Дженни

— Боже, — сказал мне Салли, — это похоже на аккордеон. — Он просунул в ботинок руку и держал ее там целую минуту, прежде чем собраться с духом и нажать на кнопку:

— Уф, — сказала Дженни. Ее голос был лишен выражения.

Салли нажал на другую кнопку:

— Фу, — сказала Дженни.

Он нажал на другую кнопку — Дженни улыбнулась, как Мона Лиза.

Салли нажал сразу на несколько кнопок:

— Блаолоы, — сказала Дженни. — Бамоаушш. Шу, — сказала она. Она сделала каменное лицо и высунула язык.

Смелость Салли кончилась. Он поставил ботинки около грузовика, как ставят тапочки у кровати.

— Знаешь, — сказал он, — эти люди сюда не вернутся. После этого представления они будут думать, что у нас здесь что-то вроде морга. Я благодарю бога только за одно.

— За что? — спросил я.

— Они хотя бы не узнали, чье лицо и голос у холодильника.

— Чьи? — спросил я.

— Ты не знал? — спросил Салли. — Черт возьми, он сделал слепок с ее лица и наложил его на Дженни. Потом он заставил ее записать все звуки английского языка. Все звуки, которые издает Дженни, сначала издала она.

— Кто? — спросил я.

— Нэнси, или как ее там, — сказал Салли. — Он сделал это сразу после медового месяца. С той дамой, которая теперь умирает.

Мы проехали семьсот миль за шестнадцать часов, и я не думаю, чтобы Джордж за это время сказал мне хотя бы десять слов. Да, он говорил, но не со мной. Это было во сне, и я думаю, что он говорил с Дженни. Он бормотал что-то нечленораздельное, посапывая рядом со мной, а потом его пальцы бегали в кроссовках, приказывая Дженни дать ему ответ, который ему был нужен.

Но на нем не было волшебных ботинок, поэтому Дженни ничего не делала. Она была привязана к стене где-то в потемках в задней части грузовика. Джордж не очень-то о ней волновался, пока до места нашего назначения не остался час. Потом он забегал, как гончая. Каждые десять минут ему казалось, что Дженни отвязалась и билась о свои мозги. Нам приходилось съезжать на обочину, останавливаться, идти назад и проверять, что все в порядке.

Вы говорите о простой жизни — внутренности выглядели как монашеская келья на маяке. Половая доска могла бы посоперничать с койкой Джорджа в ширине и гибкости. Все, что здесь предназначалось для Джорджа, было дешевым и неудобным. Сначала я гадал, где же пряталась упомянутая им четверть миллиона. Но с каждым разом, когда он освещал зажигалкой мозги Дженни, я восхищался все сильнее. Эти мозги были самой удивительной, сложной и красивой электронной системой, которую я когда-либо видел. Когда речь шла о Дженни, деньги ничего не значили.

Когда взошло солнце, мы свернули с шоссе и запрыгали по колдобинам в родной город «Центра бытовой техники». Это был город, где начал свою карьеру я, где начал свою карьеру он, куда он много лет назад привез свою невесту.

Джордж был за рулем. Тряска разбудила меня и что-то сломала в нем. Ему вдруг понадобилось поговорить. Он сработал, как будильник:

— Не знаю ее! — сказал он. — Я совсем не знаю ее, сынок! — Он укусил тыльную сторону ладони, пытаясь заглушить сердечную боль. — Я еду навестить незнакомку, сынок, — сказал он. — Я знаю только, что когда-то она была очень красива. Когда-то я любил ее больше, чем что бы то ни было, и она разбила все, что у меня было. Карьера, друзья, дом — долой. — Джордж ударил по клаксону, разгоняя джипы. — Никогда не поклоняйся женщине, сынок! — проорал он.

Мы проехали еще одну колдобину. Джорджу пришлось вцепиться в руль обеими руками. Необходимость контролировать движение грузовика заставила его контролировать и себя. Он больше не сказал ни слова.

Мы направлялись в белую усадьбу с колоннами у переднего входа. Это был дом Норберта Хёникера. Его дела шли очень хорошо. Он был помощником заведующего лабораторией. Много лет назад он был лучшим другом Джорджа — до того, как он забрал у того его жену Нэнси.

Во всем доме горел свет. Мы припарковались рядом к машиной врача, у главного входа. Мы поняли, что это была машина врача, из-за значка с двумя змеями над задним номерным знаком. Как только мы припарковались, дверь дома открылась и вышел Норберт Хёникер. На нем были халат и тапочки, и он не спал всю ночь.

Он не подал Джорджу руки. Он даже не поздоровался. Он сразу начал отрепетированную речь:

— Джордж, — сказал он, — пока ты будешь внутри, я останусь снаружи. Я хочу, чтобы ты чувствовал себя как дома и чтобы вы с Нэнси могли сказать друг другу все, что нужно.

Меньше всего на свете Джорж хотел встречаться с Нэнси один на один.

— Мне… мне нечего ей сказать, — ответил он, положив руку на ключ зажигания, готовясь завести грузовик и умчаться прочь.

— Зато она должна кое-что тебе сказать, — возразил Хёникер. — Она всю ночь просила, чтобы ты приехал. Она знает, что ты здесь. Когда она говорит, наклоняйся поближе, у нее мало сил.

Джордж выбрался из кабины и побрел к дому. Он шел, как ныряльщик идет по морскому дну. Сиделка за руку втащила его в дом и закрыла дверь.

— Там, сзади, есть койка? — спросил мистер Хёникер.

— Да, сэр, — ответил я.

— Я лучше лягу, — сказал он.

Мистер Хёникер лег на койку, но отдохнуть на ней не мог. Он был высоким и плотным, и койка была слишком маленькой для него. Он снова сел:

— Не найдется сигареты? — спросил он.

— Найдется, сэр, — сказал я, щелкая зажигалкой. — Как она, сэр? — спросил я.

— Она будет жить, — сказал он, — но она превратилась в пожилую даму. — Он щелкнул пальцами. Щелчок вышел слабым и совершенно беззвучным. Он посмотрел на лицо Дженни, и ему было больно смотреть. — Его ждет потрясение, — сказал он. — Нэнси теперь совсем не такая. — Он пожал плечами. — Может быть, это и к лучшему. Может быть, теперь ему придется увидеть в ней человека.

Он поднялся, приблизился к мозгам Дженни и потряс стальной шкаф, вмещавший часть из них. Шкаф не сдвинулся ни на дюйм. Хёникер только трясся сам.

— Боже, — сказал он, — что за потеря, что за потеря, что за потеря. Один из величайших технических гениев современности, — сказал он, — живет в грузовике, женат на машине и торгует бытовой техникой, разъезжая по Америке.

— По-моему, он довольно умный, — сказал я.

— Умный? — спросил Хёникер. — Он не просто Джордж Кастроу. Он доктор Джордж Кастроу. В восемь лет он знал пять языков, в десять освоил арифметику, а в восемнадцать получил ученую степень в Массачусетском университете технологии. — Я присвистнул. — У него никогда не было времени на любовь, — продолжил Хёникер. — Он в нее не верил и твердо знал, что обойдется без нее, что бы это ни было. В жизни Джорджа было слишком много всего, чтобы задумываться о любви. В тридцать три года он слег с пневмонией — так вот, до этого он даже за руку женщину не держал. — Хёникер увидел под койкой, куда Джордж положил их, волшебные ботинки. Он вылез из своих тапочек и влез в ботинки. Он был неплохо с ними знаком. — Когда пневмония вцепилась в Джорджа, он внезапно стал бояться смерти, и ему стало совершенно необходимо внимание сиделки. Сиделкой была Нэнси. — Хёникер включил Нэнси. Ее мозги зажужжали. — Человек, не получивший иммунитета против любви путем постоянного контакта с ней, едва ли не смертельно рискует при первой встрече с ней. — Он передернул плечами. — Любовь смешала все в голове Джорджа. Любовь вдруг стала единственной значимой вещью. Работая с ним в лаборатории, я был вынужден восемь часов в день выслушивать бредни о любви. Любовь заставляла Землю вертеться. Мир нуждался в любви и только в любви. Любовь покоряла все. — Хёникер почесал нос и закрыл глаза, пытаясь вспомнить то, что умел многие годы назад. — Здравствуй, детка, — обратился он к Дженни. Его пальцы забегали в волшебных ботинках.

— Зду-ву, ка-са-ец, — сказала Дженни. Ее лицо было каменным. Она снова заговорила, на этот раз четче: — Здравствуй, красавец, — сказала она Хёникеру.

Хёникер покачал головой:

— Голос Нэнси теперь звучит совсем не так, — сказал он. — Более низкий, более хриплый, не такой текучий.

— По-до-жа, — сказала Нэнси. Она снова исправилась: — Продолжай.

— Однако, — сказал я, — я вас хорошо получается. Я не думал, что кто-то, кроме Джорджа, может заставить ее говорить.

— Я не могу оживлять ее, как Джордж, — сказал Хёникер. — И никогда не мог, даже после тысячи часов практики.

— Вы потратили на нее столько времени? — спросил я.

— Еще бы, — ответил Хёникер. — Путешествовать с ней изначально должен был я. Я был легким на подъем холостяком без особого будущего в области исследований. Джордж был семейным человеком, ему нужно было оставаться дома, между женой и лабораторией, и творить чудеса. — Хёникер улыбнулся, размышляя над чудесами жизни. — Создание Дженни должно было стать маленькой шуткой посреди карьеры Джорджа — милым электронным пустячком. Дженни была чем-то, с чем он мог возиться, возвращаясь с небес на землю после медового месяца с Нэнси. — Хёникер рассказал о тех стародавних временах, когда Дженни появилась на свет. Иногда он заставлял Дженни вмешаться в повествование, как будто она тоже помнила эти дни. Это было тяжелое время для Хёникера, потому что тот влюбился в жену Джорджа. Он до смерти боялся что-нибудь предпринимать по этому поводу. — Я любил ее такой, какой она была. Может быть, виноват был вздор, который Джордж говорил о любви. Джордж говорил какую-нибудь ерунду о любви или о ней, а я придумывал настоящие причины любить ее. В конце концов я любил ее как человека, чудесную, уникальную смесь грехов и добродетелей, то ли дитя, то ли женщину, то ли богиню, что-то не прочнее несчастной логарифмической линейки.

— А потом Джордж стал проводить все больше времени со мной, — сказала Дженни. — Он возвращался домой в последний момент, глотал ужин и спешил обратно на работу, засиживаясь до рассвета. Он не снимал ботинки ни днем, ни ночью, и мы говорили, говорили, говорили. — Хёникер попытался придать ее лицу выражение, соответствующее тому, что она должна была сказать. Он нажал на кнопку с улыбкой Моны Лизы, которую днем раньше нажал Салли Харрис. — Я была отличным собеседником, — сказала она. — Я никогда не говорила того, чего он не хотел бы слышать, и всегда говорила то, что он хотел слышать, именно тогда, когда он этого хотел.

— Перед вами, — сказал Хёникер, развязывая Дженни, чтобы она могла выступить вперед, — самая расчетливая женщина, величайший исследователь наивного мужского сердца, когда-либо живший на Земле. Нэнси была обречена.

Обычно, — сказал Хёникер, — самые безумные мужские мечты о жене умирают после медового месяца. После этого мужчине приходится приняться за сложное, но полезное дело выяснения, на ком же он женился. Но у Джорджа был выбор. Его мечты о жене могли ожить с Дженни. Он настолько пренебрегал далекой от идеала Нэнси, что это вызвало скандал.

— Джордж во всеуслышание заявил, что я слишком ценный механизм, чтобы доверить меня кому-то, кроме него, — сказала Дженни. — Или он возит Дженни по стране, или он вообще увольняется.

— Его новый любовный голод, — сказал Хёникер, — мог сравниться только с его неведением касательно ловушек любви. Он знал только, что любовь творила с ним чудеса, неважно, откуда она бралась. — Хёникер выключил Дженни, снял ботинки и снова лег на койку. — Джордж выбрал идеальную любовь робота, а мне осталось пытаться заслужить любовь неидеальной, покинутой девушки.

— Я… я рад, что она может сказать ему то, что должна сказать, — заметил я.

— Он в любом случае услышал бы ее слова, — сказал Хёникер. Он протянул мне обрывок бумаги. — Она продиктовала мне это на случай, если они не доживет до встречи с ним.

Я не смог сразу прочитать записку, потому что у задней двери грузовика показался Джордж. Он был больше похож на робота, чем Дженни когда-либо была в его руках.

— Снова твой дом, снова твоя жена, — сказал он.

Мы с Джорджем позавтракали в забегаловке, подъехали к главному зданию «Центра бытовой техники» и припарковались у лаборатории.

— Сынок, — сказал Джордж, — ты можешь бежать и дальше жить своей жизнью. И премного обязан.

Оставшись наедине с собой, я прочел то, что Нэнси продиктовала своему второму мужу и лично сказала Джорджу:

«Пожалуйста, взгляни на далекое от идеала существо, которое ты когда-то полюбил, — сказала она Джорджу, — и попытайся полюбить меня за то, чем я была или, будь на то господня воля, что я есть. А потом, прошу тебя, стань снова несовершенным человеком среди несовершенных людей».

Я так спешил отделаться от него, что я не пожал Джорджу руку и не спросил, что он собирается делать дальше. Я вернулся к грузовику, чтобы сделать и то, и другое.

Задняя дверь грузовика была открыта. Внутри очень тихо говорили Дженни и Джордж.

— Я попытаюсь собрать осколки моей жизни, Дженни, или того, что от нее осталось, — говорил Джордж. — Может быть, они снова возьмут меня в лабораторию. Я все равно попрошу — попытка не пытка.

— Они с радостью тебя возьмут! — сказала Дженни. Она и сама была рада. — Это лучшая новость в мое жизни — я хотела услышать это многие годы. — Она зевнула, и ее веки начали смыкаться. — Прости, — сказала она.

— Тебе теперь нужен кто-то помоложе, — сказал Джордж. — Я старею, а ты никогда не состаришься.

— Я никогда не найду никого, столь же страстного, заботливого, красивого и гениального, как ты, — сказала Дженни. Она говорила искренне. Она снова зевнула. Ее глаза снова закрылись. — Извини, — сказала она. — Будь счастлив, ангел мой, — пробормотала она. Ее веки слиплись окончательно. — Спокойной ночи, любимый. — Она заснула. Ее батарейки сели.

— Я явлюсь тебе во сне, — прошептал Джордж.

Я затаился, а Джордж смахнул слезу и навсегда вышел из грузовика.