Миры Пола Андерсона. Т. 11. Торгово-техническая лига

— Ну а в чем, собственно, проблема? — удивился я. — Ну ладно, вам пришлось попотеть, перебирая эти записи, но теперь-то, когда выбор сделан, остается только склеить все — и можно проигрывать. В крайнем случае — заменить кое-где древний язык на современный, но ведь у вас есть еще и мама, она сможет все перепрограммировать.

— Если бы так, — вздохнула Бетти. — А то ведь они — совет управляющих Оперы, а заодно и чиновники, заведующие Сан-Францискской частью Фестиваля — все они хотят, чтобы была не запись, а живое исполнение.

Краем уха я уже слышал что-то такое, но теперь Бетти объяснила мне подробнее. Мастер Райфеншталь первым возродил настоящие, живые постановки опер. Да, сказал он, у нас есть голографические записи игры величайших артистов, да, с помощью компьютеров мы можем создавать новые произведения и постановки, создавать их с точностью и совершенством, недоступным живому исполнителю. Только ни то ни другое не рождает новых художников с новыми артистическими концепциями, ни тот ни другой подход не оставляет места для индивидуального творчества — и это в наше время, когда Землю захлестывает поток новых идей, порожденных во всех уголках Галактики. Люди одаренные должны творить — иначе они бунтуют.

— Технические трюки хороши на своем месте, например при создании специальных эффектов, — говорил Райфеншталь. — Но не следует забывать, что придать жизнь музыке может только живой исполнитель.

Не считая себя особым эстетом, я, однако, при каждой возможности слушал его постановки. В них было что-то такое, чего нет ни в записях, ни в запрограммированных, смонтированных шоу.

— Папина страсть похожа на твою, — сказала Бетти в самом начале нашего знакомства. — Можно бы посылать в космос одних роботов, но люди летят сами, невзирая на риск. — А ведь до того разговора я считал ее чуть ли не дурочкой.

Сегодня она была как в воду опущенная.

— Слишком уж хорошо все получалось. Папа ставил современные вещи, а вся архаика шла в записях. Теперь им захотелось, чтобы он поставил что-нибудь историческое, это, значит, будет вклад Оперы в Фестиваль, а иначе, говорят, не будет проявлено достаточно уважения к человеческому этносу; а ведь мы — не сами по себе, а представители всего Сан-Франциско.

— А что, разве он не может? — немного удивился я. — Ясно, времени мало, как и у меня, но с учетом современной подготовки его труппа…

— Конечно, конечно, — раздраженно отмахнулась Бетти. — Только неужели ты не понимаешь, что и рутинный спектакль тоже не годится? Люди теперь привыкли к ярким зрелищам, во всяком случае, так говорят управляющие. Кроме того… понимаешь, Джимми, Фестиваль важен не только сам по себе. Если папин спектакль провалится, под угрозой будет его контракт. А не возобновят контракт — пойдут насмарку все его усилия приучить публику к настоящей живой музыке. И ему… — она опустила голову и договорила совсем уже тихо, — …ему будет очень больно.

Бетти глубоко вздохнула и выпрямилась.

— Ну что ж, мы изложили свои предложения, теперь подождем, что скажет совет управляющих. Но ждать еще много дней, так что у тебя есть время поведать мне свои печали, — вымученно улыбнулась она, садясь напротив. — Валяй.

Что я и сделал.

— Смешно, правда? — криво ухмыльнулся я под конец своего повествования. — С одной стороны, твой отец должен поставить какой-нибудь ультраэтнический спектакль — зуб даю, они плясать будут от радости, если спектакль окажется германским, под стать вашей фамилии — но ему почти нельзя пользоваться техникой, разве что по мелочам. А с другой стороны — я, мне тоже нужно состряпать нечто этакое, китайское, и чем аляповатее, тем лучше, только у меня просто нет времени на техническое оформление фейерверков и всего прочего. Может, нам объединить усилия?

— Как?

— Не знаю. — Я нетерпеливо поерзал на стуле. — Пошли-ка мы куда-нибудь, где можно развеяться, забыть про всю эту муть.

Я-то, собственно, думал полетать над океаном либо двинуть к мексиканской Калифорнии, где вода потеплее и можно купаться, а потом, может, зайти в какой-нибудь ресторан с инопланетной кухней, но не тут-то было.

— Да, — охотно согласилась Бетти, — мне тоже хочется побыть в спокойной, серьезной обстановке. Как ты думаешь, Адзель дома?

Стипендия, которую он всеми правдами и неправдами выбил на своей планете, на Земле оказалась более чем скромной — надо учесть, что на стипендию эту приходилось кормить теплокровное тело весом в добрую тонну. Он не мог позволить себе ни специального, для таких, как он, предназначенного помещения, ни вообще какой-либо квартиры в районе Клементского планетологического института. Вместо этого Адзель платил совершенно несуразные деньги за развалюху на окраине района Сан-Хосе. Единственным видом общественного транспорта, в который он мог втиснуться, был старый, дребезжащий монорельсовый поезд, ходивший один раз рано утром и один раз поздно вечером, в результате чего Адзель тратил уйму времени на проезд и еще больше — на пустое ожидание до и после занятий. Кроме того, я сильно подозревал, что он недоедает. Познакомились мы с ним на лекции по микрометрике, и я сразу начал о нем беспокоиться.

Адзель только отмахивался, он не разделял моих страхов.

— Шныряющего по степи охотника, каким я был когда-то, все это, Джимми, пожалуй, и разозлило бы. Но теперь, получив хотя бы самое малое просветление, я вижу, что все плотские невзгоды значат ровно столько, сколько мы сами им позволяем. Можно даже использовать их себе во благо. Лишения очень ценны. А что касается долгих ожиданий, так ведь это — удобнейший случай для углубления знаний или — что еще лучше — для медитации. Я научился даже не обращать внимания на зевак и очень рад, что укрепил в процессе свою внутреннюю дисциплину.

В наши дни пора бы и привыкнуть к инопланетянам, но Адзель был единственным воданитом на всей Земле. Так вот, возьмите такое вот существо: четыре ноги с копытами поддерживают хвостатую тушу, сверху туша эта покрыта зеленой чешуей и увенчана колючим гребнем, а снизу, со стороны брюха, она мягкая и золотистая; двухметровый торс с соответствующего размера руками поднимается к типично крокодильской физиономии, огромные клыки, толстые губы, костистые уши, печальные карие глаза… Возьмите такое существо, усадите его в некое подобие позы лотоса, заставьте сотни раз повторять «Ом-мани-падме-хум» густым, раскатистым басом профундо, и тогда посмотрим, сбежится на этакое зрелище толпа или нет.

При всей серьезности Адзеля в нем не было ни капли ханжества. Он любил хорошо поесть и выпить — когда было что, — особо предпочитая ржаное виски, каковой напиток он употреблял пивными кружками. В шахматы и покер с ним было лучше не садиться. Он очень хорошо пел — все, от родных своих напевов до человеческих народных баллад и самых последних популярных песенок. Адзель наотрез отказывался исполнять кое-что из своего репертуара, например «Эскимоску Нелл», в присутствии Бетти. Усердное изучение истории человечества привило ему до смешного анахроничную скромность. Шутки у него такие тонкие, что я не все их понимаю, а скорее всего не все и замечаю.

За все про все я очень любил Адзеля, страдал от его бедности и так и не сумел придумать никакого способа ему помочь.

Я посадил машину перед его домом. Рассыпающаяся халупа смутно чернела в густом тумане, освещенном лихорадочными отблесками каких-то далеких огней. От неумолчного, ничем не приглушенного шума грузового транспорта закладывало уши. Прежде чем выйти с Бетти из кабины, я прихватил парализующий пистолет.

Звонок у Адзеля давно сломался, но он быстро открыл на наш стук.

— Заходите, пожалуйста, заходите.

В лучах флюоресцентных ламп зеленые чешуйки сверкали, как изумруды. На нас пахнуло благовониями.

— А почему ты с оружием, Джимми? — Он недоуменно уставился на мой пистолет.

— Так ведь ночь, темно, — объяснил я. — В таком хулиганском районе…

— Да? — удивился мой тысячекилограммовый друг. — А меня вот никто еще ни разу не тронул.

Мы вошли. Взмахом руки он указал нам на циновки. Вся мебель комнаты состояла из этих циновок, пары дешевых столов и полок, лично сколоченных им из подобранных в мусоре досок и забитых книгами и кассетами. Старинная японская ширма — копия, конечно же, — закрывала дальний конец комнаты, где находились небольшая плита и хитрое, специально для него предназначенное канализационное устройство. На стенах — два свитка, горный пейзаж и сострадательный Будда.

Адзель засуетился, заваривая для нас чай. Он до сих пор не сумел привыкнуть к тесноте своей комнаты, дважды мне пришлось проявить чудеса ловкости, уворачиваясь от его хвоста (я ничего не сказал, иначе Адзель убил бы добрые полчаса на извинения).

— Я очень рад вас видеть, — прогудел он. — Однако из беседы по телефону я понял, что вы находитесь сейчас не в самых хороших обстоятельствах.

— Мы надеялись, что ты поможешь нам успокоиться, — сказала Бетти. Я лично чувствовал некоторое недовольство. Спору нет, Адзель — прекрасный товарищ, но неужели нам с Бетти не хватило бы для успокоения компании друг друга? Последние недели я и так почти ее не видел.

Адзель подал чай. Чайник у него был пятилитровый, но — благодаря, возможно, этим занятиям микрометрикой — мой далеко не миниатюрный друг прекрасно обращается с самыми крошечными и нежными чашками и способен провести чайную церемонию по полной программе. Чем он и занялся в приличествующей такому случаю тишине. Я внутренне кипел, как тот чайник. Прелестный, возможно, обычай, но разговор со Снайдером как-то не прибавил мне любви ко всем восточным традициям, вместе взятым.

В конце концов Адзель поставил флейтовую музыку, присел перед нами — то есть опустил на циновку заднюю часть туловища и привстал на передние колени — и торжественно произнес:

—= Прошу вас, друзья, поделитесь со мной своими бедами.

— Да мы их столько раз уже пережевывали, — сказала Бетти. — Я пришла сюда, чтобы мирно посидеть.

— Конечно, — с той же торжественностью ответил Адзель. — С величайшей охотой вас поддерживаю. Не хотели бы вы вместе со мной провести краткую трансцендентальную медитацию?

Вот тут уже я не выдержал.

— Нет!

Адзель и Бетти удивленно обернулись на этот истошный вопль, и я тут же начал оправдываться:

— Простите, пожалуйста… но… путаница все какая-то, и все идет наперекосяк и…

Огромная четырехпалая лапа опустилась на мое плечо и сжала его — мягко, чуть-чуть, совсем как мамина рука.

— Расскажи мне все, Джимми.

И тогда меня словно прорвало, я начал торопливо, взахлеб описывать свое нелепое, дурацкое положение.

— Снайдер просто не понимает, — закончил я. — Ему кажется, что все эти уравнения, факты можно освоить за несколько дней.

— А разве нельзя? Например, гипнопедия…

— Ну что ты говоришь, разве сам не понимаешь? Ну да, могу вызубрить все, как попка, но только знания эти не проникнут в меня до мозга костей — где им и следует быть. А потом на экзамене мне подкинут задачку, требующую оригинального мышления. И ведь обязательно подкинут — иначе как определить, сумею ли я справиться, если в космосе возникнет чрезвычайная ситуация.

— Или на незнакомой планете. — Длинная голова понимающе кивнула. — Да-а.

— Это не про меня — купцы, их приключения, — с горечью сказал я. — Но ведь и на регулярных транспортниках всякое бывает.

Некоторое время он смотрел на меня в упор, а затем пророкотал:

— Один знакомый говорит пару слов другому — так действует ваша техническая цивилизация, или я ошибаюсь? Зоту. Есть у тебя хоть какая возможность быстро справиться с этой задачей и вернуться к своей настоящей работе?

— Нет. Мастер Снайдер говорил о демонстрационном стенде или передвижной платформе для шествия. Для этого придется изучить культурную атмосферу, разработать общую схему, согласовать ее с местным комитетом, сконструировать эту штуковину — и упаси Бог, если она окажется малозрелищной либо малоэтнической, — затем построить ее, испытать, найти промахи конфигурации, исправить их и… А к тому же — какой из меня художник? Какую бы хитрую механизму я ни сделал, вряд ли ойа окажется шибко впечатляющей.

— Адзель! — неожиданно вмешалась Бетти. — Ты же знаешь о Древнем Востоке гораздо больше нас. Может, у тебя есть какие предложения?

— Возможно, возможно. — Раздался звук, вроде как при работе рашпилем. Воданит задумчиво потер свой подбородок. — Мотивы… дайте-ка я посмотрю.

Он снял с полки какую-то книгу и начал ее перелистывать.

— В буддийском искусстве они имеют по преимуществу языческое происхождение — так же, кстати, как и в христианском… Гр-рр’м... Бетти, дорогая, пока я тут копаюсь, не хотела бы и ты облегчить свою душу?

Бетти сидела, стиснув пальцы и молча уставившись в пол. Решив, что лучше ей не мешать, я осторожно поднялся с циновки, подошел к Адзелю и заглянул ему через плечо — нет, конечно, через локоть.

— Вообще-то это не моя проблема, а папина, — нерешительно начала она. — Может быть, ее и нет вовсе, если один из выбранных нами вариантов будет принят. Но если нет… сколько еще можем мы исследовать материал и выдавливать из себя мысли? Времени не осталось, а ему нужно много времени, чтобы подобрать состав, провести репетиции, позаботиться об оформлении… Извините, — вымученно улыбнулась она, заметив непонимание Адзеля. — Я забегаю вперед. Мы…

— Стойте! — прервал ее я, хлопнув ладонью по странице книги. — Что это такое?.. Прости, Бетти.

Она мгновенно вскочила на ноги.

— Ты что-нибудь нашел?

— Н-не знаю. — От волнения я начал заикаться. — Н-но… Адзель, ведь это почти что ты. Что это?

— Лун. — Он прищурился, чтобы прочитать (умеет же!) мелкие иероглифы.

— Дракон?

— Так — и неправильно — назвали его европейцы. — Адзелю явно нравилось читать нам лекцию. — Настоящий дракон, порождение мифологий Ближнего Востока и Европы, он злое чудовище, символ разрушительных сил. В китайской и родственных ей традициях эти рептилиеобразные существа — представители сил добрых, благожелательных. Лун обитает в небе, ли в океане, а цяо — в горах и болотах. Но это — только основные, есть и другие, имеющие иные названия. Главный из них — лун, именно его изображали при различных церемониях….

Затрещал телефон.

— Подойди, пожалуйста, Бетти, — попросил Адзель, не желая прерывать свое повествование. — Наверное, хотят сообщить мне об изменении расписания занятий. Так вот, Джимми, обрати внимание на когти передних и задних лап. Их количество — важная классификационная характеристика…

— Папа! — вскрикнула Бетти. Скосив глаза, я увидел на экране Джона Райфеншталя, такого же печального, как и его дочь.

— Я очень надеялся тебя найти, — устало сказал он. Бетти говорила мне, что последние дни, уходя из дома, обязательно оставляет список телефонов, по которым ее искать. — Я только что окончил трехчасовую беседу с председателем совета, — продолжал Райфеншталь. — Они отклонили все наши предложения.

— Уже? — прошептала она. — Но почему, почему?

— По разным причинам. «Кармен» кажется им слишком местной, слишком привязанной к своему пространству и эпохе. В наше время почти никто не поймет, что движет ее персонажами. «Альфа Центавра» посвящена космическим путешествиям, а именно это и нежелательно. «Травиата» лишена зрелищности. Да, соглашаются они, «Гибель богов» заряжена мистическим смыслом, как им того и хочется, но вот она уже слишком картинна. Современная аудитория ее не примет, если только мы не придадим театральным эффектам правдоподобие, но тогда эти эффекты уведут внимание зрителей от живых исполни-тел ей, которые должны быть в центре внимания, ведь мы прославляем человека. И так далее, и так далее.

— Да у них в головах сплошная каша!

— Но в их руках — сила. Ладно. Ну как, выдержишь ты еще несколько сот километров пленки?

— А куда же деться?

— Извините, пожалуйста, за непрошеное вмешательство, мастер Райфеншталь. — Все головы повернулись к Адзелю. — Мы незнакомы, но я давно восхищаюсь вашими работами. Скажите, пожалуйста, а вы не думали о китайской опере?

— Этим займутся сами китайцы, мастер… э-э… — дирижер смущенно замялся.

— Адзель. — Мой чешуйчатый друг вошел в поле зрения камеры, его клыки, обнажившиеся в дружелюбной улыбке, поблескивали — должен признать — весьма зловеще. — Считаю большой для себя честью познакомиться, сэр… э-э… сэр?

От ужаса Джон Райфеншталь задохнулся и побелел как полотно.

— П-п-прост-ти-т-те, п-пожалуйста, — прозаикался он, обретя наконец дар речи и стирая со лба обильный пот. — Мне и в голову не приходило, что вы… Понимаете, я тут все время думаю о Вагнере, а потом вдруг вижу перед собой Фафнира собственной персоной…

Я не знал ни Вагнера, ни всех этих имен, однако сразу все понял. Быстро переглянувшись, мы с Бетти издали торжествующий вопль.

Предвидя реакцию Саймона Снайдера, я настоял на личной встрече. Куратор восседал за письменным столом в окружении компьютеров, коммуникаторов и информационных систем.

— В чем дело, Джим? — на узких, плотно сжатых губах появилось некое подобие улыбки. — Вдохновение посетило? Тебе не кажется, что один день — это очень мало, когда стоит такой серьезный вопрос?

— Хватило, — нагло ответил я. — Мы уже говорили с председателем китайско-американского комитета, сам он в восторге, но хотел бы заручиться вашим одобрением — ведь все будет происходить от имени учебных заведений.

— Мы? — нахмурился куратор. — У тебя что, появился напарник?

— Более того, сэр, он и есть основа проекта, даже — весь проект. Какое может быть китайское шествие без дракона? А какой бутафорский дракон может сравниться с настоящим? Мы возьмем этого воданита, наденем ему парик и фальшивые усы, на ноги — когти, чешую покроем лаком…

— Инопланетянин? — теперь Снайдер уже не хмурился, он презрительно усмехался. — Ты огорчаешь меня, Джим. Очень огорчаешь. Я ожидал от тебя совсем иного — что ты почувствуешь важность поручения, сумеешь приложить свои способности. Весь смысл Фестиваля в прославлении рода человеческого, а ты хочешь использовать чуждое нам существо. Нет. Боюсь, я никак не смогу…

— Подождите, пожалуйста, сэр, вы ведь не успели даже познакомиться с Адзелем. — Я вскочил со стула, распахнул дверь в прихожую и позвал: — Заходи.

Адзель начал заходить, он заходил метр за метром, пока в кабинете не стало тесно от чешуйчатого хвостатого тела, от шипов и клыков.

— Вы не представляете, сэр, как я рад этой возможности, — прогремел он, сжимая руку Снайдера своей огромной лапой и приветливо улыбаясь ему прямо в лицо. — Какой прекрасный случай выразить мое восхищение земной культурой и тем самым помочь прославлению вашей замечательной расы:

— М-мм, ну да, конечно, — обессиленно промямлил Снайдер.

Я заранее предупредил Адзеля, что ему нет нужды особо афишировать свой пацифизм и благоприобретенное на Земле вегетарианство.

— Я ни на мгновение не сомневался, сэр, — продолжил дракон, — что вы одобрите блестящую идею Джимми. Не хотелось бы скрывать от вас, что лично я имею еще один побудительный мотив — местная ассоциация владельцев ресторанов обещала кормить всех участников репетиций. Имея крайне скудную стипендию, — язык, которым он облизнулся, промелькнул в двух сантиметрах от хрящеватого носа Снайдера, — я сильно недоедаю.

И ведь чистейшая правда, хотя, может быть, и не вся. Иначе Адзель просто не мог. Не сдерживаемый подобными условностями и предрассудками, я наклонился к уху куратора.

— Не бойтесь, сэр, он, конечно, легко возбудим, но вполне безопасен, если никто его не расстраивает.

— Ну что ж, — Снайдер откашлялся, отодвинулся назад, тут же уперся в компьютер и снова откашлялся. — Ну что ж, э-э-э… да. Да, Джим, твоей идее нельзя отказать в оригинальности. В ней есть нечто такое, — он болезненно сморщился, но сумел наконец выдавить из себя, — …нечто, показывающее мне, что ты… — он опять на мгновение смолк и закончил, глядя на меня с нескрываемой уже ненавистью: — Что далеко ты пойдешь.

— Очевидно, вы зафиксируете свое мнение? — невинно поинтересовался Адзель. — Вы прямо сейчас и занесете его в личное дело Джимми?

Я с трудом дождался конца этой — крайне, конечно, необходимой — процедуры. У Бетти, ее отца и моего приятеля была назначена сегодня беседа с председателем совета управляющих Сан-Францискской Оперы.