Помоги проекту - поделись книгой:
— Повторяю, мне очень важно видеть вас без промедлений!
— Нет, нет, это невозможно! Я не могу с вами встретиться. Позвоните на той неделе…
— Когда?
— В понедельник вечером.
Разговор наш происходил в среду… Вновь я позвонил в понедельник на следующей неделе. Мне ответили, что миссия уехала в Англию еще в пятницу. Таким образом, они удрали, не сочтя своим джентльменским долгом облегчить тяжелое положение своего сотрудника и предоставив мне расхлебывать кашу самому. Иначе говоря, эти подлецы спасали свою шкуру и свою подмоченную репутацию, позабыв об элементарной порядочности».
Картина была для богов. Матерый профессиональный разведчик выступал в роли гневного обличителя волчьих нравов английской разведки, — такое увидишь не часто.
Похвалы пойманного шпиона государственному уму Чека были, разумеется, не случайны. Удары чекисты нанесли действительно такие крепкие, каких «Интеллидженс сервис» давненько не получала.
И сделано это было в самый неподходящий, самый невыгодный для Лондона момент — осенью 1918 года. Именно в эту пору спрос на русскую информацию особенно увеличился.
Почти весь север Республики Советов был оккупирован английскими интервентами; в Финском заливе, недвусмысленно угрожая Петрограду, крейсировала внушительная эскадра адмирала Коуэна; хитроумные интриги плели английские дипломаты в Гельсингфорсе и Ревеле, где накапливал силы Юденич. Как никогда прежде, Лондону нужна была шпионская сеть в России, а ее-то, смело скрестив мечи с знаменитой «Интеллидженс сервис», и разгромила молодая советская контрразведка.
После скандального провала капитана Кроми шефом английского шпионажа в России сделался Джон Меррет, скромный и неприметный с виду владелец фирмы «Меррет и Джонс». Вариант этот считался запасным и в случае осложнений вступал в действие автоматически.
Джон Меррет появился в Петрограде года за три до войны. Белокурый плечистый крепыш, каких нередко увидишь среди таежных сибирских охотников, он называл себя по-русски Иваном Ивановичем. Внедрялся весьма усердно, по всем правилам инструкции. Честнейшим и аккуратнейшим образом выполнял заказы, принятые его фирмой, подчеркнуто чуждался политики и лишних знакомств. В общем, как и задумано было в Лондоне, работал под занятого своим бизнесом дельца, вполне лояльного иностранца.
Кто знает, возможно, в другую пору и сошел бы он за преемника капитана Кроми. Восстановил бы потихоньку оборванные связи, уберег бы от провалов уцелевшую агентуру. Однако после нашумевшей истории с Брюсом Локкартом это стало практически неосуществимым.
С Ивана Иваныча не спускали глаз, откровенно контролируя каждый его шаг в Петрограде. Вдобавок нагрянули к нему с обыском, переворошили все конторские бумаги, все контракты и чертежи, и только случай помог Ивану Иванычу уберечь тайник, в котором хранились обличительные документы.
Резидент, угодивший в поле зрения контрразведки, не стоит и ломаного гроша.
В Лондоне это понимали. К тому же наглядным примером служил крах Сиднея Рейли, считавшегося до того баловнем удачи. Ловкий коммерсантик из Одессы, достойный отпрыск папаши Розенблюма, которого завистливые конкуренты прозвали Счастливчиком, Сидней Рейли принял в свое время английское подданство, выгодно женившись на дочери ирландского богатея Рейли Келлигрена. И фамилию позаимствовал у тестя, не только приданое. Отлично знал русский язык, умел нравиться женщинам, ловко вовлекая их в свои комбинации, был достаточно нахален и изобретателен. Но в конце концов зарвался и едва унес ноги из Москвы после раскрытия заговора Локкарта.
Нет, новому резиденту в России требовалось совершенно новое обличье. Не мог он быть дипломатом, как капитан Кроми, или вполне легализованным бизнесменом, как владелец фирмы «Меррет и Джонс». И азартная игра Сиднея Рейли не подходила больше к новым условиям, сложившимся на русской земле.
Тогда-то и появился в Петрограде тайный агент СТ-25, человек-невидимка с бесконечным множеством обличий и имен.
Случилось это в ноябре 1918 года, через два месяца после сокрушительных ударов по шпионской организации англичан.
Начало комбинации
Комбинация с секретным агентом СТ-25 была многоходовой, дальновидно рассчитанной во времени и пространстве.
Будь Профессор хоть семи пядей во лбу, все равно не смог бы разгадать всех ее коварных тонкостей.
Тем более что начало комбинации «Интеллидженс сервис» пришлось на те годы, когда Эдуард Отто под чужим именем отсиживал срок в Иркутском централе, дожидаясь подходящего случая для нового побега. И дождался — снова бежал, всполошив своих тюремщиков.
Не бушевала еще на широких российских просторах кровопролитная гражданская война. Не было ни осеннего наступления Юденича на Петроград, ни тайной операции «Белый меч», главной надежды Кирпича. Ничего еще не было.
Была новогодняя ночь. По-русскому метельная, вьюжистая, с тонкими восковыми свечками на празднично украшенных елках, с ряжеными и нищими, с лихими купеческими тройками и с сентиментальными святочными рассказами в иллюстрированных столичных журналах.
Вступал в свои права 1909 год.
До полуночи оставалось всего час с четвертью. К пограничной станции Вержболово подкатил курьерский поезд.
Таможенные формальности, как ни спешили чиновники, изрядно затянулись. В тесном, жарко натопленном зальце станционного буфета было многолюдно и по-новогоднему оживленно. Пассажиры с нетерпением поглядывали на часы.
— Господа, с Новым вас годом! С новым счастьем! — провозгласил красноносый жандармский офицер, оказавшийся в центре довольно пестрой компании у буфетной стойки.
Мгновенно захлопали пробки шампанского. Из рук в руки передавались бутылки с добротным шустовским коньяком. Незнакомые люди спешили наскоро отметить наступление Нового года, заставшее их в пути.
— А вы чего зеваете, милостивый государь? — весело обратился жандарм к высокому молодому человеку в коротеньком клетчатом пальто, одиноко стоявшему возле столика с закусками. — Прошу к нашему шалашу, присоединяйтесь!
Обращение было ни к чему решительно не обязывающим, а молодой человек вздрогнул, точно стегнули его хлыстом, и это, разумеется, не укрылось от жандарма.
В буфетное зальце вошел станционный служитель в тулупе, дважды тряхнул колокольчиком.
— Второй звонок курьерскому поезду, отправление на Санкт-Петербург! Второй звонок, господа! Второй звонок!
Неловко поклонившись и стараясь не глядеть на жандарма, молодой человек заторопился на перрон.
Странное его поведение, признаться, насторожило представителя власти.
Вполне возможно, что последовал бы он за этим пассажиром и проверил бы его документы с обычной своей подозрительностью, но сосед жандарма у буфетной стойки, солидный толстяк в богатой енотовой шубе, перехватил его взгляд:
— Оставьте, любезнейший, пустое… Это англичанишка один, в гувернеры едет устраиваться… Оставьте…
— Вы с ним знакомы?
— Калякали давеча на остановке, познакомились… Юноша бедный, юноша бледный! — хохотнул толстяк, весело подмигивая жандарму. — Мало ли кормится ихнего брата на вольготных русских хлебах? Англичанишки, французики, немчура пузатая… И все едут, все едут… Пропустим-ка лучше посошок на дорожку, это будет вернее…
Жандарм с удовольствием согласился пропустить посошок. Если уж признаться по совести, вовсе не молодые иностранцы занимали его и не к ним он принюхивался, внимательно листая паспорта пассажиров курьерского поезда. Выискивал зловредных врагов престола, шарил в багаже марксистскую нелегальщину.
А жаль, между прочим…
Догадайся жандарм в ту новогоднюю ночь об истинных намерениях молодого путешественника в коротеньком клетчатом пальто — и запросто могла сорваться сложнейшая комбинация его многоопытных хозяев. Либо, по крайней мере, пришлось бы начинать все сызнова, изобретая новые ходы.
Но у жандарма хватало своих забот, и в положенное расписанием время курьерский поезд медленно вполз под застекленные своды столичного вокзала.
Всю дорогу до Петербурга молодой англичанин не сомкнул глаз, ругательски ругая себя за непростительную слабость. Сидел в вагоне третьего класса, забившись в угол, хмурился, размышлял, беспощадно анализировал свои действия.
На вокзале никто его не встретил. Забрав свой легонький баульчик и отказавшись от услуг носильщика, молодой англичанин вышел к Обводному каналу.
Перед ним был Санкт-Петербург. Город блистательный и неповторимый, «полнощных стран краса и диво».
В этом заснеженном холодном городе начнет он новую свою жизнь. Шаг за шагом, не торопясь и не тратя времени попусту, будет становиться похожим на русского. Это основная его обязанность в ближайшие годы — сделаться похожим на русского. Научиться говорить и думать, как они, изучить их нравы и обычаи, их экономику и искусство.
Конфузная история в станционном буфете пусть послужит предостережением и уроком. С чего было нервничать? В языке он еще не силен и все же мог бы сообразить, что жандарм приглашал его из обычной любезности. Нужно было подойти, учтиво улыбнуться, выпить с ними рюмочку коньяку, а он кинулся наутек, как ошалевший с перепугу карманный воришка. Глупо это и непростительно.
День выдался по-январски морозный.
В розоватой дымке, повисшей над городскими крышами, сдержанно поблескивала тонкая золотая игла. «Адмиралтейство, а левее должен быть золоченый шлем святого Исаакия», — подумал приезжий. К путешествию своему он готовился добросовестно, немало вечеров просидел в библиотеке и теперь с интересом проверял свои познания, отгадывая знакомые по книгам приметы русской столицы.
У портье дешевенькой и достаточно провонявшей кухонным чадом гостиницы «Селект» молодой человек записался Полем Дюксом, уроженцем графства Сомерсет. Других сведений о себе в книге приезжих не оставил.
Минует бурное десятилетие, наполненное грандиозными событиями, наступит осень 1919 года, и английский король Георг V вручит ему в Букингемском дворце орден Британской империи. Сделается он достопочтенным сэром и общепризнанным рыцарем удачи, чьи бойкие статейки о большевистских ужасах будут перепечатываться из «Таймс» множеством буржуазных газет. Посыплются ему приглашения в лучшие дома Лондона, и будет он, скромно потупившись, рассказывать об опасностях, которых счастливо избежал.
Еще через два десятилетия на книжных прилавках появится «Исповедь агента СТ-25», мгновенно сделавшись модным бестселлером и доставив ее автору немалый доход.
Любители детективного чтива найдут в этой книге увлекательные похождения английского шпиона в красной России, состоявшие главным образом из нескончаемой серии великодушных и благородных поступков молодого джентльмена, охотно и бескорыстно помогавшего жертвам большевистского произвола. Лишь немногие будут знать истинную цену этому весьма своеобразному «благородству».
И уж никто не узнает, каким образом автор «Исповеди» с младых когтей заделался агентом секретной службы, — «Интеллидженс сервис» ревниво хранит свои тайны. Даже самые наивные из читателей вряд ли поверят в идиллически простенькие объяснения автора книги, призванные свалить все на случайность: жил, дескать, мечтательный юноша, единственный сынок пастора в Бриджуотере, готовился к духовному званию, почитывал Библию, и вдруг пригласили его в профессиональные шпионы, отправили за здорово живешь в далекую Россию…
Профессора к тому времени в живых не будет, и познакомиться с «Исповедью» ему не доведется. Но если бы и прочел он эту хвастливую книжку своего старого знакомца, то вряд ли захотел бы комментировать. Усмехнулся бы в пожелтевшие от табака усы, пробурчал бы нечто не очень разборчивое и взялся бы за очередные дела, которых всегда ему хватало с избытком.
Юноша бедный, юноша бледный…
Еще в Лондоне молодого путешественника предупредили, что первым делом следует обзавестись видом на жительство. Русские полицейские порядки достаточно строги, и нарушать их никому не рекомендуется.
В канцелярии петербургского градоначальника, куда он обратился и где вели учет иностранцев, обошлись с ним приветливо. Наверно, потому, что документы у него были в полном порядке. Родился в Бриджуотере, колледж окончил в Кэтерхеме, сын почтенных и состоятельных родителей. К тому же имеет рекомендательные письма к влиятельным и уважаемым в столице персонам. Словом, вполне благонамеренный молодой человек.
Вскоре он уже служил в доме известного петербургского богача-лесопромышленника. Натаскивал сыновей хозяина в английских артиклях, помогал составлять деловые бумаги, а по вечерам, запершись в своей комнатке на мансарде, ревностно зубрил неподатливую русскую грамматику.
Дом был устроен на английский манер, в те годы это становилось поветрием среди состоятельных петербуржцев. Обедали по-лондонски — в седьмом часу вечера, любили покейфовать возле камина, восхищались палатой общин, Вестминстерским аббатством, рослыми бобби, которые не чета мужланам-городовым, и даже туманной погодой Альбиона, находя петербургские доморощенные туманы недостаточно изысканными. Хвалить что-либо отечественное в этом доме считалось дурным тоном.
Платили ему прилично, обращались с ним подчеркнуто ласково, и все же он был недоволен своей службой. Раздражало чрезмерное англофильство хозяев, — ему требовалось нечто совсем противоположное.
Весной, поблагодарив недоумевающего лесопромышленника, он перебрался на Ильмень-озеро, в усадьбу некоего русопятствующего чудака-помещика, чей адресок вместе с рекомендательным письмом вручили ему еще в Лондоне. Тут все было наоборот, — сплошная древнерусская патриархальщина, с расшитыми полотенцами, деревянной посудой и непременным хлебным квасом к обеду.
Жилось ему в усадьбе вольготно. Два часа занятий с глуповатым внуком старого барина, а все остальное время сам себе господин. Читай Достоевского и Пушкина, записывай лукавые сельские пословицы, подолгу беседуй с прислугой, с окрестными крестьянами, настойчиво избавляясь от акцента.
Русским языком он вскоре овладел вполне прилично, и звали его теперь Пашенькой, а в официальных случаях Павлом Павловичем.
Деревенскому периоду агента СТ-25 в объемистой «Исповеди» отведены всего полторы странички, и это легко объяснимо. О чем, собственно, было писать, если день за днем наполнены будничной черновой работой?
Актеры эту работу называют вживанием в образ. Не скоро еще вызовут тебя на ярко освещенную сцену, не пробил еще твой час, вот и накапливай драгоценные подробности бытия. Они ни с чем не сравнимы, эти достоверные подробности, они надежнее любого документа. Залихватская озорная частушка, какие только на Ильмене и услышишь, хлесткое мужицкое ругательство, непереводимая игра слов, которой так богат русский язык, — все это пригодится, все сослужит службу, когда наступит твой черед.
Между тем годы шли, а черед все не наступал. Из помещичьего новгородского захолустья он перебрался в столицу, жил теперь в лучших домах, обзавелся полезными знакомствами. И новое появилось в его жизни: подолгу и очень охотно музицировал, обнаружив недюжинные способности пианиста.
— Поступайте, милый, в консерваторию, — советовали ему знакомые. — Грешно губить божий дар…
Он отшучивался, называл себя посредственным любителем, смеясь уверял, что никакого божьего дара нет и в помине, а сам начал всерьез задумываться.
Дернула же его нелегкая подписать ту злополучную бумажку, в которой сказано, что никто и никогда не освобождает секретного агента от добровольно принятых обязательств. Теперь бы он, возможно, выбрал карьеру получше. Разве это плохо — учиться в прославленной консерватории, чьи воспитанники и питомцы известны всему миру?
Иногда ему начинало казаться, что достопочтенные джентльмены с Кинг-кросс забыли о нем и, следовательно, он вправе распоряжаться собой по собственному усмотрению. Быть может, они просто пошутили тогда, немножко с ним позабавились?
Тут же он отгонял эту наивную мысль. Джентльмены с Кинг-кросс, конечно, не забыли. Они ничего и никогда не забывают, эти безукоризненно вежливые и сдержанные старые джентльмены. Ручищи у них длинные, глаза всевидящие, и, если ты им понадобишься, они разыщут тебя хоть на краю света.
Нашли его не на краю света. Разыскали в многолюдном вестибюле Нардома на Петербургской стороне, на субботнем шаляпинском концерте по общедоступным ценам. Концерт был, кстати, удачнейший. Могучий бас знаменитого артиста гремел под сводами зала, публика неистовствовала.
В антракте к нему неслышно приблизился серенький невзрачный субъект в старомодном долгополом сюртуке. Вежливо склонил бледную лысину, тихо произнес давным-давно условленный пароль.
— Вам рекомендовано записаться нынче осенью в консерваторию, — сказал субъект и, как бы не заметив его смятения, растворился в толпе.
Это был несомненно приказ. И хотя приказ полностью совпадал с его собственным желанием, он растерялся. Всего он ждал, готовясь к своему часу, ко всему старался себя заранее приучить, а тут вдруг растерялся. Или они и впрямь волшебники, чтобы угадывать на расстоянии чужие мысли? Нет, у них, понятно, свои резоны, благотворительность не в их правилах.
Не дослушав Шаляпина и вернувшись к себе на Кирочную, он принялся взвешивать эти резоны. И понял, что им плевать, будет он пианистом или не будет. Им важно, чтобы корни у него стали еще крепче, чтобы сделался он неуязвимым, а в срок, который они сочтут удобным, вексель будет предъявлен к оплате.
Осенью в столичной консерватории появился новый студент. Учились тут немцы, учились французы, отчего бы не появиться и англичанину.
И снова потекло быстротечное время.
На полях Европы гремели пушки, Россия и Великобритания сделались союзниками по оружию, Санкт-Петербург называли теперь по-русски Петроградом, а немецкие магазины на Васильевском острове зияли вдребезги разбитыми витринами.
К нему все это не имело отношения. Ему приказали учиться, и он учился, поражая своих профессоров усидчивостью. И ждал приказа, не поддаваясь больше наивным иллюзиям.
А приказа все не было. В ожесточенных битвах изнемогали миллионные армии, английский и германский флоты караулили друг друга на морях, избегая решающего сражения, возросло влияние Гришки Распутина при царском дворе, еще более возросла дороговизна, а он, полный сил, двадцатипятилетний, все учился, все сдавал экзамены, стараясь быть на хорошем счету.
Необыкновенные, почти сказочные, перемены внес в его существование приезд в Петроград Альберта Коутса. Было ли это случайным капризом знаменитого дирижера или вполне определенной подсказкой из Лондона, он так и не узнал. Произошло же настоящее чудо: сам Альберт Коутс отличил вдруг ничем не приметного английского студента. И не только отличил, — мало ли чудачеств бывает у артистов, — но и горячо рекомендовал в императорский Мариинский театр.
О подобном успехе он, понятно, и не думал. Немедленно ему поручили сценический оркестр (привилегия, которой добиваются обычно годами), затем стал он концертмейстером, каждое утро встречался со звездами русской оперной сцены.
Сам Федор Иванович Шаляпин здоровался с ним теперь за руку, а однажды до того был милостив, что прихватил с собой в гастрольную поездку. В грозные свои минуты, правда, кричал, обзывая стоеросовой дубиной и по всякому иному, но это были неизбежные издержки славы. Шаляпин, случалось, и на великих князей гневался, да и то молчали, не обижались.
Иначе сказать, все у него шло как нельзя лучше, и джентльмены с Кинг-кросс, казалось, потеряли к нему интерес. Во всяком случае, требований никаких не предъявлялось, точно сценическая его карьера и была их главной заботой.
А время летело вперед, и события все ускоряли свой стремительный, неудержимый бег. Самодержец всероссийский Николай II подписал манифест об отречении от престола, у полицейских участков и жандармского управления полыхали костры из казенных бумаг, на Невском и на Литейном шумели манифестации с красными знаменами. И он вместе с другими студентами счел за благо прицепить к лацкану пальто алый бант, неприлично было отставать от демократических веяний моды. Систематически посещал большевистские митинги и к Финляндскому вокзалу отправился, где встречал Петроград вернувшегося из эмиграции Ленина. В круг его обязанностей это не входило, но зато было полезно для ориентировки.
«Неужто и теперь они будут безмолвствовать?» — думал он с тревогой, когда грянуло Октябрьское вооруженное восстание. Положение в стране становилось слишком серьезным, пора было вступать в игру.
Но ввели его в действие лишь на следующий год. Видимо, удручающе скандальный провал капитана Кроми заставил их пойти с припрятанных козырей. В России образовалась пустота, пришло время использовать свежие силы.
Ему было приказано срочно прибыть в Лондон. Сперва он отказывался верить — настолько рискованным и чрезвычайно сложным выглядело подобное путешествие в 1918 году. Это ведь не благостные довоенные времена, не сядешь в Питере на рейсовый пароход, чтобы благополучно и комфортабельно добраться до Темзы. Попробуй-ка, если и транспорта никакого нет!
Но приказ есть приказ. Разыскал его самоуверенный молодой человек в кожаной комиссарской куртке и с выправкой строевого офицера, отрекомендовался представителем мурманских властей.
— Добирайтесь до Мурмана собственным попечением, а дальше отправим со всеми удобствами, — сказал молодой человек, загадочно улыбнувшись.
— Куда отправите? В штаб Духонина?
— Оставьте глупые разговоры! — рассердился молодой человек. — Вот вам документы, отправим в Лондон…
Поневоле пришлось ему пробираться на далекий Мурман, соскакивать на ходу с теплушек, спасаясь от облав, десятки верст топать пешком, прячась в лесных чащобах, вконец оборваться и зарасти библейской бородищей.
Слава всевышнему, в Мурманске его злоключения окончились. Его определили на постой в Главнамуре, организации, целиком перешедшей на службу оккупационным властям, он отмылся, привел себя в порядок и с первым пароходом отправился в Англию.
На лондонском вокзале его встретили, молча усадили в закрытый автомобиль с глухими черными шторками на окнах и привезли в хорошо знакомый сумрачный дом, где всегда тихо и безлюдно в запутанных лабиринтах коридоров и где лишних слов не тратят.
Поделиться книгой: