Спящая красавица

Она посмотрела на отца, а он улыбнулся и сказал:

— Мы совершенно искренне были убеждены, что они ничего не стоят и фирма вот-вот обанкротится.

— Только после смерти вашей матушки, — продолжал мистер Халлетт, — мы вспомнили о них и, чтобы оценить ее актив, послали запрос.

Он посмотрел на графа и добавил:

— Как вы помните, милорд, следуя вашим инструкциям, мы написали в Америку с целью выяснить, какова ситуация на сегодняшний день.

— Признаюсь, — сказал граф, — что я был уверен — это будет пустая трата времени и денег на почтовые отправления!

Мистер Халлетт улыбнулся.

— Когда спустя некоторое время мы получили ответ, то были потрясены — в особенности его светлость!

— Я был в изумлении! — подтвердил граф и, посмотрев на Оделлу, добавил: — Ты уже уехала во Флоренцию, моя дорогая, поэтому мы решили пока не тревожить тебя своими открытиями.

— Все равно бы я вам не поверила! — заявила Оделла. — Это звучит слишком фантастично, чтобы быть правдой!

— Мой партнер именно так и подумал, — сказал мистер Халлетт. — И, как уже убедился его светлость, за прошлый год акции поднялись в цене вдвое и, вероятно, будут расти еще и еще!

Он опустил взгляд на бумаги, лежащие перед ним, и сказал:

— Мне кажется, миледи, вам стоит самой посмотреть, каково состояние этой компании на данный момент.

Он через стол передал бумаги Оделле, которая могла только тупо смотреть на колонки цифр, ничего в них не понимая.

Уже в экипаже она сказала отцу довольно испуганным голосом:

— Что мы будем делать с такими большими деньгами, папа?

— Прежде всего, — ответил граф, — следует поменьше болтать об этом. Чем меньше людей будет знать, как ты богата, тем лучше!

— Именно этого мне и хотелось бы, — сказала Оделла. — Но люди начнут сплетничать…

Она думала о мачехе.

Графиня наверняка захочет поделиться этим известием с друзьями, а те расскажут своим друзьям.

Тогда во всем Лондоне не сыщется человека, который не знал бы о том, что она — богатая наследница.

Оделла порывисто повернулась к отцу.

— Пожалуйста, папа, заставьте мачеху пообещать, что она никому не расскажет об этих деньгах.

— Я уже сказал Эсме, что необходимо сохранить это в тайне, — ответил граф. Голос его, однако, звучал не очень уверенно.

Оделла подумала, что на самом деле он прекрасно осознает: его супруга, раззвонит об этом повсюду.

Она не могла отказать себе в удовольствии представить друзьям девушку, на которую те должны обратить особенное внимание.

Они долго ехали в молчании, которое показалось вечностью, и наконец Оделла сказала:

— Это — большая ответственность, папа, и вы должны будете мне помочь.

— Разумеется, я тебе помогу, — ответил ее отец. — Я не позволю, чтобы эта история причинила беспокойство моей любимой дочери, особенно когда она только что вернулась домой.

Он помолчал немного и продолжал:

— Когда ты немного осмотришься, мы обсудим этот вопрос, исходя из тех способов потратить деньги, которые одобрила бы твоя мать.

— Если удастся сделать так, как она хотела, я буду меньше бояться, — сказала Оделла.

— Ты — весьма здравомыслящее дитя, — одобрительно кивнул граф.

Когда экипаж подъехал к Гросвенор-сквер, он посмотрел на часы.

— Я опаздываю в Палату лордов, — сказал он, — и хочу, милая, чтобы ты взяла эти бумаги, отнесла их ко мне в спальню и положила в верхний ящик моего туалетного столика.

Оделла знала, что в этом ящике отец хранит свои гребни из слоновой кости.

Над столиком он повесил великолепное зеркало эпохи Георга III.

— Я прошу тебя сделать это, — продолжал граф, потому что не хочу, чтобы кто-нибудь в доме, включая моего секретаря, видел их. Когда я вернусь, то уберу их в свой сейф.

В спальне у графа был его личный сейф, в котором он хранил собственные деньги и фамильные драгоценности.

— Хорошо, папа, — согласилась Оделла. — Только потом не показывайте их никому.

Говоря это, она думала о мачехе; словно угадав ее мысли, граф произнес:

— Я обещаю уберечь их от всех любопытных глаз.

Лошади остановились возле Шэлфорд-Хаус, и Оделла поцеловала отца.

— Спасибо, папа, — сказала она. — И, пожалуйста, возвращайтесь пораньше, если сможете.

— Я постараюсь, — пообещал граф. — Но, к сожалению, некоторые мои коллеги очень многоречивы!

Оделла засмеялась; лакей открыл дверцу, и она вышла наружу.

Помахав рукой вслед отъезжающему экипажу, Оделла сунула бумаги под мышку и вошла в дом.

Она боялась, что встретит мачеху и та заставит ее показать, что за бумаги она несет.

Поэтому Оделла быстро взбежала по лестнице и направилась прямо в спальню отца.

Это была внушительных размеров комната, выходящая, как большинство спален в доме, окнами в сад.

В это время дня здесь не была камердинера.

Оделла тщательно закрыла за собой дверь и» подбежав к туалетному столику, выдвинула верхний ящик.

Там лежали другие бумаги, горсть золотых соверенов и серебряные монеты.

Еще там было несколько маленьких коробочек.

Оделла знала, что в них лежат отцовские запонки, его жилетные пуговицы и булавки для галстука, украшенные жемчугом.

Она положила документы поглубже — на случай, если камердинер залезет сюда, — и закрыла ящик.

После этого она подошла к камину, чтобы взглянуть на портрет, висящий над ним,

Это был очень изящный портрет ее матери, написанный в том же году, когда она вышла замуж.

Оделла подумала, что сейчас она очень похожа на мать и этом же возрасте.

Графине было восемнадцать, когда она вышла замуж, и девятнадцать, когда родилась Оделла.

У нее были прямые волосы, легкий румянец и кожа снежной белизны.

Ее большие глаза были дымчато-серые словно перья на грудке голубя, и очень красивые.

Она казалась воздушной, и Оделла понимала, что имел в виду отец, говоря об одухотворенности матери.

— Если бы только вы были здесь, мама, — прошептала Оделла, глядя на портрет. — Как было бы славно нам вместе заняться тем, о чем вы мечтали всю жизнь! Теперь вы могли бы построить больницу, открыть школы и помогать людям, как вы хотели всегда!

Внезапно Оделла почувствовала, что мать как бы говорит ей: именно это ты должна делать.

— Я буду… стараться, мама… Я… буду очень стараться, — обещала Оделла. — Только… вы тоже должны… помогать мне,

На глаза у нее навернулись слезы, и Оделла торопливо отвернулась от портрета.

Когда умерла мама, она плакала долго и безутешно, пока нянюшка не сказала ей твердо:

— Прекрати расстраивать свою мать, Оделла!

Оделла недоверчиво посмотрела на нее, а нянюшка продолжала:

— Конечно, ты ее огорчаешь! А чего еще можно ждать, когда ребенок постоянно плачет, как ты, и отказывается от еды? Ты всех делаешь несчастными, не только себя!

— Вы… правда думаете, что… мама сейчас видит меня? — спросила Оделла.

— А как же! — воскликнула нянюшка. — И если ты меня спросишь, я скажу, что ей за тебя стыдно, потому что твой бедный отец страдает, а ты не делаешь ничего, чтобы ему помочь!

Нянюшка говорила осуждающим голосом, но Оделла почувствовала, что она принесла свет в темноту, которая ее окружала.

Она перестала плакать, а когда отец вернулся домой, постаревший на несколько лет, Оделла сделала все, что могла, чтобы заинтересовать его и развлечь.

И надо сказать, отчасти она добилась успеха.

От этого на сердце у нее стало теплее: она думала, что мама была бы ею довольна.

Оделла не сомневалась, что нянюшка была права, когда говорила, будто мама может видеть и слышать тех, кого больше всех любит: ее мужа и дочь.

— Я не буду плакать, — пообещала Оделла. — Но сейчас мне не хватает вас, мама, больше, чем когда-либо прежде.

Она уже собиралась выйти из комнаты, когда вдруг услышала голоса.

На мгновение Оделла была не в состоянии понять, откуда они доносятся, но потом сообразила, что разговаривают за дверью, которая соединяла отцовскую спальню с маминым будуаром.

Обе спальни соединялись общей гардеробной, что было удобно, если жена ночевала в спальне своей, а не мужа.

Спальня отца была последней по коридору; за ней располагался будуар, а потом — спальня матери Оделлы.

Оделла неожиданно вспомнила, что мачеха переименовала будуар в гостиную.

Дверь между комнатами, должно быть, была прикрыта неплотно, и Оделла подумала, что нужно бы ее закрыть.

Оставить так — значило бы вводить камердинера в искушение подслушивать, что говорится в спальне.

Оделла направилась к двери и вдруг услышала, как ее мачеха говорит:

— Она уже миллионерша, и ее состояние увеличивается с каждым днем, если не с каждым часом!

Оделла затаила дыхание. Как она и подозревала, мачеха уже знает о ее богатстве.

Мужской голос ответил:

— Меня ничуть не интересует ваша падчерица, Эсме, как вам хорошо известно. Меня интересуете вы!

— Очень мило с вашей стороны так говорить, — отвечала графиня. — Тем более что это вполне отвечает моим чувствам, но в то же время, обожаемый Джонни, вы должны понять, что такую возможность нельзя упускать!

Оделла стояла не шелохнувшись, словно ее пригвоздили к месту.

Теперь она поняла, с кем разговаривает ее мачеха.

Это был виконт Мор, о котором она говорила за завтраком.

— Почему, о, почему, — воскликнул виконт, — я не встретил вас до того, как вы вышли, замуж за Шэлфорда!

— Вы были в Индии и отважно сражались, — отвечала графиня. — И потом, тогда я была замужем за Гербертом.

— Прежде чем судьба соединила нас, вы целый год были вдовой! — простонал виконт.

— Судьба порой очень жестока! — сказала графиня словно бы с рыданием в голосе. — И вам известно, дорогой виконт, дне хуже, чем мне, что вы не в состоянии обеспечить супругу.

— Все изменится, когда умрет мой отец, — заметил виконт.