Помоги проекту - поделись книгой:
Амир злобно посмотрел на меня – но меня это не впечатлило. Теперь я знаю, кто он такой – он не воин веры, не аскет. Он лжец, негодяй и содомит. Отброс общества. Хоть я и неверный – но знаю, что Аллах – отвернется и плюнет, когда эта мразь предстанет перед ним. Или спросил – ради чего ты вышел на моем пути, Хабибулла. Ради меня, или ради того, чтобы делать безнаказанно харам и учить других хараму, думая, что за это не будет ответа?
Подумав, амир решил, что рисковать не стоит. Он отдал приказание – и мне принесли тюфяк, тот самый, на котором я спал.
– Может, тебе еще харама дать, неверный, чтобы не скучал в дороге?
– Обойдусь – сухо сказал я и полез в свое узилище.
За мной – закрыли второе дно, дальше – со стуком что-то положили. Наверное, инструмент. Затем – я почувствовал, как машина покачивается, боевики рассаживаются по местам, как закрываются двери…
Заурчал двигатель. Тоже простой и примитивный – от сельскохозяйственного трактора: эта машина как раз и делалась простой, дешевой, примитивной, которую можно отремонтировать в любой деревне, а не гнать на сервис. Сначала колотило, потом двигатель прогрелся и заработал ровнее. Качнувшись на рессорах, машина тронулась…
Удобств тут мало – но жить пока можно.
И пока делать все равно нечего – скажу вам еще кое-что. Про афганцев.
По-моему – главным различием между цивилизованными и нецивилизованными людьми является наличие или отсутствие веры. Цивилизованность – связана с потерей веры, ничего не принимается на веру, всему требуются доказательства. Поэтому – смешны исследования европейских геополитиков о том, что Россия изначально является дикарской, нецивилизованной страной. Весь мир пользуется таблицей Менделеева, весь мир слушает Чайковского, читает Пушкина. В двадцатом веке в России изобрели телевидение[15] пассажирский самолет и стратегический бомбардировщик, ударный авианосец, вертолет, еще в двадцатые годы наши ученые выполнили первые научно признанные теоретические изыскания по делению атомного ядра, внесли ключевой вклад в вопрос беспилотных и пилотируемых космических полетов. Все это стало бы невозможным без мощнейшей научной школы, и главное – без вековой тяги русских к знаниям. Она была и в восемнадцатом, и в девятнадцатом, и в двадцатом веке. Русские читали книги, даже самые бедные[16] – все равно приобщались к печатному слову. И сейчас – мы ничего не принимаем на веру, мы уважаем ученых, а не фанатиков и шарлатанов, и даже мусульмане в нашей стране – поступают так же.
А вот эти…
Знаете, что самое страшное, почему нам так упорно противостоят эти люди, в общем-то, несчастные и бедные? Как раз вера. Если, к примеру, снять ту мерзость, которую я видел вчера, и показать ее по телевидению – удивительно, но они в это не поверят. Они поверят тому, что будет вещать полуграмотный мулла в подпольной молельной комнате. Вера не просто заменяет им разум – вера подавляет разум, заставляя не верить собственным глазам. Поэтому, если мы покажем это – те из афганцев, кто верит, заявит, что это ложь. Что это русские так подстроили все.
Так что вера – это не всегда хорошо.
Из этого же – проистекает, что большинство афганцев не думает и не хочет думать, не хочет делать выводы. Будучи Наместником (когда это было…), каждый четверг, я обращался к афганцам через Радио Афганистана. Довольно прилично зная фарси, я читал обращение на дари, а переводчик – синхронист переводил на пушту. Эти обращения – я построил не как зачитывание составленных кем-то в штабе инструкций – а как разговор: я понимал, что если афганцы это слушают, для них – это как голос России, далекой и непонятной. Я говорил им – посмотрите как вы живете. Посмотрите вокруг себя – что из того, что окружает вас, вы построили собственным трудом, а что – дал вам Аллах? Вспомните, когда последний раз ашрары оказали вам какую-то услугу? Когда и чем они вам помогли? Когда они просто поговорили с вами так, как я сейчас говорю, без наставлений и угроз? Что хорошего принесли ашрары в жизнь Афганистана? Какое из зданий, помимо мечетей – построено в те годы, когда в Кабуле действовали исламисты?
Из положения афганцев вытекает еще одна бедственная их характеристика – их лень. С ней – я столкнулся впервые, и только из записок тех, кто прошел Замирение на Востоке в двадцатые – сороковые годы. Они не просто ленивы – они патологически ленивы, и это проистекает из беспредела, который происходил на их земле. Все то хорошее, что у них было – мог отобрать бай, если он начинал подозревать, что феллахи укрывают хороший урожай – то посылал нукеров перепороть их. Если один из королевских мытарей видел, что какой-то купец хорошо торгует – он просто накладывал на него налог дважды, и никто не смел пожаловаться. Да и общество – оно тоже не любило, когда кто-то начинал жить хорошо, ибо это напоминало им, что они живут плохо. Вот почему афганцы – гениальны в части придумывания отговорок, почему не сделаны те или иные вещи. Каждый раз – на совещаниях они говорили то, что им надо, что им не хватает – но сразу замолкали, как только разговор заходил о том, что они должны дать или сделать. Это больной народ. Его можно вылечить только через два поколения. И на войне – смена поколений произойдет быстрее.
Жестоко, но это так.
Мы уже выехали за город. Тянуло холодом, несмотря на ватник, трясло. Потом остановились – я догадался что это. Контроль – один на шоссе Джелалабад-Кабул, первом национальном шоссе, блокпост. Один из ключевых, здесь по моему даже есть рентгеновский аппарат как на таможенных пунктах пропуска. Вот только всем машины – под него не загонишь.
Очередь. Я начал задумываться – а по мне ли эта авантюра. Мы так то до вечера ехать можем, а зимой, много часов практически без движения – не для моего возраста, скажем так…
Машина – двигалась рывками. Я догадался, что проверяют быстро, возможно – часть сотрудников бросили на расчистку снега, в Афганистане снежный буран это настоящее бедствие, это у нас – обычная зимняя неприятность.
Авантюра…
Человека, с которым я должен был встретиться – звали Джелалуддин Хаккани. Старший из братьев Хаккани, лидер так называемой "организации Хаккани", по нашей оценке представляющей наибольшую опасность в приграничной зоне. Под его началом – до двадцати тысяч боевиков, как в горах – так и легализовавшихся, чтобы продолжать террористические действия. Объявлен вне закона Высочайшим решением, за его голову – назначена награда в один миллион рублей золотом. После ликвидации генерала Абубакара Тимура – самый опасный из всех террористов, действующих в нашей зоне ответственности.
В отличие от многих других террористов и лидеров террористических групп, практически неграмотных – закончил медресе, а потом и исламский университет в Аль-Азхар, в Каире. Придерживается принципов ваххабизма – крайне агрессивного суннитского религиозного течения, созданного британской разведкой с целью дестабилизации Османской Империи, а потом применявшееся против нас. Магистр усуль аль-фикх, исламского правоприменения с правом быть кади, исламским судьей. Виновен, по меньшей мере, в двухстах террористических актах против русских, на его счету – не менее пятисот загубленных жизней.
Просто удивительно, почему такой человек – пошел на контакт с нами.
Его люди – установили контакт со мной, когда я покупал очередную партию мобильных телефонов. Несколько человек, двое из которых были в полицейской форме, и скорее всего – настоящей полицейской форме. Они запросто могли бы и убить меня… я бы убил двоих, возможно троих, еще менее вероятно – четверых – но их было восемь, и пятый – однозначно убил бы меня. Но вместо этого – они сказали, что один шейх желает говорить со мной и только со мной, и более ни с кем из русских. И если я желаю с ним поговорить – то они гарантируют мне безопасность, для чего несколько человек из числа крайне авторитетных в горах, представители трех разных родов – не просто гарантируют мне безопасность, а спустятся вниз и отдадут себя в руки моих людей, как гарантию моей безопасности.
Я поверил. Потому что шейх не такой дурак, и хоть он и фанатик – он понимает, что вступать в конфликт сразу с тремя пуштунскими племенами, в том числе и со зловещими Африди, воинами и мятежниками – это уже слишком. И что если он нарушит обещание и убьет меня – Шура муджахеддинов, скорее всего, примет решение, что он действовал не по воле Аллаха, и выдаст его пуштунам на расправу. Конечно, можно было предположить, что например, у уважаемого шейха обнаружили рак и ему теперь все равно, и он перед смертью решил сделать, что еще может против русских, разменять свою жизнь на мою. Но… в общем, я поверил. И дал свое согласие.
Мы снова поехали…
Самое плохое – все приходилось держать внутри. Доверять – никому было нельзя, ни единому человеку, ни единому! Поэтому – официальные структуры просто не знают, где я нахожусь, и если шейх все же обманул – я погибну. Но такова плата. Такова плата за победу – по крайней мере, это более достойно.
Мы ехали по дороге, и я знал, по какой. Шоссе на Пешавар, первое национальное. Это всего лишь дорога по русским меркам, словом "шоссе" у нас обозначается нечто другое. Его строили англичане, в шестидесятых годах – в некоторых местах оно сужалось так, что можно было пройти только одной машине в любую сторону, приходилось пропускать идущие в разные стороны машины по очереди, а высота скальных стен в этом месте достигала нескольких десятков метров, отчего становилось жутко. Британцы взорвали эти стены и создали дорогу, проходимую для бронетехники – но узким местом оставался Хайберский проход, ворота в Северо-Западную Индию. Когда мы пришли – мы расширили и проход до трех рядов в каждую сторону, и теперь – эта дорога была намного более оживленной, чем раньше. Я это понимал по гудению фур, идущих в Пешавар. Город, объявленный вольным торговым городом по условиям Бисмаркского урегулирования. Город под британской властью – но никто не вправе запретить там торговать. В том числе и русским. В этом был смысл – если мы не выбьем Британию из Индии военной силой – то рано или поздно выдавим своими товарами. Британцы просто потеряют рынок, оккупация Индии станет затратной, и будет больше забирать денег, чем приносить и тогда они уйдут.
Вопрос в том, что дальше. Что-то мне чертовски не нравится то, в кого превратились мы, русские за последнее время. По зубам ли нам этот кусок…
Хреново было еще и то, что стало тяжело дышать. Тут и так тяжело дышать, горы, приехавший сюда человек первое время ходит, как задыхается. А тут еще и водилы – чтобы хоть немного повысить мощность двигателя в горах, они убирают нейтрализатор и делают что-то типа прямоточной системы. Да и солярка здесь не лучшего качества. В результате – грузовики дымят как паровозы, весь этот дым, вся эта гарь скапливается в ущелье, по которому идет трасса и дышать тут чертовски тяжело. Особенно – когда лежишь без движения в сорока сантиметрах от дорожного полотна.
Черт бы все побрал, не спать!
Интересно, далеко ли? По моим прикидкам – километров десять от Кабула отмахали. Зона безопасности двадцать, это как раз радиус применения примитивных ракетных систем Б1,[17] и в этой зоне, по заверениям разведки нет и не может быть ни одного отряда моджахедов. Нет, конечно сами моджахеды есть – но поодиночке, с легальными документами и без ракетных систем. Дальше – идет зона свободной охоты, которую не удается стабилизировать даже постоянным дежурством беспилотников. Каждый месяц хоть что-то – но происходит[18]…
И интересно, в каком состоянии я буду, когда мы приедем на место? Живом – или не очень.
Чертов холод начинал о себе знать. Самое опасное – это когда ты перестаешь чувствовать, что тебе холодно. Если ты это чувствуешь – значит, все в порядке. Если перестаешь, и при этом тебя клонит в сон – приехали…
Чтобы не замерзнуть – я начал вспоминать, чертовы курсы. Те самые, на Балтике. Полуостров Порккалла-удд, станция торпедных катеров. Холодно-серая свинцовая вода – на Балтике она никогда не бывает по-настоящему теплой. Утренний комплекс упражнений у нас – примерно соответствовал комплексу морской пехоты, зато проводился – по пояс в воде. Потом – в мокром обмундировании мы бежали в столовку. На этой чертовой базе все приходилось делать бегом, чтобы не замерзнуть, нас приучали к холоду, к постоянном пребыванию в сырости, к переохлаждению. Сухая одежда для нас была скорее исключением, нежели правилом, мы целыми днями занимались в мокрой. Кто заболел – того отчисляли.
Потом – нам устроили испытание. Этот хренов курс построен так: сначала физические испытания, потом огневые, потом – различные высадочные средства. Поскольку на курсы боевых пловцов записывается много идиотов, романтиков, парней желающих показать, какие они крутые – физо идет в первую очередь, потому что на нем отсеивается большинство. На моих глазах – сдался и не выдержал член олимпийской сборной по стрельбе, призер соревнований – он то думал, что если он умеет стрелять, то ему тут море по колено. Потом я его случайно встретил – он тогда уже был снайпером парашютистов, и на мой вопрос, не хотел бы он снова попробовать, он ответил – я что, псих что ли?
А мы тогда все были сорванными.
Так вот – нас с утра загнали в воду по грудь и сказали, что нас слишком много. По правилам – должен быть девяностопроцентный отсев, а мы не дотянули и до пятидесяти. Поэтому, мы будем стоять в воде до тех пор, пока не наберем нужного отсева. А это значило, что из каждых пятерых – трое должны были сдаться, и это после нескольких недель сырого ада, после сна днем и подъемов ночью, после "изучения рукопашного боя", когда нас просто заставляли драться толпа на толпу, после пробежек по грудь в ледяной воде, когда и дна то не чувствуешь, после отбросов, которыми нас кормили – четверо из пяти должны были сдаться и сказать – ну, все, нахрен. Я выбываю. К черту все, я пошел домой. Это не для меня.
Если бы кто-то из нас в то время попал в ад, первое что он сказал бы – господи, хорошо, что тут можно обсушиться.
Я кстати, потом узнал смысл этих упражнений. Флот вбивал нам в голову, что если происходит что-то нехорошее – это не значит, что мы в чем-то виноваты. Это значит, что жизнь полное дерьмо, только и всего. И ничего хорошего от жизни – боевому пловцу-ныряльщику ждать не приходится…
И нам еще напомнили о том, что каждый из нас давал расписку в том, что если он не рассчитает свои силы и с ним на курсах подготовки произойдет что-то плохое – по этому поводу он будет иметь претензии исключительно к себе самому. Но если кто-то больше не желает играть с судьбой в орлянку – тот может просто выбраться на берег, подойти к офицерскому столику, где пили горячий кофе и чай инструкторы – и никто не будет иметь к нему никаких претензий.
Нас учили, как не замерзнуть. Надо просто прижать все конечности к телу, ограничить движения и попытаться удержаться в сознании. Представить, что где-то в глубине твоего тела горит очаг – и удерживать это ощущение, удерживать тепло внутри себя. Здесь это было не так то просто сделать – Финский залив, волны…
Мы стояли. Шло время, а мы стояли. Между нами – было по десять метров дистанции, и никто из нас не мог поддержать другого – даже просто повернуть голову, означало разрушить ту драгоценную пленку воды рядом с твоей кожей, которая хоть немного теплее обычной воды. Вода – плохой проводник тепла, поэтому тепло она отдает медленно, как и забирает. В нашем случае – важнее было второе.
Когда кто-то из нас падал – инструкторы на лодке подъезжали и забирали его. Остальные продолжали стоять. Никто из нас не знал, сколько времени мы так уже простояли и сколько предстоит простоять еще, кто сдался, а кто еще на ногах. Потом – пришли сержанты из морской пехоты – морскую пехоту мы ненавидели – и стали кричать в мегафон, что мы идиоты. Что это даже хорошо, что мы такие идиоты – мы станем импотентами, и все барышни на Невском будут принадлежать им, а не нам. Что мы полные кретины, если думаем, что кто-то может быть круче разведвзвода морской пехоты.
Через какое-то время – они закричали совсем другое. Что тот, кто продержался до сей поры – может выйти на берег и идти к ним, в морскую пехоту. Что его примут сразу, без экзаменов. И каждый из нас должен был принимать решение – стоять дальше, или послать все к чертовой матери.
Мне было особенно тяжело. Я вырос у Черного моря. Севастополь, Ливадия, Одесса, Константинополь. Я никогда не знал, что море может быть таким чертовски холодным и не был к этому готов, как мне сказали инструкторы, против меня, дворянина – ставили семь к одному. Они еще и делали ставки – кто сдаст первым.
Я не сдался. И уже вечером – был в больнице, откуда вышел, только через полтора месяца. Заработать одновременно цистит и воспаление легких – это суметь надо. Вот только – я был тем самым пятым, вышедшим из моря на своих ногах. И после больницы – продолжил обучение на курсах. Уже как один из своих…
Внезапно, я понял, что машина стоит. Газует и стоит. Что я смертельно замерз. И что мы – уже не на дороге…
Чертовы ублюдки.
Я начал барабанить в крышку. Бить ногами, как только мог. Мать вашу, выпустите меня наконец…
Услышали. Я услышал, как открылась дверь, как откинули диван, как начали забирать инструменты. И когда инструментов не было – я толкнул это чертово двойное дно – и оказался в месте, где было свободное пространство. Не так, как в гробу…
И еще тут был воздух. Настоящий воздух…
Попытался выбраться из машины – получилось, но не сразу. Ноги были как деревянные, руки тоже. Замерз.
Те, кто не знает механизма обморожения, думают, что если замерз – надо выпить водки или спирта, и тогда согреешься. На самом деле все строго наоборот – замерзнешь еще сильнее. Алкоголь – расширяет сосуды и тепло начинает теряться интенсивнее, то что после алкоголя ты чувствуешь жар – это всего лишь видимость согревания. Выпив – ты чувствуешь, что согрелся, тебя начинает клонить в сон, ты засыпаешь – и сон плавно переходит в вечный. Надо убраться с холода и начать делать упражнения. Это самое лучшее, что можно сделать. Ну и горячее питье, если есть…
Выбравшись из машины – я огляделся.
Мы были где-то в горах, на перевале. Температура – градусов пять по Цельсию, с отрицательным знаком, то есть почти на грани таяния снега. Снега здесь было на удивление немного – белые проплешины на буром фоне земли. Мы были на какой-то дороге, идущей непонятно откуда и непонятно куда: здесь нет приметных ориентиров, только местные, те, кому горы эти знакомы с самого детства – могут здесь уверенно ориентироваться. Слева – была не пропасть, а чертовски коварная каменная осыпь. Неопытному человеку она может показаться неопасной, но сорвавшись – до низу только уши твои доедут, как говорили на горной подготовке по выживанию.
Я понял и то, в чем заключается проблема боевиков. Дорога, по которой они ехали – стала слишком опасной, вдобавок – внедорожник еще и забуксовал. А тут – и сорваться недолго, поэтому дальше ехать они не решились и сейчас спорили, что делать дальше.
Я начал разминаться – как мог. Боевики – смотрели на меня с опаской. На них – были накидки, с одной стороны – цвета овечьей шерсти, идеально подходящие по местные камни, с другой – белые. Опытные…
Закончив с разминкой, я сунулся в салон. Увидел покрывало, разорвал его на середине, сунул голову, завязал вокруг пояса веревкой – как примитивное пастушеское пончо. Боевики смотрел на меня, и ничего не говорили.
– Что встали? – спросил я – вот лебедка. Пользоваться умеете? Есть колышек стальной, и большой молоток?
Один из боевиков отправился в машину…
Место, в которое мы приехали – было большой деревней. Как и положено обжитым местам – оно располагалось на господствующей высоте, наверху большого то ли холма, то ли горы – и было отлично подготовлено к обороне.
Улицы здесь такие, что неподготовленный человек будет не идти по ним, а карабкаться, бегать, как местные мальчишки – он не сможет. Когда снег начнет таять – здесь будет очень скользко, но селя, сносящего все и вся, не будет – он будет ниже, уйдет в долину, здесь самый верх. Для машин – здешние места совершенно не предназначены. Зато много живности, особенно коз. Афганцы любят коз – они прыгучие и могут объедать даже листву с деревьев.
Примета нового времени – коровы. В Афганистане – почти нигде не держали коров, корова считалась признаком очень богатого хозяйства, молоко было столь ценным – что правоверные молили Аллаха добавить им его, если оно оказывалось на столе. Англичане ничего с этим не сделали – а мы завезли сюда кавказских коров и стали продавать. Кавказские коровы – примерно в полтора – два раза меньше обычных крестьянских коров, они могут ходить по горным тропам и подниматься на задние копыта, чтобы объесть дерево. Молока они дают меньше обычной коровы, но больше козы. Козье молоко намного ценнее и дороже, но как только русские привезли коров – их стали скупать по всем деревням. Это одно из того немного в деле "завоевания умов и сердец", что реально сработало в Афганистане.
Мальчишки. В отличие от городских сверстников – необутые. В городе – мы гордились тем, что обули всех детей – а здесь ни один мальчишка не наденет ботинки даже если они у него и будут. Их надо шнуровать, в горах они проживут недолго – а пятки у местной детворы такие, что они могут запросто ходить по битому стеклу. Босоногие, в отличие от взрослых с непокрытыми головами, часто с прутиками – пастушата. У всех – на поясе небольшой нож, здесь нож дают ребенку, как только он начинает ходить. Они не учатся в школе, наверняка и Корану почти не учатся, растут как сорняк на поле. Как только водитель поставил нашу машину на ручной, и мы вышли – они моментально обсыпали нас. Особый интерес они проявляли ко мне, один из боевиков, охранявший меня дал особо настырному такого плесня, что тот полетел на землю – но ничуть не обиделся, вскочил и присоединился к остальным. Когда мы приходили в кишлаки – они вели себя совсем по-другому, они исподтишка следили за нами блестящими черными глазами, из которых нельзя было прочесть ничего. Когда мы давали им что-то – они брали это, но выражение их лиц при этом не менялось. Если мы забирали кого-то – любой мог схватить оружие и начать в нас стрелять, и если мы просто приходили, чтобы поговорить со старейшинами – любой из них тоже мог взять оружие и начать стрелять. Араб, когда ему было совсем плохо, вспоминал, как он убил маленькую девочку – та знала, где отец хранит автомат и открыла огонь по пришедшим в кишлак чужакам. А сейчас – это были обычные дети, и если я был с моджахедами – значит, я был одним из своих, и меня можно было не ненавидеть. И они с детской непосредственностью пытались прикоснуться ко мне, человеку из другого мира, с авианосцами по сто тысяч тонн, поездами на магнитной левитации и собираемой на околоземной орбите станцией для добычи полезных веществ из метеоритов. Пятьдесят с лишним лет назад – гауптман Люфтваффе, барон Гуго фон Лоссов первым ступил на поверхность Луны – а они здесь жили, как и несколько сот лет назад.
Здесь были и женщины. Они не сидели по домам, благо здесь был небольшой рынок – и они тоже смотрели на нас. Все – в черных хиджабах, здесь нет и намека на кабульских красавиц, здесь достаточно что-то не то увидеть, чтобы заиметь кровного врага. Они торговали примитивной снедью и гуманитарной помощью напополам: видимо ее привозили в село по договоренности с местными жителями, что они сами распределят ее – но какой идиот будет отдавать бесплатно, что можно продать. Вон – знакомые мешки с рисом, с мукой, большие синие канистры с керосином – налетай, покупай. Еще одно мое начинание, которое нынешний генерал-губернатор спустил в сортир. Будучи здесь наместником – первым делом я отказался от поставки сюда гуманитарной помощи. По моему поставлять в зону конфликта гуманитарную помощь и раздавать ее просто так верх идиотизма. Все ценности, что получены не в качестве платы за труд – развращают и делают невозможным нормальное становление общества. Эти идиоты привезли сюда гуманитарную помощь – и шейхи торгуют ей на базаре, и будут торговать – а так как норма прибыли стремится к бесконечности – они могут себе позволить финансировать моджахедов с прибылей. Да и моджахеды – могут объявить полученную прибыль лихвой (а как не лихва?!) и конфисковать ее себе. Скажете, не так? В Персии – мы почти сразу, через месяц с небольшим единовременно выдали вспомоществование деньгами, после чего объявили, что больше никому и никакая помощь оказываться не будет. Каждый должен работать, а пока не восстановлены заводы – есть корпус гражданской реконструкции, можно работать там и получать заработную плату, на которую можно кормить семью. Да, мы завозили продовольствие – но продавали, а не раздавали его, и большей частью – привлекая к снабжению местное купечество. Вместо того, чтобы делать его своими врагами, раздавая продовольствие даром и провоцируя злоупотребления и воровство. Очень важно – не дать людям забыть, что такое работа и деньги, полученные за труд. Иначе ничего хорошего не будет – видно на примере Афганистана.
А здесь – не слишком то дальновидные люди предпочли вступать в переговоры со старейшинами местных племен, причем разговаривать с ними как с равными. Хотя мы – держава двадцать первого века, а они – довели свой народ до века примерно семнадцатого – восемнадцатого, и держат его в нищете и убожестве. И чтобы легче было разговаривать – начали подкупать раздачей гуманитарки, точно зная, что они ее будут продавать. Раз поставляется гуманитарный рис – не надо выращивать свой. А раз не надо выращивать свой – значит, можно подработать. Фугас на дорогу подложить, обстрелять конвой. А что? Тоже деньги.
И сейчас, идя мимо обнесенного каменной стеной по пояс рынка, я видел плоды это политики, сломать которую мне так и не удалось.
Ну и мужчины.
Мужчины здесь делятся на стариков и всех остальных. Старики – неспешно смотрят на текущую перед их глазами жизнь и с достоинством ждут своей кончины. Остальные мужчины – чаще всего неопределенного возраста, рода занятий, все с оружием. Все лихие – моему нраву не препятствуй. Здесь, в этих чертовых селениях – нельзя выделить боевиков, и сказать, что вот это мирный житель, а это – бандит, боевик. Здесь любой – возьмется за оружие и будет стрелять, если будет повод или достаточная сумма денег. Мирных здесь нет.
Ворота, в которые мы зашли – были выкрашены зеленой краской – символ ислама. Во дворе – затоптанном сапогами, грязном, с глинобитными строениями – стояли несколько мужчин, без оружия. Один из них – на наших глазах зарезал овцу.
Ясно, очередной этап пути. Сидим, едим, пьем. Хоть немного согреюсь – переход по горам я могу и не выдержать…
Еда была хорошей, с мясным блюдом. Даже при Короле, при относительно стабильной власти – афганцы ели мясо лишь по праздникам, даже средний класс – сейчас, судя по тому, как афганцы вели себя за столом, мясное блюдо в обед было для них нормой. После чего – мы все улеглись, чтобы немного поспать перед переходом по горам. Легли в общей комнате, мне дали такую же овчину, как и всем. Зимой в горах холодно, что днем, что ночью…
Ближе к вечеру мы вышли. Уже светила луна и на стремительно темнеющем небе – проявлялись белые, крупные звезды. Небо очистилось, буран кончился…
Ни у одного их боевиков – не было автоматов, оружие если и было, то они несли его скрытно, скорее всего – те дешевые пистолеты, которые клепают с другой стороны границы. У всех – были одеяла, которыми они окутали себя перед переходом и большие мешки, в которых они несли купленное в городе – пакеты, майонез, чайные пакетики. Аскеров генерала Мадаева больше не было – и можно было ходить по горам относительно безопасно.
Мы уходили в горы. Я шел в середине колонны, на мне был тот же самодельный плащ-пончо. Последний из боевиков – волок за собой что-то типа мешковины с камнями, это примитивное, но действенное приспособление затирало наши следы.
И тут – когда поселок был уже не виден – моджахеды внезапно заговорили между собой, явно встревожившись чем-то. Промелькнуло известное мне пуштунское слово "мачайс" – пчелы.
Прислушавшись, я услышал негромкий ровный гул мотора где-то в небесной выси, отражающийся от стенок ущелья. Первый раз – я слышал это при таких обстоятельствах. Небо очистилось – и ударные беспилотники тут же вылетели на охоту. Террористы звали их пуштунским словом "мачайс" – пчелы.
– Идите дальше… – сказал я, следя за голосом – они не нанесут удар. Они не видят оружия у вас, не имеют права…
Шедший позади меня моджахед толкнул меня в спину
– Иди…
Шейх сидел у выхода из пещеры, на небольшом коврике, красочно разукрашенном, таком, какой кладут на спину верблюдов. Он сильно постарел по сравнению с теми немногочисленными снимками, которые у нас были и на основании которых велся его розыск. Борода и волосы – белые как снег, редкие, тонкие, на голове – вместе традиционного паколя или чалмы – черная спецназовская шапочка, раскатывающаяся в маску, удобная и теплая, как у рядового бойца. Я знал, что, по крайней мере, один раз – по нему стрелял снайпер, но ему удалось выжить. Как – я не знаю. Возможно, просто неправильное опознание…
С первого взгляда я понял, что шейх болен и болен сильно. Пергаментная, нездоровая, желтая кожа, как бумага. Это от почек. Посадил почки от долгих ночевок на холодной земле, тут даже туристический коврик не спасет, и костер разжечь нельзя – беспилотник тут же увидит тепло. И теперь моча поступает в кровь, отравляя организм – это называется нефрит. Два три года максимум, после чего миллион никому платить не придется. Аллах заберет его. Для меня это плохо, возможно, что шейх и в самом деле решил разменять свою жизнь на мою.
Рядом с ним – боевики из его личного джамаата. С первого взгляда видно – на каждом море крови. Удивительно, но многие из наиболее опасных террористов и экстремистов – бывшие королевские слуги. Экстремисты убили короля, а его слуги – перешли на сторону экстремистов и начали вершить террор. Уже одно это показывает – насколько больно афганское общество. Автоматы, пулеметы, ракетные установки РПГ-7, я заметил, что часть из них – с приваренным сзади дополнительным козырьком, чтобы стрелять под острыми углами – по вертолетам. У всех у них – большие, бесформенные накидки, как мексиканские пончо, закутывающие человека полностью, с рюкзаком и с оружием. Опытные гады. В основном – наблюдение у нас ведется с воздуха, а по правилам – нельзя открывать огонь, пока не увидел оружие у противника. А как его увидишь, если оно под такой вот попоной.
Каждый из них смотрит на меня так, как будто я причина всех их бед, прошлых, нынешних и грядущих. Каждый – готов броситься на меня и растерзать, повинуясь единственному кивку шейха. То, что я безоружен и пришел с миром их не остановит – они озверели от крови и не знают благородства.
– Ас саламу алейкум – сказал я – мир вам.
Шейх смотрел на меня пожелтевшими от болезни, рысьими глазами.
– Ва алейкум ас салам – сказал, наконец, он – мир и тебе.
Я тайком – выдохнул. Если начал говорить – уже лучше.
– Оставьте нас – приказал шейх
Моджахеды неохотно повиновались – пошли вглубь пещеры. Как минимум один – будет целиться в меня из темноты, уверен…
– Ты – Воронцов – сказал шейх, пристально смотря на меня. Убийца мусульман…
– Я убивал бандитов – возразил я
– Ты убивал мусульман – сказал шейх – и рано или поздно, Аллах призовет к ответу и тебя. Но именно потому – я и доверяю тебе. Как никому.
Шейх закашлялся, кашлял нехорошо – скорее всего, еще и бронхит. Надо бы антибиотиками, антибиотики у них наверняка есть, но пещерная жизнь – не для старого человека. Возможно, он болен настолько, что умрет уже в этом году
– Я мог бы приказать убить тебя – сказал шейх, откашлявшись и сплюнув на снег мокроту – но я не стану этого делать. Ты поможешь мне…
Поделиться книгой: