Ее крестовый поход

Не отрывая глаз от сэра Хьюго, она отвела назад руку с растопыренными пальцами.

Не осознавая, что делает, она закричала и тут же была отброшена сильным ударом в лицо. Она опрокинулась на стул, чувствуя соленый привкус крови на губах. Злобно глядя на нее, он подошел ближе.

— Возьми свечу, Иден, и посвети мне до постели, — приказал он.

Не в силах заговорить, она затрясла головой.

С проклятием Хьюго рывком притянул ее к себе и взвалил на плечо. Схватив подсвечник со стола, он поднес его совсем близко к ее бессильно свесившейся голове.

— Будешь сопротивляться или причинять мне боль, я подпалю твои чудесные волосы. Чтобы удовлетворить свое желание, мне необязательно получать дополнительное удовольствие от игры с твоими волосами.

Она вздрогнула и затихла, безутешные слезы жгли ее израненный рот.

Он притащил ее в светлицу и швырнул на кровать с такой силой, что у нее перехватило дыхание. Она продолжала плакать, но кто, даже услышав ее, смог бы прийти ей на помощь? Правда, из кухни и пристроек доносились приглушенные звуки борьбы, но она понимала, что тридцать тренированных солдат быстро расправятся с ее бедными сервами. Сейчас они, конечно, не отказывают себе в удовольствиях — в доме было две или три симпатичных девушки и полно разнообразных вин.

Сэр Хьюго сорвал свой плащ и двинулся к ней, расстегивая ремень. Она застонала и отпрянула, когда он тяжело оперся коленями на постель. Улыбка его внушала ужас, темное грубое лицо приблизилось, а когда его тяжелое тело придавило ее, она почувствовала, что сейчас задохнется. И вновь она прокляла изменника-серва, открывшего ворота, а потом неожиданно осознала, что проклинает Стефана, который оставил ее и тем самым позволил этому случиться. «Сэр Хьюго обещал присматривать за тобой, любовь моя, можешь довериться ему во всем». Он сказал ей это в тот день, когда ушел! Черная ярость клокотала у нее в горле, подогреваемая горячим, требовательным языком, который рвался к ней в рот. Его дыхание отдавало пряным вином, от мускулистого тела отвратительно пахло потом и приторно-сладким цибетом. Она непроизвольно вскрикнула, когда он грубо впился в ее кровоточивший рот, ее руки бессильно упирались ему в живот. Он разорвал воротник платья, нащупывая и обнажая ее груди, устремляясь к ним своими отвратительными губами; он кусал и сосал груди, как гигантский чудовищный младенец. Затем, когда он потянулся, чтобы задрать юбки, она отчаянно рванулась, пытаясь освободиться.

Раздался яростный рев, и кулак с размаху опустился ей на голову. Уже почти теряя сознание от боли и омерзения, она чувствовала, как он раздвинул ей бедра и втиснул между них свою дрожавшую от нетерпения тушу. Его руки жадно блуждали по ее телу, потом ладонь, как железный засов, сомкнулась на ее горле, и она почувствовала, как он глубоко проник в нее. Одной рукой он стискивал ее грудь, локтем все еще нажимая на горло, чтобы не дать ей ускользнуть, а другая рука массировала ее ягодицы в такт яростному ритму его работавших бедер. Рот его терзал ее губы, черные глаза налились кровью, словно у борова, — Иден зажмурилась, чтобы не видеть этого лица, но не было спасения от горячей, пронзавшей ее плоти, которая двигалась между ее ног.

Наконец он сделал свое дело, и она знала, что его грязное семя осталось в ее измученной, съежившейся плоти. Все его тело было покрыто потом. Он откатился в сторону, оставив ее потрясенной и неподвижной, неспособной даже рыдать — так глубоко овладели ею ощущения унижения и отвращения, как к его мерзкому телу и к тому, что он совершил, так и к себе самой; уж лучше было ей умереть, чем выносить такой позор.

Сэр Хьюго уснул почти мгновенно, вполне удовлетворенный. Он ровно и громко храпел. Иден не сомкнула глаз почти до рассвета, не в силах найти ни объяснения, ни оправдания его жестокости. Приходила мысль о самоубийстве, но ведь Бог мог счесть это грехом более тяжким, чем совершенное над ней ужасное насилие.

Она лежала тихо, глядя в темноту, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить лежавшее рядом чудовище. Если он возьмет ее еще раз, она, без сомнения, сойдет с ума, как та девушка, которая была похищена бандой наемников незадолго до Крестового похода. Потом они привезли опозоренную девушку обратно в деревню, но это был уже лишь несчастный остов — она все время смотрела в землю и не помнила больше своего имени.

Когда птицы начали веселым щебетанием приветствовать приближавшийся рассвет, она услышала, как он наконец зашевелился. Она тут же притворилась спящей: стала дышать медленно и глубоко. Она чувствовала, как он тяжело ворочается рядом, а потом ощутила его дыхание рядом со своим лицом.

Хьюго откинул простыни. Она знала, что его блестящие черные глаза сейчас гуляют по всему ее телу, и сверхъестественным усилием воли заставляла себя лежать расслабленно и неподвижно, хотя внутри каждая ее клеточка дрожала.

Она почувствовала на лице прикосновение его влажных губ, его рука легла ей на бедро.

— У тебя великолепное тело, леди. Не припомню, когда я чувствовал такое вожделение. Что ж, спи — у нас впереди еще много долгих ночей. Я сделаю тебе ребенка за неделю, клянусь святым Томасом!

С облегчением она ощутила, как покрывало опять легло ей на плечи, и услышала его приготовления к отъезду.

Как только он ушел, она открыла глаза. Оставшись один на один с мыслями о том, что произошло сегодня ночью, она наконец дала волю слезам, и деревянная кровать долго сотрясалась от ее рыданий.

— Святая матерь Божия, — взмолилась она, — пусть я буду прощена. Я вынесу любую епитимью. Я буду нести бесконечное покаяние. Не допусти, чтобы я потеряла свою бессмертную душу!

Когда были выплаканы все слезы, она начала думать более связно. Она совершила страшный грех, но сделала это не по своей воле. Бог не накажет ее за это. Он должен простить ей. Господь всемилостив.

И наконец, после всех своих рыданий, она почувствовала страшную усталость — она совсем не спала, нужно поспать, иначе не будет сил обдумать, что же ей делать дальше. Ведь необходимо что-то сделать — она не может принять это зло, ворвавшееся в ее жизнь — она должна бороться. Измученная, она уснула.

Позже в комнату осторожно пробралась Хэвайса, няня Иден, которая после смерти болезненной матери девочки приняла на себя заботы по дому. На ее добром, морщинистом, немного грубоватом лице читалась жалость к хозяйке. Она прекрасно знала, что произошло. Так же, как и все сервы в поместье. День только загорался, когда сэр Хьюго вошел с важным видом в зал, приказал своим головорезам готовиться к охоте, потребовал мяса и эля и незамедлительного сбора всех обитателей поместья.

— Ваша госпожа согласна стать моей женой так скоро, как только возможно, — объявил он, нагло оскалившись при виде их ужаса. — Теперь я ваш хозяин, равно как я всегда был вашим сюзереном. Вам следует во всем мне повиноваться, — и тогда мне не придется быть с вами жестоким. Но если кто-нибудь рассердит меня — долго ему не жить.

Он поел и выпил, затем с проклятием ударил по столу и отправился со своими негодяями на дневную охоту: будучи человеком привычки, он не позволял чему-либо нарушать заведенный распорядок и мешать его ежедневной забаве. Однако около дюжины вооруженных людей было оставлено поддерживать спокойствие в его новом поместье.

Только один раз он заговорил с Хэвайсой:

— Проведай свою хозяйку, ей давно пора было проснуться. Я не люблю лежебок. Передай ей, чтобы она вставала и принималась за домашние дела. — Затем его унесло, лошади быстро проскакали по двору, разгоняя цыплят.

— Я принесла тебе травяной отвар, моя уточка, — нежно проговорила нянька, не обращая внимания на испачканные и смятые простыни. Она всплеснула руками, когда Иден подняла голову с подушки. — Что же случилось с твоим сладким ротиком, мой ягненок? Это он тебя так ударил? Уж я растравлю ему печень, вот увидишь!

Медленно, ощущая боль во всем теле, Иден села и прикрыла себя одной из шкур, лежавших на кровати. Она взяла теплое сладко пахнувшее молоко и выпила его. Руки ее, державшие чашку, дрожали.

Хэвайса покачала головой:

— Полежи-ка, пожалуй, еще и дай добрым травам сделать свое дело, — распорядилась она, нарушая недавнее приказание своего нового самозваного хозяина. — Тут есть ромашка и шалфей, да еще мак — достаточно, чтобы ты могла поспать.

Иден покраснела. Первая упомянутая трава предупреждала зачатие и обеспечивала нормальный переход к следующему женскому циклу. Хэвайса очень хорошо разбиралась в свойствах и применении всевозможных трав и знала, как врачевать большинство болезней, встречавшихся в их владениях. В тех случаях, когда она не могла ничего поделать, обращались за помощью к древней колдунье, которая обитала в землянке в ближайшем лесу, однако оставались и такие болезни, как воспаление легких, нарушение сердечных ритмов или разные формы чумы, где приходилось уповать лишь на милость Господню. Когда Хэвайса оставила ее, Иден упала обратно на подушку и, несмотря на совет няньки уснуть, попыталась разобраться в случившемся, чтобы понять, как ей теперь жить дальше. Но все ее существо было заполнено только одним чувством — ненавистью. Она должна убить Хьюго де Малфорса. Ей нужно взять нож, принести его в эту комнату и спрятать в эту самую кровать. И в следующий раз, когда он снова станет навязывать ей свою мерзкую близость…

И какова же будет ее участь, если она убьет своего сюзерена, который, как говорят, пользуется расположением короля Ричарда? Ответ возможен только один.

«Но я пока еще не готова умереть», — решила она.

В таком случае смерть сэра Хьюго может быть отложена. Но должен же быть какой-то способ добиться возмездия, существовала же справедливость на свете, а сэр Хьюго бросил вызов справедливости. Он грубо нарушил священный договор между лордом и его вассалами. И если она обратится в суд, наверное, ему не избежать наказания? Она встала и начала одеваться, поглощенная мыслью о том, что она может и должна обрести утешение.

Но потом, когда она подвязывала свои золотистые волосы так, чтобы они ниспадали по плечам вдоль серых складок шерстяного платья, она вновь вспомнила, что задумал сделать с ней сэр Хьюго. Он добьется расторжения брака и заставит выйти за него, и это будет считаться удачной долей для нее, никто и не подумает жалеть ее, никто не станет интересоваться ее судьбой. А что до изнасилования — так это происходит слишком часто, чтобы привлечь чье-либо внимание. Жена крестоносца была отличным объектом для такой забавы. Если она хотела сохранить свою добродетель, то должна была позаботиться о неприступности своего жилища и себя самой. И если это не было сделано, то оставалось винить только себя; к тому же мужчина был ее сюзереном.

Иден почувствовала, как паника начала расти внутри нее по мере того, как с ужасающей ясностью стало обрисовываться то положение, в котором она оказалась. Она прижала руки ко рту, не почувствовав боли из-за охватившего ее страха. Но ведь должен же существовать какой-то выход?

Она должна убежать! Должна забрать драгоценности и деньги у еврея и ускакать, направиться к своим родственникам к северу от реки Темзы — там она найдет приют и заботу после того, как расскажет свою историю.

Но что тогда ждет Хоукхест? Она была госпожой имения, его владелицей и защитницей, она получила под опеку от отца титул и владения его предков, которые должны перейти к ее сыну, а затем к сыну ее сына. У нее не было права бросить все на растерзание этому волку, да и не было желания так поступить. Она должна стойко держаться и попытаться найти другой выход.

Она поспешно уложила волосы в кольцо и надела золотой крестик, который дал ей Стефан, затем плотно завернулась в измятый плащ и на мгновение отыскала свое лицо в полированном серебряном зеркале, которое в числе прочих трофеев привез из Иерусалима сэр Годфри. И когда вскоре после этого леди Хоукхеста появилась в своем зале и на кухне, ни один свободный или серв не заметил каких-либо изменений в ее горделивой и спокойной манере, хотя она была немного бледна и губы ее опухли.

Спокойно и решительно отдав распоряжение по работе на день, она послала Ролло просить отца Себастьяна прийти к ней. Серв мучился угрызениями совести из-за того, что оплошал прошлой ночью при атаке врага, и так хотел загладить вину добросовестной службой, что притащил изумленного священника за рукав, помешав тому благословить нескольких кур, пойманных для дневной трапезы. Капеллан был невысоким, плотным человеком с лицом постоянно удивленного ребенка, посвятившим себя Богу, Хоукхесту и его госпоже, элю и пище — в указанном порядке. Он был для Иден надежной опорой ее власти, запугивая нерадивых землепашцев историями о демонах с раскаленными сковородками в руках, а медлительных стригальщиков овец — рассказами о чудовищном ноже, которым дьявол отсекает все свободно свисающие части, если тот недостаточно проворен, чтобы увернуться. Он был вдохновенным проповедником и держал паству в постоянном страхе Божьем по крайней мере в их мыслях, если не всегда в их делах. Иден он когда-то рассказывал чудесные сказки, которые раздвигали границы ее детского воображения, а позднее был для нее источником душевного равновесия в дни невзгод.

Он взял ее ладонь в свои и отвел ее в часовню.

— Я выслушаю твою исповедь, дитя мое, и ты освободишься от этой скверны, — участливо сказал он.

Он дал ей свое благословение, наложив епитимью в пятьдесят «Верую» и пожертвование для церкви в Хоукмере, которая все еще была на его попечении, хотя он и жил в собственной часовне, уютно устроенной в подвале под главной светлицей поместья.

— Будь спокойна, госпожа. Помни, нельзя долго испытывать терпение Господа, хотя поначалу может казаться, что это не так. Так же, как мы одолеем неверных с помощью твоего мужа и тех, кто с ним, так мы одержим победу и над сатанинскими силами в образе барона Хьюго.

— Как я хотела бы иметь вашу уверенность, святой отец, — вздохнула Иден. Она чувствовала, что вера ее недостаточно крепка, чтобы поддержать ее сейчас, и сожалела об этом.

Ее бледное, измученное лицо тронуло сердце священника. Он помнил золотоволосое дитя, еще так недавно бегавшее по полям и лугам поместья, и сожалел о неумолимости быстротечного времени. Теперь, всего лишь в двадцать лет, в ней не осталось ничего от ребенка.

Он сжал ее маленькую ладонь, которую все еще держал в своих руках.

— Пусть разум твой обратится к светлым временам твоей жизни. Тогда раны его заживут скорее. Подумай о Стефане и своем Детстве, ибо я никогда не видел детей, которые были бы так счастливы вместе. Подумай о дне своей свадьбы…

И он тихо ушел, оставив ее коленопреклоненной на маленьком молитвенном коврике, вытканном ее матерью. Невидящими глазами она смотрела вдаль — мимо простого маленького алтаря с белым вышитым покрывалом и зеленой травой, найденной девушками у реки, через два высоких, глубоко утопленных в стене окна с узкими рамами, в которые видны были топкие ветви деревьев, прижавшихся к полукруглой стене часовни.

Она произнесла положенное покаяние, задерживаясь на каждом слове всех пятидесяти «Верую» и, против своих ожиданий, была вознаграждена глубоким умиротворением, пришедшим к ней в конце молитвы. Бог простил ей эту скверну, как прощает большее или меньшее каждому человеку каждый день. Она вознесла радостную молитву благодарности и затем обратилась к Марии Магдалине — защитнице всех женщин, впавших в плотский грех. С этого дня Магдалина будет ее главной заступницей. Бледность сошла с ее лица, и она даже слегка улыбнулась. Отец Себастьян так старался принести ей успокоение, и в благодарность ему, а также потому, что это ей самой всегда приятно, она немного побудет в прошлом.

День ее свадьбы! Какой это был прекрасный, золотой день! Она чувствовала себя счастливейшей из девушек, поскольку, в отличие от большинства, она действительно любила своего будущего мужа и была уверена, что он любит ее. При дворе не было принято любить собственную даму, как он сообщил ей со смехом. Принципы философии куртуазной любви, которые так почитались при дворах Аквитании и Шампани, с легкой руки королевы Элеоноры привившиеся в Англии, требовали, чтобы рыцарь томился от любви к жене другого человека. Иден про себя считала, что это ерунда, хотя сама любила истории о короле Артуре и его рыцарях и слушала, замирая от восторга, как трубадур в который раз пересказывает знакомые легенды в зале у камина. Однако в свои пятнадцать лет она знала, что как женщина она может легко завладеть Стефаном. Она имела представление о скрытой в ней силе, заставлявшей кровь Стефана бежать быстрее, так что его дыхание учащалось и он отталкивал ее, вскакивал на белого Эдвина и галопом несся по склонам холмов.

Хэвайса сшила ей подвенечное платье из великолепного белого полотна с золотой окантовкой у ворота и по краям и с длинными свисавшими рукавами. В тот день она надела зеленое покрывало, чтобы подчеркнуть цвет своих глаз, — стянутое золотой лентой, оно вместе с распущенными волосами ниспадало значительно ниже талии как водопад зрелой пшеницы. Она была серьезной и сдержанной, понимая торжественность момента. Щеки ее были бледны, но она сильно прикусила губы, чтобы они выглядели красными и пухлыми. Это придавало ей вид невинный и в то же время соблазнительный, так что многие взрослые мужчины чувствовали напряжение в чреслах, когда произносили тост с пожеланиями невесте. Но Иден смотрела лишь на своего отца, которого она любила, и на Стефана, которого, как она знала, будет любить вечно.

В этой самой часовне после мессы состоялась короткая простая служба, и святые слова, связавшие их, звучали среди букетов и венков весенних цветов, собранных в ее честь деревенскими девушками. Стефан выглядел как сам Галахад — гордый и прямой перед алтарем. Он был высоким для своих лет, с узкими бедрами и талией. Свет зажженных свечей из алого воска заставлял огнем гореть его прекрасные мягкие бронзовые волосы, а его чудесные голубые глаза сияли восхищением. Потом, ошеломленные, крепко держась за руки, они сидели на праздничном пиру, ели мало, пили немного больше и почти не разговаривали — так потрясены они были этим днем, который наконец наступил.

И вдруг Иден, сидевшая на своем почетном месте во главе стола, почувствовала, что ее охватывает все возраставшая паника. Они со Стефаном до сих пор были счастливы общими привязанностями: ястребами, собаками и лошадьми, своими мечтами, рассказами, планами на будущее, которые тоже казались мечтой. Разве не достаточно было лежать вечером у ручейка, держась за руки, и тихо беседовать или о Святом Граале, или о потере оловянного кубка? Неужели они теперь должны лечь вместе в ее широкую постель, которую она не делила ни с кем, разве что с Хэвайсой, когда в детстве тяжело болела? Неужели они должны стать женатым мужчиной и замужней женщиной и произвести на свет наследника Хоукхеста? Она уже знала, как это делается. Хэвайса уверяла, что это доставит ей наслаждение, хотя поначалу может и не понравиться. Но Иден не могла представить себя — меньше чем через год — держащей ребенка у своей груди. Как, ведь ее грудь только начала расти! Наверное, в конце концов, она еще не женщина, наверное, она может не захотеть ею становиться. Глядя на своего новоиспеченного мужа сквозь опущенные ресницы, она беспокоилась, терялась в догадках и пила слишком много вина, так что вскоре чинно сидевшие за столом гости уже танцевали перед ее глазами.

Она не помнила, когда в самом деле начались танцы, не помнила, когда они закончились. Ее следующим воспоминанием было то, как она, замерев, сидит рядом со Стефаном на большой кровати, и они похожи на недавно высеченную из камня скульптуру на фамильной гробнице; занавеси кровати раздвинуты — так, чтобы все желающие, проходя через светлицу, могли принести свои поздравления. На Иден была новая белая рубашка, схваченная на шее розовой лентой, а на Стефане, как она заметила, почти потеряв при этом сознание, вообще ничего не было. Женщины насыпали им в постель множество разных трав: там были мята, горчица и пырей — для того, чтобы возбудить влечение молодых, мать-и-мачеха — для успешного зачатия и, наконец, очень много лаванды просто для аромата. Все эти травы, как они немедленно почувствовали, причиняли много беспокойства незащищенной коже. Но, несмотря на это, они с честью выдержали град поздравлений, напутствий и сомнительных шуток, которые более или менее связно, в зависимости от степени опьянения, высказывали гости, причем все они хотели сделать это одновременно, так что аромат лаванды оказался в этой духоте весьма кстати. А в большом зале менестрели играли любовные песни и непристойные баллады, в то время как ревущие сервы набивали себе брюхо и напивались до потери сознания, так же как и хозяева. После того как молодых уложили в постель, танцы могли продлиться далеко за полночь. Иден думала, что еще ни разу в жизни она не слышала такого шума, разве что однажды на весенней ярмарке в Кентербери.

Наконец их оставили одних, и она упала на подушки с пустой от усталости и вина головой.

— Это длилось целых полтора дня! — сказала она ему, испуганно улыбаясь; ее зеленые глаза смотрели настороженно, простыни были натянуты до самой шеи.

— Скажем ли мы так, любовь моя, утром, после наступающей ночи? — Он осторожно ласкал ее, зная о ее страхах, хотя сам не был им подвержен: с четырнадцати лет он занимался любовью со сговорчивыми деревенскими девушками. Мужчина должен учиться быть мужчиной, особенно, если ему скоро жениться, однако его нельзя было обвинить в неумеренности, разврат не относился к числу его пороков. Просто он знал о потребности в наследнике и хотел быть уверенным в своих способностях на этот счет.

Он любил эту очаровательную девушку, которая была его подружкой уже столько лет, и намеревался обходиться с ней мягко и деликатно, постепенно пробуждая ее молодое тело и избегая неожиданностей, которые могли ее напугать.

— Почему ты прячешь от меня свою грудь? — спросил он, осторожно стягивая простыню так, чтобы видеть ее розовые соски.

Она почувствовала, что краснеет.

— Они тебе нравятся? Они очень маленькие.

Он улыбнулся:

— Вот поэтому я их и люблю. Женщина с большой грудью неуклюжа, как тельная корова, а девушка с такими маленькими крепкими грудями, как у тебя, похожа на летящую в прыжке серну. — Он нежно поцеловал их одну за другой.

— Я не буду нравиться тебе, вынашивая наших детей? — спросила она.

Улыбка пробежала по его лицу.

— Об этом пока не нужно думать, — проговорил он. — Теперь лежи и постарайся расслабиться, и ты увидишь, как хорошо быть замужем.

Потом он целовал и ласкал ее прекрасное тело, поначалу расслабленное; его глаза сосредоточились на ее доверчивом лице, но по мере того, как он продвигался в исследовании новых территорий, он становился более рьяным и, используя имевшиеся у него познания, старался возбудить в ней ответное желание — пока наконец они не слились в наслаждении.

Иден пришла в себя и почувствовала прилив стыда, вспомнив, где она находится и зачем; уж конечно, святой отец не призывал ее так же подробно вспоминать о ее брачной ночи, как и о свадьбе.

Пытаясь сосредоточиться на святых предметах, она стала читать молитвы. Однако, хотя ее губы механически произносили слова, она не могла направить в надлежащее русло свои непокорные мысли. Они кружились вокруг темного ужаса в центре ее сознания как беспокойные вороны, так что наконец она заставила себя заглянуть туда. И поняла, что, вопреки снизошедшему на нее милосердию, ужас вернется вместе с сэром Хьюго.

— Мария, матерь Божья, защити меня! Укажи мне путь! — умоляла она в отчаянии. И затем вместо «Верую» она громко запричитала о Стефане, затерянном среди легендарных городов ислама. Жив ли он? Если жив, думает ли о жене, которая сейчас так нуждается в его помощи?

— Ты должен быть здесь! — рыдала она, — чтобы смотреть за своими землями и за мной! Ты отдал два года защите Гроба Господня. Бог будет удовлетворен! Этого достаточно. Ты должен вернуться в свой дом!

Утирая слезы с лица, Иден неподвижно глядела перед собой, забыв про молитву в новом порыве отчаяния. Ее взгляд упал на девиз, выбитый на сводах высокой арки, поддерживающей крышу над алтарем: «Честь, Бог и Король». Слова танцевали в ее измученном мозгу. Бог, очевидно, покинул ее, безрадостно подумала она, он собирается допустить, чтобы этот ужас снова случился с ней и с Хоукхестом. Что до короля — он был другом того самого человека, который был причиной ее падения. Не было воздаяния для слабых. Но вдруг к ней пришла новая мысль. Король, возможно, и не стал бы заботиться об исправлении выпавшего на ее долю зла, но короля уже не было в Англии — он отплыл в Святую Землю отвоевывать Гроб Господень у Саладина. Но на его месте осталась управлять государством Элеонора, королева-мать. Могущественная женщина, которая в юности отважилась на многое, чтобы направить собственную жизнь в нужное русло. Заключенная в тюрьму своим мужем, старым королем Генрихом II (как говорили, за то, что она подстрекала своих детей к мятежу), она устроила собственный двор в Винчестерской тюрьме и не выезжала оттуда долгие шестнадцать лет — пока оставалась в немилости у своего мужа. Она должна хорошо разбираться в женских обидах. И сейчас, управляя страной при поддержке канцлера и юстициария, она должна обладать достаточной силой, чтобы защитить от несправедливости.

Неожиданно через высокие узкие окна над аркой мелькнули два тонких солнечных луча, упавших на покрытый белым алтарь и на раскрашенные медом камни перед ним. Лучи устремились друг к другу и соединились в том месте, где на молитвенном коврике преклонила колени Иден. Это случилось так быстро, как, наверное, в тот самый первый момент, — мелькнуло у нее в голове, — когда Создатель воскликнул: «Да будет Свет!»

Она поняла, что получила знамение. Луч света был мечом, вложенным в ее руку, оружием, чтобы поддержать ее в минуту слабости. Теперь она знала, что ей следует подняться и приготовиться к немедленному отъезду из Хоукхеста. Она должна уехать сейчас, в это утро.

Она должна отправиться в Винчестер и увидеться с королевой.

Глава 2

ВИНЧЕСТЕР

Иден выехала из Хоукхеста через добрых два часа. За это время, спокойно занимаясь своими делами под наблюдением слуг сэра Хьюго, она сумела по секрету переговорить со своим бейлифом и наиболее преданными сервами. Она побеседовала с тремя девушками, которых постигла та же участь, что и ее, но поняла по их поведению и дерзким блестевшим глазам, что они не нуждаются в сочувствии. Румяная толстушка Мэтти просто пожала плечами, сказав:

— Когда это случается — это случается, девушка не может постоянно себя блюсти.

— Что ж, когда нужда заставит, отправляйтесь со своими проблемами к Хэвайсе, — резко сказала им Иден. — Лесная женщина слишком грубо обходится с детьми, рожденными вне брака.

Она даже не осмеливалась подумать, что сама может оказаться в столь же затруднительном положении, если средства Хэвайсы окажутся недостаточно действенными.

Пока оставшиеся в доме люди сэра Хьюго были увлечены дневной трапезой, обилие которой превосходило все ожидания, Иден собирала те ценности, которые могла взять с собой в дорогу, — к счастью, таковых оказалось достаточно, поскольку на каждый день рождения и праздник сэр Годфри дарил ей драгоценные камни, все изумительного качества и огранки. Когда она была наконец готова к отъезду, в ее седельных сумках лежало значительное богатство. Для защиты в пути Иден взяла с собой Ролло и пять других молодых и сильных сервов. Отъезд нужно было произвести скрытно — каждый из них должен был самостоятельно выбраться из поместья во время дневного отдыха и присоединиться к Иден и Ролло на поляне в лесу. Риска неожиданно встретиться с сэром Хьюго не было — границы его земель лежали в противоположном направлении. Ролло засомневался, стоит ли везти с собой столько драгоценностей.

— Ты полагаешь, что я предпочту оставить их здесь для удовольствия барона? — спросила она ледяным тоном. И поскольку ее «правая рука» так нервничал, она предпочла не говорить ему о полученном от еврея золоте, которое лежало в кошельке у нее за пазухой.

Отец Себастьян был расстроен и обеспокоен ее отъездом, но согласился с ней, когда она откровенно сказала ему, что это лучше, чем остаться согревать постель сэру Хьюго. Мудрая Хэвайса горячо ее поддержала. Она ничего, кроме хорошего, не слышала о королеве Элеоноре и считала поездку стоящим предприятием.

— Будь уверена, ничего не изменится в доме к твоему возвращению, — твердо пообещала она. — Как бы долго ты ни отсутствовала. Этот грязный негодяй не будет командовать мной и моим хозяйством, не волнуйся.

Для того чтобы укротить гнев сэра Хьюго, они сочинили историю о том, что убитая горем Иден, в смертельном страхе за свою душу, отправилась в паломничество в Кентербери — покаяться и отстоять мессу в кафедральном соборе. Скорее всего, он должен поверить этому, поскольку каждый знает, что молитва в соборе гораздо действеннее, чем молитва в простой деревенской церкви или в собственной часовне.

Хэвайса надеялась, что все пойдет как по маслу.

— Он завтра же помчится за тобой со всех ног, попомни мои слова! А когда возвратится с пустыми руками, то, будь уверена, мы поднимем такой вой, которого не слышали со времен Вавилонской башни! Он ничего не заподозрит, моя госпожа, моя цыпочка. И ничего не узнает до тех пор, пока ты не вернешься с хорошим отрядом воинов и приказом королевы арестовать этого черного дьявола!

Первая часть плана удалась. К тому времени, когда Иден со своим маленьким отрядом достигла места своего первого ночлега, она перестала нервно оборачиваться. Они проскакали около сорока миль и достаточно устали, чтобы не обращать внимания на неудобства бедного постоялого двора, расположенного на обочине ухабистой дороги. Последняя ее мысль перед сном, когда она лежала на широкой бугорчатой кровати, стиснутая массивными формами трех бюргерш, направлявшихся в Голдфорд, была о том, что, хотя ее соседки и заняли почти всю постель, она до конца дней будет хранить о них добрую память, зная, кто мог бы быть на их месте. Снова поблагодарила она блаженную Магдалину за божественное побуждение к этому путешествию.

Утром она вместе с сервами позавтракала черствым хлебом и кислым элем. Все сервы яростно чесались и проклинали наводненные паразитами соломенные подстилки, на которых они ночевали, — вши, говорили они, были не той породы, к которой они привыкли.

Как бы там ни было, им пришлось пережить еще две такие ночи и два подобных завтрака, прежде чем они наконец благополучно влились в поток путешественников, двигавшихся по оживленной дороге в Винчестер. К этому времени они успели привыкнуть к суссекским вшам и уже не отличали их от кентских. Дорога к древней столице на всем протяжении была заполнена людьми, и они замедлили свое продвижение, используя любую возможность обменяться с попутчиками новостями и сплетнями. Иден узнала от словоохотливого писца, что королева находится дома в своей царской тюрьме и что, по последним сообщениям, полученным пять или шесть недель назад, король Ричард пока не достиг Иерусалима. Он все еще пребывал на острове Сицилия, где захватил город Мессину, поссорившись с королем Сицилийским Танкредом при обсуждении приданого своей сестры Джоанны. Она услышала от жены мясника историю о том, как в Глочестере из одной женщины изгнали двух бесов, но та тем не менее родила после этого уродливого ребенка, которого, разумеется, сразу же уничтожили. Ей рассказали, как некоему Уату, углекопу из Нового леса, удалось сохранить свои руки, хотя он и подстрелил королевского оленя, поскольку король продал за двести марок охранное право на лес рыцарям графства, а судья посчитал возможным соответственно уменьшить меру наказания для бедного простолюдина. Дамы, двигаясь иноходью на крепких лошадях, горевали по поводу непомерно вздувшихся цен на восковые свечи, и на тканое полотно, и на синюю и алую шерсть, и на нити для вышивания. Иден была рада такой компании: их бесхитростная болтовня отвлекала ее от мучительных размышлений о том, каким образом добраться до королевы и как ей преподнести свое дело в случае, если ей удастся добиться встречи с августейшей леди.

Постоялые дворы Винчестера были переполнены так же, как и городские акведуки, и Ролло потребовался целый час, чтобы найти место для своей госпожи; при этом двое сервов разместились на конюшне, а остальным пришлось устраиваться на дворе среди свиней и гусей.

Довольная тем, что ее поиски вступили в следующую стадию, Иден вскарабкалась по шаткой неровной лестнице в верхнюю комнату, которую ей пришлось разделить лишь с двумя соседками: по уверениям хозяйки, заметившей туалет и осанку Иден, обе являлись высокородными дамами. Она попросила принести воды и вымылась с ног до головы так тщательно, как только возможно при помощи таза, трясясь от холода в необогреваемой комнате; однако она была очень рада смыть с себя пот и грязь путешествия. Костлявая служанка с кухни, которая принесла воду, заметила, что Иден безусловно простудится и умрет, ведь очень опасно мыть себя до наступления весны, даже такой знатной даме.

Единственное платье, в котором она считала приличным показаться при дворе, было скручено позади ее седла вместе с лучшим плащом и башмачками из глянцевой серой кожи, подаренными ей Стефаном. Платье было из великолепной шерсти цвета сапфира; она надеялась, что прежде, чем доберется до дворца, складки разгладятся. Ей было известно, что платье великолепно смотрится на ней, дополненное широким золотым поясом и медальоном Девы на груди, украшенным драгоценными камнями. Плащ был сшит из плотной ткани темно-синего цвета, а рукава и капюшон оторочены серым кроличьим мехом. Она расчесала и уложила в кольца волосы, затем дотронулась до шеи и бровей освежающей гвоздичной водой, которую она захватила из дому. Возможности оценить результаты своих усилий у нее не было, однако выразительный взгляд кухонной прислуги, сделавшей реверанс, когда Иден выходила, сказал все, что ей хотелось узнать.

Вместе с Ролло, который ехал за ней в качестве почетного эскорта, расчесав и пригладив ради торжественного случая волосы, она, подобрав юбку и на седло, направилась на своем чалом по кличке Балан по грязным и узким улочкам к дворцу.

По дороге она с интересом разглядывала опрятные двухэтажные дома, построенные из дерева, с заделанными прутьями и замазанными глиной перемычками, с крышами из тростника и смолы, а иногда и с деревянной черепицей. Несколько более представительных жилищ были каменными, с черепичными крышами и выступающими фронтонами. Повсюду вонь от экскрементов и гниющих отходов заставляла Иден морщиться и с удовлетворением думать о том, что она живет далеко от города.

Королевский дворец выглядел весьма впечатляюще — весь выстроенный из камня, с крышами, возвышавшимися над соседними постройками, и многочисленными входами, охраняемыми бесстрастными копьеносцами.

У всех постов толпились солидно одетые люди, и Иден обнаружила, что ей придется присоединиться к длинной очереди желающих подать петицию королеве. Элеонора принимала просителей по утрам несколько раз в неделю в течение двух-трех часов и ни в какое другое время. Впереди было уже по крайней мере сто человек, и Иден стало ясно, что таким путем ей к королеве не попасть.

— Когда ее светлость прекращает аудиенцию? — поинтересовалась она у скромно одетой женщины в чистом белом капоре, терпеливо перебиравшей четки в ожидании своей очереди.