Пленница любви

— Вот как в следующий раз отправитесь кататься верхом, мисс, — ответил Хаксли, — езжайте к Сгоревшему Дубу, что у границы поместья.

— Ты хочешь сказать, что он ездит верхом по Большому Галопу?

— Когда его милость здесь, он там бывает почти каждый день.

— Тогда, если мне удастся, я обязательно взгляну на него, — улыбнулась Сорильда. — Он прекрасный наездник.

— Лучшего я не видывал, — согласился Хаксли. — Мы все ставим на его лошадь в состязаниях на Золотой кубок, хотя мало кто ставит против. — Смотрите, как бы в последний момент его не обскакала какая-нибудь «темная лошадка», — поддразнила Сорильда.

Она знала, что у Хаксли неисправимая привычка азартного игрока делать ставки на скачках. Правду говоря, она частенько обсуждала с ним его различные пари и всегда приходила в восторг, если лошадь, на которую он поставил, оказывалась победительницей.

— Нечего меня пугать, мисс Сорильда, — запротестовал Хаксли. — До чего жаль, что в этом году вас не будет в Аскоте, как мы все ждали.

Сорильда вспомнила, как в прошлом году они говорили об этих скачках и она заявила Хаксли, что, поскольку ей исполнится восемнадцать, дядя обязательно позволит ей побывать там.

Ей всегда этого очень хотелось, но теперь с появлением молодой герцогини она знала, что попасть на королевские скачки в Аскоте для нее так же невероятно, как и на Северный полюс.

Догадавшись по выражению ее лица, что огорчил ее, Хаксли добавил:

— Хорошо бы испытать Зимородка. Копыто у него зажило. Обращаться с ним нужно бережно; не хочу давать его ребятам, пока он до конца не очухается.

Сорильда знала, что Хаксли старается быть тактичным, ведь она всегда ездила на Зимородке, пока он не вывихнул ногу во время одного из прыжков.

— Завтра утром я буду готова к шести, — сказала она.

— Так я буду ждать, мисс Сорильда, — предупредил Хаксли. — Хорошая прогулка верхом пойдет вам на пользу.

Он прекрасно знал, почему несколько дней она не садилась на лошадь. Герцогиня запретила ей кататься верхом, когда Сорильда могла ей понадобиться для каких-нибудь поручений или неприятных заданий, назначаемых скорее как наказание, чем с какой-то иной целью.

В шесть часов утра она незаметно проскользнет на конюшню, так что никто и не заметит.

Сорильда боялась только, что ее может увидеть Харриет, тогда ей обязательно попадет, ибо горничная непременно доложит об этом своей хозяйке.

— В шесть часов, Хаксли, — улыбнулась она. — Большое спасибо. Она благодарила его не только за обещание приготовить Зимородка для прогулки. Девушка шла к выходу не оглядываясь, а старый конюх с беспокойством смотрел ей вслед.

Сорильда отправилась обратно в замок. Едва она вошла в холл, как с верхней площадки лестницы услышала голос тетушки:

— Подойди сюда!

Это было сказано тоном, не допускающим возражения, и Сорильда быстро взбежала наверх.

Больно вцепившись ей в руку, герцогиня спросила:

— Ты велела дождаться ответа?

— Н-нет, — вымолвила Сорильда. — Вы мне об этом не говорили.

— Я считала, что это само собой разумеется, бестолочь! — бросила герцогиня. — Беги назад и передай, чтобы грум привез ответ, а лакею скажи, пусть передаст его тебе, а не мне. Понятно?

На мгновение Сорильда широко раскрыла глаза, а затем, не говоря ни слова, быстро спустилась по лестнице и вернулась в конюшню.

Теперь она знала, что ее подозрения об интересе герцогини к графу Уинсфорду вполне обоснованы, и не сомневалась, что они были знакомы до того, как Айрис вышла замуж.

В конюшне уже была оседлана одна из лошадей, и грум в ливрее собирался отправиться в Уинсфорд-парк.

Держа послание в руке, Хаксли отдавал ему распоряжения и с удивлением повернул голову, когда вновь появилась Сорильда.

— Я забыла сказать, — тихо проговорила она. — Грум должен дождаться ответа и передать его мне.

Говоря это, она чувствовала смущение. Ведь из разговора с ней Хаксли, конечно, понял, что она незнакома с графом, и ему было совершенно ясно, для кого ответ предназначен на самом деле. Хаксли состоял на службе в домах знати всю жизнь и прекрасно знал, что каким бы странным ни казалось поведение хозяев, слугам не положено его оспаривать. Поэтому он просто ответил:

— Хорошо, мисс. Думаю, не придется долго ждать, через часок он вернется.

— Пожалуй, будет проще всего, если я зайду в конюшню примерно через час, — сказала Сорильда.

— Да, пожалуй, мисс, — откликнулся Хаксли, понимая, что для нее это прекрасный предлог оказаться возле лошадей. Он передал груму свои наставления. Джим вывел коня во двор и вскочил в седло.

— Да не задерживайся! — велел Хаксли. — Я знаю точно, за сколько можно доехать до Уинсфорд-парка! Грум улыбнулся в ответ, слегка приподнял шапку, приветствуя Сорильду, проехал через арку, служившую входом в конюшенный двор, и поскакал по подъездной аллее. — Дайте мне взглянуть на Зимородка, пока я здесь, — попросила Сорильда.

Хаксли охотно провел ее в стойло. Сорильда проверила забинтованную ногу и заговорила с конем. Услышав звук ее голоса, он легонько ткнулся носом в ее плечо.

— Завтра утром в шесть, — сказала она Хаксли и почувствовала, что тот все понял.

Еще не было шести, когда Сорильда верхом на Зимородке выехала из конюшни через другой выход на тот случай, чтобы никто из замка не увидел ее верхом, если и выглянет в окно.

Хаксли уже оседлал для нее коня, хотя она пришла раньше, ибо проснулась с чувством радостного возбуждения оттого, что ей предстоит прогулка верхом.

Она быстро надела амазонку, но не стала брать шляпу, зная, что в это время ее никто не увидит.

Вместо этого она причесалась, как прежде, оставив локоны с двух сторон, хотя знала, что от помады, которую втирала ей в волосы Харриет, они стали меньше виться и выглядели не так привлекательно, как раньше.

Но ведь, кроме Хаксли и Зимородка, ее никто не увидит, а они любили ее — Сорильда знала это — не за внешний вид, а за то, что она глубоко и искренне к ним привязана.

Она знала, что на Зимородке нужно ехать очень осторожно, следить за тем, чтобы он ехал легкой рысцой и не пускался в галоп.

В столь раннее утро в низинах парка и под деревьями стелился туман. Цвели бледно-желтые нарциссы; на деревьях набухли и зазеленели почки. Сорильда любила весну. Ей всегда казалось, что весной вновь оживает надежда и вера в существование вечной жизни.

Тем, кто хотел услышать, весна говорила: ничто не исчезает бесследно; то, что умирает, всегда возрождается вновь.

«Быть может, и для меня наступит весна», — подумалось ей. Она вспомнила прошлый год. Пусть часто ей бывало одиноко без отца и матери, но она чувствовала, что взрослеет, что впереди ее ждут новые пути, новые горизонты.

Ее ожидания оказались совершенно неоправданными, и теперь у нее было такое ощущение, что она движется не вперед, а назад.

На прошлой неделе Сорильду постиг новый удар, который она предчувствовала, — герцогиня объявила ей, что продолжать заниматься с учителями — пустая трата денег.

— Ты уже выросла и больше не нуждаешься в образовании, — сказала она. — Да и что в нем толку?

— Мне столько еще хочется узнать, — ответила Сорильда. — Пожалуйста, позвольте мне продолжать заниматься хотя бы музыкой.

— И кто же, по-твоему, захочет тебя слушать? — резко спросила Айрис. — Да и твоему дяде это не по средствам.

Это была ложь, но Сорильда знала, что каждый дядин пенни Айрис желает тратить на себя и только на себя.

Сорильда никогда и вообразить себе не могла, что за столь короткий срок женщина может приобрести такое огромное количество платьев и драгоценностей.

Частично это были фамильные драгоценности герцогов Нан-Итонских, но у нее появились и новые — их она уговорила купить герцога, ибо пока он ни в чем не мог ей отказать.

Сорильде казалось невероятным, что, имея гардероб и драгоценности, стоившие; должно быть, целое состояние, Айрис намеренно лишала племянницу своего мужа не только возможности иметь красивые платья, но и возможности развивать свой ум.

— Пожалуйста… прошу вас, — упрашивала девушка, — позвольте мне продолжать заниматься музыкой хотя бы до конца лета.

— Нет! — герцогиня жестко сжала губы. Глаза ее сузились. — Учись делать то, что тебе велено, — бросила она Сорильде, — и будь благодарна за то, что имеешь крышу над головой. По-моему, у тебя масса родственников, которые охотно взяли бы тебя к себе.

— Поговорите об этом с дядей, — ответила Сорильда.

Она знала, что герцог, который терпеть не мог своих родственников, не согласится на предложение Айрис отослать ее. При этом Сорильда подумала, что уж лучше бы ей уехать к пожилой кузине, которой она не нужна.

Ничто не могло быть хуже, чем оставаться здесь и ежедневно подвергаться мелочным придиркам новой тетушки.

Но тут же она сказала себе, что этот путь к спасению для нее отрезан.

Герцог, питающий отвращение к своим родственникам, не пожелает обращаться к ним ради нее, да и гордость его была бы задета, если бы он сказал им, что Сорильда больше не может оставаться в его замке. Прогулки верхом оставались ее единственной отрадой, единственным временем, когда она могла остаться одна, не ожидая властных повелений тетушки сделать что-нибудь совершенно ненужное.

Отъезжая от замка, она вспомнила слова Хаксли, что если ей захочется увидеть графа, то она найдет его на Большом Галопе возле Сгоревшего Дуба.

Название это относилось к дереву, в которое много лет назад ударила молния. Обугленный ствол его стоял по-прежнему и стал своеобразным ориентиром, так что многие объяснения, как проехать по земельным угодьям герцогского поместья, начинались со слов: «повернешь направо», или «повернешь налево», или «поедешь на север» от Сгоревшего Дуба.

Через полчаса она подъехала к изгороди, разделявшей владения герцога и графа Уинсфорда.

Земли герцога простирались далеко на восток и на юг. Лишь на западе они граничили с землями поместья, принадлежавшего не одному поколению семейства Уинсфорд.

Прямо от изгороди начиналась длинная ровная площадка, известная всем под названием Большой Галоп.

Предыдущий граф пользовался ею для подготовки своих скаковых лошадей, но теперь, как слышала Сорильда, сын его сооружал специальный манеж в другой части поместья.

Из разговоров конюхов она знала, что манеж еще не готов, и поэтому, отводя Зимородка под деревья в тень, не удивилась, увидев, что кто-то с огромной скоростью скачет по Большому Галопу.

Всадник был еще довольно далеко. Сорильда с интересом наблюдала за его приближением, думая, что, должно быть, прошел год с тех пор, как она последний раз видела графа. Да, он был не только самым красивым из всех мужчин, каких ей приходилось видеть, но и самым лучшим наездником.

Он пронесся мимо, и девушка успела заметить великолепного породистого коня и всадника, казалось слившегося с ним воедино.

«Интересно, не одна ли это из недавно купленных лошадей?»— подумалось Сорильде.

В следующее мгновение граф заставил коня остановиться, развернул его и вновь проскакал мимо нее.

Теперь он ехал гораздо медленнее, и Сорильде удалось хорошо разглядеть и оценить коня, как она того и хотела.

Это был великолепный гнедой жеребец с длинной гривой и длинным хвостом. Под сияющей кожей трепетал и двигался каждый мускул, свидетельствуя о породе и отличной форме.

Хоть она того и не подозревала, грива скакуна по цвету была лишь чуть светлее ее собственных волос. Внимательно рассмотрев коня, Сорильда, скрытая нависающими ветвями деревьев, перевела взгляд на всадника.

Оттого ли, что теперь стала старше, или оттого, что в этом году часто слышала о нем, но она увидела его совершенно в ином свете.

— Да, он красив! — заключила она. — Так красив, что конечно же может быть опасен для любой женщины, отдавшей ему свое сердце!

Глава 2

Днем раньше, отправившись прямиком через поля, Джим доскакал до поместья Уинсфорд парк значительно раньше, чем предполагал Хаксли.

Глядя на огромный дом, перестроенный в начале века, он подумал, что поместье это славится не только одним из самых великолепных зданий, какие ему довелось увидеть; он знал, что конюшня здесь во всех отношениях превосходит конюшню замка.

Джим проехал по подъездной аллее, пересек мостик над озером и повернул направо, в ту сторону дома, где располагались кухня и служебные помещения.

Он хорошо знал расположение дома и, привязав коня, направился к двери в кухню; он постучал и вошел, рассчитывая отдать кому-нибудь привезенное послание. Разглядев знакомую фигурку, выходившую из комнаты, где, как он знал, размещалась людская, Джим окликнул:

— Бетси!

К нему повернулось привлекательное личико, и раздалось восклицание, не оставлявшее сомнений в том, что девушка рада его видеть:

— Здравствуй, Джим! Вот уж не думала увидать тебя сегодня!

— Я и сам не думал, — отозвался Джим. — Ну, как ты тут?

— Хорошо, — ответила Бетси, — да только все не так, когда служила в замке и знала, что ты неподалеку в конюшне.

— Я сам по тебе скучаю, — тихо признался Джим. — Когда она тебя выгнала, до чего я боялся, что придется тебе где-нибудь далеко место искать.

— Спасибо здешней поварихе, взяла меня к себе, — вздохнула Бетси. — Сказала, что поможет, потому как знала моего батюшку еще мальчишкой.

Джим сжал челюсти.

Как и все остальные обитатели замка, он был потрясен, когда новая герцогиня выгнала Бетси, три поколения семьи которой служили в замке, без какой бы то ни было видимой причины и без всякой рекомендации. Обеспокоенная выражением его лица, Бетси торопливо проговорила:

— Все хорошо, Джим. Я здесь всем довольна, только б с тобой видеться хоть изредка.

— Об этом не волнуйся, — пообещал Джим. — Уж я постараюсь!

— Ясно, работать на кухне — не то, что в доме, но мне повезло, что меня вообще взяли без рекомендации.

В голосе Бетси невольно появились возмущенные нотки.

Всем слугам было прекрасно известно, что с самого первого момента поступления на службу важно иметь хорошую рекомендацию.

О том, как герцогиня увольняла слуг — без объяснений и без столь важной для них рекомендации, которая позволяла найти работу в другом месте, — разговоры шли не только в замке, но и по всему поместью.