Полина Сергеевна

В феврале Юся родила крепкого здорового мальчика. Назвали Эммануилом. Имя выбрала Юся, Арсений своих вариантов не имел.

— Что за имя? — ворчал Олег Арсеньевич. — Где она его откопала? У нас в роду все Арсении и Олеги. Язык сломаешь выговаривать: Эммануил Арсеньевич, как протестантский поп!

— Зато запоминается, — успокаивала Полина Сергеевна. — Саша, Ваня, Петя вылетят из головы, а Эммануила не забудешь. Не думаю, что Юся — поклонница Эммануила Канта, и Эммануила Казакевича вряд ли читала, скорей всего ей нравится артист Эммануил Виторган.

— Чудно! Прекрасно! Всю жизнь мечтал, чтобы моего внука нарекали в честь артиста!

— Мы можем звать его по-своему, по-семейному: Эмик, Мика, Мак…

— Эмка он, понятно же! Слушай, почему, когда мы произносим наши семейные имена, они звучат ласково и по-доброму, а когда их выплевывает жиртрест Клавдия Ивановна, в них слышится что-то унизительное. Вот ты говоришь «Юся» — и сразу видится трогательная девочка с растрепанными косичками. «Юська», — передразнил басом Олег Арсеньевич, — как дворовая девчонка на побегушках у бар. «Сенька» — у тебя выходит тепло и даже как-то обещающе, перспективно, что ли… А у нее — точно он пастух или дворник — простак, которому сложней лопаты или кнута инструмента в руки не дашь. Я тебе гарантирую, что «Эмка» в ее произношении будет вызывать ассоциации с допотопным автомобилем.

Со все умножающейся ненавистью Олега Арсеньевича к теще сына, с растущим отвращением к его жене Полина Сергеевна ничего не могла поделать. И она стала думать, что эти негативные чувства — для него своего рода защита, островок суши в море разочарования, в которое забросил их Сенька. Нужно ведь где-то отсидеться, передохнуть, извергнуть проклятия обидчикам. Полина Сергеевна испытывала те же чувства, но не могла себе позволить их высказывать, давила. Два дышащих ненавистью родителя — это уже слишком.

Прогноз Полины Сергеевны о том, что Юся будет замечательной матерью, к сожалению, не подтвердился. Она была истеричной матерью. Гипертрофированная забота сменялась полнейшим отсутствием всякой заботы. Настроения истеричных особ подобны качелям — то они взлетают до высшей точки, то падают вниз, теряя связь с действительностью. Ребенок плакал, кричал, заходился по ночам. Юся носилась с ним по квартире как безумная, с воплями: «Умирает! Он умирает! Вы люди или сволочи?! Вызывайте «скорую»!» А бывало, что надсадный хриплый крик Эмки не мог разбудить маму с папой. Тогда Полина Сергеевна входила в их комнату, брала внука на руки, уносила, кормила, поила водичкой, укачивала. Так продолжалось месяц, пока с помощью подруги Леночки, которая была на десять лет старше и уже дважды бабушка, Полина Сергеевна не заполучила педиатра Рубинчика.

Это был маленький мужчина лет тридцати пяти, работавший в известной детской больнице и подрабатывающий частной практикой. За визит он брал столько, сколько получал, наверное, в месяц по месту основной работы. Чтобы ценили и прислушивались, очевидно. Выражался Рубинчик совсем не так, как типичный педиатр. Участковый врач говорила: «Покакал жидким стулом», а Рубинчик: «Посрет зеленым, сразу мне звони». Он неуважительно «тыкал» Юсе и Сеньке, словно они были не родителями младенца, а недоумками, которым с небес свалился ребенок.

Во время первого визита Рубинчик решительно и безоговорочно отстранил Полину Сергеевну и Олега Арсеньевича:

— Бабушка с дедушкой? Свободны! Отдыхайте, вы свое уже вырастили.

Осмотрев Эмку, Рубинчик приказным тоном велел Юсе:

— Взяла бумагу и ручку! Села конспектировать!

Он часа полтора диктовал, а Юся записывала, как кормить, поить, пеленать, купать, массировать животик, чтобы отходили кишечные газы, как избежать опрелостей, лечить экссудативный диатез…

Все это было в книгах, которые Полина Сергеевна загодя купила невестке, об этом толковали патронажная медсестра и участковый педиатр. Но Юсе, чтобы усвоить прописные истины, видимо, нужно было брать под козырек, нужен был командир вроде Рубинчика с его властным тоном и просторечными выражениями.

Полина Сергеевна, разговаривая с Леночкой, которая протежировала Рубинчика, посетовала на вульгарные манеры педиатра.

— Неужели? — удивилась приятельница. — На нас он произвел впечатление интеллигентного квалифицированного специалиста.

— Тогда нужно допустить, что Рубинчик еще и хороший психолог. Он видит мать и понимает, какая схема поведения необходима.

— А твоя невестка…

— Увы! И Рубинчик отчаянно дорог, хотя моя невестка звонит ему по три раза на дню, что покрывает любой гонорар.

— Полинька! Сколько зарабатывают врачи? А они тоже люди, и их жены не в лаптях желают ходить, а в стильных сапожках.

— Да, конечно, я понимаю, извини! Хороший доктор заслуживает хорошего автомобиля.

— Они зарабатывают на младенцах. Ах, прозвучало как цитата из фильма ужасов! Я имела в виду: вокруг новорожденного все носятся как очумелые и готовы платить любые деньги. А потом страхи рассеиваются, и бесплатный педиатр из районной поликлиники уже кажется вполне приемлемым.

— Ты совершенно права, и твой опыт оказал мне неоценимую услугу. Можно ли говорить, что опыт оказал услугу? При случае, пожалуйста, найди возможность донести до Рубинчика, что мы в восторге от его… профессионализма.

Рубинчик, как громоотвод, погасил Юсины истерики, стал ее богом и кумиром. По подозрению Полины Сергеевны, в привязанности невестки к педиатру имелась и другая составляющая, не имеющая ничего общего со здоровьем Эмки. В окружении Юси давно не было мужчин. А тут появился — грозный, с начальственным голосом. Хоть и плюгавенький, а можно вытребовать в любой час дня и ночи. Юся беззастенчиво пользовалась финансовым кредитом родителей мужа. Пока деньги не кончились и Полина Сергеевна не сказала, что прививки — бесплатно! — можно делать и в детской районной поликлинике. Юся обиделась и позвонила маме.

Каждый визит бабушки Клавы был испытанием. Ее сюсюканье с малышом вызывало у Олега Арсеньевича рвотный рефлекс.

— Ах, ты мой сюся-пуся! — плавилась Клавдия Ивановна. — Дай я поцелую тебя в сладкую жопку! Поля, Поля, смотри! У него хрен стоит! Малюхонький, а туда же — стоит!

— Это нормально, Клава. Так бывает у мальчиков. У тебя не было сына, и ты не знаешь…

— Нет, ну сдохнуть! Они от рождения с торчком. Кого ж ты хочешь поиметь, мой драгоценный?

Олег Арсеньевич уходил в спальню и громко хлопал дверью.

— Клавдия Ивановна! — взрывался Арсений. — Что вы несете?

— А что?

— Мама шутит, — выступала в защиту Юся.

— Давайте оставим бабушку с внуком, — миролюбиво предлагала Полина Сергеевна. — Ничего страшного она с ним не сделает. А сами пойдем накрывать стол к ужину.

Бабушка Клава выдерживала не более пяти минут общения с младенцем.

Олег Арсеньевич и Полина Сергеевна никогда не строили иллюзий относительно долговечности брака сына с Юсей. И все-таки не ожидали, что охлаждение наступит столь быстро. Арсений все меньше времени проводил дома. Уходил вечером на лекции, потом, по его словам, занимался в библиотеке. «У меня курсовая, семинар, доклад… — отвечал Сенька на жалобы жены. — Мне нужно готовиться, а дома никаких условий». Юся ревновала, не верила, что он целыми днями торчит в библиотеке. Наверное, гуляет, шляется с приятелями по барам, и не только с приятелями. А она — как в тюрьме заточенная.

Вольная птица, не привыкшая к режиму и систематическому труду, Юся вначале воспринимала свое материнство как подвиг, а потом этот подвиг ей надоел. Если уж сравнивать Юсю с птицей, то она походила на гусыню с ненасытным аппетитом. С детства она неправильно питалась, обожала бутерброды. Дверца холодильника постоянно хлопала — это Юся делала себе бутерброды с колбасой, с сыром. Она любила навалить на кусок хлеба кабачковой или баклажанной икры или намазать хлеб толстым слоем масла, а сверху водрузить порезанное на две половинки яйцо вкрутую. Запивать предпочитала пивом, купленным во время прогулки с ребенком, пила тайком, прятала пустые бутылки и банки в детской коляске. Юся ела и ела — заедала депрессию, при этом постоянно читала про диеты в глупых журналах, которые покупала пачками.

Она не влезала в старую одежду и в ту, что купила ей после родов свекровь.

Полина Сергеевна слышала, как жалуется Юся по телефону матери:

— Мне даже ходить не в чем! Нет, ты не покупай, ты не фирменное купишь. Приезжай, посиди с Эмкой, дай денег, я сама по магазинам прошвырнусь… Я не просила у них денег, сами должны видеть… А что Сенька? Он же студент, ему мамочка с папочкой все на голубой тарелочке…

В мае Юсю с ребенком перевезли на дачу. Полина Сергеевна взяла неделю отпуска, чтобы помочь им обустроиться. На выходные приехал Сенька с ватагой приятелей. На Юсю было жалко смотреть: на фоне стройных длинноногих девушек, остроумных, раскованных, легко жонглирующих английскими словами, Юся выглядела туповатой незнайкой. Она не могла поддержать разговоры, так как не разбиралась в их предмете, не понимала студенческих шуток. Отыгрывалась, постоянно шпыняя мужа: «Сенька, принеси… Сенька, отнеси… Сенька, уложи ребенка… Сенька, сбегай в магазин за молоком…» Он послушно выполнял команды, хотя ему хотелось вместе с ребятами пожарить шашлыки, пойти на речку, попариться в бане. Во взглядах, которые Арсений бросал на жену, уже не плескался восторг любви. Да и сложно восхищаться красной потной женщиной, которая едва сдерживает клокочущую внутри яростную ревность.

Полина не знала, что делать. Помочь сохранить этот брак? Например, пригласить няню, а Юсю отправить учиться или работать? Или пусть все катится к логическому финалу? Ответа она так и не нашла, потому что вскоре навалились совсем другие проблемы.

* * *

Во время диспансеризации у Полины Сергеевны гинекологи нашли опухоль. Анализы показали рак. Ей сделали операцию, через два месяца еще одну. Потом с небольшими перерывами три курса химиотерапии. Полина Сергеевна зависла между жизнью и смертью. Олег Арсеньевич посерел лицом, у него стали дрожать руки. Ему было бы легче расстаться со своей жизнью, чем потерять Полиньку. Сын, когда приходил в больницу, тоже не мог спрятать тревоги и страха. Полина Сергеевна напрягала все силы, чтобы успокаивать их, вселять надежду, веру в благоприятный исход. Полина Сергеевна была очень слаба, но сын и муж по-другому, психологически, еще слабее. Юся свекровь не навещала, к счастью. Юся панически боялась больниц, а слово «рак» ей внушало такой суеверный ужас, словно она могла заразиться страшной болезнью, только переступив порог клиники.

Один раз прорвалась Клавдия Ивановна. Увидев ее, входящую в палату, Полина Сергеевна застонала:

— О нет!

Натянула на лицо одеяло и заговорила о том, что ей плохо и она не может разговаривать, просила позвать медсестру. Это было неделикатно и некрасиво. Но тратить себя на красивые и деликатные слова для Клавдии Ивановны Полина Сергеевна не могла.

Единственным человеком, чье посещение не требовало напряжения эмоций, а, напротив, приносило уверенность и спокойствие, была подруга Верочка. Она относилась к болезни Полиньки без паники и дурных предчувствий, словно роковой диагноз был не страшнее осложнений аппендицита.

Вера Михайловна приносила книги и, раскладывая их на тумбочке, комментировала:

— Это для души, чудные стихи — легкие и одновременно глубокие. Обрати внимание на описание природы, она не просто оживает, а пахнет, звучит. Это детектив, глупый, но захватывающий. Вот мемуары Шульгина, ты их, кажется, не читала. Меня более всего поразило описание разложения в русской церкви накануне революции. А это воспоминания Варенцова. Он был купцом, а мемуаристы из этого сословия — большая редкость, и мы практически не знаем быта и нравов купечества. Что у нас еще? Женский роман. Не читала, но отзывы восторженные. Говорят, позитивен в высшей степени.

Вера Михайловна веселила подругу, зачитывая письма Ксюши, которая уже около года училась в Англии, вела разудалый образ жизни и переписывалась с Верой Михайловной по электронной почте. Ксюшины стиль и слог были очень современны, то есть примитивны и вульгарны. Однако забавны. Ни с кем другим Вера Михайловна не стала бы поддерживать эпистолярные отношения такого уровня, но к Ксюше питала слабость.

— …и далее она пишет: «Сейчас я закладываю с одним индусом. Приобретаю международный опыт. Классно! Жалко, нет в округе приличного негра…» Как тебе это нравится?

— Кошмар! — улыбалась Полина Сергеевна. — Развратная девица.

— Согласна. Но эта девица постоянно выискивает и шлет мне статьи по твоему заболеванию. И даже готова перевести любую, если та заинтересует твоего лечащего врача.

— Милая девушка!

— Милая развратная… — смеялись подруги.

— Как ты справляешься с работой? — спрашивала Полина Сергеевна.

— Никак не справляюсь. — Вера Михайловна не находила нужным скрывать от подруги правду. — На «свято место» прислали доисторическую рептилию, она даже компьютером не владеет. — Вера Михайловна, пародируя, подняла руки и, как пианистка, ударила по клавишам, вскинула руки и пропищала: — «Ах, у меня получилась буква «мэ», — еще один взмах, — а теперь буква «сэ». Ой, он завис! Почему он у меня все время зависает? Надо перезагрузить?» — И продолжила нормальным тоном: — Зависает, как ты понимаешь, у нее в голове, перезагружать которую бесполезно.

— Как печально, Верочка!

— Общая тенденция, наука чахнет. Помнишь Колесникова? Уехал в Штаты, а Бронштейн — в Мюнхен. Микробиолог Павлова — в Доминиканскую Республику.

— Какая в Доминиканской Республике микробиология?

— Пещерная, наверное, а условия все-таки лучше.

— Утечка мозгов…

— И приток серости, посредственностей. Приличные люди встали на преступный путь, я в том числе.

— Ты берешь взятки или выходишь с кистенем по вечерам?

— Я купила электронную книгу и пиратствую: бесплатно, что есть незаконно, скачиваю интересующие меня книги.

— Авторы тебя простят.

Госпитальные дни, когда Полина Сергеевна по утрам не совершала свой ритуал прихорашивания, можно было пересчитать по пальцам. В те дни она не могла пошевелить рукой и с трудом поднимала веки. Но, чуть окрепнув, доставала косметичку, протирала лицо лосьоном, наносила тональный крем, красила губы.

Однажды медсестра, стоя у штатива для капельницы и ожидая, пока Полина Сергеевна доковыляет от зеркала над раковиной, сказала восхищенно:

— Полина Сергеевна, вы героиня!

— Что вы, Наташенька! Мне никогда в жизни не удавалось заставить себя делать утреннюю зарядку.

Полина Сергеевна отсутствовала дома более полугода. Точнее, между химиотерапиями возвращалась на неделю-две, но чувствовала себя настольно плохо, что в окружающее не могла вникать. Едва набирались силы — снова в клинику. Врачи суеверны, не любят прогнозов на дальнюю перспективу. Но ближайшая радовала — анализы не выявляли метастазов.

Последние полтора месяца Полина Сергеевна провела в реабилитационном санатории, из них тридцать дней вместе с Олегом Арсеньевичем, взявшим отпуск. Она настояла, чтобы муж прошел обследование и получил лечение, следила за его процедурами тщательнее, чем за собственными. Олега Арсеньевича отпустил страх, и лечение очень помогло: нормализовалось давление, исчез тремор, он стал спокойнее, расслабленнее, к нему вернулось чувство юмора. Он строил планы, рабочие и семейные. В семейных почему-то не учитывались Сенька с женой и внук. Когда Полина Сергеевна расспрашивала о них, муж ограничивался одной фразой: «У них все нормально».

А самые последние две недели в санатории Полина Сергеевна вспоминала потом как эгоистически счастливые. Она выздоравливала, смертельный меч перестал свистеть над ее головой. Она была одна, принадлежала, впервые за многие годы, только себе, никто от нее не зависел, не требовал внимания, поддержки, участия. Полина Сергеевна много гуляла по заснеженному парку. Спала, ела, посещала процедуры, не читала книги, не смотрела телевизор, каждую свободную минуту проводила на воздухе. Прохаживаясь по расчищенным аллеям, вдоль которых высились большие, по-новогоднему картинные заснеженные ели, она много передумала, но не смогла бы сказать, о чем именно. Это было второе рождение, а мысли новорожденного — загадка. Возможно, их вообще нет, только наслаждение — дыханием, движением, фактом своего присутствия на земле.

Муж привез Полину Сергеевну домой, и, когда открылась дверь, она едва смогла сдержать горестный возглас. Дом начинается с запаха. Переступаешь порог и втягиваешь носом родной запах, который ни с чем не перепутаешь, который присущ только твоему жилищу-крепости. В их квартире пахло отвратительно — рыбой, несвежими продуктами, грязным бельем и даже содержимым вовремя не опорожненного детского горшка.

Юся, волнуясь, странно пританцовывала: полшага вперед, шаг назад — боялась расцеловаться со свекровью, как бы не заразиться.

— Ой, здрасьте, Полин Сергевна! Ой, от вас половина осталась.

— Заткнись! — бросил ей Сенька, обнимавший мать с излишней силой.

— Ты меня задушишь! — сказала ему мама. — Здравствуй, Юся! Надеюсь, во мне осталась лучшая половина.

Полина Сергеевна вымыла руки в ванной, стараясь не обращать внимания на царившую там грязь. А ведь к ее приезду наверняка готовились, убирали квартиру. Что же тут раньше творилось?

Она прошла в комнату, села в кресло:

— По-моему, кого-то не хватает. Ах, вот и он!

Сенька принес сына и отдал его Полине Сергеевне:

— Вот твоя бабушка!

Ей снова пришлось сдержать горестный вздох. На щеках ребенка язвы и корки экссудативного диатеза, нестриженые жидкие волосенки лезут в глаза. И пахнет от него не молочным младенчеством, а как во всей квартире — гнилостной конюшней.

— Мой славный, мой богатырь, — погладила внука Полина Сергеевна. — А как у него обстоит дело с ребрышками? Надо их пересчитать. Один, два, три, четыре, пять. Да тут лишнее ребрышко, срочно достать!

— Щекотуньки! — весело воскликнул Сенька.

Вспомнил, как мама играла с ним в «лишнее ребрышко». А теперь щекочет Эмку, нежно разведывая пальцами, с какой силой тешить малыша, чтобы было радостно и не больно.

Эмке понравилось, он верещал, размахивал ручками. Во время одного из взмахов прошелся по щеке бабушки и поцарапал, она невольно вскрикнула. У ребенка были длинные ногти с полукружиями грязи под ними.

— Ты бы хоть ребенку ногти подстригала! — зло бросил невестке Олег Арсеньевич.

— А что все я? — с вызовом ответила Юся. — Я тут вообще у вас как рабыня.

— Уж ты переработаешь!