Медвежья услуга

Дик молчит. Все молчат. Шумно и грузно молчит полицай; тихо молчит и не шевелится Алан, хорошо у него получается, видно опытного дипломата; полностью растворился в воздухе миграционный чиновник, его тут не было и нет, он не хочет во всем этом участвовать.

«Мишек» на Земле в среднем меньше тысячи. Да, конечно, они теперь вполне интеллигентные ребята, а не полузвери, как миллион лет назад, но закон есть закон. Никто не обязан убивать Урсулу, однако и запрета нет. Дальше все зависит от тяжести преступления, о котором они наверняка узнали еще вчера по своей телепатической почте. И каждый «мишка», наткнувшись на Урсулу, будет решать для себя, достойна она жить или нет. Матерый самец загрызет ее в пару секунд, а она небось и сопротивляться не станет. Одна осталась на всем белом свете, вычеркнули ее, ну и чего ради трепыхаться?

У «мишек» нет системы наказаний в нашем понимании: они треплют непослушных детей, взрослые могут подраться, и только. А отлучение от стаи — это смертный приговор, ребята. У Урсулы никаких перспектив. Выжить она сумеет, но жить ей без семьи незачем.

Как она вообще сегодня держится — фантастика. Устойчивая психика, железные нервы. Я бы головой о стенку бился… Ловлю себя на том, что думаю об Урсуле как об обычной земной женщине. Забавно. И неправильно. Нет, дорогие мои, она — из ряда вон, она — несчастнейший из смертных, вам такое одиночество и представить нельзя. Я могу, но я актер, меня этому учили. Я могу представить и не такое одиночество.

Искать ее намеренно не будут. Урсула без проблем сможет устроиться на Земле так, чтобы не попадаться на глаза соплеменникам.

Это, конечно, не выход. Это не жизнь.

Кстати, о жизни и смерти. Сейчас Урсула, насколько понимаю, все еще числится домашним животным — и «мишка», убив ее, попадает года на три максимум…

— Надо ее в человека переоформить, — заявляет полицай, будто услышав мои мысли. — А то если грохнут, сколько можно накрутить — ну года три, и то с учетом наличия умысла и особого цинизма… Плюс намеренная порча имущества, но она поглощается более тяжким… Стоп! А вот и нет. Это же убийство супруга! Со всеми вытекающими последствиями. И тогда, извините, вплоть до пожизненного. Только нормальный гражданский паспорт ей все равно надо сделать.

— Вы ее даже не видели, — говорит Русаков с горечью. — Вы не знаете, что она натворила. Тем не менее она уже вами манипулирует. Вот так они захватывают обитаемую вселенную. Они повсюду, и у них все под контролем. Но смею вас заверить, мы не позволим им сделать это на Земле.

— Да ничего страшного она не натворила, — говорит Дик устало. — С человеческой точки зрения — совсем ничего. Теперь уже я смею вас заверить: пройдет не так уж много времени, и вы бегать за ней будете на четвереньках, чтобы она до вас снизошла.

Русаков делает надменно-удивленное лицо. Получается неплохо — видать, тоже учили.

— Она хорошая девчонка, — говорит Дик. — И хотела как лучше. Просто ее на родине не поняли. Не знаю, чем все это кончится. Сегодня она мой гость. А об остальном я подумаю завтра. Спасибо за визит, господа, и всего вам наилучшего.

Коляска разворачивается и шагает к дому. По дороге она наливает хозяину выпить, чуть-чуть, на самое донышко. Дик в совершенстве владеет этим искусством — принимать по маленькой и равномерно. Не то что я, например.

Русаков вопросительно глядит на Алана, тот молча кланяется и отворачивается. «Мигрант» открывает папку, листает документы, рвет какую-то официальную бумагу пополам, и я оставляю два автографа — ему и полицаю. Оба лезут в вертолет, подчеркнуто не обращая внимания на дипломатического советника. Они даже пытаются дверцу захлопнуть у него перед носом. Они почему-то не верят в то, что «мишки» хотят нас оккупировать.

И они, конечно, уверены, что мы найдем для Урсулы выход из безвыходного положения. Мы ведь — семья. У нас Дик. У нас десять пьяных адвокатов прямо здесь.

То, что нам может оказаться совершенно неинтересна заведомо дохлая медведица, пусть и очень пушистая, никому в голову не приходит.

Если меня сегодня действительно попросят сплавить Урсулу с глаз долой в Латинскую Америку — не удивлюсь. Семья уже сделала для нее все, что можно. Дальше помочь нечем. Значит, нет медведя — нет проблемы. Дик принимал такие жесткие решения не раз. Бывали этически неоднозначные ситуации, когда человека жалко, а помочь ему никак, и все вздыхают, и все мнутся, — и дед брал на себя ответственность за разрубание узла, и тогда все вздыхали уже с облегчением, я знаю. Почему семьи ценят патриархов: «дедушка старый, ему все равно», он знает, когда прикинуться бессердечным, чтобы молодым не пришлось тащить эту ношу.

Алан достает фляжку и встряхивает ее.

— Дерьмово обстоят дела, вот что я скажу.

— Увы, совсем ничего не осталось?

Алан ухмыляется и прячет фляжку.

— Пойдем, Грег, я налью тебе из багажника, обладающего правом экстерриториальности. Там спрятана настоящая дипломатическая заначка. Ты сможешь придумать шикарный скетч. Мы стоим на русской земле, протягиваем руку через границу — и достаем бутылку прямо из Великобритании. Представь, сколько тут кроется забавных казусов…

— Бенни сделал это, — говорю. — Бенни запузырил такой казус — долго придется расхлебывать.

— Вот пойдем и хлебнем, — говорит Алан.

Хлебнули из багажника — действительно вещь там спрятана у досточтимого сэра, — и Алан спрашивает:

— Как думаешь, Дик догадался, что она сделала? Или решил заморочить Русакову голову?

Пожимаю плечами. Дик такой, он может. И первое, и второе.

— Я просто волнуюсь за Бенни, — объясняет Алан. — Как бы его сегодня не затюкали. А парень совсем один и ему плохо.

— Там с ним Манга сидит. Она, конечно, не подарок, но с ее чувством справедливости — не даст Бенни в обиду.

— Понимаешь, он в принципе один. Лена и Тор совсем его забросили, а мне как-то неудобно ему навязываться в друзья. Да, он взрослый мужчина, но иногда мы остро нуждаемся в поддержке, а Бенни не умеет ее искать и уж тем более просить. А теперь еще и вся семья против него…

Поднимаю глаза и смотрю на Алана в упор. Был бы трезвым — промолчал бы, но больно странный выдался денек, и я уже навеселе, а к ночи вконец наклюкаюсь. Устал потому что.

— Бенни здорово похож на тебя.

— Спасибо, — говорит Алан и благодарно улыбается. — Но поэтому я лучше других понимаю, как ему непросто. Помню его маленьким — я в детстве был такой же серьезный и замкнутый. У него с возрастом это прошло хотя бы отчасти, а у меня ведь не прошло. Меня только Лена расшевелила. Я здорово ей обязан — и тем, какой я нынче есть, и своей карьерой… кстати, мужем я все равно оказался никудышным и был бы Бену дрянным отцом. До этого надо дорасти. Я только сейчас дорос. Вижу, ты понял… Скоро начну вас потихоньку знакомить. Она тебе понравится.

— Пусть у тебя все получится, — я жму ему руку, и становится тепло. — А насчет Бенни… Его сегодня покусают, конечно, но в итоге простят, мне так кажется. Если Бенни поставил все на карту, чтобы спасти какую-то инопланетную медведицу, значит, дело того стоило. Дик с этим разберется. Я в Дика очень верю, он и не такое разгребал. Хотя его поломанные руки-ноги уже из области старческого маразма, но… Урсула появилась очень вовремя: скучающему патриарху будет, чем заняться!

Кабеля поперек дороги уже нет, и это радует. Возвращаюсь за стол, плюхаюсь на свое место, благодарю Бенни и Мангу, что не поубивали друг друга, гляжу новыми глазами на Урсулу. Только что отгремел новый тост за дедушку — и снова Дик с Урсулой секретничает, опять со сладкой улыбочкой, старый лицемер. А несчастнейшая из смертных держит ушки бодро, мордой выражает глубокую заинтересованность и полное благодушие — ну железная выдержка у нее. Или я чего-то не понимаю.

За что «мишку» сейчас могут выгнать из стаи? Это можно спросить у Бенни, да только фиг ему, пускай сидит и мучается. Заслужил. Я ему сегодня много чего сказать хочу, и все не по теме…

— Григорий, ну делай же паузы. Или половинь хотя бы.

— А если мне с собой трезвым — скучно? Манга, я же в промежутках от работы до работы — невыносимо скучная личность. Я похож на человека, когда играю или когда выдумываю. А в паузах — тоска сизая.

Не кривлю душой ни капельки. Ведь так оно и есть: скучный тип с тоскливыми глазами. От баб отбою нет, только жить со мной никто не остается. Как увидят эти глаза — прости-прощай. Спинным мозгом чуют, на что напоролись.

Только не подумайте, что это трагедия. Это комедия. Пока еще. Дальше будет хуже.

— Послушай, но тебя так любят…

— Меня любят не за унылую физиономию, верно? Любят за веселую. Которую я делаю для публики. Ради публики. Чтобы людям было хорошо. А я потом как выжатый лимон — и мне грустно.

— Но ведь это замечательно!

— То, что мне грустно?

— Дубина! Оглянись вокруг! Посмотри, сколько наших черт знает чем занимается, чтобы создать какие-то новые смыслы — и с огромными усилиями, чуть ли не через задницу донести их до народа! А у тебя все напрямую. Прямой контакт. Счастья ты своего не понимаешь!

Какая все-таки Манга до отвращения правильная. И ужасно привлекательная в своей анимешной ипостаси. Да чего там, просто красивая. Пожалуй, надо мне и в самом деле малость просохнуть, а то сейчас вовсе растаю от нежности, целоваться полезу, а ей только этого и надо, давно готова.

Нет-нет, я еще помню времена, когда Мангу звали Сашкой, и он, сволочь, мне хоккейной клюшкой между глаз заехал, едва нос не сломал. Если сильно напрячь память, я, пожалуй, вспомню его хитрую, смазливую и вполне русопятую детскую морду. Но последнюю четверть века это шикарная анимешная деваха, из тех, кого зовут «свой парень», а еще высококлассный переводчик и эксперт по деловым контактам с Дальним Востоком. Имеет невинный с точки зрения японцев сдвиг по фазе на почве хай-тека: дома в Киото у Манги целая свора киберсобак и два кибермужика. Не потому что такая вся из себя хиккимори, а просто ее стервозный характер даже собаки не выдерживают. Прекрасный человек и замечательный друг, уверяю вас, просто ярко выраженная сука — ну, бывает. Она и за Урсулу готова подписаться обеими руками не столько по доброте душевной, сколько от бессознательной тяги подминать под себя все хорошее, до чего может дотянуться, потом сколотить из этого хорошего стаю и начать стаей мудро руководить. Ну, ей кажется, что мудро. Спорим, моя дурацкая идея на полном серьезе взять в семью «мишку» сейчас прямо-таки бродит, пузырится и булькает в красивой Мангиной голове.

Дик жалеет Мангу, говорит, она какая-то неприкаянная выросла, и вся ее японщина — просто метод компенсации психики, бегство от незалеченных проблем. Некоторые наши слегка побаиваются с ней общаться. Любуются издали, а душевно поговорить — не получается. Все признают, что Манга «свой парень», но уж больно она прямолинейная, а временами и грубоватая, язык без костей. Ну да, мы друг другу принципиально не врем, только совсем хамить-то не надо.

А я привык. Я ее не боюсь ни капельки, мудро руководить собой не дам, она это понимает и, как ни странно, высоко ценит. Только обижается, что я, с моим-то профессиональным слухом, даже не пытаюсь выговорить ее японское имя и зову подругу детства, в лучшем случае, Мангой, а в минуты раздражения — госпожой Кусаки.

Приставать к ней с нескромными предложениями мне мешает только одна причина: я-то знаю, насколько Манга одновременно ранима и зверски серьезна. Поэтому мужики и собаки, с которыми она живет годами, — механические. С Мангой нереально разок заняться любовью, чисто от хорошего отношения, и назавтра разойтись друзьями, она не поймет. Она решит, что ее предали. Семья потеряет этого ценнейшего человека навсегда. И я потеряю.

Иногда я думаю в сердцах, что она просто тупая, а потом долго гоню от себя мысль, до чего же это похоже на правду…

Тут с дальнего конца стола подваливают мои, точнее, делегация от моих — папуля с Виктором. Женщины салютуют бокалами, мама подмигивает, мол, все прекрасно. Мама, пожалуй, самая яркая здесь, и это очень приятно. А живет яркая женщина тихо-тихо, незаметно, надо просто знать, какой она сильный терапевт. У мамы все хорошо сложилось, она никуда не рвется и ни о чем, кажется, не жалеет. Знаменитых тут и без нее хватает.

А эти двое нависают надо мной со значительными лицами и принимаются разглядывать, да так сурово, что вокруг голоса стихают, и все оборачиваются в нашу сторону.

— Какой он все-таки у нас замечательный, — говорит папуля Виктору.

— Прекрасный, — отзывается Виктор.

— Мы — молодцы.

— Безусловно.

Они чокаются, выпивают, круто поворачиваются и уходят. Вслед им несется дружный хохот и аплодисменты.

— А я все думал, в кого ты такой артистичный, — говорит Бенни. — В обоих, значит.

— Ну, все-таки в папу, но без Вити я бы не состоялся. Папуля задавал общее направление и поддерживал в трудные минуты, а Витя-то, извини, меня растил день за днем. Как говорится, отцы приходят и уходят, а отчимы остаются…

Кстати, Виктор и терпел меня день за днем тоже, редкой деликатности и доброты человек. Я папу обожаю, это личность, но сейчас понимаю, как правильно он сделал, что вовремя ушел. Он бы меня регулярно обламывал. А так у меня просто образовалось два комплекта родителей, и я заметно этим избалован. У Бенни по-другому. Со слов Алана выходит, что Тор очень вовремя подстраховал его, но самого Алана не было поблизости, когда Бенни рос. Это зря.

— А твои-то где? — спрашиваю.

— Да как обычно, — Бенни разводит два пальца, один вверх, другой вниз.

— С тетей Леной все понятно, а Торвальд мог бы и вынырнуть по такому случаю, — вворачивает Манга. — Заодно бы вправил кое-кому мозги.

— С пяти километров выныривать не так просто.

— Какие все занятые, — Манга фыркает. — Налей мне, Гриш. Почему у твоей дамы пусто? А еще Гамлета играл…

— Я?! Никогда я Гамлета не играл. Мне до Гамлета расти и расти. Ты вообще за мной следишь?

— А ты за мной — следишь?

Пообщались, называется. Покоммуницировали.

— Вот скажи мне, Бенни, как социолог, — требует вдруг Манга. — Чем все это кончится?

И обводит бокалом вокруг.

— Вы за мной тоже не следите, — говорит Бенни. — А я уже три года как все расписал. Мне тогда предложили работать с «мишками», надо было решать, и тут я понял, что готов закрыть тему, подвести итоги. Опубликовал большую работу. Получил в ответ ушат помоев на голову от благодарных читателей. Ну, какой текст, такая и ругань — масштабная.

— Извини, я только сценарии читаю. Совершенно дикий в этом смысле. А Манга…

— Давай, не тяни, — говорит Манга.

— В общем, наша семья — ненормальная.

— Удивил! — смеемся мы хором.

— Да не в том смысле. Атипичная она. Почему Урсула сейчас так к Дику прилипла — видите? — потому что это феномен. И вы феномены, и все остальные за этим столом. У нас базовая парадигма — нематериальная. В то время, как нормальная серийная семья, где контакты не теряются с разводом партнеров, а только надстраиваются — прообраз будущего владетельного рода. Их тысячи, и они все одинаковые. Одна наша такая долбанутая.

— Погоди, они надстраиваются, чтобы набрать побольше сил? И только-то?

— Именно. Говорю же, будущие владетельные кланы. Все очень продуманно, очень просчитанно…

— Новая аристократия? Боже, как скучно.

— …и невыносимо скучно. Ты совершенно права. И еще они постоянно лицемерят перед собой и родственниками. Живут в атмосфере привычной повседневной лжи. Такие серийные семьи абсолютно утилитарны, у них нет каких-то принципиально новых задач. Они не порождают новых смыслов, как наша семья. Ну и чем это отличается от династических браков, например? Это откат в Средневековье, а не движение вперед.

— Тогда понятно, за что тебя ругали, — кивает Манга. — Ты же их носом в зеркало ткнул. Молодчина. А я думала, ты дурак вроде Гришки!

— А сама ты что твердила? — тут же набрасываюсь я на Мангу. — Решать проблемы, решать проблемы, через два рукопожатия выходим к президенту… Не для этого семья! Родственников не выбирают, да? А мы — выбираем!

— Да не в этом дело, — перебивает Бенни. — Главное, у нас критерий отбора другой. Все выбирают новых родственников, и весьма придирчиво, даже тщательнее, чем у нас. Но именно с целью решения возможных проблем, расширения влияния, объединения сил и слияния капиталов. И полезного в этом смысле, но не самого приятного человека будут терпеть. Постепенно число неприятных людей в структуре нарастает, вместе с этим растет необходимость лицемерить и врать, и внутри семьи копится напряжение, которое может найти самый неожиданный выход, вплоть до убийства. А теперь оглядитесь: ну, кому тут в рожу плюнуть? Если только мне…

— Тебе-то за что? — удивляется Манга.

— Сама говорила.

— Да забудь, уже простила.

— Тогда я сам себе плюну, — говорит Бенни. — Потому что я в семье — урод. В любую другую вписался бы, а здесь — чужой.

— Да какой ты…

— Чужой, — говорю. — И я с самого начала был против того, чтобы тебе давали прямые контакты и аварийные коды. Ты бы просто не смог ими воспользоваться, что и доказал сегодня. Но меня, конечно, не послушались. Меня никогда никто не слушается. Ну кто я — клоун…

Манга глядит, что называется, большими глазами. Хотя куда уж больше. А Бенни спокойно кивает.

— У меня социофобия. Одна мысль о том, что надо кого-то попросить о чем-то, доводила меня в детстве почти до слез. Молодые люди с этим борются, и самый типичный путь — найти профессию, которая заставляла бы тебя активно общаться. Многие идут в репортеры, я вот стал социологом, и даже неплохим. И если это надо для дела, я покойника растормошу. Пока еще могу растормошить, с возрастом фобия усилится, придется забыть о полевой работе… Но попросить о чем-то ради себя — меня клинит, как в детстве… Поэтому, Гриша, у меня нет ни прямых телефонов, ни аварийных ключей — я их стер в тот же день, когда мне их торжественно вручили. Ты прав, я не смог бы ими воспользоваться. Что интересно, в типичную серийную семью я бы вписался, заставив себя лицемерить. Притворился бы тем, кто я есть — исследователем. Играл бы роль. В нашей семье играть нельзя, она ведь создавалась, чтобы люди были собой, раскрывались, становились свободнее, добивались многого. И я вижу, как это работает. Здесь сейчас человек двадцать, у которых не было шансов, но семья их вытянула. Манга, можно совсем прямо?.. Годам к двадцати ты должна была покончить с собой минимум три раза — убивала

бы себя, пока не получится. А ты, Гриша, уже загнулся бы от алкоголизма…

— Думаю, раньше, к восемнадцати, — кивает Манга.

— Не дождетесь, — фыркаю, но сам понимаю, что Бенни только со сроками промахнулся: ну действительно, не так-то просто убить меня водкой.

— Тебя не вытянули, — произносит Манга без выражения.

— Нельзя вытянуть всех, и так результаты прекрасные. А со мной… Дело даже не в родителях, которые всегда были немножко слишком заняты собой. Фобия на то и фобия, что с ней почти невозможно справиться. Слушайте, да не глядите так, у меня все нормально. И будет нормально, просто пора уходить. Наша семья не терпит притворства. Я тут сегодня пытался врать, и вы меня раскололи. В нашей семье ложь не органична, она сразу видна. Семья не для этого, она для счастья. Ты угадал, Гриша, нынче в команде замена. Вместо выбывшего социолога Нордина на поле выходит социолог Нордин. Он гораздо лучше меня — ему незачем притворяться кем-то, кем он не в состоянии быть.

— Я же ее в Гондурас везу, — бормочу тупо.

— Нет, спасибо. Мне только что дед позвонил, — Бенни щелкает пальцем по мочке уха. — Гондурас отменяется, начинается… Новая история. А я побежал. Спасибо за все, друзья.

И он встает и уходит. Мы провожаем его глазами в полном опупении, не зная, что делать, — не принято у нас хватать людей за фалды. А он выходит за дверь и пропадает.