Помоги проекту - поделись книгой:
© Афанасий Раковалис. Греция. 2003.
© Издательский Дом «Святая Гора». Москва. 2003.
© диакон Димитрий (Валюженич). Москва. 2003.
Афанасий Раковалис
Отец Паисий мне сказал…
Этот труд совершен автором во славу
Господа Иисуса Христа —
Агнца, взявшего на
Себя грех мира,
Сокрушившего державу Диавола,
Избавителя рода человеческого,
Судии мертвых и живых,
Творца Ангелов,
Создателя всего,
Силе безграничной,
Премудрости непостижимой,
Слову Божию, Богу.
Девы Марии —
Одежде нагих дерзновения,
Госпоже Ангелов,
Пресвятой Богородице,
Богу после Бога,
ПРЕДИСЛОВИЕ
Старца, отца Паисия, я знал более двенадцати лет. Он сделал меня сознательным православным христианином, введя в Церковь и — в жизнь. Он давал мне советы по всем вопросам.
Я имел счастье прожить на Святой Горе более семи лет. Пять лет в качестве преподавателя Афониады[1] и еще примерно два года, изучая иконопись. Хотел быть рядом со Старцем. Со времени нашего знакомства не отлучался от него.
Я часто говорил, что он любил меня больше, чем моя мама. Она очень меня любит и, надеюсь, простит за это сравнение, ибо любовь Старца превосходит обычные человеческие мерки. Его любовь была божественной, духовной.
Отец Паисий относился ко мне как отец — и более того. Я же чувствую себя «блудным сыном». Не дерзаю назвать его моим отцом или сказать, что был его духовным чадом. Почему? Я ни в чем не похожу на него! У меня нет той ревности, чтобы подражать его добродетели! Сказано, что, если хотите называть Меня Отцом, подражайте делам Моим. И что же? Я подражаю отцу Паисию? Нет! Значит, у меня нет права называть его своим отцом. Одно дело — добродетель Старца и другое — ничтожество моей души.
Много раз после наших бесед я записывал его советы, чтобы их не забыть. Большую часть записывал сразу, совершенно теми же словами, которые употреблял Старец, другие — через несколько часов, иные же — спустя день или два. Как правило, заботился и о том, чтобы указать точную дату, когда посещал его келью или беседовал с ним, по обыкновению, после окончания Всенощной.
Сегодня, после кончины Старца, я считаю своим долгом передать его советы моим братьям во Христе. Верю, что многие захотят претворить их в жизнь и тем самым получат куда большую пользу, чем я. Блаженны те, которые исполняют Слово, а не те, кто только слушают его или читают.
БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ
Блаженной памяти старец Паисий, в миру Арсений Эзнепидис, родился 25 июля 1924 года в Каппадокии, в селении Фараса. Малоазийская катастрофа привела к тому, что греческое население после примерно двух с половиной тысяч лет постоянного проживания в этом регионе вынуждено было переселиться в качестве беженцев на территорию современной Эллады, чтобы избежать гонений и резни со стороны турок. Семья Старца в конце концов обосновалась в Конице, что в Эпире[2], где и прошли его детские годы.
С малых лет в нем обнаружилось особое духовное призвание. «Я уходил утром в горы, взяв с собой немного воды, и забирался на какую‑нибудь скалу, чтобы молиться там, как древние столпники… К вечеру, изрядно проголодавшись, уже не был настроен столь решительно. «Пойду домой, что‑нибудь поем», — говорил себе и спускался со скалы.
«…Подростком я не водил компанию со сверстниками, они шли и убивали птиц, делали и другое, что мне не нравилось. И я общался с маленькими детьми. Они же как старшего почитали меня своим предводителем и радовались нашей дружбе. Я соблюдал посты — хотели поститься и они, так что у меня были проблемы с их мамами. «Не водитесь с ним, он вас доведет до чахотки», — говорили мамы детям», — так с улыбкой рассказывал мне однажды Старец о своем детстве.
Уже в раннюю пору открылось его избранничество, как и пророчествовал о нем Святой Арсений Каппадокийский, крестивший его. Он проводил детские годы в великом духовном трезвении, в молитвах и посте, горя ревностью к аскетической жизни.
«Можешь себе представить, в церковь я приходил рано- рано, еще до того, как ударят в колокол, и часто ожидал, пока придет священник и откроет храм. Такая была ревность. Однажды мой старший брат, чтобы «обуздать» меня немного, начал кричать, что нечего, мол, уделять столько внимания церкви. Желая мне досадить, он схватил церковную книгу — кажется, это был сборник духовных статей — и бросил ее на кровать. Я был огорчен поступком, в котором глаза ребенка увидели нечестие, и оказал тогда решительное сопротивление».
Так прошло детство отца Паисия. Естественно, что тот образ жизни, который он вел, должен был все более и более разжигать его святую ревность к монашескому житию.
Как‑то раз, наставляя меня, он сказал: «…Когда я был юношей, чтобы не соблазняться при виде девушек, идя по дороге, смотрел всегда вниз, не видел, кто идет навстречу. Иной раз это были знакомые, родственники, и они обижались, что я их не приветствую. Однажды двоюродная сестра пожаловалась моей маме: «Арсений со мной не здоровается» — и мама мне об этом сказала… «Нет у меня, что ли, других дел, мама, чем глазеть по дороге на девушек!» — ответил я».
Став солдатом, он ушел на войну на четыре года. «Когда намечалась какая‑нибудь опасная операция, я стремился участвовать в ней. Если бы я проявил равнодушие и вместо меня пошел бы кто‑нибудь другой да был бы убит — меня бы потом всю жизнь убивала совесть, [то есть я был бы убиваем многократно] а на войне убили бы всего один раз».
«Как‑то раз бомбили наш лагерь. Я нашел поблизости канаву и укрылся в ней. В скором времени приходит кто‑то и говорит: «Можно и мне сюда?» — «Давай!» — говорю. А места хватает ровнехонько на одного человека. В страхе, желая уберечься, он меня выдавливает наружу. Потом подошел и другой. Я вынужден был совсем выбраться из канавы. «Ничего, — говорю, — не беспокойся, Бог не оставит!» Только вышел — пролетела пуля и побрила мне голову. (Старец рассмеялся.) Вот так, почти что задела кожу, выстригла полоску в волосах. Сантиметром ниже — убила бы. Подивился я промыслу Божию». То есть самопожертвование Старца еще до того, как он стал монахом, простиралось до готовности принять смерть ради любви к ближнему! Как далеко до этого нам, современным людям…
«Был у нас в роте один богохульник. Ругался грязно… Столько раз я его просил, чтобы он прекратил браниться, уже и нагоняй дал ему, однако он ни меня не слушал, ни офицеров — продолжал ругаться. Однажды, когда мы работали в лагере, в самом центре упала и взорвалась бомба… И — не пострадал никто! Только в этого человека попал один малюсенький осколок. И знаешь куда? В язык! Не задел ни зубов, ни губ! Распух только его язык… Сделался как баклажан и висел снаружи, не помещаясь во рту! Такие удивительные события на войне случались часто, поэтому у нас в лагере было большое благочестие».
«Как‑то мы готовились к параду в Салониках. Офицеры приказали запеть песню, но — солдаты не реагируют! Повторяют приказ — и снова никакой реакции, молчание. Офицеры в гневе. «Эй, давайте же петь!» — говорю. Никакого результата. После, когда вернулись в лагерь, нас наказали — заставили раздеться сверху до пояса и бегать по кругу, а при этом нас пороли ремнями. Видишь ли, это был серьезный проступок, нарушение дисциплины в военное время. Бегал и я вместе со всеми, хотя моей вины не было… Офицеры кричали мне и подавали знак, чтобы я вышел, но я делал вид, что не замечаю, и не выходил, не хотел выходить один. Или всем получить прощение или оставаться вместе». Таков он был в молодости. Своей совестливостью, самопожертвованием и мужеством завоевал любовь и уважение всех — и солдат, и офицеров.
«Потом работал, чтобы собрать приданое для сестры, которая была не замужем. Я не стал дожидаться, пока она вступит в брак, и ушел в монахи… Откуда мне было знать, есть ли воля Божия на то, чтобы ей выйти замуж… Могла и сама не захотеть…»
Около тридцати лет от роду он принял монашество на Святой Горе. Перенес многие испытания, но получал и великую помощь от Бога. Подвизался также в Конице, в святой обители Стомион. Кормил там из рук диких медведей. Мир, который Дух Святой рождал в его душе, умиротворял и диких зверей. «И дикие звери, если к ним подходишь с любовью, чувствуют это и тебя не обижают…» — так говорил он мне. Нам, молодые мы или старые, не следует, конечно, даже помышлять о том, чтобы повторить это его деяние, потому что лютость страстей, которые мы носим в душе, заставит одичать диких животных, и мы подвергнемся опасности.
Примерно на три года он удалился в пустыню горы Синай, в пещеру Святой Епистимии. По воскресень — ям спускался в монастырь Святой Екатерины. Всю неделю подвизался в уединении, в тиши пустыни. Порой его посещал какой‑нибудь бедуин, которому он отдавал часть того немногого, что имел сам. А там даже воды было мало. «Здесь в пустыне, где такая сушь, я дивился Божественному попечению. В одной скале была расщелина, и в ней по капельке сочилась влага. Туда я на всю ночь ставил кувшинчик и так набирал себе воду. Мне хватало… Больше не нужно было».
В синайской пустыне Старец имел много божественных утешений и откровений, но вел и великую, открытую брань против диавола. Вообще, думаю, аскетические подвиги Старца далеко выходят за рамки нашей эпохи с характерной для нее изнеженностью людей, избалованных даже в том, что касается образа их мышления. Старец был действительно великим подвижником. Его подвиги сравнимы лишь с подвигами древних аскетов IV века по Рождестве Христовом.
Нам с нашей внутренней расслабленностью даже слушать об этих подвигах бывает страшно!
Я слышал, что старец Порфирий[3] со свойственным ему смирением сказал о старце Паисии следующее: «Благодать, которую имеет отец Паисий, стоит большего, потому что он приобрел ее своими подвигами, в то время как мне Бог даровал ее с малых лет, чтобы помогать людям. Таких святых (как отец Паисий) Бог посылает на землю раз в 400 лет!»
Большую часть своей жизни он подвизался на Святой Горе. Дары, которыми его украсил сам Бог, были многоразличны. Он имел дар исцелений (избавлял многих от различных болезней, в частности, врачевал раковых больных и тех, кто был от рождения парализован), был наделен даром изгонять демонов (освободил от них многих, еще живущих поныне), имел пророческий дар (многим поведал о том, что произойдет в их личной жизни, а кроме того, предсказал и грядущее развитие событий в истории нашего Отечества), обладал даром прозрения (знал сердце каждого человека более глубоко и более ясно, чем сам этот человек знал себя, почему и давал правильные и точные советы, и каждый человек слышал от него именно то слово, в котором нуждался), даром различения духов (знал точно, от Бога ли данное духовное явление или от лукавого, пытающегося обмануть и соблазнить).
Он имел рассуждение, знал в каждом случае волю Божию и то, нужно ли ее открывать или нет. Всегда мог сказать, как лучше, правильнее поступить — даже тогда, когда возникала проблема, не имевшая непосредственного отношения к духовной жизни. Приведу пример. Как‑то раз один университетский профессор, медик, безуспешно пытался определить, какой из двух типов аппаратуры, необходимой для больницы, ему следует приобрести. Он никак не мог сделать выбор. Поехал к Старцу да и спросил его. Старец ему ответил: «Возьми вот эту аппаратуру, потому что у нее следующее функциональное назначение, и ты ее можешь использовать в таком‑то случае, способ ее действия такой‑то, поэтому с ней нужно работать так‑то и так‑то». Отец Паисий, не закончивший и начальной школы, говорил как специалист в области науки и техники! Если это не просвещение от Бога, то что же тогда?
Старца отличал дар богословия. Многочисленные божественные откровения, которые ему были даны — он общался со Святыми, с Ангелами, с Пречистой Девой, созерцал Нетварный Свет — сделали его истинным богословом, он знал глубины тайн Божиих. Некий университетский профессор богословия однажды с восхищением рассказывал многочисленным слушателям следующее: «За многие годы моей работы в университете у меня накопилось 10 богословских проблем, решения которых я не находил, как ни старался. Итак, я записал все эти сложные и неразрешимые вопросы и поехал с ними к отцу Паисию. За полчаса он разрешил все мои недоумения!»
Рассказывать о дарованиях и духовной силе Старца можно бесконечно. Не подумайте, что это преувеличение. Нет, это реальность. Кто как не Бог украсил и почтил его столькими дарами! И как бесконечен и неограничен Он Сам, таковыми могут быть и дары Божии.
Из всех дарований Старца наибольшее впечатление на меня произвела его любовь. Любовь без границ, без внутренних колебаний, с абсолютным самопожертвованием. Любовь пламенная, сладкая, всесильная, Божественная. Любовь, изливающаяся из глубин его души, без рассуждений, одинаково тепло принимающая в свои объятия добрых и злых, друзей и врагов, близких и дальних, достойных и недостойных, православных и инославных, людей и животных, и даже растения, но более всего устремленная к Богу. Это была нечеловеческая любовь. Такую любовь в сердце человека может родить только Святой Дух. Наши человеческие «любови» настолько ничтожны и своекорыстны, настолько временны и непостоянны, настолько эгоистичны и деспотичны, так легко переходят в антипатию и ненависть, что стыдно и неправомерно их сравнивать с любовью Старца.
Именно эти дары, эта любовь Старца собирали вокруг него людей. Сотни людей ежедневно посещали его келью. Шли нескончаемым потоком. Старец забирал их боль, страдания и проблемы — и возвращал назад свободу, радость и мир. Там и тогда, когда было нужно и должно, — он и Господь знали, в каком случае это необходимо, — он действовал чудесным образом, властью, данной от Бога. И разрешал неразрешимое.
Сотнями исчисляются очевидцы, оставившие письменные свидетельства чудесных событий, связанных с отцом Паисием. Эти свидетельства, будучи изданы, составили целые тома. Но куда больше тех, кто не заявил о себе! Куда больше случаев, которые Старец с большим искусством скрывал! Старец Паисий — это был дар Божий людям.
Слава о нем перешагнула границы Греции. Чтобы его увидеть и получить совет, люди приезжали из Австралии, США, Канады, Германии, из России, Румынии, Франции, Африки — отовсюду. Он имел всемирную известность. И это при том, что ни радио, ни телевидение, ни газеты, ни какие‑либо другие средства массовой информации при его жизни не сообщали о нем ровным счетом ничего. Они извещают, часто с преувеличениями, лишь о недостатках людей Церкви, а все доброе, чудесное, Святое, если не могут оклеветать, — окружают заговором молчания. Однако у Бога везде есть верные чада. Слава о Старце передавалась из уст в уста, распространялась теми, кто был поражен совершенными им чудесами и благодеяниями. О старце Паисии известил Сам Бог…
Когда он покидал Святую Гору, чтобы уделить внимание женщинам или немощным больным, то есть тем, кто не может приехать на Афон, в том месте, куда он приезжал, собирались тысячи людей, чтобы взять его благословение. Вереница припаркованных на обочине автомобилей растягивалась более чем на километр. Одна за другой приезжали и отъезжали машины, привозившие паломников в женскую обитель Святого Иоанна Богослова в Суроти[4] под Салониками. Тысячи были облагодетельствованы им.
На тысячи шел и счет письмам, которые ему посылали. «Или проблема, связанная с психикой, или рак, или распад семьи… Наверное, одна из этих трех проблем. Они сегодня терзают людей. Об этом мне пишут». Боль стекалась к Старцу, приносимая или самим человеком, или письмом. И он брал ее на себя с самопожертвованием, с горячим желанием. Чужую боль он делал своей, потому что любил ближнего. Он не хотел, не мог оставаться в стороне, когда другие страдали. Если бы было возможно, чтобы освободить другого, он взял бы на свои плечи всю тяжесть его креста.
Исцеляя других, Старец не просил Бога исцелить его самого. В болезнях он был настроен на терпение. «Заработаем себе несколько духовных грошей на старость», — говорил он шутя. Еще в армии, обморозив ноги, он чудом избежал ампутации и с тех пор чувствовал постоянную боль в ступнях. «Словно на гвозди наступаю… Приходится вес тела все время переносить то на пятки, то на носки, то набок», — подшучивал он над собой, но и не думал садиться в стасидию[5]. Всенощные выстаивал на ногах. Так учил и молодых подвижническому настрою души.
У Старца было множество болезней, и все он переносил с терпением, мужественно, презирая боль и насмехаясь над ней.
Однажды, страдая от грыжи, он перевязал живот какими‑то тряпками, но не пошел к врачу. Я переживал и уговаривал его идти. Тогда он стал шутить по поводу своей болезни, говорил настолько забавно и с таким пренебрежением к ней, что я в конце концов рассмеялся.
В старости он заболел раком. Я, как и многие, думаю, что Старец сам выпросил его у Бога, чтобы облегчить бремя других. Он мне сказал как‑то: «Когда молишься об исцелении больного, нужно молиться с таким расположением души — как бы говорить Богу: «Отыми от него эту болезнь и пошли ее мне» или хотя бы так: «Дай и мне какую‑то ее часть, чтобы облегчить его страдания». Всеблагой Бог, который знает нашу немощь, и другого исцеляет, и нам не посылает ничего. Иногда, впрочем, посылает, если видит, что можем понести. Однако, чтобы услышана была наша молитва, именно такой настрой и надо иметь…»
Подобная настроенность души есть самопожертвование. Его Старец имел с избытком. С желанием и радостью он брал на себя боль и недуги тысяч людей, посещавших его. Вся его жизнь может быть названа жертвой за ближнего.
Он не рассказывал о своих болезнях. Скрывал их, чтобы никого не опечалить, а когда мы понимали, что он болен, и таиться уже было нельзя, он представлял свой недуг как нечто малозначительное. Так поступал он и в отношении рака. Пока не начались кровотечения и обмороки.
Все мы поняли, что он серьезно заболел. Просили обратиться к врачу — безрезультатно. Эх, когда обо всем стало известно, сами врачи начали приезжать на Святую Гору, чтобы уговорить его обследоваться. Однажды специально ради Старца приехал терапевт из Афин, профессор университета. Я проводил его в келью. Но и он не смог его уговорить. Многие врачи приезжали и не добивались никакого результата.
Наконец, чтобы заставить его принять врачебную помощь, на Старца стали оказывать давление разные лица, занимающие высокие должности в церковной иерархии. Говорят, что сам Патриарх велел ему пройти медицинское обследование.
Некий врач, человек духовный, понимавший чуткость его души, сказал Старцу, что за ним будет в точности такой же уход, как за любым, имеющим медицинскую страховку крестьянином. Помысл мне говорит, что чуткая совесть Старца не позволяла ему получать от врачей больше заботы, чем имеют самые бедные люди. Для него это была несправедливость. Как же и нам, современным людям, не задуматься об этой несправедливости и своем жестокосердии? Мы и наши близкие обращаемся к лучшим врачам, лечимся в лучших клиниках, в то время как несчастного бедняка могут швырнуть на какую‑нибудь жалкую раскладушку в больничном коридоре, а в других, беднейших странах младенцы умирают от нехватки жаропонижающих средств. Несправедливость — результат катастрофического состояния, в котором пребывает духовный мир грешного человека, — царит сегодня повсюду, но Божественное правосудие терпеливо ожидает того момента, когда сможет расставить все на свои места.
В конце концов Старцу была сделана операция в связи с раком. Я думаю, что он согласился на нее за послушание и вопреки своей воле. Этим, как и всем своим поведением во время болезни, он преподал нам урок.
Когда на него накатывалась страшная боль, он пел, чтобы не кричать и не опечаливать других. Его отличала исключительная чуткость. Он не хотел никого обременить или огорчить.
Некто молился, прося у Бога дать ему какую‑нибудь частицу боли Старца, чтобы хоть немного облегчить его страдания, но об этом молчал. Когда он и Старец увиделись, хотя не было никакого предварительного разговора, Старец ему сказал: «Не проси… Этих болей нельзя вытерпеть. Не проси, тебе их не понести. Не проси у Бога».
За несколько дней до кончины мы все побывали у него и в последний раз взяли его благословение. Он скончался 12 июля 1994 года и погребен во дворе обители Святого Иоанна Богослова в селении Суроти под Салониками.
Сегодня его могила — место народного паломничества. Сколько ни приходилось бывать там за все эти годы, я всегда заставал людей, приехавших поклониться Старцу.
И после смерти старец Паисий продолжает совершать чудеса — как на своей могиле, так и в других местах. Надеюсь — скоро общим достоянием станут неоспоримые свидетельства о чудесных событиях, происшедших после его кончины, к славе Божией и на пользу души тех недоверчивых людей, которые так нуждаются в духовном озарении, но не знают этого.
Молитвы его да будут со всеми нами!
Глава 1
СЕМЬЯ: ВОСПИТАНИЕ ДЕТЕЙ
Декабрь 1988 г.
Старец рассказал мне следующую историю:
— Как‑то раз приехал ко мне один американский грек, врач. Православный, но вопросы веры беспокоили его мало: и пост в пятницу не соблюдал, и в церковь не часто ходил. Он хотел поговорить со мной об одном чудесном событии, которое ему довелось пережить. Однажды вечером, когда он молился у себя в квартире, «отверзлось небо» и его осиял свет. Потолок и все сорок этажей над ним исчезли. Он пребывал в этом свете долгое время, не мог точно сказать сколько.
Я почувствовал и понял, что это было «от Бога», и был поражен. Это было подлинное чудо… Он видел «нетварный свет»[6]. Что же он сделал в своей жизни? Почему сподобился такой Божественной Благодати?
Он состоял в браке, имел жену и детей. Как‑то жена говорит ему: «Я так устала от всех этих домашних хлопот. Мне хочется выезжать в люди, не все же дома сидеть». Что тут скажешь? Она к тому же не работала. Вот и начала повсюду разъезжать со своими подругами и его каждый вечер куда‑нибудь «вытаскивать». В скором времени говорит: «Хочу гулять одна с подругами». Ради детей он смирился и с этим. Прошло еще какое‑то время, и она заявила: «Хочу одна поехать на курорт!» Что делать? Дал ей и деньги, и машину.
Потом потребовала, чтобы он ей снял отдельную квартиру, водила туда своих друзей. Он беседовал с ней, увещевал: «Послушай, детям‑то нашим каково видеть все это?» Безрезультатно. В конце концов эта женщина забрала у него много денег и уехала насовсем. Как же он переживал!
Через несколько лет он узнает, что его бывшая жена пала так низко, что стала торговать собой в притонах Пирея[7]
Он был в отчаянии! Плакал… Хотел поехать туда и разыскать ее. Но только что бы он ей сказал?
Он встал на колени и начал молиться: «Боже мой, просвети меня, что мне сказать… Что мне сделать, чтобы спасена была эта душа…» Видишь, он переживал за нее. Хотел, чтобы спаслась ее душа. У него не было ни мужского эгоизма, ни злопамятства, ни презрения… Его сердце болело о падении этой несчастной. Он жаждал ее спасения. И тогда Бог отверз небо и осиял его Своим Светом.
Видишь, как оно бывает? Видишь? Он жил в Америке, и в каком окружении? А мы, столь многочисленные монахи, живем здесь на Святой Горе, среди Святых, окруженные благодатью Пресвятой Богородицы, и, несмотря на все это, не преуспеваем.
— Слава Богу! — повторял Старец, рассказав мне эту историю. — Слава Богу!
На свою обрученную невесту нужно смотреть как на сестру. Оба, и жених, и невеста, должны быть очень внимательными и воздержанными. Они должны совершать свой подвиг ради Бога, чтобы в конце увенчаться как ревностные подвижники. Это символизируют и венцы, возлагаемые на новобрачных в церкви. Таким образом на помощь человеку привлекается Божественная Благодать.
Время между обручением и браком должно быть коротким, не растягиваться надолго.
— Геронда, как должны вести себя супруги по отношению друг к другу?
— Ты сначала женись, а потом мы с тобой поговорим.
— А нельзя ли поговорить об этом сейчас?
Перечислив основные обязанности супругов, Старец заключил:
— У них должна быть добрая ссора друг с другом.
(
— Геронда, в книгах можно прочитать, что секс якобы хорошая вещь, и чем больше им занимаешься, тем лучше. Приходится слышать, что у тех, кто от него отказывается, повреждается психика, что в молодом возрасте надо им заниматься 2–3 раза в день, для того чтобы в старости потом получалось хотя бы один раз.
— Ну и ну! Что за глупость, брат ты мой! Кто все это говорит? Сюда приезжал один врач — иностранец — он и в международных конференциях участвует — и говорил, что нет ничего лучше для организма, чем воздержание. Сперма оказывает большое укрепляющее воздействие. Мы, говорит, сразу можем определить юношей, которые часто вступают в половую связь, — когда сломают себе какую‑нибудь кость, в ней почти нет костного мозга, он стал как вода. И я таких ребят узнаю. Глаза у них делаются вот такими… (Старец показал мне — какими), память очень ослабевает, они становятся хуже стариков. Повреждается и их мозг. Был он, скажем, твердым, как сыр, потом становится жиже — как сметана, потом — как какая‑нибудь простокваша, потом — как молоко, а если и дальше будут упорствовать в разврате, то станет совсем жидким — как вода.
— Плотское влечение, Геронда, есть некое естественное желание, исходящее от плоти, как, например, голод, жажда, или же мы имеем дело со страстью? Плохо злоупотреблять этим — ведь не само по себе потребление пищи является злом, а чревоугодие — или это влечение само по себе есть зло? Было оно в раю у первых людей?
— Это самая настоящая страсть! А что же еще?! Страсть, которая проистекает от плотского мудрования человека. Человек духовный не имеет подобного рода влечений. Не потому, что он не способен на это физически — у него нет плотского желания по причине его духовного состояния. В каждом человеке есть плотское мудрование. Оно наследуется от родителей. Смотришь, ребенок, у которого родители отличаются чувственностью, уже в раннем возрасте испытывает похоть. Но ничего, этот недуг исцеляется. Он тогда как нежная молодая крапива, которая еще не превратилась в жесткий колючий сорняк, и его может легко выдернуть хороший духовник, лишь бы у него было рассуждение и он понимал что к чему, потому что вначале все растения похожи друт на друга, все выпускают по два листочка.
Люди — один меньше, другой больше — имеют плотское мудрование. Иной, так сказать, духовен на 30 процентов, иной на 40, иной на 60. Самое большее, с чем мне довелось встретиться, — 75 процентов. Только Иоаким и Анна были абсолютно духовными людьми, и у них после молитвы родилось сие бесстрастнейшее Создание — Пресвятая Богородица! Мне открылось это, когда я был на Синае.
— В видении, отче?
Старец ничего не ответил.
— И что же, Иоакима и Анну абсолютно духовными сделал аскетический подвиг или они уже с самого начала были такими?
— Помысл мне говорит, что такими они были с самого начала… Без пищи и воды человек умирает. Без удовлетворения плотского влечения с ним ничего не происходит. Он лишь страдает в душе, как страдает от других страстей: гнева, эгоизма, тщеславия, человеко- угодия. После заключения брака плотская связь допускается только для деторождения или по снисхождению к человеческой немощи.
Когда я еще не был женат, в беседах со Старцем мы касались вопроса о моем вступлении в брак. Старец наставлял меня так:
— Хорошо жениться в сравнительно молодом возрасте. Тогда все совершается более естественным образом. Естественно и легко один приспосабливается к другому. Смотришь, супруги, рано вступившие в брак, до самой старости в своих взаимоотношениях сохраняют некую детскую простоту. То же самое можно наблюдать и в монахах, пришедших на Святую Гору юношами. Верна пословица: «Или юношей женись, или юным постригись».
С годами все больше начинает работать в человеке логика — все он исследует, все взвешивает. И характер у него становится менее податливым, трудно ему приспособиться к другому человеку.
Чтобы женился достигший тридцатилетнего возраста, должны тридцать человек его на аркане тянуть, а в сорок лет — шестьдесят человек.
Трудно бывает принять решение о женитьбе, впрячься в это ярмо. Ты вот привык сейчас к жизни беспорядочной. И похож на дикую лошадь, которую хотят оседлать. Она мечется, брыкается и… убегает.
Поделиться книгой: