Нет пути назад

– В нашей борьбе.

– Борьбе, сударь? Король полагает борьбу делом исключительно личным. Какого рода помощи вы желаете от моего суверена?

– Например…

Говоривший замолчал, прежде чем успел высказать еще более опасные слова.

Снова заговорил ротмистр:

– Господа, как я и говорил, для Великобритании в той ситуации, в которой она находится, было бы глупо рисковать прямой конфронтацией с Россией. В этих условиях приветствие и благословение Его Величества Эдуарда Английского для нас очень важно, ибо показывает, что ты на правильном пути. Однако для столь многоопытного человека, как вы, вероятно, глупо выразить только это приветствие и не поведать нам свои мысли о том, как воплотить нашу мечту в реальность.

Это было приглашением к продолжению разговора, однако теперь любой из сидящих за столом мог поклясться, что бунташные и разжигающие на мятеж слова были сказаны лично от имени графа Сноудона, но никак не от английского монарха, и потому Эдуард Девятый ни в коей мере не может нести ответственность за неосмотрительные слова своего вассала.

– Мечту, сударь?

– Россию, где власть ответственна перед народом, а не прячется за высокой оградой дворца и Высочайшей волей, не нуждающейся в разъяснениях.

– Полагаю, сударь, это смелая мечта.

– Да, но разве с мечты не начинались империи? – запальчиво сказал кто-то из собравшихся за столом.

– Да, возможно, вы правы.

Граф Сноудон снова выдержал паузу.

– Что касается вашей мечты, господа, то я могу посоветовать вам одно: не брезгуйте людьми и их волей. Заметьте, господа, я сказал – людьми, а не народом. Любая монархия, по крайней мере, та, которая не сталкивается с заговорами, бунтами, мятежами и всеобщей ненавистью каждую минуту своего существования, базируется на фундаменте, состоящем из народной воли. В то же время воля каждого конкретного человека может не только не совпадать с волей народа, но и прямо противоречить ей. В искусстве находить баланс интересов между большинством и меньшинствами и заключается суть демократии. Но если идти еще дальше – высшей формой демократии является замена большинства на совокупность меньшинств и правление от их имени, а не от имени некоего «большинства».

Слова эти встретили гробовым молчанием.

– Продолжайте же… – сказал ротмистр.

– Каждый человек имеет свои слабости и свои интересы. И пусть они противоречат интересам общественным, общим, для него они ближе и дороже, чем любые общие интересы. Такова природа человеческая. Но в том обществе, которое построено у вас сейчас, в традиционалистском и патриархальном обществе, считается нормальным, что люди подавляют свои слабости, тайные страсти, может быть, даже пороки в угоду общепринятому. В угоду общественному мнению, которое представляет собой набор устаревших штампов, например, что брак – это союз одного мужчины и одной женщины, и никак иначе. Если вы хотите изменить монархию, вы должны пойти по пути изменения общества, его основы, питательной почвы, дающей основу единоличной власти. Вы должны превратить общество большинства в общество меньшинств, договаривающихся между собой ради свободного достижения своих целей. Главное не то, чтобы цели были едины, главное, чтобы они не мешали друг другу. Что же касается общественного мнения, общественных устоев, это вы должны решительно подорвать и отринуть.

– Меньшинств?! Сударь, уж не говорите ли вы о… содомитах? – спросил один из присутствующих, как раз тот самый, который поносил императора.

– А почему бы и нет, – хладнокровно подтвердил граф Сноудон, – конечно, содомит омерзителен любому нормальному человеку, он распространяет вокруг себя смрад и зловоние, но взгляните на это дело с другой стороны. Содомиты есть, и с этим никто ничего не может поделать. Долгие века общество травит их, и они, подобно всякой гонимой группе, группе, находящейся под угрозой истребления, выработали эффективные механизмы взаимоопознания и взаимопомощи. Если их даже один процент, это все равно сила. Каждый содомит всегда поможет другому содомиту, он помнит, в чем его интересы, и никогда не предаст таких, как он…

– Довольно!

Молодой человек напротив вскочил.

– Капитан-лейтенант, сядьте!

– Это… бесчестно!

Граф Сноудон пожал плечами.

– Это работает. Кроме содомитов, есть и другие группы людей, общество которых вы высокомерно и презрительно отвергаете.

– Господа, все то, что мы делаем, мы делаем отнюдь не ради того, чтобы помочь содомитам! Почему вы молчите?!

Все и в самом деле молчали, не трогаясь с места.

– Хорошо, господа! – ответил молодой офицер. – Если вы все считаете возможным идти на сделку с собственной совестью, то я не позволю! Слышите, не позволю!

Так и не сказав, что именно он не позволит, молодой офицер отбросил стул и направился в дом.

– Это проблема? – хладнокровно поинтересовался британский посланник.

Лицо ротмистра выражало одновременно и несогласие, и разочарование.

– Мы все ценим ваши советы, милорд, – сказал он, – однако то, что может быть допустимо на туманном Альбионе… в силу традиции, то недопустимо у нас. Если станет известно, что мы каким-либо образом имеем касательство к содомитам, от нас отвернутся и армия, и флот, и большая часть общества. Вы должны понимать, что на территории России такое не принято, более того, это неприемлемо, а мусульмане и вовсе считают содомию тяжелейшим преступлением. Так что о поддержке подобного рода не может быть и речи…

После выступления этого молодого капитан-лейтенанта застолье оказалось каким-то скомканным и быстро сошло на нет. Все собравшиеся… наверное, в будущем многие не раз вспомнят это застолье и сказанные здесь слова – но сейчас они относились к ним крайне негативно. Что же касается самого графа Сноудона, он не видел в этом провала, отнюдь нет. Сказанное слово рано или поздно приведет к действию, на каждый вопрос рано или поздно найдется ответ, ведь не бывает вопросов без ответов. Россия была сильна всем, кроме одного: в вопросах власти и манипулирования властью она была поразительно наивна и незрела. Мысли всех тех, кто тут собрался, не шли дальше гвардейского переворота с воззванием к войскам и к народу. При отсутствии реальной политической борьбы – откуда взяться подобному опыту, согласитесь. И именно эта ахиллесова пята должна была рано или поздно привести к крушению и монархии, и России. Потому что, если элита заражается вирусом политических игрищ и интриг, если они заменяют реальное дело и реальное служение… если они заменяют даже зарабатывание денег, обычное и ничем не постыдное занятие для любого, рано или поздно элита страны входит в смертельный клинч с двором[46]. И кто бы ни победил, такой, как раньше, страна уже не будет.

Граф Сноудон благоразумно отказался остаться на ночь, даже несмотря на настойчивые просьбы и уверения в том, что дорога по ночам опасна и душманов в округе полно. Он не хотел быть свидетелем чего-то такого, после чего он стал бы «опасным свидетелем», и не хотел бы, чтобы присутствовавшие здесь в припадке раскаяния просто убили его как свидетеля их слов за столом. Откланявшись, он немедленно выехал.

Какое-то время они ехали молча. Потом Кейн процедил сквозь зубы:

– Всего один достойный человек…

– Да уж. Впрочем, я уже говорил тебе, что в разведке нет недостойных, в разведке есть ненужные.

Кейна такие слова явно не устроили – он был мрачнее тучи и держал руль так, что тот в любую минуту мог разломиться.

– Уж не скучаешь ли ты по своему детству?.. – спросил граф.

– Да, черт возьми, скучаю, – вдруг сказал Кейн, – знаешь, когда я играл в переулках у Месы[47], у нас была целая компания. Я, англичанин. Сын германского посла. Русские – и дворяне, и нет. Дети местных торговцев. Мы даже общались на смеси языков, никто из нас не знал толком язык другого. Но знаешь что, друг мой? Почему-то у всех нас понятия о том, что можно, что нельзя, что есть подлость, что есть предательство, были одинаковые. Моего лучшего друга тогда звали Мехмет, и он был сыном турецкого моряка, перешедшего на службу к русским, но клянусь, он был мне ближе, чем…

– Чем я, например?

– Я этого не говорил.

– Но подумал? – продолжал допытываться граф.

– Нет, черт возьми, не подумал. Предательству нет оправданий. Но знаешь что, это до чертиков мне надоело.

– Они наши враги, – сказал Сноудон, – это дезинформация. Среди них есть честные и отважные люди. Но есть и такие, и мы должны этим воспользоваться. Ты думаешь, у нас все чисты? И русские не пытаются этим воспользоваться, и может быть, прямо сейчас?!

– В последние несколько недель, когда я был в России, – продолжил Кейн будто не слыша, – мои русские друзья пошли со мной в поход. Мы уже знали, что через некоторое время моего отца отзывают обратно в Лондон и я должен буду покинуть Россию навсегда. Это были русские мальчишки, такие же как я. Я был англичанином, можно сказать, представителем Би-Пи[48], на меня смотрели как на инструктора, и я не мог уронить честь старой доброй… А времена тогда были такие, что могла разразиться и ядерная война. Я должен был помнить о поражении, черт возьми. Об унижении нации, о Скапа-Флоу. Я должен был ненавидеть их, но вместо этого мы сидели у костра, сушили носки и жарили украденную с фермерского поля картошку, нанизанную на прутики…

Кейн помолчал и добавил:

– И русские и мы зовем своих матерей одинаково – «ма». Я помню об этом, друг. Не могу забыть. Я могу делать то, что я делаю, но не требуй от меня, чтобы мне это нравилось.

– Я тоже не в восторге, – холодно ответил граф Сноудон и добавил: – Я должен что-то знать, чего я не знаю? Что сегодня произошло?

Кейн помолчал. Потом сказал:

– Тот человек, который нас встречал. Который был за рулем. Я помню его. Пашка Каляев, из скаутов. Я помню его по скаутскому слету, отличный стрелок. Он с ними, и я не знаю, что произошло. Но меня это… мучает.

Граф Сноудон глянул в зеркало заднего вида и подобрался, как перед прыжком.

– Возможно, друг, тебе представится возможность узнать, что произошло. Прямо сейчас.

– Ты о чем… черт.

– Да, верно. Их машина едет за нами. Вопрос: зачем?

– Оторвемся? – сказать было проще, чем сделать, дорога была забита.

Вместо ответа граф достал соверен:

– Один поросенок пошел на базар, другой, плача, забился в амбар…

Здесь надо сказать несколько слов о том, почему эти люди, потомки древнейших родов, правящих родов, умыслили такое. Почему они умыслили такое, живя в Империи, которая признавала их права и преимущества, их особое происхождение, которая не пыталась их изгнать, лишить имущества, низложить. Что, например, могло не устраивать человека, который рано или поздно должен был унаследовать восемь роскошнейших дворцов, не считая других, более скромных жилищ, и состояние около десяти миллиардов рублей. Что нужно было всем этим людям, что их всех не устраивало в той жизни, которой они жили?

Ответ на этот вопрос кроется в психологии. Существует такое понятие, как пирамида Маслоу – пирамида потребностей человека. Ее первая ступень – физиологические потребности, то есть пища и жилье, далее идет безопасность. Последние две ступени из семи – это эстетические потребности (гармония, порядок, красота), и высшая ступень – потребность в самоактуализации (реализация своих целей, способностей, развитие собственной личности). Вот на эти две ступени и надо нам взглянуть, чтобы понять, почему эти люди чувствовали себя неуютно в Империи и почему они пошли на тяжелейшее преступление – измену Престолу и мятеж.

К семидесятым годам двадцатого века объединенной Империи русских и османов (арабов) удалось решить главную задачу – инфраструктурную. Инфраструктура – эта такая штука, на которую надо тратить огромные деньги, но отдачу она дает не сразу, и не прямую, а косвенную. Но без инфраструктуры государство гибнет и распадается. К семидесятым годам удалось завершить прокладку Стратегической железной дороги, в основном сформировать автомобильную и железнодорожную сеть по всей Империи, с запасом построить электростанции и средства передачи энергии. Дальнейшее – как, например, огромный мост через Керченский пролив, или подземный тоннель до Сахалина, или строившийся в описываемый период времени мост на Аляску – уже было не необходимостью, а просто вложениями для обеспечения работой людей и открытия новых возможностей в экономике.

К девяностым годам удалось завершить выравнивание уровня жизни на юге Империи, в бывших владениях османов. Теперь они жили не хуже русских – с поправкой на то, что не нуждались в столь капитальных жилищах и им не нужны были расходы на отопление.

Последующие двадцать лет были годами, когда почти весь добавочный общественный продукт, производимый Империей, был направлен на улучшение жизни людей. И это было заметно: на Востоке, например, где строить было проще и дешевле, нормой было строительство полутора квадратных метров в год на человека, и для большой семьи квартира в сто двадцать – сто пятьдесят метров площади перестала быть мечтой. Нормой стало и владение двумя автомобилями, а не одним. Давно было забыто недоедание – заброшенные земли были окультурены и позволяли снимать по два, по три урожая в год. Даже среди нищих не было голодных ни на севере Империи, ни на ее юге. Нищета определялась отсутствием машины и хоть какого-то собственного жилья.

Несмотря на резкий рост террористических эксцессов, кардинально изменилась ситуация в области безопасности. Десятилетиями нерешенная проблема откровенно враждебной Британии была решена за девяносто часов – и Британия в этой войне потерпела столь тяжелое поражение, на восстановление от которого потребовалось бы лет двадцать. САСШ так же потерпели поражение и переживали тяжелый внутренний кризис, в стране были сильны англофобские и русофильские настроения – в той же войне Россия первая определилась в своей позиции и выступила против Британии.

И коли все физиологические потребности и потребности в безопасности были удовлетворены, настала пора переходить на более высокие ступени пирамиды. Вот тут-то и выяснилось, что потребности в самореализации в России, в Средней Азии, на Востоке понимают совсем по-другому. Кушать хотят все одинаково, и безопасность 1 это тоже понятие одинаковое для всех народов, а вот мечты разные.

Что, например, могло не устраивать блестящего кавалергарда, наследника миллиардов, внешне совсем недурного собой, через постель которого прошла половина светских дам Петербурга? Что вообще может не устраивать в этом случае?

Неся необременительную службу при русском дворе и по вечерам возвращаясь в родовой дворец, построенный в центре Петербурга, ротмистр гвардейской кавалерийской бригады Саид Алим-хан, наследный принц Бухары в свободное время любил заниматься историческими изысканиями. И изыскания эти он вел в строго определенном направлении.

Сто с лишним лет тому назад его дальний предок, как и положено эмиру, имел четыре жены. Но этого ему было недостаточно, и он имел гарем, но гарем особого рода, немного не такой, как в Турции. У него было несколько доверенных лиц… все они были старухами, но старухами, искусными в любви, бывшими наложницами отца, а то и деда, отлично знающими, что нужно мужчине. Они рыскали по всему Бухарскому эмирату, прислушивались, вынюхивали. Если кто-то говорил про то, что где-то подросла красивая и добрая девушка, они моментально устремляли свои стопы туда. Бухарский эмират жил по нормам и правилам ислама, и молодые девушки на выданье носили паранджу, хотя уже тогда он был под протекторатом Российской империи. Но эти старухи смело входили в любой дом, задирали паранджу на девушке, и если им нравилось то, что они видели, то задирали и юбку. Потом они забирали девушку с собой – если родители осмеливались протестовать, то убивали их самих и всю семью. Такими вот любовницами эмир пользовался только один раз, после чего их ждало одно из трех. Если эмиру нравилось – их выдавали за важных сановников империи, обесчещенных и часто уже с животами, все это считалось нормальным, и никто не протестовал. Если эмиру не нравилось – девушку продавали работорговцам, бухарским евреям, которые переправляли ее в какой-нибудь восточный бордель. Если же девушка осмеливалась оскорбить эмира – ее убивали, чаще всего после группового изнасилования стражей.

Саид Алим-хан имел несметные по русским меркам богатства. Но возродить такие традиции на земле бухарского протектората он не мог и знал об этом. Пока тут будут русские, это невозможно. А он мечтал об этом. И дело было вовсе не в том, что он был обделен сексом.

Если бы ротмистр гвардейской кавалерийской бригады Саид Алим-хан взялся подсчитывать сейчас своих любовниц – всех, какие у него были, и на одну ночь, и на несколько дней, и на несколько месяцев, – он вскоре сбился бы со счета и пришел бы к выводу, что их было точно больше, чем у его достойного предка. Но ему было нужно не это. Эти распущенные дряни ложились с ним точно так же, как и с другим, просто от скуки, от желания чего-то экзотического, за дорогие подарки, в глупой надежде стать любимой женой и откусить кусок от состояния, но он не был их хозяином, понимаете? И все чаще и чаще, расставаясь с очередной пассией, он задавал невыносимый для восточного мужчины вопрос: это он ее поимел или она его.

А его супруга и мать его детей, которая жила в Петербурге и которую он выбрал в казанском медресе, проэкзаменовав сотню девочек на знание Корана и хадисов, относилась к нему с все менее скрываемой враждебностью. Как и положено восточной женщине, она все время молчала и не смела осуждать его, но каждый раз, как только они оказывались наедине, он чувствовал враждебность и отчуждение. И ничего не мог с этим поделать. Он знал и то, что если убьет свою жену, то будь он даже эмиром, ему придется это скрывать. А если скрыть не удастся, его будет судить русский суд, как и любого другого. Двенадцать простых людей, выбранных по жребию[49], будут держать в руках его судьбу.

Он был богат, но в то же время он был вынужден подчиняться нормам и правилам, установленным для него другими. Он не мог ехать на машине даже по Бухаре как ему хочется: полицейские если и закрывали глаза на это, все равно и он, и они знали, что он поступает неправильно. Он не мог убить своего подданного, когда ему этого хочется. Он не мог взять силой женщину, которую ему хочется. Он был сыт, богат, любим женщинами и в безопасности, но его потребность в самореализации Империя не могла удовлетворить. А ему для самореализации, для того, чтобы он мог чувствовать себя на своем месте и в мире с самим собой, нужна была средневековая исламская тирания….

Афганистан, Кабул

19 февраля 2017 года

Черт возьми, Уиллард даже предпочтет участь мученика за идею, а призовую сумму отошлет в распоряжение военной организации ИРА со своими лучшими пожеланиями. И единственный способ разрушить планы Уилларда – сняться с тормозов самому.

Джей Бонасинг. Игра киллера

Кажется, я нашел ответ. И нашел решение.

Мы допустили ошибку, когда начали отвечать террором на террор. Когда включили террор в список допустимых против противника действий. Почти подавленный, дискредитированный и униженный левый террор, троцкистский террор, разгромленный и забытый исламский террор Востока – все это мы променяли даже не на победы. Мы променяли это на месть. Сладкую и мелочную, по сути, месть за Бейрут.

Я свою ошибку совершил именно тогда. Когда в санатории, где я бросил Юлию одну, ко мне подошел Каха Несторович Цакая и спросил: хочешь отомстить?

И я сказал ему «нет», и это был мой первый порыв, самый искренний, необдуманный и потому самый правильный. Но уже через несколько минут после хладнокровного обдумывания я изменил свое мнение и сказал Кахе Несторовичу «да». И уже через несколько месяцев был в разорванном на клочки религиозной войной Белфасте.

Там я изменился. Научился профессионально лгать и ненавидеть. Окончательно разуверился в людях. И самое главное – именно тогда и я, и мы все совершили грех, за который нас всех сейчас карают. Вместо того чтобы потушить эту проклятую войну, войну между теми, кто носит кресты и молится одному Богу, просто по-разному. Я сам тогда расследовал то, что десять минут назад совершил, и предавал тех, кто считал меня другом, и более того – братом.

И все это было ради того, чтобы отомстить за Бейрут, за тех, кто там пал и не мог отомстить за себя. Все правильно, Каха Несторович, слов нет. Просто с какого-то момента, и, наверное, с того самого, мы потеряли право считаться страной, хранимой Богом. Наверное, именно тогда Бог покинул нас, и сейчас мы идем по колено в крови и ждем удара ножом в спину[50]. Это расплата всех нас за то, что мы говорили – с нами Бог, только ставили себя выше Бога и заповедей Его. И одиннадцатой заповеди, которой так не хватает.

Не предай…

Иуда предал. Мы предали. Я сам предавал своих друзей в Белфасте – какое у меня моральное право обвинять тех, кто предал и предает нас сейчас? Я сам столько лет жил под личиной – вправе ли я осуждать тех, кто делает это теперь.

Надежда только на одно. Что новое поколение избегнет Гнева его и снова сможет сказать, не кривя душой и смело смотря в лицо врагу: мы – русские. И с нами Бог.

А чтобы это новое поколение было, чтобы его не выбили исподтишка, не взорвали в машине, не подстерегли в переулке, не предали враги, мы должны снова взять на себя грех. Ло тирцах. Не убий…

Вознаграждай постепенно, наказывай залпом. Управляя людьми, их надо либо ласкать, либо угнетать. Люди мстят, как правило, только за легкие обиды и оскорбления. Поэтому угнетение должно быть настолько мощным, чтобы отнять всякую надежду на сопротивление. Добрые дела и благодеяния правильнее расточать по капле, чтобы подчиненные имели достаточно времени для благодарной оценки. Наградами и повышениями по службе дорожат, когда они редки. Напротив, наказание лучше осуществлять сразу и в больших дозах. Единовременная жестокость переносится с меньшим раздражением, нежели растянутая во времени. Там, где есть раздражение, управлять поведением людей нельзя. Итак, зло нужно творить сразу, а добро постепенно; гораздо надежнее внушать страх, чем быть любимым. И еще: зло причиняет людям боль, а добро приедается, и оба чувства ведут к одному и тому же результату.

Николо Макиавелли. «Государь». Это теперь для нас Библия. Да еще слова, которые я слышал и которые принадлежали нашему давнему врагу имаму Шамилю. Тот не мужчина, кто думает о последствиях…

Да, именно так. Сняться с тормозов самому. Когда лязг автоматного затвора – самая лучшая музыка. Именно так, и никак иначе.

Они сделали свой ход. Наша очередь.

Костюм шестого класса защиты. Его используют штурмовики при прорыве в помещения, где их может ждать вооруженное сопротивление. Титановый шлем с забралом, делающий человека похожим на средневекового рыцаря. Мы сняли виллу в нескольких сотнях метров отсюда, чтобы при необходимости быстро оказаться на месте событий. Потерянные телефоны проявились здесь уже три раза, а сегодня – четвертый. Они все еще здесь, все до последнего человека. Все и ответят.

Что потом? Потом… изгнание, наверное. После такого. Смешно… я два раза покидал страну на длительное время, первый раз для работы под прикрытием в Англии, другой раз – в Североамериканских Соединенных штатах. Это, можно сказать, тоже изгнание. Третий раз все будет по-настоящему.

Я написал пару писем, чтобы объяснить происходящее. Положил их на сервер и установил время отправки. Там же резервная копия всего того материала, который нам удалось собрать здесь, в Кабуле. Если завтра утром никто не остановит отправку, все это уйдет сразу нескольким адресатам. Пусть мы сейчас совершаем преступление, но все должны понимать, ради чего мы это делаем…

Араб достал два пулемета. Здесь полно всего… можно купить и на базаре, и заказать по Интернету, а если знать как, то заказать и анонимно – придет. Один старый добрый «ПКМ», на который мы установили заводской короткий ствол, и один новый штурмовой «РПК» со сменными стволами и питанием от барабанов на девяносто патронов. На него мы тоже установили самый короткий ствол, какой только возможно. Взяли и несколько килограммов готовых средств взрывания на случай, если придется пробиваться через стены.

Еще всеволновая глушилка, светошумовые гранаты и… наверное, все.

И все-таки с нами Бог.

Эти люди, одной с тобой веры, одного подданства, попирают все божьи заповеди, делают это систематически, без раскаяния, обуянные уже не жадностью, а стремлением спасти свою шкуру. Они продолжают оставаться своими – или они уже чужаки? Не так давно в одной газетенке, которую ни один нормальный человек не будет долго читать, была написана одна вызвавшая всеобщее возмущение фраза: «Сейчас от бесчестья не стреляются, сейчас от бесчестья стреляют». Это выражение возмутило многих… но разве это сейчас не так? Самое страшное, что те, кто нажился в Афганистане, кто наживался, как я подозреваю, и в Персии, они такие же, как мы. Они не побегут, не попытаются скрыться. Они ответят пулей на пулю, ударом на удар. Они не отступятся. Они будут защищать свое право совершать преступление с той же яростью, с какой мы будем пытаться их уничтожить. Одна школа.

– Пошли, что ли? – Араб заправил ленту в пулемет, взвел его и забросил себе за спину. Попытаемся пройти тихо, пока будет возможность.

– С Богом.

– С Богом, – синхронно повторил Араб, – за Малька.