Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Приключение - Николай Александрович Верещагин на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

— Годишься, — небрежно бросила она, поворачиваясь к нему спиной и поправляя перед зеркалом волосы. Сама она в кремовом летнем костюме, простом, но хорошо облегающем ее ладную фигуру, нравилась ему еще больше, чем утром, и, осмелев от ее небрежной похвалы, он обнял ее сзади. Тотчас же он получил такой удар по руке, что запястье заныло. Ручка у этой провинциалки была неслабая, и кулачок твердый, как камень.

— Не шали! — сказала она, строго сдвинув брови, и он поднял руки: «Сдаюсь!»

Проездом, Нина уже бывала в Москве, но знала только Кремль, улицу Горького и всем известные достопримечательности столицы. Сергей взял такси и повез ее на Чистые пруды, прокатил по Бульварному кольцу, по тихим переулкам Замоскворечья, показал старинные церквушки и особнячки, и всё она разглядывала с живым интересом, но без восторженных «охов» и «ахов», которых он втайне ожидал от нее. Новизна интересовала ее больше, чем старина: она спрашивала о новых высотках, которые попадались по пути, разглядывала афиши и витрины магазинов, замечала, что носят женщины на улицах.

— Пончо мне не нравится, — перебивала она Сергея посреди его исторических экскурсов. — Сделают дырку в одеяле и напялят на себя. Может, в Мексике это и смотрится, а у нас просто глупо… А вот джинсовый костюм я хочу. Посмотри, какой миленький костюмчик на той блондинке! Ну прекрасно сидит! Где у вас можно купить такой?..

На Калининском проспекте, в этом европейском коридоре, прорубленном от запада Москвы к седому Кремлю, они отпустили такси, прошлись по магазинам. Всюду Нина просила подать ей то одно, то другое, рассматривала платья, примеряла перед зеркалом пальто, но ничего не купила.

— Это и у нас есть, — сказала она разочарованно. — Если бы что-нибудь особенное, столичное…

— Особенное и у нас дефицит, — сказал он, — но достать можно.

Выйдя из «Москвички», она сказала, что ей нужно еще заглянуть в «Детский мир», купить платьица для дочки. Сергей не ожидал этого. Он не видел у нее обручального кольца и почему-то решил, что она не замужем и тем более у нее нет детей.

— У тебя есть дочь? — натянуто спросил он.

— Да. — ответила она. — Ей четыре года.

— Ты что же, не носишь кольца?..

— Я не замужем, — сказала она просто.

— Дочка есть, а мужа нет, — усмехнулся он.

— Мужа нет, а дочка есть… И есть жених, — добавила она, как будто иметь дочку и в то же время жениха вполне естественно.

Этот разговор немного сбил его с толку, а Нина, похоже, не придала ему особого значения.

— Смотри! — улыбнулась она, кивнув на чету весьма пожилых, но ярко одетых иностранцев. — Старуха ведь, а нарядилась, как девочка: в клешах, футболке… — Она сказала это так живо и непосредственно, что иностранцы обернулись, и старушка поджала губы, а ее сухощавый седовласый спутник откровенно загляделся на Нину и, пройдя несколько шагов, оглянулся еще.

К Большому они подошли за час до спектакля. Сергей посмотрел, что сегодня идет, и пал духом. Вечер одноактных балетов: «Кармен», «Шопениана»… Тут и Сема бессилен — пропащее дело. На широких ступенях подъезда, на тротуаре перед ним уже толпились жаждущие лишнего билетика, но лица у них были такие унылые, что становилось ясно: никто не надеялся, а не расходились они только потому, что не было сил преодолеть притяжение театра. Подъезжали интуристские «Икарусы» с иностранцами, стекались парами и всходили по ступеням счастливые соотечественники с билетами… Вечер был ясный и тихий. Глухой шум города и гомон толпы у подъезда как будто смягчались этим тихим предзакатным светом, в них уже не было дневной жесткости, сквозь них будто незримо пробивались скрипки настраиваемого там в театре оркестра.

Сема возник как всегда неожиданно, сбоку, словно из-под земли. Напористый и верткий, с черными, чуть навыкате глазами, со своим большим, язвительного склада ртом, он выделялся в любой компания, но почему-то легко растворялся на улице, в толпе. Торопливо обняв и чмокнув Сергея, он тут же обернулся к Нине и застыл с восхищенным, почти раболепным взором.

— Меня зовут Сема, — сообщил он после некой торжественной паузы.

— Нина, — сказала она, подавая ему руку лодочкой. Сема взял ее руку и, почтительно склонившись, поцеловал. Нина фыркнула, удивленная таким обращением.

— Что, прокол, старик? — спросил Сергей о билетах, грустно, но с робкой надеждой.

Сема посмотрел на него долгим укоряющим взглядом.

— У меня проколов не бывает, гражданин, — сказал он тоном милиционера и жестом фокусника вынул из кармана два билета.

— Ну, ты гений! — обрадовался Сергей. — Считай, что Бальмонт твой.

— За такую услугу, парень, — сказал тот, — я бы содрал с тебя еще и Ахматову, но ради вас, — обернулся он к Нине, — проявляю глупое бескорыстие.

Они поднялись по ступеням, и Сема пошел проводить их до входа. А когда они с Сергеем чуть поотстали, пропустив Нину вперед, тот выразительно показав глазами в ее сторону, поднял большой палец. «Но простовата», — беззвучно шепнул он на ухо.

— Катись к своей Лялечке! — одними губами ответил Сергей.

Смешавшись в вестибюле с нарядной толпой, они начали неспешное восхождение по ступеням беломраморной лестницы. Нина взяла его под руку, будто боясь потеряться в этой оживленной, сдержанно гудящей толпе, и он с какой-то особой радостью, точно с ним это случилось впервые, ощутил доверчивую женскую ладонь на своей руке. В больших зеркалах вдоль лестницы, в той нарядной, отражавшейся в них толпе они выделялись, они были заметной парой, и он с удовольствием отметил это про себя. Наконец-то он растопил этот лед: Нина восхищалась и зеркалами, и люстрами, и шелковыми портьерами на окнах, иногда останавливалась, наивно запрокидывая голову, чтобы получше рассмотреть бронзовое кружево светильников, расписной орнамент на потолке… В буфете Сергей взял шампанского, и на этот раз ее не пришлось уговаривать — она выпила свой бокал и похвалила: «Вот это другое дело! Не то что твой вонючий коньяк».

Театр уж полон; ложи блещут; Партер и кресла — все кипит; В райке нетерпеливо плещут, И, взвившись, занавес шумит.

Нет, я не стану описывать то, что происходило в тот вечер на сцене. Я знаю возможности прозы, но танец и музыка недоступны ей! Где найти мне слова, в каком порядке расставить их, чтобы передать чарующе дерзкий танец Плисецкой-Кармен, ее полет, ее батман, и смерч ее фуэте, и откровения пируэтов?.. В тот вечер на сцене игралась вечная мистерия: поединок женщины, свободной, как птица, но взыскующей покорности, плена, и мужчины, плененного ею, который, любя, способен убить, но так и не смог покорить…

Впервые в жизни Нина видела настоящий балет — музыка, танец совершенно захватили ее, и Сергею приятно было сознавать, что это он доставил ей такое удовольствие. Когда очередной шквал аплодисментов сменял музыку и артисты выходили на авансцену кланяться, она некоторое время так и оставалась неподвижной, уронив руки на алый бархат ложи, а потом оборачивалась к нему оживленно сияющим лицом и смотрела на него с такой нежной признательностью, что у него прерывалось дыхание. Уж если хмурая и резкая она ему нравилась, то за такую он бросился бы в огонь.

Вернувшись из театра, они поужинали на кухне и в какой-то неловкости остались сидеть за столом. За окном было темно, пора было спать. Сергей включил транзистор, повертел ручку настройки. «О любви немало песен сложено, я спою тебе, спою еще одну…» — без голоса, но душевно пел по радио Марк Бернес. На другой волне диктор зачитывал отчет о пленуме ЦК КПСС, решавшем хозяйственные вопросы.

— Не надо, — сказала Нина, и он выключил приемник.

— Тебе понравился спектакль? — спросил он.

— Да, — кивнула она. — Очень!.. — и добавила: — Жалко Хозе…

— Он убил Кармен, а ты его пожалела, — улыбнулся Сергей.

— Но ведь она его довела… — и, подумав, сказала. — Тогда уж убил бы лучше тореадора. А она поревела бы день-другой, и позабыла….

Сергей усмехнулся, но не сказал ничего. Они посидели в молчанье еще. Потом Нина решительно поднялась, повязала фартук и принялась мыть посуду. Сергей тоже встал. «Я постелю», — сказал он уходя.

Когда Нина вошла в комнату, свет был погашен, слабо горел только торшер у стены, а в полумраке белела чистыми простынями застеленная тахта. В изголовье, тесно соприкасаясь, лежали две подушки.

— А ты где ляжешь? — спросила она.

— Вот здесь с краешку, — показал он на тахту.

— Еще чего!.. — грозно сказала она. — И не выдумывай!

— Но у меня нет раскладушки…

— Ложись на полу!

— На полу холодно…

— Перезимуешь!..

Она решительно взяла крайнюю подушку и положила ее в кресло на другом конце комнаты.

— Ладно, — покорно сказал Сергей. — Укладывайся. Я как-нибудь устроюсь.

Он покурил на балконе, а когда вернулся, Нина лежала, натянув одеяло до подбородка и прикрыв глаза. Он тихо разделся, поколебавшись, снял и майку, обнажив свой загорелый, с сухими четкими мышцами торс теннисиста. Потом подошел и сел с краюшку к ней на тахту.

Нина открыла глаза.

— Во, явился, Аполлон Бельведерский! — насмешливо сказала она.

— Нина, не будь жестокой, — проникновенно попросил он. — Я окоченею на полу, и завтра ты найдешь мой хладный труп. У меня даже постелить нечего… Можно, я лягу с краю, но под другим одеялом? Я буду паинькой…

— Ну, что с тобой сделаешь… — вздохнула она, отодвигаясь к самой стенке и подтыкая под себя одеяло со всех сторон. — Но чтобы без этих пошлых глупостей!

С лихорадочно бьющимся сердцем он взял свою подушку, еще одно одеяло, лег с краюшку и погасил торшер. Но не выдержал и минуты, обнял ее вместе с одеялом и начал целовать в шею, губы, глаза.

— Остань! Отвяжись!.. — ругалась она, пытаясь вырваться.

— Ну почему?.. — бормотал он, уже задыхаясь. — Чего ты боишься?..

— Ничего я не боюсь, — сказала она довольно спокойно. — Просто противно так сразу. — Ни с того ни с сего.

— Я тебе противен? Да?..

— Да, нет, не противен, — сказала она просто, — но как-то так…

— Но ведь это же приключение, — сказал он. — Так пусть будет все.

— Приключение!.. — с отвращением сказала она. — Слово какое-то гадкое.

Он отпустил ее, оставил только руку на плече. Он пересилил себя, давая ей немного привыкнуть. Потом заговорил, как-то бессвязно, но искренне, а может, потому и бессвязно, что искренне.

— Ты, наверное, думаешь, что для меня это так… Просто приключение?.. Нет, я, как только увидел тебя, сразу потерялся. Ты какая-то особенная. Я тогда еще на вокзале подумал: «Вот женщина, о которой я всегда мечтал». Я тогда смеялся, шутил, а сам очень боялся, что ты скажешь, спасибо, что поднес чемодан, а потом уйдешь, и мы больше не встретимся. И в прихожей проклинал себя за обман, — боялся, что не простишь… И в театре я смотрел на тебя, как мальчишка… Знаешь, для меня все это, как сон. Неужели на самом деле? Неужели ты мне не снишься?..

Он говорил что-то бессвязное, мучаясь, что глупо выходит, — обычно у него лучше получалось, может, потому, что обычно он меньше волновался. Нина слушала его молча, но слушала — он это чувствовал. А когда он робко повторил попытку, к радости своей, не встретил прежнего решительного отпора.

…В конце концов она уступила ему. Именно уступила, без трепета, но с мягкой, нежной покорностью, какой он не ожидал при ее довольно-таки решительном характере. И эта неожиданная покорная уступчивость потрясла его больше, чем самые пылкие ласки других. Ничего подобного он никогда не испытывал, хотя многое уже в постели познал… И потому, когда, еще держа ее в объятьях, немного отдышался и пришел в себя, то даже не уверен был, что все это случилось с ним не во сне, что эта удивительная, так нежданно доставшаяся ему женщина не снится ему.

— Чудные дела твои, господи!.. — сказала вдруг Нина с каким-то недоумением. — Утром познакомились — и на тебе… — Она приподнялась на локте и в лунном полусвете посмотрела на него, словно пытаясь разглядеть, что за человек перед ней. Потом мягко провела ладонью по щеке и положила голову ему на плечо. И он понял, теперь уже наверняка, что лучшей женщины у него точно не было.

Но прежде чем уснуть, она опять отодвинулась к стенке, завернулась в свое одеяло, подоткнула со всех сторон, опять территориально отделившись от него… Она быстро уснула, а он долго еще не спал, лежал рядом, вдыхая нежный запах ее волос, сладко терзаясь новым, еще не утоленным желанием, но не решаясь ее разбудить. Казалось, целую вечность он мог бы вот так не спать, лежа рядом, счастливый, хоть и неудовлетворенный, лежать рядом с ней и оберегать ее сон.

4

Что представлял из себя Сергей? Ему в ту пору едва перевалило за тридцать, и он работал в престижном московском НИИ — неважно в каком. Занимался он прикладной математикой. Всего в своей жизни он добился сам: того, что его оставили после института в Москве, того, что у него была интересная, хорошо оплачиваемая работа; сам «пробил» и построил себе хорошую кооперативную квартиру в Черемушках, сам обставил ее, как мы уже видели, удобно и со вкусом.

Он умел «пахать», хотя нельзя сказать, чтобы очень любил свою работу. Конечно, интересней было бы заниматься чистой наукой, но там было мало шансов на успех, а ему пора было уже прочно устраиваться в жизни. В работе ему нравилась изобретательность и сила своего ума. Он не понимал тех «шизиков», которые брались за неразрешимые задачи с ничтожными шансами на успех. Но не любил и легких задач. Он любил задачи трудные, но, в принципе, разрешимые. Тогда он с азартом набрасывался на работу, заранее чувствуя, что хоть задача сложна и потребует много сил и времени, но все-таки будет им решена. К тому же решение именно таких задач приветствовало начальство, именно это приносило успех. Он чувствовал себя в той поре профессиональной зрелости, когда любые, даже очень трудные задачи по плечу, когда то, что другим, еще не достигшим этого уровня или уже постаревшим, трудно, им будет сделано легко. Он любил чувствовать свою компетентность, любил консультировать. Это было престижно, выгодно и не слишком обременительно. Временами он чувствовал, что наступила пора для какой-то другой, куда более сложной работы, но пока что не спешил за нее приниматься. Такая работа тяжела, она поработит на многие годы, но совсем не обещает стопроцентного успеха. А без гарантии он уже работать не мог, хотя и не желал себе в этом признаться.

К тому же хотелось немного отдохнуть, немного пожить в свое удовольствие. У него было нелегкое детство, без отца, с матерью, которая мало зарабатывала и не умела в жизни устроиться; ему было нелегко в студенческие годы, ему все время чего-то не хватало. И вот теперь, когда, к тридцати трем годам, он сумел добиться всего: хорошей работы, достатка, комфорта, хотелось расслабиться и немного «покайфовать». Не только в профессиональном отношении, но и физически он чувствовал себя превосходно — два раза в неделю занимался теннисом и, хотя давно не прогрессировал в спорте, уверенно держался на уровне первого разряда. У него были друзья (одного из них, Сему, мы уже видели), и среди них не было подонков, хотя, он сознавал это, не было и по-настоящему интересных людей: нормальные, неглупые и вполне современные парни — чего же еще?.. В последнее время, как и многие из московской интеллигенции, он собирал библиотеку (в основном, поэзию Серебряного века) не пропускал ни одной крупной выставки, совершал вылазки в театр. Все у него было в полном порядке, но иногда было такое чувство, что он остановился или идет куда-то не туда. Он думал, что это временно.

У него была в жизни любовь, еще в студенческие годы. Лена была из хорошей семьи, ее мать и отец служили в Моссовете. Он был принят в доме как жених, но его сразу предупредили, чтобы сдерживал свои порывы: Лена еще слишком молода, ей надо закончить хотя бы первый и второй курс, а то пойдут дети и будет не до учебы. Да и каким образом он обеспечит семью, сам только что поступивший в аспирантуру, где они будут жить, если нет квартиры. Уж кому-кому, а ему можно было и не говорить — он и сам все понимал, был достаточно сознательным и трезвым. С Леной он ходил в кино, на каток, играл в теннис, а для «порывов» у него были другие девушки, постарше и побойчее. Сначала это получалось как-то нечаянно, а потом он и сам понял, что так удобнее. Красивый, стильный, общительный, он нравился женщинам, умел легко сближаться с ними и расставался тоже легко. Его тщеславию льстило и внимание женщин, и откровенная зависть друзей. Он не был каким-то донжуаном, неугомонным ловеласом, нет, он не стремился к количеству, и очередная связь иногда длилась полгода или год, но понемногу он привык к разнообразию и ему уже странно было представить, как это можно жить с одной и той же женщиной год за годом, всю жизнь. Впрочем, женись он на Лене, готовый опыт подсказал бы, как выйти из положения. Женщины, с которыми он вступал в связь, были симпатичные и нравились ему, но в каждой он находил какие-то недостатки, хотя и умел не фиксироваться на них. Они же, как и свойственно женщинам, стремились к замужеству, но уз Гименея ему пока что удавалось избежать. Хотя, стремиться-то они стремились, но не так чтобы очень уж настойчиво, тоже довольно легко расставаясь с ним. Это было удобно, конечно, но с некоторых пор стало даже задевать.

Когда Лена закончила третий курс, а он к тому времени закончил аспирантуру и не без помощи будущего тестя (правда, номинальной) устроился в этот свой НИИ, встал вопрос о свадьбе. И тут Леночка, неизвестно когда повзрослевшая и выросшая, выкинула фокус. У нее оказался другой жених, лохматый и очкастый студент-историк, а Сергею она сказала, что очень уважает его, очень благодарна ему за все, но они так долго дружили и она так привыкла к нему, что он стал ей как будто братом. Неприятный был момент в его жизни. Мама с папой горой стояли за Сергея, но теперь не феодальные времена, и Леночка настояла на своем, сообщив для убедительности, что у них скоро будет внук и переигрывать уже поздно.

Неприятный был момент, но кое-что и упрощал в жизни. По правде говоря, Сергей побаивался тогда жениться, не очень ему хотелось этого. Он видел на примере многих своих приятелей, как, женившись, человек быстро обрастает заботами, как они, бедняги, разрываясь между работой и устройством быта, между кандидатской и детской молочной кухней, между производственными проблемами и проблемой колготок, очень быстро из жизнерадостных спортивных парней превращаются в мешковатых и вечно озабоченных отцов семейства. Из их интеллигентной холостой компании этим не слишком завидным путем уже отправились многие. Так или иначе, он устроил свое холостое житье и обставил очень удобно. В своем НИИ он считался завидным женихом, и многие девушки были бы не прочь пойти за него, но он не торопился. Он отнюдь не искал идеала — он в него просто не верил. Все женщины были для него более или менее одинаковы, и он твердо знал, что, когда понадобится, он просто выберет себе одну из них. Он понимал, что когда-нибудь все равно надо женится, но намечал это годам к тридцати пяти. Тогда он упрочит свое положение и тяготы быта не так будут давить на него. Он умел все рассчитывать, у него всегда все получалось именно так, как задумано. За редким исключением. С Леночкой, например…

Когда утром следующего дня он проснулся, Нина уже гремела на кухне сковородками. Оттуда доносился запах жареного, а запахов из кухни он в комнату не допускал, всегда плотно закрывал дверь во время готовки. Но Нина, конечно, этого не знала.

— Эй ты, приключенец, вставай! Завтрак готов, — весело сказала она, услышав, как он завозился.

Он встал, прикрыл дверь в комнату, а для свежего воздуха открыл балконную дверь. А когда после душа, свежий и бодрый, он вошел к ней на кухню, завтрак был уже на столе. Он заметил, что хлеб нарезан толстыми ломтями, по-деревенски, и яичницу с салом он не любил. Но ничего не сказал Нине, ел и нахваливал. Приятно все-таки не возиться у плиты самому, а съесть завтрак, приготовленный хорошенькой женщиной. Нина была спокойна и чуть насмешлива, как вчера, она как будто уже освоилась в своей роли, в ней незаметно было неловкости или смущения. «Не впервой, наверное» — мимолетно подумал он, и эта мысль неприятно задела. Когда Нина встала к мойке помыть посуду, он игриво обнял ее сзади, но получил по рукам так же решительно, как и вчера. Морщась, потер ушибленное запястье, но счел за благо не напоминать ей, что, проведя эту ночь в одной постели, они как-никак гораздо ближе знакомы, чем вчера.

День обещал быть жарким, безоблачным, и ему пришло в голову поехать за город искупаться. Они быстро собрались и отправились на Рублевский пляж. Народу в воскресный день уже с утра было много. И голубой простор водохранилища, и белые острые паруса яхт, скользящие по нему, и плеск воды, и гомон купающихся, и яркое солнце, и бравурная музыка над пляжем — все настраивало на бодрый, веселый лад, хотелось двигаться, бегать, резвиться. Нина плавала на удивление хорошо, и они заплыли очень далеко, так что к ним, разгневанно хрипя мегафоном, помчался спасательный катер с другого конца пляжа, но они, повернув к берегу, поднажали и примкнули к купающимся у берега прежде, чем катер настиг их.

— Ты классно плаваешь, — сказал Сергей, когда они вышли из воды.

— Я выросла у моря.

— Ах да, — сказал он. — Таганрог ведь на Азовском море… Ты хохлушка? — спросил он. — В тебе есть что-то украинское.

— У меня бабка была хохлушка. А я казачка — из донских казаков у меня отец.

— Я тоже как будто бы из вольных казаков, — сказал Сергей. — Только это преданья старины глубокой.

— Что-то не похож ты на казака, — с сомнением сказала Нина. — Ты какой-то типичный москвич.

Они расстелили на песке одеяло и легли погреться на солнышке неподалеку от компании, азартно игравшей в волейбол.

— А чем ты занимаешься в своём Таганроге? — спросил Сергей.

— Это тебе знать ни к чему.

— Что-нибудь секретное? Работаешь в госбезопасности?

— Да ничего секретного, но тебе это знать ни к чему. В приключении должна быть таинственность.

— И фамилию не скажешь?

— И фамилию не скажу.

— Ах да, — вспомнил он, — у тебя ведь скоро будет другая фамилия.

— Может, будет, а может, и нет… — сказала она как-то врастяжку. — Это я еще погляжу. — И тут же быстро встала, потянула его за руку. — Пойдем поиграем в волейбол.

5

В понедельник Нина собрала чемодан и сказала, что «приключение» кончилось, что она благодарит его за гостеприимство, но ей надо отправляться на семинар, что там она встретит своих коллег и будет жить с ними в гостинице. Сергей упрашивал, умолял, потом запер дверь и ключ положил в карман, сказав, что не выпустит ее, пока она не оставит чемодан и не даст слово вечером вернуться к нему. В конце концов она уступила. А сам он смотался в НИИ и договорился с начальством, что всю неделю будет работать в библиотеке и в институте не появится. Он позволял себе «пофилонить» иногда, зная, что потом все наверстает. Вечером Нина вернулась к нему, а он приготовил прекрасный ужин. Они выпили немного и никуда не пошли. Смотрели «Женитьбу Фигаро», и весь вечер просидели перед телевизором, как семейная пара, прожившая вместе немало лет.

Так и зажили, мирно и уютно. Нина сама хозяйничала на кухне, готовила ему вкусные борщи и котлеты, а однажды даже постирала рубашки. Он с удовольствием видел, что хозяйничает она умело, хотя и не с той педантичной аккуратностью, к которой он сам привык. Она разбрасывала по квартире свои вещи, подолгу оставляла немытую посуду на столе, она нарушила в его квартире тот абсолютный порядок, который он для себя установил, но он терпел и, зная, как она не любит ничего похожего на критику, ни слова ей не говорил. Возвращаясь с семинара, она заходила в магазин за продуктами, но денег, как он ни настаивал, у него не брала. «Я самостоятельная женщина, — заявила она — У меня есть свои деньги». Она так и не сказала ему, что у них за семинар и чем она вообще занимается, и он перестал расспрашивать. Он лишь узнал случайно, в какой гостинице остановились ее коллеги, — это была незнакомая гостиница где-то на Преображенке. Его она тоже не расспрашивала о работе. Он сам кое-что рассказал, нажимая на большую важность своей «фирмы», на ее причастность к спутникам и лунникам, но это не произвело на нее особого впечатления. Она охотно слушала его рассуждения о жизни, хотя частенько иронически воспринимала их и умела при случае съязвить. Они говорили о фильмах, о книгах, и Сергей обнаружил, что она довольно начитана. Правда, Мандельштама и Бальмонта она не читала, но зато очень неплохо знала Пушкина и Толстого и судила о прочитанном довольно свободно и самостоятельно — она была единственная женщина из его знакомых, которая не возмущалась тем, что сделал Толстой из Наташи в финале «Войны и мира», а считала, что он правильно написал.

В отсутствие Нины он пытался работать, то, сидя дома, то в библиотеке, но без особого успеха — мысли были не о том. Уже с утра, лишь только закрыв за ней дверь, когда она отправляляась на семинар, он начинал ждать ее возвращения. Как-то в ее отсутствие забежал Сема и, увидев ее туфли в прихожей, духи и помаду у зеркала, сказал предостерегающе: «Смотри, парень, женит она тебя на себе!» — на что он только усмехнулся. Сема звал его в одну интересную компанию, говорил, что Витька привез из-за рубежа потрясные диски, а Валера достал «Лолиту» Набокова. Но ему не хотелось никуда идти, не хотелось никакой «Лолиты». Уходя, Сема сказал: «Хороша, не спорю, но простушка. И учти, глупость легче совершить, чем исправить. Я знаю, что говорю — сам эту глупость совершил один раз».



Поделиться книгой:

На главную
Назад