Сын Грома

Ахав. — Однажды к учителю Шаммаю пришел из далеких Афин любопытный эллин с лукавым взглядом и пообещал тут же принять обрезание и стать иудеем, если учитель научит его всему Закону, стоя на одной ноге.

Читатель должен понимать: афиняне тогда еще не знали истинного Бога и были большие спорщики, мудрецы и эротоманы. И любители потешаться над обрезанными. Учитель хотел его прогнать, но передумал. Удружу-ка я коллеге Гиллелю, решил он. А почему — нет?

«О, чужестранец! — сказал учитель Шаммай. — Только один человек в Иудее может выполнить твою удивительную просьбу. Ступай к раввуни Гиллелю».

Гиллель был мудрее Шаммая. Отвернув лицо, он посмеялся над глупостью язычника, однако тут же встал на одну ногу и изрек: «Не делай ближнему твоему того, чего не хочешь себе. В этом весь Закон. Все остальное — толкование. Иди и исполняй».

— Не делай ближнему твоему того, чего не хочешь себе, — повторил Иаков. — И все?

— Все, — подтвердил Иоанн.

— Так просто… А почему книжники в Иерусалиме так пыжатся, будто их распирает тысяча мыслей.

— Потому что не знают смысла. Они только все растолковывают. У Бога — смысл. А у книжников — объяснения. И у каждого книжника на свой лад. Поэтому и трудно постичь Закон.

— А ты, брат, я вижу, не на шутку ударился в эту науку.

— Рав считает, что мне знак был.

— Это ты о том сне?

— Да, о том сне.

— А мне сны не снятся. А если снятся, то я утром их забываю.

— Когда придет пророческий сон, его не забудешь…

Делясь с братом своими тайнами, Иоанн умолчал лишь о том, что произнес старый Ахав, когда впервые увидел Иоанна. А произнес он, как, наверное, еще не забыл любезный читатель, что из сего отрока выйдет либо царь, либо пророк. Иоанн не сказал об этом, потому что знал своего самолюбивого брата и понимал, как больно это может задеть его.

Путь был неблизким. Братья шли не один день. Они шли по вязкой сухой земле, по выжженной солнцем равнине, спускались в зеленые благоухающие, полные дивных цветов долины, прыгали с камня на камень, перебираясь через наполненные брызгами и белой клубящейся пеной водопады, опять шли в складках между поросшими могучими кедрами холмами. Шли, сливаясь с толпами старых и молодых иудеев, печальных и веселых, мудрых и отупевших от долгой многотрудной жизни, шли среди самарян, греков, иудеев; мужчин, женщин, детей — всех стремившихся послушать пророчествующего на Иордане. Они вникали в разговоры старцев о приходе Мессии; покидали одну толпу, сливались с новой, слушали, вступали в разговоры, заражаясь одержимостью торопящихся к Иордану людей, и, наконец, добрались до селения Вифавары, где крестил Иоанн.

Отстав от кинувшихся к воде обезумевших от напряженного многодневного ожидания чуда, измученных дорогой людей, братья неторопливо стали пробираться через заросли к воде. Продравшись сквозь кусты к быстрому прозрачному потоку, они увидели на пологом восточном берегу Иордана множество голых людей. Часть из них стояла в воде и слушала высокого худого человека в темной власянице из верблюжьего волоса. Человек тот, видимо, стоял на камне, возвышаясь над людьми, как пастырь над своим стадом.

Иоанн подивился множеству необрезанных мужчин в толпе и с непонятным волнением засмотрелся на голых женщин, зябко ежившихся в холодной иорданской воде. Глаза юноши разбегались, а душа радовалась, созерцая эту впервые увиденную им красоту нагого женского тела. Он незаметно взглянул на Иакова. Брат тоже смотрел на женщин во все глаза. Были среди них и пожилые, с отвислыми, дряблыми животами, иссохшими грудями и тяжелыми ягодицами, но и они были по-своему прекрасны и не портили удивительной картины, неожиданно открывшейся двум аскетично воспитанным, с детства привыкшим к труду в поте лица молодым рыбакам. Иоанн понял, что жен-ское тело красивее и пластичнее мужского. Женщины были прекрасны, как те костяные богини, которых он видел, когда возил с отцом свой улов в Иродову Тивериаду. Но отец запрещал ему брать тех идолов в руки. А тут от этих идолов рябило в глазах. Иоанну вдруг стало трудно дышать… Он прикоснулся пальцем правой руки к левому запястью и с радостью ощутил, как бьется указанная ему Ахавом жилка. Значит, Бог не покинул его и не наказывает его за то, что он так долго с волнением смотрит на голых женщин. Бог прощает глупость и юное неведение его.

Первым пришел в себя Иаков.

— Смотри, сколько необрезанных, — с возмущением сказал он Иоанну. — Зачем они пришли к нашему иудейскому пророку? Закон запрещает с ними общаться.

— Да, странно, что он их не гонит. Но это не просто так: пророк выполняет волю Бога.

— А ты узнаёшь его? Это тот, которого ты видел во сне? — спросил Иаков брата. Он, хоть и считал себя много опытнее и умнее младшего брата, понимал, что здесь, на Иордане, он должен уступить свое первенство и довериться Иоанну, видевшему пророческие сны и умевшему читать и понимать Писание.

— Не знаю, — сказал с сомнением Иоанн. — Я не вижу его глаза. Надо подойти ближе.

— А креститься будем? — спросил Иаков.

— Послушаем сначала, что он скажет.

Креститель говорил народу:

— Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное…

Ибо он тот, о котором сказал пророк Исайя: «глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему …»

Я крещу вас водою, но идет Сильнейший меня, у Которого я недостоин развязать ремень обуви; Он будет крестить вас Духом Святым и огнем.

Лопата Его в руке Его, и Он очистит гумно Свое и соберет пшеницу в житницу Свою, а солому сожжет огнем неугасимым.

— Так это Он? Узнаешь Его? — теребил брата Иаков.

— Похож. Только этот кажется ростом больше, и в глазах у него огонь. И больно зол… Слышал, как он ругал фарисеев порождениями ехидны? А у того в глазах были мир и грусть.

— Тогда, я думаю, это о Том, Кого ты видел, он говорит: «Идет Сильнейший меня, у которого я недостоин развязать ремень обуви». Вот кто, наверное, Мессия? — предположил Иаков.

— Ты прав, брат. Я тоже так подумал… Но давай разденемся и войдем в воду, поближе к этому пастырю, — предложил Иоанн.

Братья сбросили свои одежды, ступили в холодную быструю воду Иордана и подошли к крестившему людей Иоанну.

Иоанн остановил на них свой жгучий взгляд.

— Сыны света, — неожиданно мягко сказал он и, слегка нажав им ладонями рук на головы, погрузил их под воду и тотчас отпустил. — Истинно, истинно, говорю вам, что будете крестить народы во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Братья поклонились Крестителю, и младший спросил:

— Не ты ли Мессия, о котором все говорят?

— Я глас вопиющего в пустыне, — ответил Иоанн, — …но за мною идет Муж, Который стал впереди меня, потому что Он был прежде меня.

— Видишь, — шепнул Иаков брату. — Это не Мессия, которого ты видел.

— Да, — согласился Иоанн. — У Того воздух над головой светился.

— Но почему Креститель сказал, что мы сыны света и будем крестить народы во имя Отца и Сына и Святого Духа?

— Я думаю, что об этом можно будет узнать из книг Моисея, которые мне подарил равви Ахав.

И, окрещенные, проникшиеся Божией благодатью, братья Иаков и Иоанн отправились восвояси чинить свою лодку и сети, которые ожидали их на берегу моря Галилейского, ссориться с братьями Иониными из-за улова и ожидать, когда придет Мессия и позовет их за собой крестить народы во имя Отца и Сына и Святого Духа. Братьям Иониным они пока решили ничего не говорить о своем крещении на Иордане.

Светило солнце. Шумел поток. Тихо переговаривались люди, и зло ругался на фарисеев и книжников пророк, призывая людей покаяться в грехах и креститься.

Глава 4

Крест животворный

Иаков, хоть и зауважал младшего брата после Иордана, но продолжал посмеиваться над ним, когда тот, глядя, как багровое вечернее солнце опускается в потемневшие воды Галилейские и вокруг быстро сгущаются сумерки, украдкой вытирал слезы и начинал молиться:

— Укажи мне, Господи, пути Твои и научи меня стезям Твоим.

Направь меня на истину Твою и научи меня: ибо ты Бог спасения моего: на тебя надеюсь всякий день.

Не раз бывало: подойдя к лодке, где, подложив под голову свернутый парус, возлежал, глядя в далекую небесную синь, Иоанн, Иаков слышал устремленные к Богу слова брата:

…Утверди шаги мои на путях Твоих, да не колеблются стопы мои.

К Тебе взываю я, ибо Ты услышишь меня, Боже; приклони ухо Твое ко мне, услышь слова мои …

Иаков вслушивался в слова брата, обращенные к Создателю Неба и Земли, вод морских, и скотов полевых, и зверей лесных, и удивлялся, почему такие трепетные слова не рождаются в его смекалистой голове. Он не забывал молиться, но его молитвы были проще. Он благодарил Бога за то, что тот не сделал его женщиной, что дает ему хлеб насущный, и дальше этого обычно не шел. А парень он был — хоть куда! Многим родителям на зависть. Он видел: отец гордится им, своим старшим сыном, ибо никто из местных рыбаков не мог так искусно просмолить лодку, надежно зачинить порванные сети, быстро и крепко поставить парус.

Иоанн в делах рыбачьих старался не отставать от брата. Иаков же в тайне завидовал набожности Иоанна, его умению читать тексты Писания, толковать их. Он понимал, что брат его недолго пробудет рыбаком. Бог не оставит его среди рыбацких шатров, ибо место его в храме. Из Иоанна непременно вырастет книжник или фарисей, который будет смущать людей своим умением толковать Законы и Заповеди Божии, а он, Иаков, как и братья Ионины — Андрей и рыжебородый Симон, — так и будет из года в год под жгучим солнцем забрасывать сети на своих быстрых лодках, снующих среди волн Галилейских, и торговать рыбой.

После того как святой Иоанн крестил братьев в Иордане, Иаков не переставал допытываться у младшего брата, почему Креститель назвал их Сынами света и сказал, что они будут крестить народы во имя Отца и Сына и Святого Духа. Ведь другим он не говорил такого. Эта мысль постоянно мучила Иакова.

— Завтра я схожу к равви Ахаву и расскажу ему о том, что сказал Креститель, — пообещал брату Иоанн. –

Рав объяснит, что это значит.

— Я тоже пойду с тобой, чтобы послушать, что он скажет об этом, — настаивал Иаков. — Ведь слова Крестителя означают, что произойдут изменения в нашей жизни. Твоей и моей. Мы перестанем ловить рыбу и станем священниками. Так надо понимать слова этого пророка?

Братья сказали отцу, что хотят пойти к старому книжнику. Тот печально вздохнул, но не стал возражать. Он уважал Ахава и не мог забыть его пророчество, что Иоанн станет царем или пророком.

— Снесите ему вина, сыны, — сказал отец. — Старому человеку нет еды лучше вина.

Наутро сети братьев Зеведеевых и их лодка, к удивлению Андрея и Симона Иониных, опять остались на берегу. Андрей и Симон только молча переглянулись, ухмыльнулись и покачали головами. Симон Ионин, будучи уже женат и чувствуя себя совсем взрослым и мудрым мужем, все так же недолюбливал мечтательного Иоанна Зеведеева и не поощрял дружбы с ним своего брата Андрея. Собьет парня с пути своими мечтаниями. Еще неизвестно: не от лукавого ли они — мечты этого юнца. И тут надо сообщить читателю, что братья Ионины тоже побывали на Иордане и тайно крестились у Иоанна, и тот тоже называл их Сынами света и говорил, что они будут крестить народы. Так что, куда теперь до них Зеведееям, думал самолюбивый гордец Симон, гладил бороду и таращил глаза, как когда-то, когда пугал маленького Зеведея.

А Иаков и Иоанн поутру положили в корзину три больших рыбы, прикрыли их от солнца пальмовым листом, взяли кувшин вина для старого равви Ахава, который к этому времени настолько ослаб, что едва мог передвигаться по комнате, и отправились в соседнее селение, где доживал свои дни мудрый книжник, пророчивший Иоанну Зеведееву большое будущее.

Когда братья приблизились к лачуге, в которой доживал свои дни старый Ахав, они услышали женский плач, причитания, и выскочивший им навстречу маленький чумазый мальчик сообщил, что равви Ахав умер. Тут же из лачуги вышла рыдающая женщина, внучка Ахава, мать этого мальчика, и подтвердила, что авва умер, однако смотрит слепыми глазами в потолок, а она боится закрыть ему веки.

Иаков растерянно посмотрел на Иоанна и поразился, как вдруг изменилось лицо брата. Вертикальная морщина легла между его бровями. Глаза наполнились печалью и светом. Таким он его никогда не видел.

— Авва спит, — твердо сказал Иоанн женщине. — Мы принесли ему вино и рыбу. Возьми рыбу, женщина, и приготовь еду. Ибо авва не умер, но спит. И не входи в дом, и ты, Иаков, тоже не входи, пока я не выйду оттуда.

С этими словами Иоанн поспешно вошел в лачугу.

В доме пахло тленом. У стены напротив входа на сколоченных в виде ложа досках, вытянув босые ноги, лежал старый, высохший, как былинка, Ахав. Слепые глаза его были открыты и устремлены в потолок. По щеке ползала муха. Иоанн упал на колени и стал молиться, просить Бога воскресить старца, ибо он слышал: бывали случаи, когда Бог откликался на такие призывы.

— Боже сильный, создавший мир весь из ничего одним словом Своим, — шептал Иоанн, — воскреси старца, уснувшего смертию… Боже крепкий, — молил он.

Но тщетно. Ахав не двигался. Тогда Иоанну пришли в голову слова Крестителя, которые тот произнес, крестя их с братом, слова, которых он никогда ни от одного иудея не слышал. И он сказал:

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, пробудись, уснувший авва Ахав.

Ничего не изменилось. Ахав не двигался. Во дворе плакала женщина. А Иоанн был бессилен. Он вытер ладонью мокрый от напряжения лоб. Закусив губу, он смотрел на неподвижно лежащего человека и упорно убеждал себя, что тот спит, не умер.

И тут Иоанна осенило, будто кто-то подсказал ему, что надо делать. Он закрыл глаза и представил себе ту поразившую его картину из сна: человек со светящимся над головой нимбом взирает на него с креста. Сейчас он скажет ему, что «Се Матерь твоя!», а распятый рядом разбойник назовет Его «Господи…».

Иоанн обратился к Распятому и трижды попросил: «Господи, во имя Отца и Сына и Святого Духа пробуди уснувшего». И замер в ожидании чуда.

И чудо свершилось. Он вдруг услышал, как тихо скрипнула старая кровать. Затем Ахав шевельнулся, вздохнул. Потом поднял руку и согнал с лица муху.

— Благодарю тебя, Боже крепкий, Боже сильный, Боже справедливый, — продолжал молиться Иоанн, видя, как Ахав скосил на него невидящие глаза и пытается понять, кто тут шуршит около него и что, собственно, происходит в мире.

Иоанн смотрел на приходящего в себя после странного сна старца и не верил своим глазам. «Нет, не было смерти, — думал Иоанн. — Нет. Старик был в забытьи. В старости такое бывает. Ахаву, наверное, уже больше ста лет…» Иоанн слышал, что древние старики могут цепенеть, как игуаны, и долго пребывать в неподвижном состоянии. Бывало, что таких даже пеленали и хоронили в пещерах.

Когда Иоанн почувствовал, что старец наконец пришел в себя, он позвал Иакова и сказал:

— Почтенный Ахав, мы с братом принесли тебе вина и рыбы. Сейчас женщина приготовит еду. Подкрепись, равви, и просвети нас, не разумеющих Писания.

Старик, глаза которого давно ничего не видели, по голосу узнал Зеведея и вспомнил, что в детстве напророчил мальчику большое будущее. Он вспомнил сон мальчика, увидевшего Мессию. Вспомнил, что, когда услышал о Крестителе на Иордане, послал туда братьев Зеведеевых.

— Равви, — сказал Иоанн, — подкрепись вином и ответь нам. Мы были на Иордане, и тот, к которому ты послал нас, крестил меня и брата во имя Отца и Сына и Святого Духа. Но это был не Тот Мессия, которого я видел во сне. Креститель назвал нас с братом Сыновьями света и сказал: «Идите и крестите народы во имя Отца и Сына и Святого Духа». Я не мог найти объяснения этим словам у Моисея. Там нет про Сына и Святого Духа.

А Иаков тем временем откупорил кувшин, наполнил вином чашу и поднес старому книжнику. Старик сел на кровати. Невидящие его глаза взирали на отроков. Придя в себя, он осторожно взял обеими руками чашу и медленно, глоток за глотком, стал пить вино. Щеки его порозовели. Жизненные силы, память и здравый смысл явно возвращалась к нему. Видно, доброе вино было у Зеведеев. Старик окончательно пришел в себя.

— Дети мои, — произнес Ахав. — На Иордане вы видели Предтечу, и он крестил вас. Креститель готовит путь Господу. Назвав вас Сынами Света, он выделил вас из всех и определил быть учениками Того, кто грядет и по воле Которого вы станете крестить народы. Помнишь, Иоанн, как в твоем сне Мессия говорил тебе о женщине, которая держала тебя за руку: «Се Матерь твоя!» Это означает, что Матерью тебе станет церковь, которую заложит Мессия, и ты будешь сыном ее. Помнишь его слова: «Жено! се сын Твой». Вот и сбылось мое пророчество: быть тебе, Иоанн, одним из столпов Новой церкви…

Тут равви Ахав закашлялся, уронил чашу, вино пролилось на земляной пол. Братья осторожно опустили старика на кровать. Мудрый книжник закрыл глаза и умолк. Жизнь покинула старого человека. Женщина опять зарыдала, запричитала и стала царапать себе ногтями лицо. Заголосил и чумазый мальчик, прижавшись к подолу матери.

…Когда братья на следующее утро пришли на берег, чтобы отправиться на рыбную ловлю, они увидели в лодке с Андреем и Симоном незнакомого человека. Он не был похож на рыбака или на мытаря, пришедшего собирать с рыбаков налоги. Не похож он был и на нищего или бродягу. Иоанн смотрел на Него во все глаза и, казалось, узнавал Его. Да. Это Его он видел во сне распятым на столбе с перекладиной и говорившим Иоанну: «Се Матерь твоя». Человек, похоже, тоже узнал Иоанна, но никак не проявил своего знания. Они просто обменялись чуть более долгими взглядами, чем обмениваются случайно встретившиеся люди. И все. Андрей, показывая на Иакова и Иоанна, пояснил незнакомцу: «Это братья Зеведеи, лучшие рыбаки на побережье, пусть они тоже поплывут с нами. Наш рав говорит, что Иоанн будет пророком, ибо видел во сне Мессию».

Незнакомец с интересом посмотрел на Иоанна, но ничего не сказал.

Симону же слова брата не понравились: к чему повторять пророчества одуревшего от старости рава и посвящать глупых Зеведеев в учение, о котором начал с ними разговор незнакомец, но он промолчал. Только погладил рыжую бороду, но таращить глаза, пугать Иоанна, как в детстве, при незнакомце не стал.

Иаков и Иоанн, испытывая странное волнение, предчувствуя, что сейчас произойдет что-то необычайное, молча переглянулись и, не сговариваясь и не отдавая себе отчета в том, что делают, побежали к своей лодке, побросали в нее снасти и парус, столкнули ее на глубину, вскочили в нее и поплыли вслед за лодкой братьев Иониных, где на носу возлежал странный незнакомец, поразивший своим видом Иоанна.

Глава 5

Новый наместник Иудеи, или Узел завязывается

Оставим на время Иоанна и Иакова Зеведеевых и братьев Иониных, пустившихся в плавание по волнам Галилейским вместе с пришедшим на берег незнакомцем, и перенесемся на несколько лет назад в славный город Рим, эту суетную и чванливую столицу мира. Тем более что страна Иудея, откуда родом основные герои нашего повествования, была в то время одной из провинций Римской империи. Так вот, приблизительно в то самое время, когда юный Иоанн видел свой удивительный сон, в Риме некий чиновник Понтий Пилат, используя свои связи в окружении кесаря, добивался должности наместника в далекой Иудее. Да, да, тот самый Понтий Пилат! Вы вспомнили его имя, читатель! Имя, которое встречается во множестве преданий и писаний, в светских повестях и романах. Понтий Пилат — он же игемон, он же прокуратор Иудеи, он же палач Спасителя нашего Иисуса Христа. Тысячелетиями складывался его образ как мрачного римского притеснителя полумистической страны Иудеи, обрекшего на распятие Галилейского Праведника. Но, оказывается, не так все просто, дорогой читатель. Нет. Не мог один философ, даже пусть римский, но друживший с молодым Сенекой, уже прославившимся в то время судебными речами, так, «за здорово живешь», отправить на смерть другого философа, представшего перед ним в виде иерусалимского бродяги. Не иначе как вокруг Спасителя нашего кто-то закрутил такую страшную, путаную круговерть, крайним в которой и оказался исправный римский служака, склонный к философии, Понтий Пилат. Вот вам, кстати, и доказательство широко известного в мире тезиса, что интеллигенция всегда была двигателем прогресса! Ибо приход и вознесение Спасителя — это «тектонический» сдвиг в истории мировых цивилизаций… И разве не по воле Всевышнего действовал римский наместник Пилат? Ибо без воли Его и волосок не упадет с головы сынов человеческих! И где бы мы были, читатель, не сотвори избранник неба Пилат своего неправедного суда?

Но продолжим наше повествование. Итак, покровитель Пилата, фаворит кесаря, хитроумный придворный, префект претория, льстец и интриган Луций Элий Сеян усердно хлопотал за Пилата, убеждал римского кесаря в преданности соискателя делу империи, и Тиберий подписал указ.

Когда же Сеян сказал, что Тиберий хочет самолично напутствовать будущего прокуратора, Пилат не на шутку струсил. Он знал, что император разумен, но жесток и сумасброден. Только что он потряс Рим, повелев казнить своего шута. Несчастный шут, встретив похоронную процессию, публично обратился к покойнику с просьбой передать императору Августу, которого почивший увидит в загробном мире, что завещанных великим римским кесарем подарков народ при новой власти так и не получил. Тиберий, представлявший новую власть, осерчал. Он тут же повелел выдать шуту из казны причитающееся, а затем казнил бесстрашного обличителя кесарей шута-публициста, чтобы он мог лично доложить Августу, что подарки он получил сполна.

С Пилатом Тиберий был, на удивление, откровенен. Он дурно говорил о своих чиновниках. С горечью пенял, что служат они не Риму, а лицам, от которых зависят. Признался, что не знает, как с этим бороться. Кесарь напутствовал будущего пятого наместника Иудеи: «Всякая должность дает толчок к злоупотреблениям. Если человек получает ее на короткое время, он будет беспощадно грабить подчиненных. Если же будет знать, что назначен на долгое время, он будет действовать умеренно и, пожалуй, перестанет угнетать народ, как только соберет достаточно богатств… Знай, прокуратор, что разумный пастух стрижет своих овец, но не дерет с них кожу».

Осчастливленный беседой с Тиберием, тем, что он вновь может достойно послужить Риму, Понтий Пилат заверил императора, что будет неуклонно следовать его напутствию и не посрамит державы. После чего, проведя прощальный вечер в римских термах с Сенекой, вместе со своей женой Клавдией Прокулой, которой тоже предстоит сыграть в нашей истории определенную роль, и свитой прислужников погрузился в Остии на военный римский корабль. Слушая шум ветра в корабельных снастях и почитывая «Илиаду», он отбыл к новому месту службы, где его ожидали события, прямо скажем, вселенского масштаба. Ибо, согласись читатель, значимость событий можно оценить, только отдалившись от них на столетия или даже тысячелетия. И чем дальше мы от них отдаляемся, чем больше вызванных этими событиями перемен наблюдаем, тем истиннее становится наша оценка, казалось бы, проходного, случайного события, подобного казни мало кому известного во времена Понтия Пилата Галилейского Проповедника. Ведь не казни тогда Пилат Иисуса Назарянина, каким имели бы мы мир сегодня? Брр! Страшно подумать! И потому не бранить нам надо Пилата или Иуду Искариота, добросовестно исполнявших волю Проведения, а смиренно внимать событиям, которые вот-вот начнут свершаться в Иерусалиме… И понимать, что главный закон в этом лучшем из миров: «Все, что ни делает Всевышний, — к лучшему». А мы, грешные, не в силах подняться над повседневностью, с унылыми лицами лепечем что-то о справедливости, о счастье… Ну кем бы мы сегодня были, не случись роковых событий Страст-ной пятницы… Вот, вот о чем подумай, читатель!

Итак, ни Пилат, ни одаренная интуицией его супруга Клавдия Прокула и помыслить не могли, какие жернова готовит им малоизвестная в этом мире «Закулиса», о которой в прологе нашего повествования мимоходом упоминал Иуда Симонов и которую, по его словам (только можно ли верить такому персонажу романа, как Иуда из Кериота), мудрые греки иногда еще называют Софией.

Кто это? Что это за фигурантка такая? Не торопись, добрый читатель, еще немного терпения, и ты в свое время узнаешь об этом из нашего повествования. Поэтому не надо спешить с накоплением знаний. Мы не раз убеждались в справедливости величайшей из истин: «Меньше знаешь — крепче спишь». А уж знать о чем-то ранее определенного тебе Высшей силой времени — вообще предосудительно. Может быть, поэтому такими торопыгами в свое время профессионально занялась инквизиция?

Итак, Понтий Пилат с супругой отбыл в далекую и таинственную, по словам знающих людей, Иудею.

Тут мы начинаем постепенно вводить в круговерть событий нового героя нашего повествования. Сменив на посту четвертого прокуратора Иудеи Валерия Грата, Пилат поселился в благополучном, населенном римлянами, греками, сирийцами, иудеями царственном городе Кесарии. Город тот был возведен на залитом солнцем и поросшем кипарисами морском побережье Иродом Великим и назван так в честь божественного кесаря Августа. Того самого цезаря Августа Октавиана, который принял от пращуров своих Рим кирпичным и оставил его потомкам великим беломраморным, наполненным великолепными статуями богов мегаполисом. Новый град Кесария изобиловал роскошными термами и фонтанами. В садах, окружавших резиденцию прокуратора, можно было встретить пугливых, хотя и приученных к человеку ланей, нервных самовлюбленных павлинов, любящих по утрам покричать отвратительными голосами; понаблюдать за любовными сценами неслышно скользящих по озеру лебедей; увидеть в зарослях заманчиво дремлющую белотелую Леду; встретить великолепно сложенную Артемиду с луком в нежных руках… В общем, почувствовать себя если не в раю, то в расслабляющем тело и раскрепощающем душу розовом сне, весьма и весьма далеком от суровой иудейской действительности с ее безумными мессиями и бьющимися в истерике пророками, где уже начал раскручиваться наш нехитрый сюжет.

Уже в Риме Пилат был много наслышан о странностях иудеев, их скрытном, мстительном живом Боге, якобы сотворившем небо, и землю, и зверей лесных, и скотов полевых, а главное — сотворившем человека. И, как понял Пилат, иудейская вера вовсе не походила на римское поклонение Юпитеру. Богатые римские евреи поясняли ему, что их вера — не просто вера, а духовное родство иудеев с Богом. О странностях Ягве, одарившего свой народ сотнями всяческих запретов и мелочных предписаний, много говорили и вернувшиеся в Рим из Сирии, Палестины трибуны, легаты, генералы и полковники, центурионы, командовавшие в Иудее легионами, когортами, центуриями. «Этот их Бог, Ягве, — говорили лихие вояки, — жесток и упрям, как римский центурион. И евреи послушны ему, как овцы. Их синагоги — это те же римские казармы, где вместо капралов командуют раввины».

Покопался Пилат до отъезда и в разных государственных документах, к которым смог получить доступ благодаря Сеяну. Естественно, интересовала его Иудея — кость в глотке Рима. Среди документов оттуда он наткнулся на давнишний донос кесарю о злодействах иудейского царя Ирода Великого. Тайный осведомитель доносил римскому императору о неподдающейся никаким объяснениям резне младенцев, которую устроил недалеко от Иерусалима, в маленьком городке Вифлееме, видимо, помутившийся рассудком царь. Никогда в жизни Пилат не слышал о подобном злодеянии. По приказу этого сумасшедшего иудей-ского царя его воины в течение нескольких дней умертвили четырнадцать тысяч вифлеемских младенцев в возрасте до двух лет. Пилат пытался доискаться до причины страшного злодеяния, но так и не нашел объяснения. Говорят, что Бог жестоко покарал Ирода за то злодейство — изверг сгнил заживо. Свидетели сообщали, что видели своими глазами, как их царя, еще живого, ели черви. И понял Пилат, что скучать в этой стране ему не придется.