Франсия

— Да, ревность, не отрицаю, ибо вы вынуждаете меня признать это, но также дружба, преданность и, наконец, знание характера моего дяди. С возрастом он ожесточился, что сделало его еще более мстительным. Такое часто случается в России, стране, где помнят все! Берегитесь, моя прекрасная, моя обольстительная кузина! В бархатных лапах скрываются острые когти.

— Боже мой! — воскликнула она. — Вы пугаете меня! Однако не представлю, какое зло он может мне причинить?

— Желаете, чтобы я объяснил вам это?

— Да, да, говорите, мне необходимо знать это.

— И вы не рассердитесь?

— Нет.

— Сегодня вечером, когда император спросит у моего дяди, что он увидел и услышал в течение дня, тот скажет ему… О! Я словно слышу его ответ: «Я видел моего племянника, который поселился у женщины необычайной красоты. Он влюблен в нее. «Тем лучше для него!» — заметит царь, поскольку сам еще молод и страстно любит женщин. Назавтра он вспомнит разговор и вечером спросит у моего дяди: «Итак, твой племянник счастлив?» «Возможно», — ответит граф. И не упустит случая обратить внимание царя на господина маркиза де Тьевра в одной из гостиных дворца Талейрана. Он скажет ему: «Пока муж занимается здесь политикой, надеясь добиться вашего расположения, мой племянник ухаживает за его женой и приятно проводит дни под арестом…»

— Довольно! — раздосадованная маркиза встала. — Мой муж будет выглядеть смешным и станет играть отвратительную роль. Вы не можете более ни минуты оставаться у меня, кузен. — Удар оказался сильнее, чем этого ожидал Мурзакин. Маркиза позвонила, чтобы объявить слугам об отъезде русского князя, но он ничуть не смутился.

— Я прощаюсь с вами навсегда, но будьте уверены, что сохраню ваш образ в моем сердце даже в сибирских рудниках.

— Почему вы заговорили о Сибири?

— Меня ожидает наказание за то, что я самовольно ушел из-под ареста.

— Да что вы! В вашей стране такие жесточе нравы! Оставайтесь, оставайтесь, я не хочу быть причиной вашей гибели. Луи, — обратилась она к слуге, явившемуся на звонок, — унесите эти цветы, они мне мешают. — И, едва он вышел, добавила: — Оставайтесь, кузен, но посоветуйте мне, как надо поступить, чтобы уберечь нас — вас и меня — от злобы вашего драгоценного дядюшки. Признаться, я не могу любезничать с ним, он мне слишком отвратителен!

— Проявляйте любезность, как всякая добродетельная женщина, которую никакое искушение не способно взволновать или скомпрометировать. Мужчины, подобные ему, не ищут добродетель и не дорожат ею. Уверьте дядю, что у него нет соперника. Принесите меня в жертву, говорите ему дурно обо мне, высмеивайте меня в его присутствии.

— Вы будете страдать! — воскликнула маркиза, пораженная низостью натуры Огоцкого, о чем раньше не подозревала. Ею овладело настоящее отвращение, и она добавила: — Кузен, я сделаю все, чтобы быть вам полезной, но только не это. Я просто скажу вашему дяде, что вы мне не нравитесь: ни вы, ни он… Извините! Мне необходимо пойти переодеться; в это время я принимаю визитеров.

И маркиза вышла, не дожидаясь ответа.

«Я оскорбил ее, — сказал себе Мурзакин. — Она думает, что из-за политических соображений я отказываюсь от любви к ней. Маркиза принимает меня за ребенка, потому что сама еще ребенок. Хотелось бы, чтобы она всем сердцем полюбила меня и по доброй воле помогла мне обмануть дядю».

Через полчаса гостиная мадам де Тьевр была полна народу. Важное событие — вчерашнее вступление чужеземцев в Париж на время нарушило все связи и отношения. Однако уже на следующий день парижская жизнь вошла в привычное русло, в высшем свете царило необычайное оживление. В то время как мужчины в лихорадочном возбуждении собирались на свои тайные политические сборища, женщины, озабоченные будущим, с тревогой обсуждали придворные новости. Мадам де Тьевр, чей муж считался человеком деятельным и амбициозным, стала центром притяжения всех женщин ее круга. Она не убеждала их в наследственном праве Бурбонов на престол, большинство в этом не сомневалось; другие мало понимали в происходящем, но давно чувствовали, откуда ветер дует. Мадам де Тьевр с непередаваемым апломбом уверяла их, что двор вскоре будет восстановлен и необходимо заранее отыскать способ быть там представленными; кстати, весьма неплохо подумать и о нарядах.

— Но разве у нас нет королевы, которая укажет, как нам следует одеваться? — спросила одна молодая женщина.

— Нет, моя дорогая, — ответила дама в возрасте. — Король не женат, но у него есть племянница, дочь Людовика XVI, очень набожная, и она прикроет вашу наготу скромным платьем.

— Ах! Боже мой! — прошептала молодая женщина на ухо своей соседке, указывая на говорившую даму. — Неужели все мы будем одеваться, как она?

— Ах да! — обратилась другая к маркизе. — Говорят, у вас живет русский, прекрасный, как день, и вы скрываете его от нас?

— Мой русский — всего лишь казак, — отозвалась мадам де Тьевр. — Он недостоин того, чтобы быть представленным.

— Вы предоставили кров казаку? — осведомилась невысокая, провинциальная на вид баронесса. — Неужели правда, что эти люди питаются только сальными свечами?

— Фи, моя дорогая, — вновь вступила в разговор пожилая дама. — Это якобинцы[20] распустили подобные слухи. Казацкие офицеры — люди благородного происхождения и весьма хорошо воспитанные. А тот, кто здесь квартирует, как я слышала, князь.

— Приходите ко мне завтра, я представлю вам его, — сказала маркиза. — Сейчас я не знаю, где он.

— Он здесь, недалеко, — заметила юная графиня лет двенадцати, сопровождавшая свою бабушку во время визитов. — Я только что видела, как он гуляет в саду.

— Мадам де Тьевр прячет его от нас! — воскликнули сгорающие от любопытства молодые аристократки.

Маркиза почувствовала к своему прекрасному кузену презрение, граничащее с отвращением. Она покинула Мурзакина, не выказав желания представить его своему окружению, и он дулся на нее в глубине сада. Маркиза решила позвать его, довольная возможностью продемонстрировать этот великолепный образец русской красоты, и сделала вид, что мало интересуется ею — обычная женская месть.

Мурзакин имел шумный успех; старые и молодые с бесцеремонным любопытством, свойственным нашим нравам и не умеряемым даже приличиями, окружили и рассматривали его с близкого расстояния, как экзотическую бабочку, задавая ему тысячу щекотливых или глупых вопросов в зависимости от умственного развития каждой и извиняясь за некоторую нескромность своих предложений. Последние издания Империи подготовили читателей к тому, чтобы видеть в казаке подобие монстра. Мурзакин же был красив, ласков, надушен, хорошо одет. Его хотелось потрогать, дать ему конфету, увезти в своей карете, показать друзьям.

Удивленный князь видел, что в этом избранном обществе повторяются те же наивные сцены, которые поражали его и в других кругах, и в других странах. Под проникновенным и страстным взглядом Мурзакина пала не одна жертва, и, когда прием, к его сожалению, закончился, он получил столько приглашений, что ему пришлось прибегнуть к помощи маркизы. Мурзакин не успевал вписывать в записную книжку имена и адреса покоренных им дам.

Мадам де Тьевр расхваливала ум и многочисленные достоинства своих соперниц с равнодушием, которое должно было бы ему все объяснить. Мурзакин понял, что его презирают, и с этого момента завоевание маркизы стало для него единственно желанной победой.

Вечером после ужина, собравшись выйти из дома, маркиза пошла переодеться, оставив князя наедине с маркизом де Тьевром, но вскоре явилась вновь в вечернем платье с обнаженными до плеч руками, с вызывающе открытой грудью, что было своеобразной местью Мурзакину. Она потребована, чтобы муж сопровождал ее. При этом маркиза выразила своему гостю ироническое сожаление по поводу того, что они оставляют его в одиночестве. Господин де Тьевр извинился, пояснив, что ему необходимо уйти и заняться общественными делами. Мурзакин остался в гостиной и, полистав, зевая, политическую брошюрку, крепко уснул на софе.

Около часа Мурзакин наслаждался этим приятным отдыхом, но был внезапно разбужен легким прикосновением маленькой руки к его лбу. Уверенный, что маркиза, которую он только что видел во сне, простив его, вернулась, он схватил эту ручку и уже собрался поцеловать ее, как заметил свою ошибку. И хотя, засыпая, Мурзакин затушил свечи и опустил абажур лампы, он все же разглядел другое платье, другую фигуру и вскочил с подозрительностью иностранца в неприятельской стране.

— Не бойтесь, — сказал ему нежный голос. — Это я, Франсия!

— Франсия? — изумился он. — Здесь? Кто вас впустил?

— Никто. Я сказала привратнику, что принесла вам пакет. Полусонный, он не обратил на меня внимания, лишь указав на крыльцо. Я нашла двери открытыми. В прихожей двое слуг играли в карты; они не заметили меня. Я прошла через комнату, где находился один из ваших казаков. Он уснул так крепко, что мне не удалось его разбудить, я пошла дальше и нашла вас спящим. Итак, мы одни в этом большом доме и можем спокойно поговорить. Мой брат сказал мне, что вы согласились…

— Но, моя дорогая… я не могу разговаривать с вами здесь, у маркизы…

— Маркиза или нет, что ей до этого? Если она даже и находилась здесь, я говорила бы ее присутствии. Поскольку это касается…

— Твоей матери, я знаю, но, мое бедное дитя, ты хочешь, чтобы я вспомнил…

— Вы видели ее в театре. Если бы вы вновь встретили мою матушку на Березине, то, конечно, узнали бы ее.

— Да, если бы у меня было время хоть что-нибудь заметить, но в кавалерийской атаке…

— Значит, вы атаковали отступавших?

— Конечно, это был мой долг. Твоя мать уже переправилась через Березину, когда вас разлучили?

— Нет, мы не успели это сделать. Полумертвые от усталости, мы заснули у костра на биваке. Мы двигались вслед за армией, не зная, куда нас ведут. Мы покинули Москву в старой дорожной карете, купленной за наши деньги и нагруженной нашими вещами; ее у нас отобрали для раненых. Голодные солдаты из арьергарда разграбили наши сундуки, взяв одежду и провизию; они были так несчастны и не знали, что творили; страдание лишило их разума. Восемь дней пешком, почти босые, мы следовали за войсками, — и только собрались перейти мост, как он взлетел на воздух. Тогда появились ваши разбойники-казаки. Моя бедная матушка крепко прижимала меня к себе. Вдруг я почувствовала, как будто ледяная сосулька вонзилась мне в тело: это был удар пики. Я больше ничего не помню до того момента, когда очнулась на кровати. Моей матери не было со мной, вы смотрели на меня… Тогда вы накормили меня, а затем ушли, сказав: «Постарайся поправиться».

— Да, совершенно верно, но что случилось с тобой потом?

— Слишком долго рассказывать, а я пришла не затем, чтобы говорить о себе.

— Конечно, чтобы узнать… Но я не могу пока ничего сказать тебе. Мне нужно время, чтобы разузнать. Я напишу в Плещеницы, в Студенку, те места, куда могли отвезти пленных, и как только получу ответ…

— А не могли бы вы расспросить своего казака? Кажется, я видела его в Плещеницах вместе с вами.

— Моздар? Действительно, это он! У тебя хорошая память!

— Поговорите с ним сейчас…

— Ладно! — Мурзакин без шума разбудил Моздара, который, быть может, не расслышал бы и выстрела пушки, но при легком поскрипывании хозяйских сапог вскочил, чувствуя себя свежим и бодрым. — Пойдем, — сказал ему Мурзакин по-русски. Казак последовал за ним в гостиную. — Посмотри на эту девушку, — проговорил Мурзакин, приподнимая абажур лампы, чтобы тот рассмотрел лицо Франсии. — Ты узнаешь ее?

— Да, хозяин, — ответил Моздар. — Это та девушка, которая напугала вашу черную лошадь.

— Да, но ты видел ее прежде, еще до вступления во Францию?

— На переправе через Березину. Как вы и приказали, я отнес ее на кровать.

— Очень хорошо. А ее мать?

— Танцовщица, которую звали…

— Не называй ее по имени в присутствии девушки. Значит, ты знал эту танцовщицу?

— В Москве перед войной вы посылали меня отнести ей цветы.

Мурзакин задумался. Казак напомнил ему о приключении, воспоминание о котором заставило его покраснеть, хотя оно и было вполне невинным. Студентом Дерптского университета[21], находясь на каникулах в Москве, он в восемнадцать лет страстно увлекся Мими ла Сурс, пока однажды не разглядел ее при свете дня: она уже утратила свежесть и постарела.

— Раз уж ты так хорошо все помнишь, — сказал он Моздару, — то должен знать, встречал ли ее на Березине.

— Да, — простодушно ответил Моздар, — я увидел ее после атаки, и, к сожалению, она была мертва…

— Растяпа! Это ты убил ее?

— Вполне возможно. Я не знаю. Что вы хотите? Отступавшие французы топтались на месте, не желая сдавать свои позиции; пришлось атаковать, чтобы захватить их обозы: наугад бросили в толпу пику. Я помню, что увидел, как малышка и женщина упали. Кто-то прикончил мать, но я не такой злодей: положил девочку на телегу. Это все, что я могу рам рассказать.

— Хорошо, иди спать, — сказал Мурзакин.

Поскольку разговор шел по-русски, Мурзакину не было нужды просить Моздара хранить тайну.

— Ну хорошо! Хорошо! Боже мой! — воскликнула Франсия, ломая руки. — Он что-то знает, вы говорили с ним так долго!

— Он ничего не помнит, — ответил Мурзакин. — Завтра я напишу туда, где все это произошло. Узнаю, остались ли там пленные. А сейчас уходи, дитя мое. Через два дня у меня появится квартира в городе, куда ты сможешь прийти, а я сообщу тебе о том, что мне удастся разузнать.

— Я не смогу к вам больше приходить, я пришлю Теодора.

— Кто это? Твой младший брат?

— Да, у меня он только один.

— Нет уж спасибо, не посылай ко мне этого очаровательного ребенка! У меня не хватит терпения, и я выброшу его в окно.

— Он был груб с вами? Проявите снисходительность к нему. Сирота, выросший на парижских мостовых, не бывает хорошо воспитан. Тем не менее у него доброе сердце. Итак, если вы не желаете его видеть, я сама приду к вам, но где вас искать?

— Я еще не знаю, но сообщу мой адрес привратнику этого дома, а ты зайдешь к нему.

— Хорошо, месье. Спасибо и до свидания!

— Ты не хочешь подать мне руки?

— Да, конечно, месье. Я обязана вам жизнью, и, если вы вернете мне мою мать, я буду вашей смиренной служанкой.

— Ты так сильно любила ее?

— Я не любила ее в Москве, слишком часто она меня била. Но потом, когда мы вместе пережили столько несчастий, ах! Да, мы полюбили друг друга! А с тех пор, как я потеряла ее, быть может, навсегда, я только о ней и думаю.

— Ты хорошая дочь. Хочешь поцеловать меня?

— Нет, месье, у меня есть… очень ревнивый любовник. Если бы не он, я бы охотно сделала это.

Мурзакин, не желая внушить Франсии презрение к себе, отпустил ее и приказал Моздару проводить девушку до улицы, где ее дожидался брат. После ухода Франсии князь попытался разобраться в довольно сильных чувствах, охвативших его в ее присутствии. Франсию можно было назвать очаровательной девушкой. Кокетливо одетая, она, однако, не казалась кокеткой. Глубоко порядочная по натуре, Франсия не стремилась нравиться тому, кто не внушал ей симпатии. Хорошенькая, но уже утратившая свежесть, ибо в детстве она много страдала, Франсия обладала необъяснимым очарованием. Именно так банально определил это ее свойство Мурзакин.

Маркиза вернулась около полуночи. Она была взволнована. Ей столько наговорили о русском князе, его находили таким красивым, столько женщин хотели видеть его, что маркиза почувствовала себя уязвленной при мысли о том, как легко он найдет утешение, если она будет по-прежнему проявлять холодность. Не угаснет ли в нем желание к ней, когда так много юных красавиц готовы сдаться ему? Не слишком ли мало думал о ней князь до сих пор: такого оскорбления маркиза не в силах была снести. Поэтому она вернулась к Мурзакину, решив воспламенить его и горько разочаровать отказом, ибо маркиза ни в коем случае не хотела принадлежать ему.

Она отослала слуг, сказав им, что подождет господина де Тьевра до утра, если это понадобится, чтобы узнать новости, и осталась в своем вызывающем платье — тесном и коротком чехле из крепа и атласа, служившем в ту пору одеждой… Правда, маркиза не сняла великолепную алую кашемировую шаль, в которую заворачивалась с большим искусством: благодаря ее ловким движениям шаль попеременно открывала и закрывала то одно плечо, то другое. Белокурые волосы маркизы, слегка завитые на античный манер, были украшены жемчугами, перьями и цветами; она действительно была хороша собой и, кроме того, воодушевлена желанием казаться красивой.

Мурзакин не отличался сентиментальностью. Француз потерял бы время в разговорах, желая победить или убедить, взывая к уму или сердцу, Мурзакин же, чей ум и сердце были свободны, не прибегая ни к каким доводам, не давая никаких обязательств, не требуя возвышенной любви, даже не спрашивая себя, существует ли такая любовь и способен ли он внушить ее, наконец, готова ли маркиза ее разделить, повел себя как дикарь. Она была разгневана, но князь задел в ней какую-то тайную струну, до той поры молчавшую.

Волнение Флоры еще не улеглось, когда карета мужа подкатила к крыльцу. Маркиза поклялась больше не подвергать себя опасности, но безрассудное желание вновь оказаться наедине с Мурзакиным мешало ей заснуть. Хотя сердце маркизы оставалось свободным и холодным, она забыла о разуме, гордости и осторожности, а прекрасный казак крепко спал, уверенный в том, что она не сможет навредить ему и ей не устоять перед ним.

Тем не менее на следующий день князь призадумался. Неразумно возбуждать ревность господина де Тьевра, который, застав его наедине со своей женой в два часа пополуночи, бросил на него странный взгляд. Необходимо, как только снимут арест, покинуть этот дом и перебраться на новую квартиру, где маркиза сможет навещать его. Позвав Мартена, Мурзакин спросил его, не сдаются ли поблизости комнаты?

— У меня есть на примете кое-что получше, — ответил слуга. — В двух шагах отсюда, между двором и садом, находится флигель; это отличная холостяцкая квартира. В прошлом году ее занимал юноша из хорошей семьи. Он наделал много долгов, ушел добровольцем на войну и не вернулся. Он разрешил своему слуге, моему другу, получить причитающиеся ему деньги, сдавая внаем, если представится удобный случай, полностью меблированное жилье. Я знаю, что оно свободно, побегу туда и устрою все на самых выгодных для вашей светлости условиях.

Мурзакин был небогат. К тому же сомневался в расположении к нему дяди, однако не решился попросить Мартена поторговаться. Через час слуга вручил ему ключ от новой квартиры, сказав:

— Завтра к вечеру все будет готово. Ваша светлость найдет там свой багаж, казака и лошадей. В вашем распоряжении будут роскошная карета для выездов и мой друг Валентин в любое время дня и ночи.

— И сколько все это стоит?

— Пустяки, пять луидоров в день, поскольку ваша светлость не предполагает у них столоваться.

— Прежде чем окончить дело, — сказал Мурзакин, боясь быть обманутым, но не решаясь спорить, — вы отнесете письмо во дворец Талейрана.

И он написал своему дяде: «Мой дорогой и жестокий дядюшка, что дурного вы сказали обо мне моей прекрасной хозяйке? После вашего визита она смеется надо мной, и я чувствую, что она намерена указать мне на дверь. Я ищу жилье. Считаете ли вы, как человек, уже бывавший в Париже, что меня обворовывают, прося пять луидоров в день, и что я могу позволить себе подобную роскошь?»

Граф Огоцкий понял намек и тотчас же ответил: «Мой дорогой и легкомысленный племянник, если ты и не понравился своей прекрасной хозяйке, то не по моей вине. Я посылаю тебе двести французских луидоров, которыми ты волен распорядиться по своему усмотрению. Во дворце Талейрана, где нас и так слишком много, для тебя места нет, но завтра ты можешь предстать перед государем; я улажу твои дела».

Мурзакин, в высшей степени довольный результатами своей хитрости, распорядился, чтобы Мартен заключил сделку и подготовил все для переезда.

— Вы покидаете нас, дорогой кузен? — спросил у него за обедом маркиз. — Вам у нас плохо?

Маркиза побледнела, она предчувствовала измену: ревность обожгла ее сердце.

— Здесь мне так хорошо, как не будет никогда и нигде. Но завтра я возвращаюсь на службу и стану весьма обременительным гостем. Меня могут вызвать ночью, и тогда я подниму в доме адский шум.

К этому князь присовокупил и другие доводы, против которых маркиз не стал возражать. Маркиза холодно выразила сожаление, но, оставшись наедине с Мурзакиным, раздраженно сказала ему:

— Я надеялась, что у вас достанет терпения хотя бы два дня не видеться с мадемуазель Франсией. Но вы не удержались и вчера приняли эту девушку в моем доме. Не отрицайте, я знаю это, как и то, что она содержанка, любовница какого-то парикмахера.