Поле битвы (сборник)

– Да… Но откуда… зачем вы всё это узнавали? – раздражение Икрама всё возрастало.

– Оттуда же, по долгу службы. Просто ваш дядя по материнской линии, увы, тоже проходил по делу о погромах месхетов, и как это не парадоксально, мне пришлось принимать участие и в этом расследовании. Я сопоставил эпизоды из моей служебной деятельности шестьдесят шестого и конца восьмидесятых годов и уже здесь в Москве, когда увидел вас на футбольном поле, соединил всё в единую цепь. А тогда в Ташкенте я разбирал жалобы пострадавших турок и в них как один из организаторов тех побоищ часто фигурировал Ислам Сафаралиев. На него завели дело, и мне пришлось подробно изучить его биографию, всех его родственников. Здесь я и вспомнил, что муж его сестры, ваш отец, тоже был фигурантом одного из моих дел. И даже вы Икрам тогда тоже попали в поле моего зрения, правда всего лишь как племянник подозреваемого. Вашего дядю не привлекли по той же причине – не захотели накалять межнациональную обстановку в республике. Союз ведь и так уже трещал по швам: события в Алма-Ате, в Новом Узене, Баку, в Оше. Ещё одного взрыва недовольства никто не хотел. Турок спешно вывезли и все дела прекратили. Но если ваш отец действительно был непричастен, тогда в шестьдесят шестом, то дядя очень даже. Лет на десять за разжигание межнациональной розни он вполне мог загреметь, если бы делу дали ход.

– Мой дядя не преступник, а герой узбекского народа. И вы напрасно пытаетесь очернить его имя. Он поднял людей, чтобы отомстить бандитам, которые терроризировали целый город, просто не давали жить, насиловали узбекских женщин, убивали мужчин, не позволяли узбекам торговать на рынках. Разве вы, сидя у себя в прокуратуре всего этого не знали? – чёрные глаза Икрама неколебимо упёрлись в выцветшие зрачки собеседника.

– Да, всё это истинная правда, – удивительно легко согласился с Икрамом Прохоров. – Я действительно всё это знаю… даже больше вашего знаю.

– Что вы можете знать? Вам русским, на унижения узбеков было наплевать, всё равно кто бы над нами не издевался, армянин ли этот, турки ли. Думали, что у нас бесконечное терпение?

– Да нет Икрам, не наплевать. А знаю я то, что там, где компактно проживали месхеты, действительно все представители других наций подвергались самому настоящему террору со стороны турецкой молодёжи и конечно чаще всех узбеки, ведь вас же было большинство. Я знаю, что узбечек насиловали даже в кинотеатрах, во время сеансов, постоянно провоцировали драки с поножовщиной, на улицах демонстративно оскорбляли пожилых людей. И вы не поверите, я тоже удивлялся, сколь же терпелив ваш народ. Вон казахи не стали терпеть кавказцев в Новом Узене, как только те начали борзеть, все поднялись, а заставили их выселить. А когда, наконец, и ваши озверели, поверьте, я искренне зауважал узбекский народ. Всё верно, действительно ваш дядя герой, и я с удовлетворением тогда закрыл его дело.

– Так в чём же сейчас-то дело, что же вы от меня-то хотите?! – Икрам заёрзал на скамейке, дрожа мелкой дрожью от охватившего его в процессе разговора возбуждения.

– Дело в том, что те самые месхеты, родственники пострадавших, погибших живут сейчас в России, в Краснодарском крае. Я не сомневаюсь, что там они ведут себя не лучше, чем в Узбекистане. И это имеет прямое отношение к вам. Если они узнают, что известный московский футболист Икрам Хайдаров родной племянник Ислама Сафаралиева, который во многих месхетских семьях является кровником … Вы понимаете, что тогда за вашу жизнь поручиться будет очень затруднительно. В лучшем случае вас выкрадут и потребуют обмена на дядю, в худшем просто подвергнут мучительной смерти. Надеюсь, вы понимаете, что это уже не пустой шантаж, как в первый раз. Тогда я просто немного подготавливал вас. Я ведь и когда работал, любил этакие многоходовые комбинации проворачивать с подследственными. Вы уж извините меня, что по старой памяти не удержался. А о первом разговоре, забудьте. Действительно, даже если бы ваш отец и был замешан… Кто станет мстить за изнасилованную тридцать лет назад русскую женщину. Да хоть и не тридцать лет, а вчера. Мы не тот народ, может и поделом нам за это. Но турки… они не русские, они обязательно отомстят. Вы меня хорошо понимаете?

– Понимаю, вы всё-таки хотите вытрясти из меня эти сто долларов?

– Триста… триста долларов в месяц. Тогда я шутил, а сейчас говорю серьёзно. Думаю жизнь и благополучие ваша, или вашего дяди стоит много больше, этих пустяковых для вас денег, – в голосе Прохорова слышались повелительные «прокурорские» нотки. – Даю вам на обдумывание и консультации с родственниками неделю и ни дня больше. Если вы согласитесь, деньги лучше передавать из рук в руки, на этом же месте. Можно вперёд за несколько месяцев, как вам удобнее. Если же нет, то я найду способ, как оповестить заинтересованных лиц. Я ведь помню имена тех, кто писал жалобы на вашего дядю, чьи родственники тогда погибли в Фергане…

Икрам Хайдаров так и не доиграл, в общем, удачно складывающийся для него сезон в московской команде. Осенью он вдруг, без видимых причин резко сдал, стал тренироваться спустя рукава, без «огонька» и играть настолько плохо, что был переведён сначала в «дубль», а вскоре вообще отчислен из команды и уехал домой. Такое резкое ухудшение качества игры подающего надежды футболиста специалисты объясняли непривычной для него осенней промозглой московской погодой, к которой выросший в сухом и тёплом климате юноша так и не смог приспособиться.

Безопасный патриотизм

1

Федя Пырков евреев ненавидел, сколько себя помнил, с детства, не особенно задумываясь о том, что же всё-таки лежит в основе той ненависти, ненавидел и всё. Впрочем, так же, наверное, как и большинство евреев не удосуживаются озаботиться размышлениями, за что же именно их ненавидят так много людей, едва ли не всех населяющих планету прочих народностей, разве что довольствуются стандартным объяснением – за то, что мы умные очень.

Ещё когда Федя был мальчишкой и обитал с родителями в большой коммуналке на Таганке, в их подъезде жили три еврейские семьи и по достатку они превосходили всех своих соседей, хотя также как и прочие существовали в крайней тесноте. Естественно, другие жильцы им завидовали, завидовали и родители Феди. От их разговоров типа: «во жиды живут, и холодильник ЗИЛ у них, и машина, и дача …», у Феди тоже как аппетит у недоедающего развивалась зависть. В классе, где Федя успевал в основном на тройки, училось четверо евреев и все они успевали на четыре и пять, и здесь это вызывало нездоровую зависть у многих, в том числе и у Феди. Хотя круглыми отличниками были и двое русских, толстая белобрысая девчонка и очкастый тощий парень, но почему-то никто не верил, что они добьются чего-то в жизни, даже если и получат медали. А вот евреи… никто не сомневался – эти своего не упустят. После школы все эти отличники поступили в серьёзные ВУЗы, а Федя с грехом пополам в мало престижный мясомолочный институт при мясокомбинате, благо дядя, брат матери на том комбинате работал снабженцем и был кое-куда вхож. Федя по инерции продолжал ненавидеть евреев, за то, что лучше учатся, умело устраиваются в жизни, даже воруют умело, но ненавидел спокойно, как бы про себя, тихо, неактивно.

Незадолго до крушения Союза Федя окончил институт и стал работать на молокоперерабатывающем заводе. Завод в постсоветскую эпоху не приватизировали аж до двухтысячного года, и благодаря этому Федя там ни шатко ни валко прокантовался, получая мизерную зарплату. В эти годы он женился, переехал от родителей к жене, благо она жила одна, у них родился сын, а Федя постепенно превратился в лысеющего, невзрачного тридцатипятилетнего мужичонку. Но тут впервые в его жизни случилось настоящее потрясение – завод приватизировал какой-то банк и назначил своего директора… еврея. Когда новый директор знакомился со служащими, он встретился взглядом с Федей. Этого «столкновения» оказалось достаточно, директор каким-то пятым еврейским чувством безошибочно распознал Федю, а так как он начал свою деятельность с сокращения персонала… В общем, вскоре Федю с работы уволили.

Так окончательно создались предпосылки, когда из антисемита тихого Федя готов был превратиться в антисемита воинствующего. Вообще среда безработных очень питательна для подобного рода настроений. До того не особо интересующийся политической жизнью, Федя стал посещать собрания организаций типа Национально-державной партии, Чёрной сотни, читать соответствующие газеты (если они раздавались бесплатно). Так он узнал про миллиардные состояния, сколоченные буквально за несколько послесоветских лет Березовским, Ходорковским, Абрамовичем, Фридманом… Попутно он узнал и про своих бывших одноклассников-евреев: двое эмигрировали и их следы затерялись, двое других, как и ожидалось, процветали. Один делал деньги на фондовой бирже, второй рулил преуспевающей фирмой. А вот его русским одноклассникам-отличникам, как и ожидалось, их медали не осветили дальнейшего жизненного пути: и та девчонка-толстушка и парень-очкарик никуда не пробились, ничего не возглавляли, а получали небольшую зарплату госслужащих. Зато полной неожиданностью стала новость, которую Федя тоже узнал на очередной встрече выпускников в своей школе. Такой же, как он троечник оказался в нынешней жизни депутатом Мосгордумы, а первый школьный хулиган, которому пророчили «небо в клетку»… он действительно отсидел два срока, зато теперь входил в совет директоров крупной экспортной фирмы. Впрочем, последние известия Федю хоть и удивили, но не особенно уязвили.

То, что троечник стал депутатом… ну так он и в школе мог без мыла куда угодно залезть. И то что малолетний хулиган, превратившись в матёрого бандита, сейчас ворочает такими делами – ну так время-то какое, бандиты вообще «на коне». Но вот, как евреям удаётся при всех властях… Невероятно, они ведь, ни в морду дать, ни убить не могут, и трусы все до одного. Ну, как у них всё это получается? Много думал Федя, скрипя зубами от негодования, ведь свободного времени у него теперь было много.

2

Жена растолкала Федю довольно бесцеремонно:

– Вставай… хватит дрыхнуть. Вчера опять на свои собрания ходил, патриот долбанный. Ты понимаешь, что я не высыпаюсь из-за тебя? Только засну, тут ты припёрся, корми тебя, слушай всю эту чушь, которой там тебя шпигуют. Чем допоздна по этим сборищам шататься, лучше бы работу искал, дармоед!

Федя тяжело, как с похмелья встал, оделся и стал понуро ожидать «руководящих указаний». Но жене всё было некогда, она сначала собирала в школу сына, потом собиралась на работу сама. Наконец, уже уходя, она указала на лежащую на комоде сторублёвку и список на четвертушке бумаги:

– Сходишь в магазин и на рынок, купишь всё строго по списку. Хватит мне одной на всю семью ишачить, по две сумке в каждой руке после работы таскать. И смотри, за каждую копейку отчитаешься…

После ухода жены Федя прочитал список. Предстояло, как обычно сходить в магазин за хлебом и, что для него было внове, купить на рынке овощи. Впервые жена «взвалила» на него рынок, до которого было, во-первых не близко, во-вторых, судя по оставленным деньгам, идти предстояло пешком.

Позавтракав без настроения, Федя взял авоську, спустился на лифте на первый этаж. На первом этаже сразу две смежные квартиры купила какая-то большая армянская семья. Сейчас они их объединили, сделав один общий тамбур с мощной стальной дверью. Федя не любил и армяшек… за то, что дружные, деловитые, домовитые и, главное, тоже все богатые и так ловко умеют устраиваться в любом месте. Но в отличие от евреев, про эту нелюбовь Федя почему-то не решался говорить вслух.

Ближайший магазинчик, где торговали хлебом, в свою очередь принадлежал азербайджанской семье, и когда Федя к нему подходил, рядом стояла машина и шла разгрузка товара. Один из владельцев магазина тучный азербайджанец покрикивал на грузчиков и одновременно недружелюбно разговаривал с неким типом, у которого явно «горели трубы».

– Ну, ты что… пузырь, что ли продать не можешь? Тебе же это минутное дело, – наседал на азербайджанца парень пролетарского вида.

– Нэ видышь… товар прынымаю… через полчаса подойды! – хозяин магазина пересчитывал товар, что ему привезли, и жаждущий опохмелиться субъект ему сильно мешал.

Однако парню тоже не хотелось ни ждать полчаса, ни топать до ближайшего универсама, к тому же там не торговали «четвертинками», которую он и хотел купить. Парень завёлся:

– Ты что чурбан, не понимаешь, не могу я ждать?!

– А мнэ насрат… можешь – нэ можешь. А за чурбана я тибэ сичас кадык вырву! – кажущийся просто огромным в раздувшейся куртке и кепке-аэродроме азербайджанец угрожающе надвинулся на тщедушного страждущего и тот поспешил поскорее отойти и уже с безопасного расстояния принялся поливать хозяина магазина бранью:

– Чурки проклятые, всю Россию скупили!..

Федя и азербайджанцев не переносил, за то, что они так споро и умело торговали, но вступиться за парня он почему-то не решился. Пожалуй, если бы на месте азербайджанца был еврей, он бы не сдержался, кинулся. Ведь он не сомневался, что в подобной ситуации еврей наверняка испугается, «не примет боя», струхнёт, да и родичи за него мстить не станут, а вот с кавказцами совсем другое дело – не испугаются и мстить будут. Федя, втянув голову в плечи, прошёл мимо, решив хлеб купить на обратной дороге.

Таким образом, сначала предстояло идти на рынок. Федя давно не преодолевал пешком таких расстояний и уже минут через десять основательно устал. Так хотелось сесть на автобус… всего-то четыре остановки и он на месте. Но, увы, сейчас не советское время, сейчас в каждом автобусе кондуктора, зайцем никак не проскочить, а на билет жена-кормилица денег не дала.

Решётчатую загородку с арбузами Федя заметил издали. День выдался ясным, и хоть температура была ещё по раннему времени невысока, но на солнцепёке, да и от ходьбы ему стало жарковато, захотелось утолить возникшую жажду сладким, сочным. Но и расходы на арбуз предусмотрены не были. Загородка была ему не совсем по пути, но Федя решил сделать небольшой крюк, чтобы пройти рядом и хотя бы от вида полосатых плодов астраханских бахчей испытать хоть некоторое облегчение. Подходя ближе, он и здесь услышал разговор на повышенных тонах. Почуяв и там конфликт, он решил близко не подходить, но с расстояния метров в двадцать видел всё достаточно хорошо. Напротив продавца арбузов стоял высокий плечистый русский мужик и что-то громко и недружелюбно выговаривал ему. И он был явно под «градусом». Продавец, невысокий мешковатый азербайджанец, что-то в ответ объяснял, но мужик этим не удовлетворился и уже почти заорал:

– Да пошли вы все на… мать вашу…!

Едва он неблагозвучно отозвался о матери продавцов арбузов из самой загородки вышел до того невидимый напарник и, возможно, родственник продавца, крепкий коренастый кавказец лет тридцати. Подойдя к ругавшемуся матом высокому, он неожиданным резким ударом в подбородок сбил его с ног.

– Это твою мать все… все русские женщины бляди. А теперь, блядский сын иды отсюда, пока я тибе брюхо не пропорол, – коренастый красноречивым взглядом указал на, лежащей на прилавке нож, используемый для разрезания арбузов на пробу.

Он говорил нарочито громко и внятно, явно показывая, что никого здесь не боится, и чтобы его слышал не только тот к кому он обращался, но и все проходящие мимо, живущие на нижних этажах окрестных многоэтажек – пусть боятся, будут бояться, будут уважать… все эти русские, которых он только что недвусмысленно охарактеризовал. Высокий на редкость проворно, будто только что и не получил нокаутирующий удар вскочил, и уже не матерясь, прихрамывая поспешил прочь, испуганно оглядываясь. Прохожие спешили мимо, будто ничего не видя и не слыша. Поспешил пройти мимо и Федя. А что ему было… Вон пару лет назад так же продавец арбузов, кавказец самого Попова, олимпийского чемпиона, двухметрового тренированного гиганта, гордость нации, вот так же порезал. Потом дело, то ли замяли, то ли кавказец отделался условным, то ли смехотворным сроком. Но факт есть факт, весь Кавказ распирало от гордости, что их рядовой джигит на улицах Москвы может сделать всё, что захочет с вашими лучшими людьми. А что Федя, кто он есть такой, да за него никто и пальцем не шевельнёт, случись что. Поэтому на этот раз он без особых угрызений совести прошёл мимо.

3

Проклиная про себя всё на свете, в первую очередь нынешнюю власть и конечно всех инородцев Федя (даже в мыслях он прежде всего ненавидел евреев, даже в мыслях побаивался «джигитов») обливаясь потом наконец добрался до рынка. Сначала предстояло купить основной пищевой продукт нищих русских, картошку. На неё в основном и предназначались выданные ему сто рублей. Слава Богу, картошку на рынке продавали в основном русские, тогда как всеми прочими растительными продуктами, где бы они не произрастали, торговали почти исключительно кавказцы, или нанятые ими по дешёвке торговки с Украины. После покупки картошки у Феди денег осталось только на лук-перо. Но он оказался неожиданно дорогим, и если покупать его по той цене, по которой дружно его продавали кавказцы, не оставалось денег на хлеб. Побегав по рынку, Федя захотел в туалет, благо он был здесь бесплатным.

Нет, ему действительно везло сегодня на лицезрение межнациональных конфликтов, но почему-то на те, к каким он совсем не был морально готов. Очередной назревал за тем самым туалетом, рядом с контейнером для мусора. И вновь с одной стороны выступал сумрачный мордатый кавказец лет сорока, а с другой… То была почти бабка, явно алкашеского вида с вороватыми глазами. Таких наиболее жадные кавказцы тоже изредка нанимали стоять за прилавком, соблазняясь совсем уж мизерной оплатой, которую те просили. Но видимо в данном случае дешевизна вышла хозяину боком.

– Я тибэ говорыл… я тибэ прэдупрэждал!? Будэшь воровать, убью сука! – негромко, но достаточно звучно гундосил хозяин товара.

– Ах… да что ты, Махмудик! Да ничего я из выручки не брала… наверное, обронила где-то. Ты уж прости!

– Я тибэ сычас простю, – с этими словами «махмудик» наотмашь тыльной стороной кулака с клацающим звуком ударил женщину по лицу.

– Ой, что ты, не надо, не бей! – вроде бы кричала алкашка, но так, чтобы не было слышно за гулом рынка смешивающегося с шумом от потока автотранспорта по пролегающей рядом улице.

– Дэньги давай сука! Гдэ хочишь бэри, но чтобы сегодня до вечера всё отдал!

– Что вы делаете, как вам не стыдно! – от туалета, привлечённая голосами и звуком удара подошла пожилая женщина с металлической сеткой для яиц, примерно тех же лет, что и продавщица, которую били. – Это вы там у себя распоряжайтесь, своих старух бейте, а здесь Москва! – повысила голос пожилая женщина.

Кавказец сумрачно взглянул на заступницу.

– Заткны свой поганый рот старуха и не лез не в свой дэло, а то я тибэ вот в этот ящик головой засуну, – он угрожающе кивнул на контейнер с мусором.

Женщина, видимо, никак не ожидавшая такого откровенного хамства, беспомощно огляделась. Выходящие из туалета и спешащие в туалет мужчины стремились прошмыгнуть мимо, делая вид, что ничего не видят и не слышат. Лишь Федя нерешительно стоял, переминаясь с ноги на ногу.

– Мужчина… молодой человек… вы слышали? Помогите, здесь старую женщину бьют. Надо вызвать милицию, я свидетелем буду… вы… вы ведь тоже видели!?

Хмурое лицо кавказца осветилось зловещей, но спокойной улыбкой. Он вскользь, пренебрежительно окинул взглядом Федю.

– Ты чэго тут стоишь? Иды, дэлай свои дэла, а то я злой сичас, кадык твой вирву…

И Федя поспешил прочь, забыв что собирался по малой нужде, про лук-перо. Он спешил подальше от рынка, по улицам города в котором родился и вырос, в котором вроде бы должен был считать себя хозяином. Почему-то угроза лишиться кадыка, уже второй раз слышимая им за день, но обращённая уже лично к нему, повергла его в панику. Нельзя сказать, что он настолько испугался, что совсем не испытывал никаких угрызений за уже троекратное унижение Москвы, России, русских. Но как-то это всё не вязалось с его основополагающим антисемитским мировоззрением. Он не мог так быстро перестроится, ибо уже давно не ходил на рынок, по магазинам – всем этим занималась жена. Он в основном жил только дома и на работе, и вот выйдя на улицы Москвы, как бы открыл для себя совсем не знакомый город. Вот если бы на месте этих кавказцев были евреи, тогда всё бы было просто и понятно, тогда он бы не испугался. Но эти… он не был готов к борьбе с ними, и чувствовал, что не только он.

Именно осознание, что не он один такой, что таких, что шли мимо, отворачиваясь, когда били того мужика возле загородки с арбузами, или когда лупцевали старую алкашку… Да чего там, сейчас Федя подозревал, что наглых джигитов боятся даже те, кому положено с ними бороться по долгу службы, как и те, кто принадлежит к каким-нибудь «крутым» националистическим организациям: городские власти, менты, скинхеды… Те же футбольные фаны никогда не поедут дебоширить в Махачкалу или во Владикавказ, они для это выбирают обычно русский город, желательно покультурней и «оторвутся» там. Даже бандиты русские их откровенно боятся, отдали им все рынки, большинство районов Москвы, предпочитают за границей «крутизну» изображать, перед тихим западным обывателем, а дома против кавказской крутости кишка у них явно тонка.

«А мне, куда уж мне, кто я такой… на нож нарываться? Нет уж, ищите других дураков».

Проходя мимо станции метро, Федя увидел примелькавшегося продавца газет патриотического содержания, у которого он их обычно и брал.

– Русские люди, объединяйтесь против жидо-масонов в единый фронт. Нет жидам-олигархам, нет жидам-министрам, нет…

– Слушай, а ты против Кавказа рискнёшь что-нибудь прокричать? Ну, например, смерть кавказским оккупантам, или, не дадим испоганить Россию южным зверям? – с усмешкой обратился к нему Федя, перебив на середине очередного призыва.

Продавец подозрительно скосил на Федю глаза и тихо процедил сквозь зубы:

– Ты, браток, не понимаешь всей тонкости политического момента. Главная опасность это жиды, а до чёрных потом очередь дойдёт, не нужно распылять силы.

– А мне сдаётся, что ты и твои руководители «чёрных» элементарно ссыте. Перо в бок боитесь получить, или что джигиты всю вашу редакцию разгромят. Против жидов кричать оно, конечно, куда безопаснее…

Отойдя от метро, Федя окончательно успокоился, «расшифровав» нутро всех этих «патриотов», которых он по неопытности совсем недавно готов был почитать едва ли не новыми мессиями русского народа. И себя он уже ощущал не как мелкую сошку, которую каждый норовит пнуть и обидеть, а равным членом огромной толпы, которая одинаково ненавидит и кавказцев и евреев, но ненависть к первым ограничивает страх перед ними, а ко вторым не ограничена ничем. Впрочем, это «открытие» так и не принесло Феде долгожданного морального равновесия. Он нуждался в «патриотической разрядке». Ох, с каким бы удовольствием он разрядился на каком-нибудь еврее. Но еврей не подвернулся и разрядиться пришлось…

Недалеко от его дома, на узкой парковой дорожке он столкнулся с женщиной монголоидной внешности. Она была явно не москвичка с большой дорожной сумкой на тележке. По всему, она плохо ориентировалась, смотрела по сторонам, не видя идущего навстречу мужчину, а Федя решил впервые за весь день проявить «твёрдость», не уступить инородке. Они едва не столкнулись.

– Что чурка узкоглазая рот раззявила? Смотри, куда копыта ставишь, и сопли утри, в Москву приехала, не куда-нибудь!

Женщина, округлив от страха глаза, чуть не отпрыгнула вместе со своей тележкой в сторону, уступая дорогу. Федя гордо прошествовал мимо, бросив сквозь зубы:

– Понаехали тут… мрази проклятые…

Только после этого он окончательно успокоился и уже больше не испытывал никаких угрызений совести. Он, наконец, на прямые и косвенные оскорбления, которыми подвергался, ответил… ответил совсем постороннему, беззащитному, растерявшемуся в большом незнакомом городе человеку, женщине. Так обычно зверь не щадит слабого, но боится, пасует перед более злым и наглым зверем. И ещё, Федя укрепился во мнении, что патриотизм лучше всё-таки исповедовать «безопасный», такой, который исповедовали большинство так называемых русских патриотов.

Воспоминания о «Кожаном мяче»

1

Что такое команды первой лиги российского футбола, особенно те, которые не имеют достаточного финансирования, а значит, никаких шансов перебраться в высшую, премьер лигу? Отстой, болото, сборище малоталантливой молодёжи и вышедших в тираж футбольных «пенсионеров». Кирилл как раз и являлся таким «пенсионером». Конечно тридцать два, это для футболиста ещё не совсем «вечер». Хотя, мог Кирилл, если бы поднапрягся в своё время, проявил настойчивость и определённую «гибкость», играть в командах получше, даже в высшей лиге, конечно не в самых престижных. Однако он предпочёл остаться верным своёй родной «Волне», и быть первым в ней, капитаном, нежели прозябать на подхвате или в «дубле» команд постоянно борющихся за «выживание» в высшей лиге.

В тот пасмурный с прояснениями августовский день 2003 года Кирилл вывел на стадион своего родного города команду на очередной матч первенства первой лиги. Ситуация для «Волны» складывалась в том году, в общем, неплохо. Команда прочно обосновалась достаточно далеко от зоны «вылета», что позволяло относительно спокойно себя чувствовать и руководству команды, и игрокам. Команда-соперница, прилетевшая из Сибири, напротив, отчаянно боролась за «выживание». Данное обстоятельство предопределяло нешуточную борьбу, ведь на своём поле, перед своим зрителем «Волна» не могла «ударить лицом в грязь», тем более в матче с аутсайдерами.

Кирилл был не только капитаном, но и стержнем команды. Играя в полузащите, он выполнял функции распасовщика, или как это модно именовалось по западному, плеймейкера. И сейчас он по хозяйски «завладел» районом центрального круга и стал выдавать свои фирменные пасы двум выдвинутым вперёд нападающим. Увы, нападающие, тоже оказались не первой молодости, и ни хорошей техникой, ни особой скоростью не обладали, да и вообще были явно не в ударе. «Спалив» пару неплохих моментов, они быстро сникли и остроты у ворот соперника больше не создавали. Зато гости воспрянули, пошли вперёд и в свою очередь пару раз лишь чудо вкупе с вратарём спасли ворота «Волны».

После первого тайма, в перерыве, тренер чуть не криком требовал активизироваться, отодвинуть игру от своих ворот, пугал всевозможными финансовыми карами. Стращал тренер не без основания, ибо на второй тайм обещался прибыть сам градоначальник, мер города со свитой. В конце перерыва тренер отвёл в сторону Кирилла и зашептал ему на ухо дрожащим голосом:

– Выручай Кирюша. Я одного нападающего заменю, а ты вперёд, на его место выдвигайся и попробуй головой сыграть. Защита у них низкорослая, ты должен их перепрыгнуть, а крайних полузащитников я озадачу верхом на тебя играть. Если игры не покажем, кранты, нам город все дотации обрубит, взвоем как волки.

Конечно, тренер немного лукавил. Прежде всего «взвыл бы» он лично, пострадал бы и денежно и оргвыводы по нему бы сделали весьма плачевные. Но то, что игру надо спасать понимал и Кирилл. Идти вперёд? С его ростом метр восемьдесят пять он среди, в общем-то не очень высокорослой первой лиги, был действительно довольно заметен и играть роль «столба» в нападении ему иногда приходилось. Когда выходили на второй тайм, тренер глазами указал Кириллу на трибуну для почётных гостей, где уже разместились в ожидании зрелища «отцы города».

– Ребята, с места в карьер, играть на меня, я пошёл вперёд! – выдал руководство к действию Кирилл.

Подбадриваемая зрителями «Волна» сразу взвинтила темп. Игрок, что заменил одного из нападающих, занял место Кирилла в центре полузащиты и распасовывал крайним полузащитникам, а те, делая рывки с мячом вдоль лицевой линии, стали «вешать» мячи на голову Кирилла. Первые десять минут прошли в беспрерывных атаках «Волны», под нескончаемый рёв трибун, но мяч в ворота не шёл. То подавали неточно, то Кирилл не попадал в створ ворот. Один раз он удачно пробил, но вратарь отвёл мяч на угловой. Но больше всех досаждал защитник-опекун. Он сразу, едва капитан хозяев выдвинулся на роль «столба», всячески стал ему мешать. Ниже ростом, но очень прыгучий, он перехватывал большинство адресованных Кириллу передач. К тому же защитник очень искусно, скрытно от судей фолил, «подсекая» Кирилла, когда он выпрыгивал на мяч. И всё же Кирилл будучи выше, мощнее, не сомневался, что рано или поздно «продавит» опекуна. Так и случилось. Нет, гола в тот момент Кирилл не забил, но в очередном столкновении на «втором этаже», он так надавил на защитника, что тот потерял координацию и грохнулся плашмя на довольно жёсткое поле стадиона, повредив при этом то ли руку, то ли ребро. Судья нарушения не зафиксировал – всё случилось в результате обоюдного силового единоборства. Однако защитника увели с поля под руки и вскоре заменили.

Игрок, что вышел вместо травмированного оказался ещё ниже ростом, не более стасемидесятипяти сантиметров, этакий лысоватый толстячок, на вид не менее тридцати пяти лет… кавказской наружности. Кирилл, всю свою сознательную жизнь игравший в футбол и знавший многих футболистов в лицо, этого защитника, вроде бы, видел впервые, но в то же время ему показалось в нём что-то отдалённо знакомым. Он явно кого-то ему напоминал. Кого? Кирилл отбросил эти мысли – надо играть, публика и высокое начальство требовали гола.

То, что играть ему стало намного легче, Кирилл ощутил сразу. Новый опекун неожиданно быстро устал и прыгал так тяжело и невысоко, что Кирилл выигрывал у него «второй этаж» без особых усилий. Оставалось только ждать, когда последует достаточно удобный для удара по воротам навес. Это случилось где-то к двадцатой минуте тайма. Мяч летел на хорошей высоте, Кирилл выпрыгнул, опекун попытался сделать то же самое, но едва доставал своей лысой макушкой до его плеча. Кирилл прицельно направил мяч головой в дальнюю от вратаря «девятку». Гол получился настолько эффектным, что стадион не смолкал несколько минут, мэр с приближёнными встали со своих мест и аплодировали стоя. Товарищи по команде со всех сторон налетели на своего капитана, устроили «кучу малу». Когда же Кирилл выбрался и стал приветственно махать трибунам, он боковым зрением увидел то, что не могло не привлечь внимания. Капитан гостей громко, с перекошенными ненавистью лицом, выговаривал защитнику. Кирилл уловил обрывки фраз даже сквозь громовой «аккомпанемент» трибун.

– … чурка сраная … мешок с говном … выпрыгнуть не можешь, жопу свою поднять … отчислить тебя давно пора, дармоеда!

Кириллу стало искренне жаль этого понурого немолодого футболиста. Он даже захотел его утешить, похлопать по плечу, дескать, не расстраивайся, всякое случается в нашем деле. Он даже пошёл к защитнику… и вдруг близко, отчётливо увидел его лицо, густую иссиня-чёрную щетину и сквозь неё глубокий косой рубец-шрам, резко красневший, видимо от прилива крови вызванного оскорбительными словами своего капитана. И тут Кирилл вспомнил этот шрам. Он остановился и чувство жалости моментально прошло, вытесненное давними, но хорошо отпечатавшимися в памяти, воспоминаниями.

2

Это случилось семнадцать лет назад, ещё в советское время в одном из отборочных матчей всесоюзного детского турнира «Кожаный мяч». Четырнадцатилетний Кирилл в составе команды ДЮСШ своего города приехал в Москву, где они сыграли в одной из подгрупп. В той подгруппе фаворитом считалась команда из Закавказья. Она буквально под ноль «выносила» всех своих соперников. Матч с кавказцами команда Кирилла ждала со страхом, но избежать его в круговом турнире было невозможно, и он состоялся. Кирилла и его товарищей до матча предупредили о силе «чёрных», но не столько о футбольной, сколько чисто физической. И выходя на игру, Кирилл сразу понял – против такого соперника им играть просто невозможно. Каждый игрок команды соперника оказался как минимум на полголовы выше любого из его команды, шире в плечах, многие имели уже вполне мужскую поросль на лице и теле. Казалось, что против четырнадцатилетних худеньких русских мальчишек из плохо снабжаемой продуктами питания поволжской области, вышли как минимум шестнадцати-семнадцатилетние кавказские парни, выращенные на баранине вволю, винограде и овечьем сыре без дефицита. Тогда многие считали, что подделав документы кавказцы привезли более взрослых игроков. Уже позднее, когда Кирилл стал зрелым футболистом, он сознал истинную причину. Действительно в той команде имелось два-три более возрастных футболиста, но подделать сто процентов метрик, на такое вряд ли пошли бы даже на Кавказе, известным своим крайне наплевательским отношением к любым общесоюзным законам и нормам. Даже те кавказцы, кому действительно было от роду четырнадцать лет, смотрелись куда взрослее своих славянских сверстников. На Кавказе всё происходит быстрее, юноши быстрее растут, мужают, но потом… потом их физическое развитие замедляется, «европейцы» их догоняют и обгоняют. Но это случается позже, даже к восемнадцати годам разница ещё очень ощутима. Кирилл воочию убедился в этом, когда служил в армии, в спортроте – призывники-кавказцы и физически и главное морально были куда взрослее русских однопризывников. Тот же «детский» матч запомнился ему, как ни один из «взрослых».

Как и следовало ожидать, игра сразу пошла в «одни ворота». Кавказские ребята и бегали быстрее и прыгали выше, ну а главное сразу повели себя в отношении столь маломощных соперников вызывающе-агрессивно, всё время провоцируя силовые столкновения и потасовки, которых естественно более мелкие и слабые товарищи Кирилла всячески стремились избегать. То есть, они просто бегали от соперников. При такой игре уже к середине первого тайма команда Кирилла проигрывала 0:3. Кирилл тогда играл в нападении. Он несколько раз попытался в одиночку с помощью дриблинга выйти на ударную позицию, пробить по воротам. Ему сразу дали понять, что этого делать не стоит. В тот момент, когда судья смотрел в другую сторону, а Кирилл находился без мяча… его ни с того ни с сего угостили увесистым «пендалем» со словесным сопровождением, и соответствующим акцентом:

– Если ты, пидараз, ещё раз по воротам ударышь, я тибэ всэ ногы пэрэломаю. А еслы гол забьёшь – убью сука. Понял дааа?

Кирилл никак не мог ответить ни на поджопник, ни на слова. Его опекун был и выше, а главное килограммов на пятнадцать тяжелее, он вообще смотрелся заматеревшим парнем лет двадцати с этаким мужественным шрамом на щеке, алевшим сквозь жёсткую щетину. Но главное, и Кирилл, и его товарищи оказались совсем не готовы к такому «прессингу» морально. На «наезды» всевозможной околофутбольной шпаны он знал как реагировать, но здесь… здесь имело место совсем другое, незнакомое для мальчишек, воспитанных на советских интернационалистических традициях. Ведь опекун, как и вся кавказская команда явно издевалась над своими более слабыми соперниками, ставя во главу угла своё национальное превосходство.

Тем не менее, Кирилл не внял угрозам и упрямо лез вперёд. Он был одним из немногих, кто продолжал играть, большинство откровенно оробели перед столь мощным и наглым соперником. В одной из контратак Кириллу удалось сквитать один мяч, после чего опекун стал приводить в действие свои слова. Он втихаря бил его по ногам, голове… Начал в первом тайме, продолжил во втором. Бил со знанием дела, когда судья был далеко. На возмущённый взгляд Кирилла, опекун отвечал зло, вполголоса:

– Чиво смотрышь… я тибэ говорыл, что убью? Понял даа?

К середине второго тайма Кирилл уже просто не мог играть, ибо был фактически избит. Тренер это видел, аппелировал к судье, но бесполезно. По всей видимости, его просто подкупили – подкупать всех и вся на Кавказе начали ещё в советское время и весьма в этом деле преуспевали и преуспевают. Потом кавказцы забили четвёртый гол, а опекун, видя, что Кирилл фактически выведен из строя, тем не менее, не успокоился, а продолжал издеваться. Он регулярно отвешивал ему подзатыльники, пендали. Кирилл пытался играть через боль и слёзы, но замены не просил. Он хотел всё-таки выждать момент и «уделать» эту гниду. И он попытался… Когда мяч отбили в его направлении он заковылял на своих избитых ногах, но опекун его опережал и тогда Кирилл, что было мочи с разбегу врезался в него головой. Тот охнул, но не упал, с удивлением взглянул на «козявку» посмевшую его боднуть, и тут же с разворота залепил ему коленом под дых. Кирилл со стонами катался по земле. Когда подбежал арбитр, защитник с простодушной улыбкой поведал ему:

– Он меня головой был… а я что не мужчина.

После этого Кирилл вообще «встал». Его бы надо заменить, но тренер уже израсходовал замены – товарищи Кирилла чуть не все буквально рвались поскорее уйти с поля и чуть что просили замену. Соперник тем временем запер надломленную команду в штрафной площадке. Кирилл безучастно с не проходящей гримасой боли стоял в районе центрального круга, а опекун прохаживался рядом и издевался уже не физически, а морально:

– Слушай, ты чего мэлкый такой, ааа? Твой папа, тибя наверный пьяный дэлал, ааа? Чего вы все мэкие такие, а? Слушай, наверный твой мат блад… все русские женщины блад. Потому оны все такие жирные, пузатые, а дытей таких мэлких дают. Наверный и у твой мат сала в пузе много и тебэ места мало был… ха-ха… – защитник до самого конца матча оскорблял его мать, его народ…

То был конец восьмидесятых годов. Союз уже трещал по швам и живущие значительно лучше прочих советских жители Закавказья, тем не менее, всё громче высказывали своё недовольство. Они уже не хотели жить лучше русских, татар, белорусов, чувашей, мордвы… Эти народы они уже не воспринимали как достойных оппонентов, они хотели жить как на Западе. Вынь да положь. Почему они вдруг чуть не всенародно пришли к мысли, что вне Союза будут жить ещё лучше? Но они тогда именно так решили и били наотмашь, рубили… сук, на котором сидели, не так уж плохо сидели. Но тогда никто, даже их мудрые старики не могли уразуметь, что никогда Закавказье не будет так спокойно, сыто и богато жить как в составе СССР, потому что жили за счёт других республик, России в первую очередь. Но это они поняли уже потом, когда Союз развалился и закавказские люди, терзаемые межнациональными конфликтами и безработицей устремились в презираемую ими Россию, за куском хлеба, устремились торговцы, бандиты, поехали и футболисты. Но если торговцы и бандиты вели себя в России также гордо и нагло как в советское время, то футболисты, особенно возрастные, увы, вынуждены были наступить на горло своей гордости и в основном прозябать в «дублях» и на скамейках запасных.

3

В памяти Кирилла настолько ярко отпечатались то унижение, что он вспомнил всё моментально. Этот лиловый косой шрам на щеке опекуна – это был тот самый шрам, и тот самый опекун, представший перед ним через семнадцать лет вот этаким лысоватым коротышкой. Они как бы поменялись местами. Выходит с тех самых пор он совершенно не вырос.

Матч продолжался, «Волна» не прекращала атаковать тем же манером, посредством навесов с флангов на Кирилла, который, словно обретя второе дыхание, совсем подавил своего опекуна. Сначала он ещё раз забил головой, а потом блеснул уже дриблингом, обвёл его раз, подождал и обвёл ещё раз и пробил в угол противоположный от того, куда бросился вратарь. Теперь Кирилл больше всего боялся, что и этого защитника заменят, и он не успеет ему высказать всего что хотел. Но при счёте 3:0 игра успокоилась, более того гости пытались атаковать, чтобы хотя бы забить гол престижа. Кирилл же получил возможность пообщаться со своим старым знакомым, на которого когда-то смотрел снизу вверх, а теперь сверху вниз. Заметив не сходившую с лица защитника гримасу боли Кирилл притворно-участливо спросил:

– Что, больно?

Защитник не ответил, лишь его глаза затравленно блеснули.