начертал; Тебе не много бог послал, Твой голосок, телодвиженья, Немые взоров обращенья Не стоят, признаюсь, похвал И шумных плесков удивленья; Жестокой суждено судьбой Тебе актрисой быть дурной. Но, Клоя, ты мила собой. Тебе во след толпятся смехи, Сулят любовникам утехи — Итак, венцы перед тобой, И несомнительны успехи. Ты пленным зрителя ведешь Когда без такта ты поешь, Недвижно стоя перед нами, Поешь – и часто не в попад. А мы усердными руками Все громко хлопаем; кричат: «Bravo! bravissimo! чудесно!» Свистки сатириков молчат, И все покорствуют прелестной. Когда в неловкости своей, Ты сложишь руки у грудей, Или подымешь их и снова На грудь положишь, застыдясь; Когда Милона молодого, Лепеча что-то не для нас, В любви без чувства уверяешь; Или без памяти в слезах, Холодный испуская ах! Спокойно в креслы упадаешь, Краснея и чуть-чуть дыша, — Все шепчут: ах! как хороша! Увы! другую б освистали: Велико дело красота. О Клоя, мудрые солгали: Не всё на свете суета. Пленяй же, Клоя, красотою; Стократ блажен любовник тот, Который нежно пред тобою, Осмелясь, о любви поет; В стихах и прозою на сцене Тебя клянется обожать, Кому ты можешь отвечать, Не смея молвить об измене; Блажен, кто может роль забыть На сцене с миленькой актрисой Жать руку ей, надеясь быть Еще блаженней за кулисой! Воспоминание
(К Пущину)
Помнишь ли, мой брат по чаше, Как в отрадной тишине Мы топили горе наше В чистом, пенистом вине? Как, укрывшись молчаливо В нашем темном уголке, С Вакхом нежились лениво, Школьной стражи вдалеке? Помнишь ли друзей шептанье Вкруг бокалов пуншевых, Рюмок грозное молчанье — Пламя трубок грошевых? Закипев, о, сколь прекрасно Токи дымные текли!.. Вдруг педанта глас ужасный Нам послышался вдали… И бутылки вмиг разбиты, И бокалы все в окно — Всюду по полу разлиты Пунш и светлое вино. Убегаем торопливо — Вмиг исчез минутный страх! Щек румяных цвет игривый, Ум и сердце на устах, Хохот чистого веселья, Неподвижный, тусклый взор Изменяли час похмелья, Сладкой Вакха заговор. О друзья мои сердечны! Вам клянуся, за столом Всякой год в часы беспечны Поминать его вином. Послание к Галичу
Где ты, ленивец мой? Любовник наслажденья! Ужель уединенья Не мил тебе покой? Ужели мне с тобой Лишь помощью бумаги Минуты провождать И больше не видать Парнасского бродяги? На Пинде мой сосед, И ты от Муз укрылся, Минутный домосед, С пенатами простился! Уж темный уголок И садик опустели, Где мы под вечерок За рюмками шумели; Где Ком нас угощал Форелью, пирогами, И пенистый бокал Нам Бахус подавал. Бегут за днями дни Без дружеских собраний; Веселых пирований Веселые сыны С тобой разлучены; И шумные беседы, И долгие обеды Не столь оживлены. Один в каморке тесной Вечерней тишиной Хочу, мудрец любезный, Беседовать с тобой. Уж темна ночь объемлет Брега спокойных вод; Мурлыча, в келье дремлет Спесивый, старый кот. Покамест сон прелестный, Под сенью тихих крил, В обители безвестной Меня не усыпил, Морфея в ожиданьи, В постеле я лежу И беглое посланье Без строгого старанья Предателю пишу. Далече той станицы, Где Фебовы сестрицы Мне с негой вьют досуг, Скажи – среди столицы Чем занят ты, мой друг? Ужель приют поэта Теперь средь вихря света, Вдали родных полей И ближних, и друзей? Ужель в театре шумном, Где дюжий Аполлон Партером полуумным Прославлен, оглушен, Измученный напевом Бессмысленных стихов, Ты спишь под страшным ревом Актеров и смычков? Или, мудрец придворный, С улыбкою притворной Пред лентою цветной Поникнув головой, С вертушкою слепой Знакомиться желаешь? Иль Креза за столом В куплете заказном Трусливо величаешь?.. Нет, добрый Галич мой! Поклону ты не сроден. Друг мудрости прямой Правдив и благороден; Он любит тишину; Судьбе своей послушный, На барскую казну Взирает равнодушно, Рублям откупщика Смеясь веселым часом, Не снимет колпака Философ пред Мидасом. Пускай не дружен он С Фортуною коварной, Но Вакхом награжден Философ благодарный, Когда сей бог младой Вечернею порой Лафит и грог янтарный С улыбкой на устах В стекле ему подносит И каплю выпить просит Качаясь на ногах. Мечтанье обнимая, Любовь его ведет, И дружба молодая Венки ему плетет. И счастлив он, признаться, На деле, не в мечтах, Когда минуты мчатся Веселья на крылах; Когда друзья-поэты С утра до ночи с ним Шумят, поют куплеты, Пьют мозельразогретый, Приятелям своим Послания читают И трубку разжигают Безрифминым лихим!.. Оставь же город скучный, С друзьями съединись И с ними неразлучно В пустыне уживись. Беги, беги столицы, О Галич мой, сюда! Здесь розовой денницы Не видя никогда, Ленясь под одеялом, С Тибурским мудрецом Мы часто за бокалом Проснемся – и заснем. Смотри: тебе в награду Наш Дельвиг, наш поэт, Несет свою балладу, И стансы винограду, И к лилии куплет. И полон становится Твой малый, тесный дом Вот с милым остряком Наш песельник тащится По лестнице с гудком, И все к тебе нагрянем — И снова каждый день Стихами, прозой станем Мы гнать печали тень. Подруги молодые Нас будут посещать; Нам жизни дни златые Не страшно расточать. Поделимся с забавой Мы веком остальным, С волшебницею-славой И с Вакхом молодым. Моя эпитафия
Здесь Пушкин погребен; он с музой молодою, С любовью, леностью провел веселый век, Не делал доброго, однакож был душою, Ей богу, добрый человек. Сраженный рыцарь
Последним сияньем за лесом горя, Вечерняя тихо потухла заря, Безмолвна долина глухая; В тумане пустынном клубится река, Ленивой грядою идут облака, Меж ими луна золотая. Чугунные латы на холме лежат, Копье раздробленно, в перчатке булат, И щит под шеломом заржавым, Вонзилися шпоры в увлаженный мох: — Лежат неподвижно, и месяца рог Над ними в блистаньи кровавом. Вкруг холма обходит друг сильного – конь; В очах горделивых померкнул огонь — Он бранную голову клонит. Беспечным копытом бьет камень долин — И смотрит на латы – конь верный один, И дико трепещет, и стонет. Во тьме заблудившись, пришелец идет, С надеждою робость он в сердце несет — Склонясь над дорожной клюкою, На холм он взобрался, и в тусклую даль Он смотрит, и сходит – и звонкую сталь Толкает усталой ногою. Хладеет пришелец – кольчуги звучат. Погибшего грозно в них кости стучат, По камням шелом покатился, Скрывался в нем череп… при звуке глухом Заржал конь ретивый – скок лётом на холм — Взглянул… и главою склонился. Уж путник далече в тьме бродит ночной, Всё мнится, что кости хрустят под ногой… Но утро денница выводит — Сраженный во брани на холме лежит, И латы недвижны, и шлем не стучит, И конь вкруг погибшего, ходит. К Дельвигу
Послушай, муз невинных Лукавый духовник: Жилец полей пустынных, Поэтов грешный лик Умножил я собою, И я главой поник Пред милою мечтою; Мой дядюшка-поэт На то мне дал совет И с музами сосватал. Сначала я шалил, Шутя стихи кроил, А там их напечатал, И вот теперь я брат Бестолкову пустому, Тому, сему, другому Да я ж и виноват! Спасибо за посланье — Но что мне пользы в том? На грешника потом Ведь станут в посмеянье Указывать перстом! — Изменник! с Аполлоном Ты, видно, заодно; А мне прослыть Прадоном Отныне суждено. Везде беды застану! Увы, мне, метроману, Куда сокроюсь я? Предатели-друзья Невинное творенье Украдкой в город шлют И плод уединенья Тисненью предают, — Бумагу убивают! Поэта окружают С улыбкой остряки. "Ах, сударь! мне сказали, Вы пишете стишки; Увидеть их не льзя ли? Вы в них изображали, Конечно, ручейки, Конечно, василечик, Иль тихой ветерочик, И рощи, и цветки…" О Дельвиг! начертали Мне Музы мой удел; Но ты ль мои печали Умножить захотел? В объятиях Морфея Беспечный дух лелея, Еще хоть год один Позволь мне полениться И негой насладиться, — Я, право, неги сын! А там, хоть нет охоты, Но придут уж заботы Со всех ко мне сторон: И буду принужден С журналами сражаться, С газетой торговаться, С Графовым восхищаться… Помилуй, Аполлон! Роза
Где наша роза? Друзья мои! Увяла роза, Дитя зари!.. Не говори: Вот жизни младость, Не повтори: Так вянет радость, В душе скажи: Прости! жалею… И на лилею Нам укажи. На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году
Утихла брань племен: в пределах отдаленных Не слышен битвы шум и голос труб военных; С небесной высоты, при звуке стройных лир, На землю мрачную нисходит светлый Мир. Свершилось!.. Русской царь, достиг ты славной цели! Вотще надменные на родину летели; Вотще впреди знамен бесчисленных дружин В могущей дерзости венчанный исполин На гибель грозно шел, влек цепи за собою: Меч огненный блеснул за дымною Москвою! Звезда губителя потухла в вечной мгле, И пламенный венец померкнул на челе! Содрогся счастья сын, и, брошенный судьбою, Он землю русскую не взвидел под собою. — Бежит… и мести гром слетел ему во след; И с трона гордый пал… и вновь восстал… и нет! Тебе, наш храбрый царь, хвала, благодаренье! Когда полки врагов покрыли отдаленье, Во броню ополчась, взложив пернатый шлем, Колена преклонив пред вышним алтарем, Ты браней меч извлек и клятву дал святую От ига оградить страну свою родную. Мы вняли клятве сей; и гордые сердца В восторге пламенном летели вслед отца И смертью роковой горели и дрожали; И россы пред врагом твердыней грозной стали!.. «К мечам!» раздался клик, и вихрем понеслись; Знамены, восшумев, по ветру развились; Обнялся с братом брат: и милым дали руку Младые ратники на грустную разлуку; Сразились. Воспылал свободы ярый бой, И смерть хватала их холодною рукой!.. А я… вдали громов, в сени твоей надежной… Я тихо расцветал, беспечный, безмятежный! Увы! мне не судил таинственный предел Сражаться за тебя под градом вражьих стрел!.. Сыны Бородина, о Кульмские герои! Я видел, как на брань летели ваши строи; Душой восторженной за братьями спешил. Почто ж на бранный дол я крови не пролил? Почто, сжимая меч младенческой рукою, Покрытый ранами, не пал я пред тобою И славы под крылом наутре не почил? Почто великих дел свидетелем не был? О, сколь величествен, бессмертный, ты явился Когда на сильного с сынами устремился; И, челы приподняв из мрачности гробов, Народы, падшие под бременем оков, Тяжелой цепию с восторгом потрясали И с робкой радостью друг друга вопрошали: "Ужель свободны мы?… Ужели грозный пал… Кто смелый? Кто в громах на севере восстал?.." И ветхую главу Европа преклонила, Царя-спасителя колена окружила Освобожденною от рабских уз рукой, И власть мятежная исчезла пред тобой! И ныне ты к сынам, о царь наш, возвратился, И край полуночи восторгом озарился! Склони на свой народ смиренья полный взгляд — Все лица радостью, любовию блестят. Внемли – повсюду весть отрадная несется, Повсюду гордый клик веселья раздается; По стогнам шум, везде сияет торжество, И ты среди толпы, России божество! Встречать вождя побед летят твои дружины. Старик, счастливый век забыв Екатерины, Взирает на тебя с безмолвною слезой. Ты наш, о русской царь! оставь же шлем стальной И грозный меч войны, и щит – ограду нашу; Излей пред Янусом священну мира чашу, И, брани сокрушив могущею рукой, Вселенну осени желанной тишиной!.. И придут времена спокойствия златые, Покроет шлемы ржа, и стрелы каленые, В колчанах скрытые, забудут свой полет; Счастливый селянин, не зная бурных бед, По нивам повлечет плуг, миром изощренный; Суда летучие, торговлей окриленны, Кормами рассекут свободный океан, И юные сыны воинственных славян Спокойной праздности с досадой предадутся, И молча некогда вкруг старца соберутся, Преклонят жадный слух, и ветхим костылем И стан, и ратный строй, и дальний бор с холмом На прахе начертит он медленно пред ними, Словами истины, свободными, простыми, Им славу прошлых лет в рассказах оживит И доброго царя в слезах благословит. * * * Итак я счастлив был, итак я наслаждался, Отрадой тихою, восторгом упивался… И где веселья быстрый день? Промчался лётом сновиденья, Увяла прелесть наслажденья, И снова вкруг меня угрюмой скуки тень! Слеза
Вчера за чашей пуншевою С гусаром я сидел, И молча с мрачною душою На дальний путь глядел. "Скажи, что смотришь на дорогу? — Мой храбрый вопросил. — Еще по ней ты, слава богу, Друзей не проводил". К груди поникнув головою, Я скоро прошептал: "Гусар! уж нет еесо мною!.." Вздохнул – и замолчал. Слеза повисла на реснице И канула в бокал. — "Дитя! ты плачешь о девице. Стыдись!" – он закричал. "Оставь, гусар… ох! сердцу больно. Ты, знать, не горевал. Увы! одной слезы довольно, Чтоб отравить бокал!.." * * * Угрюмых тройка есть певцов — Шихматов, Шаховской, Шишков, Уму есть тройка супостатов — Шишков наш, Шаховской, Шихматов, Но кто глупей из тройки злой? Шишков, Шихматов, Шаховской! К Бар. М. А. Дельвиг
Вам восемь лет, а мне семнадцать било. И я считал когда-то восемь лет; Они прошли. – В судьбе своей унылой, Бог знает как, я ныне стал поэт. Не возвратить уже того, что было, Уже я стар, мне незнакома ложь: Так верьте мне – мы спасены лишь верой. Послушайте: Амур, как вы, хорош; Амур дитя, Амур на вас похож — В мои лета вы будете Венерой. Но если только буду жив, Всевышней благостью Зевеса, И столько же красноречив — Я напишу вам, баронесса, В латинском вкусе мадригал, Чудесный, вовсе без искусства — Не много истинных похвал, Но много истинного чувства. Скажу я: "Ради ваших глаз, О баронесса! ради балов, Когда мы все глядим на вас, Взгляните на меня хоть раз В награду прежних мадригалов Когда ж Амур и Гименей В прелестной Марии моей Поздравят молодую даму — Удастся ль мне под старость дня, Вам посвятить эпиталаму? Моему Аристарху
Помилуй, трезвый Аристарх Моих бахических посланий, Не осуждай моих мечтаний И чувства в ветренных стихах: Плоды веселого досуга, Не для бессмертья рождены, Но разве так сбережены Для самого себя, для друга, Или для Хлои молодой. Помилуй, сжалься надо мной — Не нужны мне твои уроки. Я знаю сам свои пороки. Конечно беден гений мой: За рифмой часто холостой, На зло законам сочетанья, Бегут трестопные толпой На аю, аети на ой. — Еще немногие признанья: Я ставлю (кто же без греха?) Пустые часто восклицанья, И сряду лишних три стиха; Нехорошо, но оправданья Не льзя ли скромно принести? Мои летучие посланья В потомстве будут ли цвести? Не думай, цензор мой угрюмый, Что я, беснуясь по ночам, Окован стихотворной думой, Покоем жертвую стихам; Что, бегая по всем углам, Ерошу волосы клоками, Подобно Фебовым жрецам Сверкаю грозными очами, Едва дыша, нахмуря взор, И засветив свою лампаду, За шаткой стол, кряхтя, засяду, Сижу, сижу три ночи сряду И высижу – трестопный вздор… Так пишет (молвить не в укор) Конюший дряхлого Пегаса Свистов, Хлыстов или Графов, Служитель отставной Парнасса, Родитель стареньких стихов, И од не слишком громозвучных, И сказочек довольно скучных. Люблю я праздность и покой, И мне досуг совсем не бремя; И есть и пить найду я время. Когда ж нечаянной порой Стихи кропать найдет охота, На славу Дружбы иль Эрота, — Тотчас я труд окончу свой. Сижу ли с добрыми друзьями Лежу ль в постеле пуховой, Брожу ль над тихими водами В дубраве темной и глухой, Задумаюсь – взмахну руками На рифмах вдруг заговорю — И никого уж не морю Моими резвыми стихами… Но ежели когда-нибудь, Желая в неге отдохнуть, Расположась перед камином, Один, свободным господином, Поймаю прежню мысль мою, — То не для имени поэта Мараю два иль три куплета, И их вполголоса пою. Но знаешь ли, о мой гонитель, Как я беседую с тобой? Беспечный Пинда посетитель, Я с Музой нежусь молодой… Уж утра яркое светило Поля и рощи озарило; Давно пропели петухи; В полглаза дремля – и зевая, Шапеля в песнях призывая, Пишу короткие стихи, Среди приятного забвенья Склонясь в подушку головой, И в простоте, без украшенья, Мои слагаю извиненья Немного сонною рукой. Под сенью лени неизвестной Так нежился певец прелестный, Когда Вер-Вера воспевал, Или с улыбкой рисовал В непринужденном упоеньи Уединенный свой чердак. В таком ленивом положеньи Стихи текут и так и сяк. Возможно ли в свое творенье, Уняв веселых мыслей шум, Тогда вперять холодный ум, Отделкой портить небылицы, Плоды бродящих резвых дум, И сокращать свои страницы? — Анакреон, Шолье, Парни, Враги труда, забот, печали, Не так, бывало, в прежни дни Своих любовниц воспевали. О вы, любезные певцы, Сыны беспечности ленивой, Давно вам отданы венцы От музы праздности счастливой, Но не блестящие дары Поэзии трудолюбивой. На верьх Фессальския горы Вели вас тайные извивы; Веселых Граций перст игривый Младые лиры оживлял, И ваши челы обвивал Детей Пафосских рой шутливый. И я – неопытный поэт — Небрежный ваших рифм наследник, За вами крадуся вослед… А ты, мой скучный проповедник, Умерь ученый вкуса гнев! Поди, кричи, брани другого И брось ленивца молодого, Об нем тихонько пожалев. Тень Фон-Визина
В раю, за грустным Ахероном, Зевая в рощице густой, Творец, любимый Алоллоном, Увидеть вздумал мир земной. То был писатель знаменитый, Известный русской весельчак, Насмешник, лаврами повитый, Денис, невежде бич и страх. "Позволь на время удалиться, — Владыке ада молвил он, — Постыл мне мрачный Флегетон, И к людям хочется явиться". «Ступай!» в ответ ему Плутон; И видит он перед собою: В ладье с мелькающей толпою Гребет наморщенный Харон Челнок ко брегу; с подорожной Герой поплыл в ладье порожной И вот – выходит к нам на свет. Добро пожаловать, поэт! Мертвец в России очутился, Он ищет новости какой, Но свет ни в чем не пременился. Всё идет той же чередой; Всё так же люди лицемерят, Всё те же песенки поют, Клеветникам как прежде верят, Как прежде все дела текут; В окошки миллионы скачут, Казну все крадут у царя. Иным житье, другие плачут, И мучат смертных лекаря, Спокойно спят архиереи, Вельможи, знатные злодеи, Смеясь в бокалы льют вино, Невинных жалобе не внемлют, Играют ночь, в сенате дремлют, Склонясь на красное сукно; Всё столько ж трусов и нахалов, Рублевых столько же Киприд, И столько ж глупых генералов, И столько ж старых волокит. Вздохнул Денис: "О боже, боже! Опять я вижу то ж да то же. Передних грозный Демосфен, Ты прав, оратор мой Петрушка: Весь свет бездельная игрушка, И нет в игрушке перемен. Но где же братии-поэты. Мои парнасские клевреты, Питомцы Граций молодых? — Желал бы очень видеть их". Небес оставя светлы сени, С крылатой шапкой на бекрене, Богов посланник молодой Слетает вдруг к нему стрелой. "Пойдем, – сказал Эрмий поэту, — Я здесь твоим проводником, Сам Феб меня просил о том; С тобой успеем до рассвету Певцов российских посетить, Иных – лозами наградить. Других – венком увить свирели". Сказал, взвились и полетели. Уже сокрылся ясный день, Уже густела мрачна тень, Уж вечер к ночи уклонялся, Мелькал в окошки лунный свет, И всяк, кто только не поэт, Морфею сладко предавался. Эрмий с веселым мертвецом Влетели на чердак высокой; Там Кропов в тишине глубокой С бумагой, склянкой и пером Сидел в раздумьи за столом На стуле ветхом и треногом И площадным, раздутым слогом На наши смертные грехи Ковал и прозу и стихи. — «Кто он?» – "Издатель «Демокрита»! Издатель право пресмешной, Не жаждет лавров он пиита, Лишь был бы только пьян порой. Стихи читать его хоть тяжко, А проза, ох! горька для всех; Но что ж? смеяться над бедняжкой, Ей богу. братец, страшный грех; Не лучше ли чердак оставить, И далее полет направить К певцам российским записным?" — «Быть так, Меркурий, полетим». И оба путника пустились И в две минуты опустились Хвостову прямо в кабинет. Он не спал; добрый наш поэт Унизывал на случай оду, Как божий мученик кряхтел, Чертил, вычеркивал, потел, Чтоб стать посмешищем народу. Сидит; перо в его зубах, На ленте Анненской табак, Повсюду разлиты чернилы, Сопит себе Хвостов унылый. "Ба! в полночь кто катит ко мне? Не брежу, полно ль, я во сне! Что сталось с бедной головою! Фон-Визин! ты ль передо мною? Помилуй! ты… конечно он!" – "Я, точно я, меня Плутон Из мрачного теней жилища С почетным членом адских сил Сюда на время отпустил. Хвостов! старинный мой дружище! Скажи, как время ты ведешь? Здорово ль, весело ль живешь?" – "Увы! несчастному поэту, — Нахмурясь отвечал Хвостов, — Давно ни в чем удачи нету. Скажу тебе без дальних слов: По мне с парнасского задору Хоть удавись – так в ту же пору. Что я хорош, в том клясться рад, Пишу, пою на всякой лад, Хвалили гений мой в газетах, В «Аспазии» боготворят. А всё последний я в поэтах, Меня бранит и стар и млад, Читать стихов моих не хочут, Куда ни сунусь, всюду свист — Мне враг последний журналист, Мальчишки надо мной хохочут. Анастасевич лишь один, Мой верный крестник, чтец и сын, Своею прозой уверяет, Что истукан мой увенчает Потомство лавровым венцом. Никто не думает о том. Но я – поставлю на своем. Пускай мой перукмахер снова Завьет у бедного Хвостова Его поэмой заказной Волос остаток уж седой, Геройской воружась отвагой, И жизнь я кончу над бумагой И буду в аде век писать И притчи дьяволам читать". Денис на то пожал плечами; Курьер богов захохотал И, над свечей взмахнув крылами, Во тьме с Фон-Визиным пропал. Хвостов не слишком изумился, Спокойно свечку засветил — Вздохнул, зевнул, перекрестился, Свой труд доканчивать пустился, По утру оду смастерил, И ею город усыпил. Меж тем поклон отдав Хвостову, Творец, списавший Простакову, Три ночи в мрачных чердаках В больших и малых городах Пугал российских стиходеев. В своем боскетекнязь Шальной, Краса писателей-Морфеев, Сидел за книжкой записной, Рисуя в ней цветки, кусточки, И, движа вздохами листочки, Мочил их нежною слезой; Когда же призрак столь чудесный Очам влюбленного предстал, За платье ухватясь любезной, О страх! он в обморок упал. И ты Славяно-Росс надутый, О Безглагольник пресловутый, И ты едва не побледнел, Как будто от Шишкова взгляда; Из рук упала Петриада, И дикой взор оцепенел. И ты, попами воскормленный, Дьячком псалтире обученный, Ужасный критикам старик! Ты видел тени грозный лик, Твоя невинная другиня, Уже поблекший цвет певиц, Вралих Петрополя богиня, Пред ним со страхом пала ниц. И ежемесячный вздыхатель, Что в свет бесстыдно издает Кокетки старой кабинет, Безграмотный школяр-писатель, Был строгой тенью посещен; Не спас ребенка Купидон: Блюститель чести муз усердный Его журил немилосердно И уши выдрал бедняка; Страшна Фон-Визина рука! "Довольно! нет во мне охоты, — Сказал он, – у худых писцов Лишь время тратить; от зевоты Я снова умереть готов; Но где певец Екатерины?" – «На берегах поет Невы». — "Итак стигийския долины Еще не видел он?" – «Увы!» — «Увы? скажи, что значит это?» – "Денис! полнощный лавр отцвел, Прошла весна, прошло и лето, Огонь поэта охладел; Ты всё увидишь сам собою; Слетим к певцу под сединою На час послушать старика". Они летят, и в три мига Среди разубранной светлицы Увидели певца Фелицы. Почтенный старец их узнал. Фон-Визин тотчас рассказал Свои в том мире похожденья. "Так ты здесь в виде привиденья?… — Сказал Державин, – очень рад; Прими мои благословенья… Брысь, кошка!.. сядь, усопший брат; Какая тихая погода!.. Но кстати вот на славу ода, — Послушай, братец" – и старик, Покашляв, почесав парик, Пустился петь свое творенье, Статей библейских преложенье; То был из гимнов гимн прямой. Чета бесплотных в удивленьи Внимала молча песнопенье, Поникнув долу головой: "Открылась тайн священных „дверь! Из бездн исходит Луцифер, Смиренный, но челоперунный. Наполеон! Наполеон! Париж, и новый Вавилон, И кроткий агнец белорунный, Превосходясь, как дивий Гог, Упал как дух Сатанаила, Исчезла демонская сила!.. Благословен господь наш бог!"… "Ого! – насмешник мой воскликнул, — Что лучше эдаких стихов? В них смысла сам бы не проникнул Покойный господин Бобров; Что сделалось с тобой, Державин? И ты судьбой Невтону равен, Ты бог – ты червь, ты свет – ты ночь… Пойдем, Меркурий, сердцу больно; Пойдем – бешуся я невольно". И мигом отлетел он прочь. «Какое чудное явленье!» Фон-Визин спутнику сказал. – "Оставь пустое удивленье, — Эрмий с усмешкой отвечал. — На Пинде славный Ломоносов С досадой некогда узрел, Что звучной лирой в сонме россов Татарин бритый возгремел, И гневом Пиндар Холмогора, И тайной завистью горел. Но Феб услышал глас укора, Его спокоить захотел, И спотыкнулся мой Державин Апокалипсис преложить — Денис! он вечно будет славен, Но, ах, почто так долго жить?" "Пора домой, – вещал Эрмию Ужасный рифмачам мертвец, — Оставим наскоро Россию: Бродить устал я наконец". Но вдруг близь мельницы стучащей, Средь рощи сумрачной, густой, На берегу реки шумящей Шалаш является простой: К калитке узкая дорога; В окно склонился древний клен, И Фальконетов Купидон Грозит с усмешкой у порога. "Конечно, здесь живет певец, — Сказал обрадуясь мертвец, — Взойдем!" Взошли и что ж узрели? В приятной неге, на постеле Певец Пенатов молодой С венчанной розами главой, Едва прикрытый одеялом С прелестной Лилою дремал И подрумяненный фиалом В забвеньи сладостном шептал. — Фон-Визин смотрит изумленный. "Знакомый вид; но кто же он? Уж не Парни ли несравненный, Иль Клейст? иль сам Анакреон?" "Он стоит их, – сказал Меркурий, — Эрата, Грации, Амуры Венчали миртами его, И Феб цевницею златою Почтил любимца своего; Но лени связанный уздою, Он только пьет, смеется, спит И с Лилой нежится младою, Забыв совсем, что он пиит". — «Так я же разбужу повесу,» Сказал Фон-Визин рассердясь И в миг отдернул занавесу. Певец, услыша вещий глас, С досадой весь в пуху проснулся, Лениво руки протянул, На свет насилу проглянул, Потом в сторонку обернулся И снова крепким сном заснул. Что делать нашему герою? Повеся нос, итти к покою И только про себя ворчать. Я слышал, будто бы с досады Бранил он русских без пощады И вот изволил что сказать: "Когда Хвостов трудиться станет, А Батюшков спокойно спать, Наш гений долго не восстанет, И дело не пойдет на лад". Гроб Анакреона
Всё в таинственном молчаньи, Холм оделся темнотой, Ходит в облачном сияньи Полумесяц молодой. Темных миртов занавеса Наклонилася к водам; В их сени, у входа леса, Чью гробницу вижу там? Розы юные алеют Камня древнего кругом, И Зефиры их не смеют Свеять трепетным крылом. Вижу: лира над могилой Дремлет в сладкой тишине, Лишь порою звон унылый, Будто лени голос милый, В мертвой слышится струне. Вижу: горлица на лире, В розах кубок и венец… Други, други! в вечном мире Здесь Теосской спит мудрец. Посмотрите: на гробнице Сын отрад изображен. Здесь на ветреной цевнице Резвый наш Анакреон, Красотой очарованный, Нежно гимны ей поет, Виноградом увенчанный, В чашу сок его лиет. Здесь он в зеркало глядится, Говоря: "Я сед и стар; Жизнью дайте ж насладиться — Жизнь, увы! не вечный дар!.." Здесь, на лиру кинув длани И нахмуря важно бровь, Хочет петь он бога брани, Но поет одну любовь. — Здесь готовится природе Тяжкой долг он заплатить; Старый пляшет в хороводе, Жажду просит утолить: Вкруг философа седого Девы пляшут и поют; Он у времени скупого Крадет несколько минут. Вот и музы, и хариты В гроб любимца увели, Плющем, розами повиты, Игры, смехи вслед ушли; Он исчез, как наслажденье, Как невнятный вздох любви. Смертный! век твой – сновиденье: Счастье резвое лови, Наслаждайся! наслаждайся! Чаще кубок наливай, Страстью нежной утомляйся, А за чашей отдыхай. Послание к Юдину
Ты хочешь, милый друг, узнать Мои мечты, желанья, цели И тихой глас простой свирели С улыбкой дружества внимать. Но можно ль резвости поэту, Невольнику мечты младой, В картине быстрой и живой Изобразить в порядке свету Всё то, что в юности златой Воображение мне кажет? Теперь, когда в покое лень, Укрыв меня в пустынну сень, Своею цепью чувства вяжет, И век мой тих, как ясный день, Пустого неги украшенья Не видя в хижине моей, Смотрю с улыбкой сожаленья На пышность бедных богачей И, счастливый самим собою, Не жажду горы серебра, Не знаю завтра,ни вчера, Доволен скромною Судьбою И думаю: "К чему певцам Алмазы, яхонты, топазы, Порфирные пустые вазы, Драгие куклы по углам? К чему им сукны Альбиона И пышные чехлы Лиона На модных креслах и столах, И ложе шалевое в спальней? Не лучше ли в деревне дальней, Или в смиренном городке, Вдали столиц, забот и грома, Укрыться в мирном уголке, С которым роскошь незнакома, Где можно в праздник отдохнуть!" О, если бы когда-нибудь Сбылись поэта сновиденья! Ужель отрад уединенья Ему вкушать не суждено? Мне видится мое селенье, Мое Захарово; оно С заборами в реке волнистой С мостом и рощею тенистой Зерцалом вод отражено. На холме домик мой: с балкона Могу сойти в веселый сад, Где вместе Флора и Помона Цветы с плодами мне дарят, Где старых кленов темный ряд Возносится до небосклона, И глухо тополы шумят — Туда зарею поспешаю С смиренным заступом в руках, В лугах тропинку извиваю, Тюльпан и розу поливаю — И счастлив в утренних трудах: Вот здесь под дубом наклоненным, С Горацием и Лафонтеном В приятных погружен мечтах. Вблизи ручей шумит и скачет, И мчится в влажных берегах, И светлый ток с досадой прячет В соседних рощах и лугах. — Но вот уж полдень. – В светлой зале Весельем круглый стол накрыт; Хлеб-соль на чистом покрывале, Дымятся щи, вино в бокале, И щука в скатерьти лежит. Соседи шумною толпою Взошли, прервали тишину, Садятся; чаш внимаем звону: Все хвалят Вакха и Помону И с ними красную весну… Вот кабинет уединенный, Где я, Москвою утомленный, Вдали обманчивых красот, Вдали нахмуренных забот И той волшебницы лукавой, Которая весь мир вертит, В трубу немолчную гремит, И – помнится – зовется Славой — Живу с природной простотой, С философической забавой И с музой резвой и младой… Вот мой камин – под вечер темный, Осенней бурною порой, Люблю под сению укромной Пред ним задумчиво мечтать, "Вольтера, Виланда читать, Или в минуту вдохновенья Небрежно стансы намарать И жечь потом свои творенья… Вот здесь… но быстро привиденья, Родясь в волшебном фонаре, На белом полотне мелькают; Мечты находят, исчезают, Как тень на утренней заре. — Меж тем, как в келье молчаливой Во плен отдался я мечтам, Рукой беспечной и ленивой Разбросив рифмы здесь и там, Я слышу топот, слышу ржанье. — Блеснув узорным чепраком, В блестящем ментии сияньи Гусар промчался под окном… И где вы, мирные картины Прелестной сельской простоты? Среди воинственной долины Ношусь на крыльях я мечты, Огни во стане догорают; Меж них, окутанный плащом, С седым, усатым казаком Лежу – вдали штыки сверкают, Лихие ржут, бразды кусают, Да изредка грохочет гром, Летя с высокого раската… Трепещет бранью грудь моя, При блеске бранного булата, Огнем пылает взор, – и я Лечу на гибель супостата. — Мой конь в ряды врагов орлом Несется с грозным седоком — С размаха сыплются удары. О вы, отеческие Лары, Спасите юношу в боях! Там свищет саблей он зубчатой, Там кивер зыблется пернатый; С черкесской буркой на плечах, И молча преклонясь ко гриве, Он мчит стрелой по скользкой ниве, С цыгаррой дымною в зубах… Но лаврами побед увиты, Бойцы из чаши мира пьют. Военной славою забытый, Спешу в смиренный свой приют; Нашед на поле битв и чести Одни болезни, костыли, На век оставил саблю мести… Уж вижу в сумрачной дали Мой тесный домик, рощи темны, Калитку, садик, ближний пруд, И снова я, философ скромный, Укрылся в милый мне приют И, мир забыв и им забвенный, Покой души вкушаю вновь… Скажи, о сердцу друг бесценный, Мечта ль и дружба и любовь? Доселе в резвости беспечной Брели по розам дни мои; В невинной ясности сердечной Не знал мучений я любви, Но быстро день за днем умчался Где ж детства ранние следы? Прелестный возраст миновался Увяли первые цветы! Уж сердце в радости не бьется При милом виде мотылька, Что в воздухе кружит и вьется С дыханьем тихим ветерка, И в беспокойстве непонятном Пылаю, тлею, кровь горит, И всё языком, сердцу внятным, О нежной страсти говорит… Подруга возраста златого, Подруга красных детских лет, Тебя ли вижу, взоров свет, Друг сердца, милая <Сушкова>? Везде со мною образ твой, Везде со мною призрак милый: Во тьме полуночи унылой, В часы денницы золотой. То на конце аллеи темной Вечерней, тихою порой, Одну, в задумчивости томной, Тебя я вижу пред собой, Твой шалью стан не покровенный, Твой взор, на груди потупленный, В щеках любви стыдливый цвет. Всё тихо; брежжет лунный свет; Нахмурясь топол шевелится, Уж сумрак тусклой пеленой На холмы дальние ложится, И завес рощицы струится Над тихо-спящею волной, Осеребренною луной. Одна ты в рощице со мною, На костыли мои склонясь, Стоишь под ивою густою, И ветер сумраков, резвясь, На снежну грудь прохладой дует, Играет локоном власов И ногу стройную рисует Сквозь белоснежный твой покров… То часом полночи глубоким, Пред теремом твоим высоким, Угрюмой зимнею порой, Я жду красавицу драгую — Готовы сани; мрак густой; Всё спит, один лишь я тоскую, Зову часов ленивый бой… И шорох чудится глухой, И вот уж шопот слышу сладкой, — С крыльца прелестная сошла, Чуть-чуть дыша; идет украдкой, И дева друга обняла. Помчались кони, вдаль пустились, По ветру гривы распустились, Несутся в снежной глубине, Прижалась робко ты ко мне, Чуть-чуть дыша; мы обомлели, В восторгах чувства онемели… Но что! мечтанья отлетели! Увы! я счастлив был во сне… В отрадной музам тишине Простыми звуками свирели, Мой друг, я для тебя воспел Мечту, младых певцов удел. Питомец Муз и вдохновенья, Стремясь Фантазии вослед, Находит в сердце наслажденья И на пути грозящих бед. Минуты счастья золотые Пускай мне Клофо не совьет; В мечтах все радости земные! Судьбы всемощнее поэт. К Живописцу
Дитя Харит и вображенья, В порыве пламенной души, Небрежной кистью наслажденья Мне друга сердца напиши; Красу невинности небесной, Надежды робкия черты, Улыбку душеньки прелестной И взоры самой красоты. Вкруг тонкого Гебеи стана Венерин пояс повяжи, Сокрытой прелестью Альбана Мою царицу окружи. Прозрачны волны покрывала Накинь на трепетную грудь, Чтоб и под ним она дышала, Хотела тайно воздохнуть. Представь мечту любви стыдливой, И той, которою дышу, Рукой любовника счастливой Внизу я имя подпишу. Стихотворения 1816 г
Заутра с свечкой грошевою Явлюсь пред образом святым: Мой друг! остался я живым, Но был уж смерти под косою: Сазонов был моим слугою, А Пешель – лекарем моим. Усы. Философическая ода
Глаза скосив на ус кудрявый, Гусар с улыбкой величавой На палец завитки мотал; Мудрец с обритой бородою, Качая тихо головою, Со вздохом усачу сказал: "Гусар! всё тленно под луною; Как волны следом за волною, Проходят царства и века. Скажи, где стены Вавилона? Где драмы тощие Клеона? Умчала всё времен река. За уши ус твой закрученный, Вином и ромом окропленный, Гордится юной красотой, Не знает бритвы; выписною Он вечно лоснится сурьмою, Расправлен гребнем и рукой. — Чтобы не смять уса лихого, Ты к ночи одою Хвостова Его тихонько обвернешь, В подушку носом лечь не смеешь, И в крепком сне его лелеешь, И утром вновь его завьешь. — На долгих ужинах веселых, В кругу гусаров поседелых И черноусых удальцов, Веселый гость, любовник пылкий, За чье здоровье бьешь бутылки? Коня, красавиц и усов. Сраженья страшный час настанет, В ряды ядро со треском грянет; А ты, над ухарским седлом, Рассудка, памяти не тратишь: Сперва кудрявый ус ухватишь, А саблю верную потом. Окованный волшебной силой, Наедине с красоткой милой Ты маешься – одной рукой, В восторгах неги сладострастной, Блуждаешь по груди прекрасной, А грозный ус крутишь другой. Гордись, гусар! но помни вечно, Что всё на свете скоротечно — Летят губительны часы, Румяны щеки пожелтеют, И черны кудри поседеют, И старость выщиплет усы". <Из письма к кн. П. А. Вяземскому>
Блажен, кто в шуме городском Мечтает об уединеньи, Кто видит только в отдаленьи Пустыню, садик, сельской дом, Холмы с безмолвными лесами, Долину с резвым ручейком И даже… стадо с пастухом! Блажен, кто с добрыми друзья Сидит до ночи за столом, И над славенскими глупцами Смеется русскими стихами; Блажен, кто шумную Москву Для хижинки не покидает… И не во сне, а на яву Свою любовницу ласкает!.. Из письма к В. Л. Пушкину
Христос воскрес, питомец Феба! Дай бог, чтоб милостию неба Рассудок на Руси воскрес; Он что-то, кажется, исчез. Дай бог, чтобы во всей вселенной Воскресли мир и тишина, Чтоб в Академии почтенной Воскресли члены ото сна; Чтоб в наши грешны времена Воскресла предков добродетель; Чтобы Шихматовым на зло Воскреснул новый Буало — Расколов, глупости свидетель; А с ним побольше серебра И золота et caetera. Но да не будет воскресенья Усопшей прозы и стихов. Да не воскреснут от забвенья Покойный господин Бобров, Хвалы газетчика достойный, И Николев, поэт покойный, И беспокойный граф Хвостов, И все, которые на свете Писали слишком мудрено, То есть, и хладно и темно, Что очень стыдно и грешно! Принцу Оранскому
Довольно битвы мчался гром, Тупился меч окровавленный, И смерть погибельным крылом Шумела грозно над вселенной! Свершилось… взорами царей Европы твердый мир основан; Оковы свергнувший злодей Могущей бранью снова скован. Узрел он в пламени Москву — И был низвержен ужас мира, Покрыло падшего главу Благословенного порфира. И мглой повлекся окружен; Притек, и с буйной вдруг изменой Уж воздвигал свой шаткой трон… И пал отторжен от вселенной. Утихло всё. – Не мчится гром, Не блещет меч окровавленный, И брань погибельным крылом Не мчится грозно над вселенной. Хвала, о юноша герой! С героем дивным Альбиона Он верных вел в последний бой И мстил за лилии Бурбона. Пред ним мятежных гром гремел, Текли во след щиты кровавы; Грозой он в бранной мгле летел И разливал блистанье славы. Его текла младая кровь, На нем сияет язва чести: Венчай, венчай его, любовь! Достойный был он воин мести. Сон
(отрывок)
Пускай Поэт с кадильницей наемной Гоняется за счастьем и молвой, Мне страшен свет, проходит век мой темный В безвестности, заглохшею тропой. Пускай певцы гремящими хвалами Полубогам бессмертие дают, Мой голос тих, и звучными струнами Не оглашу безмолвия приют. Пускай любовь Овидии поют, Мне не дает покоя Цитерея, Счастливых дней Амуры мне не вьют: Я сон пою, бесценный дар Морфея — И научу, как должно в тишине Покоиться в приятном, крепком сне. Приди, о Лень! приди в мою пустыню. Тебя зовут прохлада и покой; В одной тебе я зрю свою богиню; Готово всё для гостьи молодой. Всё тихо здесь – докучный шум укрылся За мой порог; на светлое окно Прозрачное спустилось полотно, И в темный ниш, где сумрак воцарился, Чуть крадется неверный свет дневной. Вот мой диван. Приди ж в обитель мира; Царицей будь, я пленник ныне твой. Всё, всё твое: вот краски, кисть и Лира, — Учи меня, води моей рукой. А вы, друзья моей прелестной музы, Которыми любви забыты узы, Которые владычеству земли Конечно сон спокойный предпочли, О мудрецы! дивиться вам умея, Для вас одних я ныне трон Морфея Поэзии цветами обовью, Для вас одних блаженство воспою. Внемлите же с улыбкой снисхожденья Моим стихам, урокам наслажденья. В назначенный природой неги час Хотите ли забыться каждый раз В ночной тиши, средь общего молчанья, В объятиях игривого мечтанья? Спешите же под сельской мирный кров, Там можно жить и праздно и беспечно, Там прямо рай; но прочь от городов, Где крик и шум ленивцев мучит вечно. Согласен я: в них можно целый день С прелестницей ловить веселья тень; В платок зевать, блистая в модном свете: На бале в ночь вертеться на паркете, Но можно ли вкушать отраду снов? Настала тень, – уснуть лишь я готов, Обманутый призраками ночными, И вот уже, при свете фонарей, На бешеной четверке лошадей. Стуча, гремя колесами златыми, Катится Спесь под окнами моими. Я дремлю вновь, вновь улица дрожит — На скучный бал Рассеяньелетит… О боже мой! ужели здесь ложатся, Чтобы всю ночь бессонницей терзаться Еще стучат, а там уже светло, И где мой сон? не лучше ли в село? Там рощица листочков трепетаньем, В лугу поток таинственным журчаньем, Златых полей, долины тишина: В деревне всё к томленью клонит сна. О сладкой сон, ничем не возмущенный! Один петух, зарею пробужденный, Свой резкой крик подымет, может быть: Опасен он – он может разбудить. Итак, пускай, в сералях удаленны, Султаны кур гордятся заключенны Иль поселян сзывают на поля: Мы спать хотим, любезные друзья. Стократ блажен, кто может сном забыться Вдали столиц, карет и петухов! Но сладостью веселой ночи снов Не думайте вы даром насладиться Средь мирных сёл, без всякого труда. Что ж надобно? – Движенье, господа! Похвальна лень, но есть всему пределы. Смотрите: Клит, в подушках поседелый, Размученный, изнеженный, больной, Весь век сидит с подагрой и тоской. Наступит день; несчастный, задыхаясь, Кряхтя, ползет с постели на диван; Весь день сидит; когда ж ночной туман Подернет свет, во мраке расстилаясь, С дивана Клит к постеле поползет. И как же ночь несчастный проведет? В покойном сне, в приятном сновиденье? Нет! сон ему не радость, а мученье; Не маками, тяжелою рукой Ему Морфей закроет томны очи, И медленной проходят чередой Для бедного часы угрюмой ночи. Я не хочу, как общий друг Берту, Предписывать вам тяжкие движенья: Упрямый плуг, охоты наслажденья. Нет, в рощи я ленивца приглашу: Друзья мои, как утро здесь прекрасно! В тиши полей, сквозь тайну сень дубрав, Как юный день сияет гордо, ясно! Светлеет всё: друг друга перегнав, Журчат ручьи, блестят брега безмолвны; Еще роса над свежей муравой; Златых озер недвижно дремлют волны. Друзья мои! возьмите посох свой, Идите в лес, бродите по долине, Крутых холмов устаньте на вершине, И в долгу ночь глубок ваш будет сон. Как только тень оденет небосклон, Пускай войдет отрада жизни нашей, Веселья бог с широкой, полной чашей, И царствуй, Вакх, со всем двором своим. Умеренно пируйте, други, с ним: Стакана три шипящими волнами Румяных вин налейте вы полней; Но толстый Ком с надутыми щеками, Не приходи стучаться у дверей. Я рад ему, но только за обедом, И дружески я в полдень уберу Его дары; но, право, ввечеру Гораздо я дружней с его соседом. Не ужинать– святой тому закон, Кому всего дороже легкий сон. Брегитесь вы, о дети мудрой лени! Обманчивой успокоенья тени. Не спите днем: о горе, горе вам, Когда дремать привыкли по часам! Что ваш покой? бесчувствие глубоко. Сон истинный от вас уже далёко. Не знаете веселой вы мечты; Ваш целый век – несносное томленье, И скучен сон, и скучно пробужденье, И дни текут средь вечной темноты. Но ежели в глуши, близ водопада, Что под горой клокочет и кипит, Прелестный сон, усталости награда, При шуме волн на дикой брег слетит, Покроет взор туманной пеленою, Обнимет вас, и тихою рукою На мягкой мох преклонит, осенит: О! сладостно близ шумных вод забвенье. Пусть долее продлится ваш покой, Завидно мне счастливца наслажденье. Случалось ли ненастной вам порой Дня зимнего, при позднем, тихом свете, Сидеть одним, без свечки в кабинете: Всё тихо вкруг; березы больше нет; Час-от-часу темнеет окон свет; На потолке какой-то призрак бродит; Бледнеет угль, и синеватый дым, Как легкий пар, в трубу виясь уходит; И вот, жезлом невидимым своим Морфей на всё неверный мрак наводит. Темнеет взор; «Кандид» из ваших рук, Закрывшися, упал в колени вдруг; Вздохнули вы; рука на стол валится, И голова с плеча на грудь катится, Вы дремлете! над вами мира кров: Нежданный сон приятней многих снов! Душевных мук волшебный исцелитель, Мой друг Морфей, мой давный утешитель! Тебе всегда я жертвовать любил, И ты жреца давно благословил: Забуду ли то время золотое, Забуду ли блаженный неги час, Когда, в углу под вечер притаясь, Я призывал и ждал тебя в покое… Я сам не рад болтливости своей, Но детских лет люблю воспоминанье. Ах! умолчу ль о мамушке моей, О прелести таинственных ночей, Когда в чепце, в старинном одеянье, Она, духов молитвой уклоня, С усердием перекрестит меня И шопотом рассказывать мне станет О мертвецах, о подвигах Бовы… От ужаса не шелохнусь бывало, Едва дыша, прижмусь под одеяло, Не чувствуя ни ног, ни головы. Под образом простой ночник из глины Чуть освещал глубокие морщины, Драгой антик, прабабушкин чепец И длинный рот, где зуба два стучало, — Всё в душу страх невольный поселяло. Я трепетал – и тихо наконец Томленье сна на очи упадало. Тогда толпой с лазурной высоты На лотке роз крылатые мечты, Волшебники, волшебницы слетали, Обманами мой сон обворожали. Терялся я в порыве сладких дум; В глуши лесной, средь муромских пустыней Встречал лихих Полканов и Добрыней, И в вымыслах носился юный ум… Но вы прошли, о ночи безмятежны! И юности уж возраст наступил… Подайте мне Альбана кисти нежны, И я мечту младой любви вкусил. И где ж она? Восторгами родилась, И в тот же миг восторгом истребилась. Проснулся я; ищу на небе день, Но всё молчит; луна во тьме сокрылась И вкруг меня глубокой ночи тень. Но сон мой тих! беспечный сын Парнаса В ночной тиши я с рифмою не бьюсь, Не вижу ввек ни Феба, ни Пегаса, Ни старый двор каких-то старых муз. Я не герой, по лаврам не тоскую: Спокойствием и негой не торгую, Не чудится мне ночью грозный бой; Я не богач – и лаем пес привратный Не возмущал мечты моей приятной; Я не злодей, с волненьем и тоской Не зрю во сне кровавых приведений, Убийственных детей предрассуждений И в поздний час ужасный бледный Страх Не хмурится угрюмо в головах. Кж. В. М. Волконской
On peut très bien, mademoiselle, Vous prendre pour une maquerelle, Ou pour une vieille guenon, Mais pour une grâce, – oh, mon Dieu, non. [5] Экспромпт на Агареву
В молчаньи пред тобой сижу. Напрасно чувствую мученье, Напрасно на тебя гляжу: Того уж верно не скажу, Что говорит воображенье. Окно
Недавно темною порою, Когда пустынная луна Текла туманною стезею, Я видел – дева у окна Одна задумчиво сидела, Дышала в тайном страхе грудь, Она с волнением глядела На темный под холмами путь. Я здесь! – шепнули торопливо. И дева трепетной рукой Окно открыла боязливо… Луна покрылась темнотой. — "Счастливец! – молвил я с тоскою: Тебя веселье ждет одно. Когда ж вечернею порою И мне откроется окно?" К Жуковскому
Благослови, поэт!.. В тиши Парнасской сени Я с трепетом склонил пред музами колени: Опасною тропой с надеждой полетел, Мне жребий вынул Феб, и лира мой удел. Страшусь, неопытный, бесславного паденья, Но пылкого смирить не в силах я влеченья, Не грозный приговор на гибель внемлю я: Сокрытого в веках священный судия, [6] Страж верный прошлых лет, наперсник Муз любимый И бледной зависти предмет неколебимый Приветливым меня вниманьем ободрил; И Дмитрев слабый дар с улыбкой похвалил; И славный старец наш, царей певец избранный, [7] Крылатым Гением и Грацией венчанный, В слезах обнял меня дрожащею рукой И счастье мне предрек, незнаемое мной. И ты, природою на песни обреченный! Не ты ль мне руку дал в завет любви священный? Могу ль забыть я час, когда перед тобой Безмолвный я стоял, и молнийной струей — Душа к возвышенной душе твоей летела И, тайно съединясь, в восторгах пламенела, — Нет, нет! решился я – без страха в трудный путь Отважной верою исполнилася грудь. Творцы бессмертные, питомцы вдохновенья!.. Вы цель мне кажете в туманах отдаленья, Лечу к безвестномуотважною мечтой, И, мнится, Гений ваш промчался надо мной! Но что? Под грозною Парнасскою скалою Какое зрелище открылось предо мною? В ужасной темноте пещерной глубины Вражды и Зависти угрюмые сыны, Возвышенных творцов Зоилы записные Сидят – Бессмыслицы дружины боевые. Далеко диких лир несется резкой вой, Варяжские стихи визжит Варягов строй. Смех общий им ответ; над мрачными толпами Во мгле два призрака склонилися главами. Один на груды сел и прозы и стихов — Тяжелые плоды полунощных трудов, Усопших од, поэм забвенные могилы! С улыбкой внемлет вой стопосложитель хилый: Пред ним растерзанный стенает Тилимах; Железное перо скрыпит в его перстах И тянет за собой Гекзаметры сухие, Спондеи жесткие и Дактилы тугие. Ретивой Музою прославленный певец, Гордись – ты Мевия надутый образец! Но кто другой, в дыму безумного куренья, Стоит среди толпы друзей непросвещенья? Торжественной хвалы к нему несется шум: А он – он рифмою попрал и Вкус и Ум; Ты ль это, слабое дитя чужих уроков, Завистливый гордец, холодный Сумароков, Без силы, без огня, с посредственным умом, Предрассуждениям обязанный венцом И с Пинда сброшенный и проклятый Расином? Ему ли, карлику, тягаться с исполином? Ему ль оспоривать тот лавровый венец, В котором возблистал бессмертный наш певец, Веселье россиян, полунощное диво?.. [8] Нет! в тихой Лете он потонет молчаливо, Уж на челе его забвения печать, Предбудущим векам что мог он передать? Страшилась Грация цинической свирели, И персты грубые на лире костенели. Пусть будет Мевием в речах превознесен — Явится Депрео, исчезнет Шапелен. И что ж? всегда смешным останется смешное; Невежду пестует Невежество слепое. Оно сокрыло их во мрачный свой приют; Там прозу и стихи отважно все куют, Там все враги Наук, все глухи – лишь не немы, Те слогом Никона печатают поэмы, Одни славянских од громады громоздят, Другие в бешеных Трагедиях хрипят, Тот, верный своему мятежному союзу, На сцену возведя зевающую Музу, Бессмертных Гениев сорвать с Парнасса мнит. Рука содрогнулась, удар его скользит, Вотще бросается с завистливым кинжалом, Куплетом ранен он, низвержен в прах Журналом, — При свистах Критики к собратьям он бежит… И маковый венец Феспису ими свит. Все, руку положив на том «Тилимахиды», Клянутся отомстить сотрудников обиды, Волнуясь восстают неистовой толпой. Беда, кто в свет рожден с чувствительнойдушой! Кто тайно мог пленить красавиц нежной лирой, Кто смело просвистал шутливою сатирой, Кто выражается правдивым языком, И русской Глупости не хочет бить челом!. Он враг Отечества, он сеятель разврата! И речи сыплются дождем на сопостата. И вы восстаньте же, Парнасские жрецы Природой и трудом воспитанны певцы В счастливой ереси и Вкуса и Ученья, Разите дерзостных друзей Непросвещенья. Отмститель Гения, друг истинны, поэт! Лиющая с небес и жизнь и вечный свет, Стрелою гибели десница Аполлона Сражает наконец ужасного Пифона. Смотрите: поражен враждебными стрелами, С потухшим факелом, с недвижными крылами К вам Озерова дух взывает: други! месть!.. Вам оскорбленный вкус, вам Знанья дали весть — Летите на врагов: и Феб и Музы с вами! Разите варваров кровавыми стихами; Невежество, смирясь, потупит хладный взор, Спесивых риторов безграмотный собор… Но вижу: возвещать нам истины опасно, Уж Мевий на меня нахмурился ужасно, И смертный приговор талантам возгремел. Гонения терпеть ужель и мой удел? Что нужды? смело в даль,дорогою прямою, Ученью руку дав, поддержанный тобою, Их злобы не страшусь; мне твердый Карамзин, Мне ты пример. Что крик безумных сих дружин? Пускай беседуют отверженные Феба; Им прозы, ни стихов не послан дар от неба. Их слава – им же стыд; творенья – смех уму; И в тьме возникшие низвергнутся во тьму. Осеннее утро
Поднялся шум; свирелью полевой Оглашено мое уединенье, И с образом любовницы драгой Последнее слетело сновиденье. С небес уже скатилась ночи тень Взошла заря, блистает бледный день — А вкруг меня глухое запустенье… Уж нет ее… я был у берегов, Где милая ходила в вечер ясный; На берегу, на зелени лугов Я не нашел чуть видимых следов, Оставленных ногой ее прекрасной; Задумчиво бродя в глуши лесов, Произносил я имя несравненной; Я звал ее – и глас уединенный Пустых долин позвал ее в дали. К ручью пришел, мечтами привлеченный; Его струи медлительно текли, Не трепетал в них образ незабвенный. — Уж нет ее!.. До сладостной весны Простился я с блаженством и с душою. — Уж осени холодною рукою Главы берез и лип обнажены, Она шумит в дубравах опустелых; Там день и ночь кружится желтый лист, Стоит туман на волнах охладелых, И слышится мгновенный ветра свист. Поля, холмы, знакомые дубравы! Хранители священной тишины! Свидетели моей тоски, забавы! Забыты вы… до сладостной весны! Разлука
Когда пробил последний счастью час, Когда в слезах над бездной я проснулся, И, трепетный, уже в последний раз К руке твоей устами прикоснулся — Да! помню всё; я сердцем ужаснулся, Но заглушал несносную печаль; Я говорил: "Не вечная разлука Все радости уносит ныне в даль. Забудемся, в мечтах потонет мука; Уныние, губительная скука Пустынника приют не посетят; Мою печаль усладой Муза встретит; Утешусь я – и дружбы тихой взгляд Души моей холодный мрак осветит". Как мало я любовь и сердце знал! Часы идут, за ними дни проходят, Но горестям отрады не приводят И не несут забвения фиал. О милая, повсюду ты со мною: Но я уныл и в тайне я грущу. Блеснет ли день за синею горою, Взойдет ли ночь с осеннею луною — Я всё тебя, прелестный друг, ищу; Засну ли я, лишь о тебе мечтаю, — Одну тебя в неверном вижу сне; Задумаюсь – невольно призываю, Заслушаюсь – твой голос слышен мне. Рассеянный сижу между друзьями, Невнятен мне их шумный разговор, Гляжу на них недвижными глазами, Не узнает уж их мой хладный взор! И ты со мной, о Лира, приуныла Наперсница души моей больной! — Твоей струны печален звон глухой, И лишь любви ты голос не забыла!.. О верная, грусти, грусти со мной, Пускай твои небрежные напевы Изобразят уныние мое, И, слушая бряцание твое, Пускай вздохнут задумчивые девы. Истина
Издавна мудрые искали Забытых Истины следов И долго, долго толковали Давнишни толки стариков. Твердили: "Истина нагая В колодез убралась тайком", И, дружно воду выпивая, Кричали: «Здесь ее найдем!» Но кто-то, смертных благодетель (И чуть ли не старик Силен), Их важной глупости свидетель, Водой и криком утомлен, Оставил невидимку нашу, Подумал первый о вине И, осушив до капли чашу, Увидел Истину на дне. На Пучкову
Зачем кричишь ты, что ты дева На каждом девственном стихе? О, вижу я, певица Эва, Хлопочешь ты о женихе. Дяде, назвавшему сочинителя братом
Я не совсем еще рассудок потерял От рифм бахических – шатаясь на Пегасе — Я не забыл себя, хоть рад, хотя не рад. Нет, нет – вы мне совсем не брат: Вы дядя мне и на Парнасе. Наездники
Глубокой ночи на полях Давно лежали покрывала, И слабо в бледных облаках Звезда пустынная сияла. При умирающих огнях, В неверной темноте тумана, Безмолвно два стояли стана На помраченных высотах. Всё спит; лишь волн мятежный ропот Разносится в тиши ночной, Да слышен из дали глухой Булата звон и конской топот. — Толпа наездников младых В дубраве едет молчаливой, Дрожат и пышут кони их, Главой трясут нетерпеливой. Уж полем всадники спешат, Дубравы кров покинув зыбкой, Коней ласкают и смирят И с гордой шепчутся улыбкой. — Их лица радостью горят, Огнем пылают гневны очи: Лишь ты, воинственный поэт, Уныл, как сумрак полуночи, И бледен, как осенний свет. С главою, мрачно преклоненной, С укрытой горестью в груди, Печальной думой увлеченный, Он едет молча впереди. — "Певец угрюмый, что с тобою? Один пред боем ты уныл; Поник бесстрашною главою, Бразды и саблю опустил! Ужель, невольник праздной неги, Отрадней мир душе твоей, Чем наши бурные набеги И ночью бранный стук мечей? — Стезя войны пускай опасна, Завиден гордый наш удел. Тебе ли ныне смерть ужасна? Ты ввек средь боев не бледнел. Тебя мы зрели под мечами С спокойным, дерзостным челом, Всегда меж первыми рядами, Всё там, где битвы падал гром. С победным съединяясь кликом. Твой голос нашу славу пел — А ныне ты в уныньи диком, Как беглый ратник, онемел". — Но медленно певец печальный Главу и взоры приподнял, Взглянул угрюмо в сумрак дальный И вздохом грудь поколебал. "Глубокой сон в долине бранной; Одни мы мчимся в тьме ночной, Предчувствую конец желанный! Меня зовет последний бой! Расторгну цепь судьбы жестокой, Влечу я с братьями в огонь, Влечу грозой! – и одинокой В долину выбежит мой конь. О вы, которым здесь со мною Предел могильный положен, Скажите: милая слезою Ваш усладит ли долгой сон? Но для меня никто не дышит, Меня настигнет тишина… Эльвина смерти весть услышит И втайне не вздохнет она. — А вы, хранимые Судьбами Для счастья жизненных отрад, Пускай любовницы слезами Благословится ваш возврат! За чашей сладкого спасенья, О братья! вспомните певца, Его любовь, его мученья И славу грозного конца!" Элегия
Счастлив, кто в страсти сам себе Без ужаса признаться смеет; Кого в неведомой судьбе Надежда робкая лелеет; Кого луны туманный луч Ведет в полночи сладострастной; Кому тихонько верный ключ Отворит дверь его прекрасной! Но мне в унылой жизни нет Отрады тайных наслаждений; Увял надежды ранний цвет: Цвет жизни сохнет от мучений! Печально младость улетит, Услышу старости угрозы, Но я, любовью позабыт, Моей любви забуду ль слезы! Месяц
Зачем из облака выходишь, Уединенная луна, И на подушки, сквозь окна, Сиянье тусклое наводишь? Явленьем пасмурным своим Ты будишь грустные мечтанья, Любви напрасные страданья И гордым разумом моим Чуть усыпленные желанья. Летите прочь, воспоминанья! Засни, несчастная любовь! Уж не бывать той ночи вновь, Когда спокойное сиянье Твоих таинственных лучей Сквозь темный ясень проницало, И бледно, бледно озаряло Красу любовницы моей. Что вы, восторги сладострастья, Пред тайной прелестью отрад Прямой любви, прямого счастья Примчатся ль радости назад? Почто, минуты, вы летели Тогда столь быстрой чередой? И тени легкие редели Пред неожиданной зарей? Зачем ты, месяц, укатился И в небе светлом утонул? Зачем луч утренний блеснул? Зачем я с милою простился? Певец
Слыхали ль вы за рощей глас ночной Певца любви, певца своей печали? Когда поля в час утренний молчали, Свирели звук унылый и простой — Слыхали ль вы? Встречали ль вы в пустынной тьме лесной Певца любви, певца своей печали? Прискорбную ль улыбку замечали, Иль тихий взор, исполненный тоской, — Встречали вы? Вздохнули ль вы, внимая тихой глас Певца любви, певца своей печали? Когда в лесах вы юношу видали, Встречая взор его потухших глаз — Вздохнули ль вы? К сну
Знакомец милый и старинный, О сон, хранитель добрый мой! Где ты? Под кровлею пустынной Мне ложе стелет уж покой В безмолвной тишине ночной. Приди, задуй мою лампаду, Мои мечты благослови, До утра только дай отраду Моей мучительной любви. Сокрой от памяти унылой Разлуки грустный приговор, Пускай увижу милый взор, Пускай услышу голос милый. Когда ж умчится ночи мгла, И ты мои покинешь очи, — О, если бы душа могла Забыть любовь до новой ночи. Слово милой
Я Лилу слушал у клавира; Ее прелестный, томный глас Волшебной грустью нежит нас, Как ночью веянье Зефира. Упали слезы из очей, И я сказал певице милой: "Волшебен голос твой унылый, Но слово милыя моей Волшебней нежных песен Лилы". * * * Любовь одна – веселье жизни хладной, Любовь одна – мучение сердец. Она дарит один лишь миг отрадный, А горестям не виден и конец. Стократ блажен, кто в юности прелестной Сей быстрый миг поймает на лету; Кто к радостям и неге неизвестной Стыдливую преклонит красоту! Но кто любви не жертвовал собою? Вы, чувствами свободные певцы! Пред милыми смирялись вы душою, Вы пели страсть – и гордою рукою Красавицам несли свои венцы. Слепой Амур, жестокий и пристрастный, Вам терния и мирты раздавал; С Пермесскими царицами согласный, Иным из вас на радость указал; Других навек печалями связал И в дар послал огонь любви несчастной. Наследники Тибулла и Парни! Вы знаете бесценной жизни сладость; Как утра луч, сияют ваши дни. Певцы любви! младую пойте радость, Склонив уста к пылающим устам, В объятиях любовниц умирайте; Стихи любви тихонько воздыхайте! Завидовать уже не смею вам. Певцы любви! вы ведали печали, И ваши дни по терниям текли; Вы свой конец с волненьем призывали; Пришел конец, и в жизненной дали Не зрели вы минутную забаву; Но, не нашед блаженства ваших дней, Вы встретили по крайней мере славу, И мукою бессмертны вы своей! Не тот удел судьбою мне назначен: Под сумрачным навесом облаков, В глуши долин, в печальной тьме лесов, Один, один брожу уныл и мрачен. В вечерний час над озером седым В тоске, слезах, нередко я стенаю; Но ропот волн стенаниям моим И шум дубрав в ответ лишь я внимаю. Прервется ли души холодный сон, Поэзии зажжется ль упоенье, — Родится жар, и тихо стынет он: Бесплодное проходит вдохновенье Пускай она прославится другим, Один люблю, – он любит и любим!.. Люблю, люблю!.. но к ней уж не коснется Страдальца глас; она не улыбнется Его стихам небрежным и простым. К чему мне петь? под кленом полевым Оставил я пустынному зефиру Уж навсегда покинутую лиру, И слабый дар как легкий скрылся дым. Элегия
Я видел смерть; она в молчаньи села У мирного порогу моего; Я видел гроб; открылась дверь его; Душа, померкнув, охладела… Покину скоро я друзей, И жизни горестной моей Никто следов уж не приметит; Последний взор моих очей Луча бессмертия не встретит, И погасающий светильник юных дней Ничтожества спокойный мрак осветит. ……………………………………………… Прости, печальный мир, где темная стезя Над бездной для меня лежала — Где вера тихая меня не утешала, Где я любил, где мне любить нельзя! Прости, светило дня, прости, небес завеса, Немая ночи мгла, денницы сладкий час, Знакомые холмы, ручья пустынный глас, Безмолвие таинственного леса, И всё. прости в последний раз. А ты, которая была мне в мире богом, Предметом тайных слез и горестей залогом, Прости! минуло всё… Уж гаснет пламень мой, Схожу я в хладную могилу, И смерти сумрак роковой С мученьями любви покроет жизнь унылу. А вы, друзья, когда лишенный сил, Едва дыша, в болезненном бореньи, Скажу я вам: «О друга! я любил!..» И тихой дух умрет в изнеможеньи, Друзья мои, – тогда подите к ней: Скажите: взят он вечной тьмою… И, может быть, об участи моей Она вздохнет над урной гробовою. Желание
Медлительно влекутся дни мои, И каждый миг в унылом сердце множит Все горести несчастливой любви И все мечты безумия тревожит. Но я молчу; не слышен ропот мой; Я слезы лью; мне слезы утешенье; Моя душа, плененная тоской, В них горькое находит наслажденье. О жизни час! лети, не жаль тебя, Исчезни в тьме, пустое привиденье; Мне дорого любви моей мученье — Пускай умру, но пусть умру любя! Друзьям
К чему, веселые друзья, Мое тревожить вам молчанье? Запев последнее прощанье, Уж Муза смолкнула моя: Напрасно лиру брал я в руки Бряцать веселье на пирах И на ослабленных струнах Искал потерянные звуки… Богами вам еще даны Златые дни, златые ночи, И на любовь устремлены Огнем исполненные очи; Играйте, пойте, о друзья, Утратьте вечер скоротечный; И вашей радости беспечной Сквозь слезы улыбнуся я. Элегия
Я думал, что любовь погасла навсегда, Что в сердце злых страстей умолкнул глас мятежный, Что дружбы наконец отрадная звезда Страдальца довела до пристани надежной. Я мнил покоиться близ верных берегов, Уж издали смотреть, указывать рукою На парус бедственный пловцов, Носимых яростной грозою. И я сказал: "Стократ блажен, Чей век, свободный и прекрасный, Как век весны промчался ясной И страстью не был омрачен, Кто не страдал в любви напрасной, Кому неведом грустный плен. Блажен! но я блаженней боле. Я цепь мученья разорвал, Опять я дружбе – я на воле — И жизни сумрачное поле Веселый блеск очаровал!" Но что я говорил… несчастный! Минуту я заснул в неверной тишине, Но мрачная любовь таилася во мне, Не угасал мой пламень страстный. Весельем позванный в толпу друзей моих, Хотел на прежний лад настроить резву лиру, Хотел еще воспеть прелестниц молодых, Веселье, Вакха и Дельфиру. Напрасно!.. я молчал; усталая рука Лежала, томная, на лире непослушной, Я всё еще горел – и в грусти равнодушной На игры младости взирал из далека. Любовь, отрава наших дней, Беги с толпой обманчивых мечтаний. Не сожигай души моей, Огонь мучительных желаний. Летите, призраки… Амур, уж я не твой, Отдай мне радости, отдай мне мой покой… Брось одного меня в бесчувственной природе, Иль дай еще летать Надежды на крылах, Позволь еще заснуть и в тягостных цепях Мечтать о сладостной свободе. Наслажденье
В неволе скучной увядает Едва развитый жизни цвет, Украдкой младость отлетает, И след ее – печали след. С минут бесчувственных рожденья До нежных юношества лет Я всё не знаю наслажденья, И счастья в томном сердце нет. С порога жизни в отдаленье Нетерпеливо я смотрел: «Там, там, – мечтал я, – наслажденье!» Но я за призраком летел. Златые крылья развивая, Волшебной нежной красотой Любовь явилась молодая И полетела предо мной. Я вслед… но цели отдаленной, Но цели милой не достиг!.. Когда ж весельем окриленный Настанет счастья быстрый миг? Когда в сияньи возгорится Светильник тусклый юных дней И мрачный путь мой озарится Улыбкой спутницы моей? К Маше
Вчера мне Маша приказала В куплеты рифмы набросать И мне в награду обещала Спасибо в прозе написать. Спешу исполнить приказанье, Года не смеют погодить: Еще семь лет – и обещанье Ты не исполнишь, может быть. Вы чинно, молча, сложа руки, В собраньях будете сидеть И, жертвуя богине Скуки, С воксала в маскерад лететь — И уж не вспомните поэта!.. О Маша, Маша, поспеши — И за четыре мне куплета Мою награду напиши! Заздравный кубок
Кубок янтарный Полон давно — Пеною парной Блещет вино; Света дороже Сердцу оно: Ну! за кого же Выпью вино? Пейте за славу. Славы друзья! Браней забаву Любит не я. Это веселье Не веселит, Дружбы похмелье Грома бежит. Вы, Геликона Давни жильцы! За Аполлона Пейте, певцы! Резвой Камены Ласки – беда; Ток Иппокрены, Други, вода. Пейте за радость Юной любви — Скроется младость, Дети мои… Кубок янтарный Полон давно. Я – благодарный — Пью за вино.
