Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Тайная история атомной бомбы - Джим Бэгготт на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Им следует ускорить работу

Даже в те исключительные времена Фрица Хоутерман- са считали исключительной личностью. И не зря. Родился он в Данциге, детство провел в Вене вместе с мамой, в жилах которой текла в том числе и еврейская кровь. Фриц отказался от прелестей зажиточного существования (его отец был процветающим банкиром из Голландии) и открыто выражал свои радикальные политические взгляды. Его курс психоанализа у Зигмунда Фрейда закончился досрочно, когда Хоутерманс признался, что придумывал свои сны. А из школы Фрица выгнали за то, что 1 мая он цитировал своим одноклассникам «Коммунистический манифест».

Заинтересовавшись физикой, Фриц поступил в Геттингенский университет в Германии, где учился вместе с Джеймсом Франком. Ему довелось встречаться со множеством известных личностей, работавших в то время в университете, в том числе с Гейзенбергом, Ферми и Оппенгеймером. В 1920-х — начале 1930-х годов Хоутерманс укрепил свою репутацию ученого благодаря исследованиям физических процессов, происходящих при излучении энергии звездами. В Геттингене Фриц встретил немку Шарлотту Рифеншталь[44], которая также занималась физикой, и начал за ней ухаживать (какое-то время за Шарлоттой ухаживал и Оппенгеймер). В августе 1931 года молодые люди оказались вместе в Одессе, на конференции по физике. Там же они и поженились. Свидетелем на свадьбе был Рудольф Пайерлс.

Ко времени прихода Гитлера к власти у Хоутерманса уже развилась стойкая ненависть к фашистам. Хотя конфликт с гестапо и постоянные просьбы Шарлотты вынудили Фрица переехать в Британию, бездействовать он не намеревался. Он начал активно помогать Сциларду в поиске путей эвакуации из Германии физиков, вынужденно покидавших свой дом. Хоутерманс также придумал способ печатать миниатюрные копии страниц из The Times', их можно было спрятать за приклеенную почтовую марку и вместе с корреспонденцией пересылать друзьям в Германию. Это был неплохое средство борьбы с ложью, наводнившей все немецкие средства массовой информации.

Хоутерманс сочувствовал коммунистам, и поэтому его нетрудно было убедить переехать в Украину: ученого пригласили в Украинский физический институт. Это было время, предшествовавшее Великой чистке. Несколько лет Фриц прожил в Харькове, став свидетелем всех ужасов сталинского режима. Затем сотрудникам института предъявили обвинение в том, что они укрывают шпионов из Германии. Хоутерманса арестовали 1 декабря 1937 года. К счастью, Петр Капица помог Шарлотте вместе с двумя детьми бежать сначала в Копенгаген, а затем в Америку.

В тюрьме Фриц пробыл два с половиной года. Первое время его держали в Москве — в печально известной тюрьме на Лубянке, расположенной в центральном здании НКВД, затем перевели в Бутырку, после нее — в тюрьму на Холодной горе в Харькове. Оттуда ученый попал в центральную харьковскую тюрьму, находившуюся под неусыпным наблюдением НКВД, где подвергался пыткам. Впоследствии он детально описал самые разные методы допроса, к которым прибегал НКВД. Так, одна из пыток происходила следующим образом: стоя на полу камеры, заключенный должен был наклоняться вперед, к стене, перенося весь вес на пальцы ног. Совсем скоро боль в пальцах становилась невыносимой. Однако Хоутерманса его мучители так и не сломили.

Все же, когда следователи начали угрожать Фрицу арестом жены и детей (Хоутерманс еще не знал, что им ничего не угрожало: к этому времени они уже были в Америке), ученый согласился подписать признание. В нем он назвал имена тех своих коллег, кто успел, по его мнению, выехать из страны и был вне досягаемости органов советской госбезопасности. В апреле 1940 года Хоутерманса передали гестапо — согласно заключенному советско-германскому пакту — и его немедленно арестовали по подозрению в шпионаже в пользу СССР. Фрица снова отправили в тюрьму — на этот раз в берлинскую.

На свободе Хоутерманс оказался в июле: ему помог коллега и близкий друг Макс фон Лауэ. Фрицу стало известно о существовании «Уранового общества», и он испытал немалое потрясение, узнав о том, какую роль в германском ядер- ном проекте играли в тот момент Гейзенберг и Вайцзеккер. Хоутермансу и самому вот-вот предстояло вплотную заняться изучением деления ядер.

Хотя ученого и освободили из тюрьмы, он оставался под неусыпным наблюдением гестапо. Его лишили права работать в университетах и заниматься исследованиями государственной важности. Лауэ подыскал ему место в группе Манфреда фон Арденне — независимого ученого и предпринимателя. Когда-то фон Арденне получил неплохое наслед

ство и решил оборудовать в Лихтерфельде, пригороде Берлина, частную лабораторию. От Имперского министерства почты он добился финансовой поддержки проводимых в его лаборатории независимых исследований по расщеплению ядра урана. Вильгельм Онезорге, возглавлявший это министерство, дал свое согласие финансировать проект потому, что был уверен, так же как и сам Арденне: создание атомной бомбы на расщепляемом уране вполне возможно. Онезорге даже сообщил об этом Гитлеру, правда, не лично.

Хоутермансу поручили проработать теоретические основы ядерной цепной реакции. К концу 1940 года он самостоятельно пришел к тем же выводам, какие сделали более чем за год до этого Вайцзеккер, Макмиллан и Тернер. Резонансный захват нейтрона атомом урана-238 должен был в итоге привести, по его мнению, к образованию нового расщепляемого элемента с 94 протонами. Если построить ядерный реактор, с его помощью получится синтезировать этот элемент-94: он должен легко отделяться от отработанного материала реактора, и его можно использовать в качестве начинки ядерной бомбы. Хоутерманс был просто в ужасе от своего открытия.

Арденне не мог похвастаться блестящим университетским прошлым. Физику, химию и математику он изучал только четыре семестра, после чего покинул свое учебное заведение и занялся самообразованием. Арденне заранее планировал, что его лаборатория займется исследованиями в области радио- и телевещания, а также электронной микроскопии. Работал он в основном самостоятельно, особо не вовлекая в свои проекты представителей научных кругов. Физикам «Уранового общества» ничего не оставалось, как просто закрывать глаза на деятельность Арденне. Они всегда старались держаться от него на определенном расстоянии. Однако у Хоутерманса были совершенно другие перспективы. В отличие от Арденне, Фриц хорошо разбирался в физике и прекрасно представлял, как могут быть использованы открытия, сделанные этой наукой. В начале 1941 года он сообщил Гейзенбергу и Вайцзеккеру о своих опасениях, связанных с возможностью появления атомной бомбы на основе элемента-94.

Как именно общались эти три физика, неизвестно до сих пор. Хоутерманс не был участником «официального» ядерного проекта, и тот интерес, который сохраняло к его персоне гестапо, не мог не настораживать участников «Уранового общества». По всей видимости, Фриц понял, что Гейзенберг и Вайцзеккер старались «использовать военное время на благо физике». В то же время из всех исследователей, вовлеченных в атомный проект, только он четко понимал: любые благородные намерения обречены на быструю смерть в условиях зверской тирании.

У Хоутерманса были также достаточно обоснованные, хоть и косвенно, предположения, что Вайцзеккер и Гейзенберг довольно активно стараются преуменьшить важность элемента-94. А об этом не следовало знать человеку, который находился под пристальным наблюдением гестапо. Но в то же время выводы, сделанные Хоутермансом, вступали в откровенное противоречие с тем фактом, что Вайцзеккер повсюду говорил о возможности создания бомбы на основе элемента-93 и даже сообщил об этом в июле 1940 года в научно-исследовательский отдел Управления армейского вооружения. Кроме того, если Вайцзеккер действительно изо всех сил пытался скрыть важность элемента-94, то весьма трудно понять мотивы, заставившие его в 1941 году подать заявку на патент, в которой ученый описывал получение элемента-94 в реакторе и его выделение с целью дальнейшего использования в качестве начинки для бомбы, «примерно в десять миллионов раз» мощнее любой известной взрывчатки.

В конечном итоге опасения Хоутерманса заставили его действовать. Лауэ сообщил ему, что появилась возможность отправить письмо в Америку — через Фрица Райхе, физика еврейского происхождения, которому посчастливилось получить визу и разрешение на выезд из страны. В середине марта он собирался отплыть в Нью-Йорк[45]. Хоутерманс попросил Райхе заучить послание наизусть. По воспоминаниям Райхе, он просил о следующем:

Пожалуйста, сообщите это всем: уже совсем скоро Гейзенберг не сможет выдерживать давление со стороны правительства, требующего серьезной и кропотливой работы над созданием бомбы. И еще скажите им, скажите: им следует ускорить работу над этой штукой, если только они ее начали… им следует ускорить работу.

Какими бы мотивами ни руководствовался в действительности Гейзенберг, сам факт его участия в «Урановом обществе» о многом сказал тем физикам, кто работал в Великобритании и Америке, и в особенности тем, кто раньше жил в Германии, но вынужден был ее покинуть. Теперь Хоутерманс оповещал их всех о том, что фашисты, охваченные стремлением заполучить супероружие, уже практически сломили внутреннее сопротивление — неважно, искреннее или показное — тех ученых, которые продолжали работать на территории Германии.

Однако до тех пор, пока первый ядерный реактор не был построен и запущен в эксплуатацию, о получении элемента-94 не могло быть и речи. К тому же Германии для постройки реактора следовало сначала обзавестись достаточным количеством тяжелой воды, и пока эта проблема оставалось нерешенной, ядерная программа вынужденно стояла на месте.

Кровь гуще тяжелой воды

В 1933 году Йомару Вруну, руководившему в Norsk Hydro исследованиями свойств водорода, неожиданно пришла в голову идея, что завод в Веморке, который производит в основном аммиак для азотных удобрений, можно использовать и для выработки немалых объемов тяжелой воды. Объединив усилия с Лейфом Тронстадом, специалистом в области неорганической химии из Норвежского института технических наук в Тронхейме, Врун начал продумывать, как организовать на заводе производство тяжелой воды. В технологическую цепочку предстояло включить сотни аппаратов для электролиза, окисления и конденсации. Предложение было довольно рискованным, однако руководство Norsk Hydro

дало добро, и в августе 1934 года предприятие получило от лондонского колледжа Беркбек первый заказ на партию тяжелой воды. В 1935 году в британском журнале Nature Тронстад и Брун опубликовали важные результаты исследований физических свойств тяжелой воды.

Физик Карл Вирц — один из участников «Уранового общества» — до войны вел с Бруном переписку, неоднократно посещал завод в Веморке, и неудивительно, что довольно скоро ученые подружились. В мае 1941 года Вирц приехал в Веморк вместе с Гартеком. Немецкие ученые обсуждали свой заказ, внесли предложение нарастить производство, задействовав новый каталитический процесс, разработанный в Гамбурге Гартеком и его коллегами. Зачем им требовалась тяжелая вода, гости из Германии говорить явно не хотели, отвечая на все вопросы уклончиво.

Однако каких-то серьезных подозрений подобное поведение приезжих у Бруна и Тронстада не вызвало. По-настоящему беспокоиться Лейф начал лишь тогда, когда оказался в группе, задействованной в операции Skylark. База Skylark находилась в Тронхейме. Организация была одной из ячеек широкой сети норвежских повстанческих групп, созданной британской Секретной разведывательной службой (СPC)[46] для сбора разведданных о перемещении германских линкоров вдоль берегов Норвегии. Skylark с февраля 1941 года поддерживал постоянный радиоконтакт с английской разведкой. В апреле норвежцы получили следующее сообщение:

ПРОШУ ВАС СОБЛЮДАТЬ ПОЛНУЮ СЕКРЕТНОСТЬ ТЧК ВЫЯСНИТЕ ЗПТ ЗАЧЕМ НЕМЦАМ НУЖНА ТЯЖЕЛАЯ ВОДА ЗПТ КОТОРУЮ ОНИ ХОТЯТ ВЫВЕЗТИ ИЗ РЬЮКАНА ТЧК ГЛАВНОЕ ЗПТ ПОСТАРАЙТЕСЬ ВЫЯСНИТЬ АДРЕС В ГЕРМАНИИ ЗПТ НА КОТОРЫЙ БУДЕТ ОТПРАВЛЕНА ТЯЖЕЛАЯ ВОДА ТЧК

По всей видимости, сообщение отправил капитан- лейтенант Эрик Уэлш, опытный оперативник из СРС, успешно работавший под прикрытием. Уэлш прекрасно говорил по-норвежски и много лет трудился в Бергене. Специалист по промышленным краскам, он с толком применил свои знания на заводе по производству тяжелой воды в Веморке, где по его проекту пол выложили коррозиеустойчивой плиткой. Уэлшу был известен и общий план завода. Он лично знал Бруна.

Причина, по которой Уэлш послал свой запрос, не совсем ясна. Физики Комитета М.О.Д., очевидно, знали о том, что немцы интересуются тяжелой водой: Томсона, Олифанта и Кокрофта уже обо всем проинформировал Аллье в апреле 1940 года. Вероятно, кто-то направил распоряжение продолжать сбор разведданных непосредственно в СРС. Вполне возможно также, что Уэлшу о чем-то сообщил в частном порядке Пауль Розбауд, который убедившись, что с его женой-еврейкой и дочерью в Британии ничего не случится, в 1938 году вернулся в Берлин исполнять свои старые обязанности — редактора Die Naturwissenschaften — и новые — британского шпиона. Розбауд помог бежать из Германии Лизе Мейтнер, а в январе 1939 года настоял на том, чтобы немедленно были опубликованы результаты исследований Гана и Штрассмана по свойствам урана. Кроме того, он сохранял дружеские отношения со многими участниками «Уранового общества», а значит, наверняка знал, насколько важна для них тяжелая вода. Уэлш был руководителем шпионской группы, в которую входил и Розбауда.

Ответ, полученный от норвежцев, был весьма озадачивающим:

ЕСЛИ ВЫ ЗАВЕРИТЕ НАС ЗПТ ЧТО ЭТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ИМЕЕТ ЧРЕЗВЫЧАЙНУЮ ВАЖНОСТЬ ДЛЯ ВОЕННЫХ НУЖД ЗПТ ТО ЗАПРАШИВАЕМАЯ ВАМИ ИНФОРМАЦИЯ БУДЕТ ПОЛУЧЕНА НЕМЕДЛЕННО ТЧК НО ЕСЛИ ЭТО НУЖНО ТОЛЬКО ИХТ ЗПТ ТО НЕ ЗАБЫВАЙТЕ ЗПТ ЧТО КРОВЬ ГУЩЕ ТЯЖЕЛОЙ ВОДЫ ТЧК

Norsk Hydro и британский Имперский химический трест (ИХТ) были конкурентами. Члены норвежского Сопротивления просто хотели знать наверняка, что англичане не думают в первую очередь о выгоде и не собираются использовать их для промышленного шпионажа. Позже автором этого сообщения все посчитали Тронстада, хотя ученый, судя по всему, вступил в ряды Skylark уже после того, как сообщение было отправлено.

Тронстад не сразу понял, насколько важна информация, запрошенная Уэлшем. Лейф изучал химию в Берлине, Стокгольме и Кембридже, а в мае 1936 года, получив профессорскую должность в Норвежском институте технических наук, стал преподавать там неорганическую химию. Он имел непосредственное отношение ко вводу в эксплуатацию технологических линий в Веморке и контролировал их работу в дальнейшем. Кроме того, мало кто из ученых знал лучше него физические свойства тяжелой воды. Однако, не являясь специалистом в области ядерной физики, Тронстад, по всей видимости, не знал о потенциале данного вещества как замедлителя для ядерного реактора.

В любом случае времени для размышлений уже больше не оставалось. Гестапо раскрыло группу Skylark и в сентябре 1941 года нейтрализовало ее. В октябре Тронстад был вынужден бежать с семьей в Великобританию через территорию нейтральной Швеции.

Прибыв на место назначения, Лейф встретился с Уэлшем. Последний вкратце рассказал ему об огромной важности тяжелой воды. Британец также уверил ученого в том, что подробные данные о заводе в Веморке требовались затем, чтобы полностью остановить на нем производство, а вовсе не потому, что ИХТ хотел выведать технологические секреты Norsk Hydro. Убедившись в том, что дело обстоит действительно так, Тронстад рассказал СРС все, что знал.

Барбаросса

В мае 1941 года непрерывные бомбардировки Британии по приказу Гитлера начали постепенно сворачиваться. Их результатом стали 40 ООО жертв среди мирного населения, а также миллион поврежденных и разрушенных домов. Британия не была побеждена, но все же склонила голову. Некоторые из военных советников Гитлера настаивали на том, чтобы окончательно добить противника. Однако и так поставленная на колени островная держава вряд ли могла представлять в ближайшем будущем сколько-нибудь серьезную угрозу. Кроме того, Гитлер постепенно терял терпение. В Mein Kampf он написал о своем намерении завоевать Россию и теперь больше не хотел откладывать свои планы.

Операцию «Барбаросса» Гитлер начал 22 июня 1941 года. Около трех миллионов германских солдат были брошены против примерно такого же количества советских. Советско- нацистский пакт действительно оказался именно тем, чем выглядел для всех с момента его подписания Молотовым и Риббентропом, — профанацией.

Сталин предвидел подобное развитие событий и использовал советско-германский договор, чтобы выиграть для себя немного времени. Красная армия, не до конца восстановленная после Великой чистки, еще более ослабла в ходе вторжения советских войск в Финляндию зимой 1939–1940 годов. Германская военная машина, наоборот, порабощала континентальную Европу с безжалостной методичностью. Контраст между вооруженными силами двух государств был ужасающим, и все это понимали. Сталину требовалось время, чтобы провести преобразования в армии и перевооружить ее. Он опасался, что всеобщая мобилизация ускорит начало боевых действий — то, что он как раз изо всех сил старался отсрочить. Возможно также, что Сталин ждал от Берлина предупреждения, ультиматума, который опять же позволил бы ему мобилизовать силы.

Однако никакого предупреждения не было. Красная армия беспорядочно отступала, когда германские войска, прокатившись по территории балтийских государств, вторглись на территорию России. Немцы бросили на Советский Союз три армейские группировки, действовавшие при активной поддержке люфтваффе. Группа армий «Север» наступала

в северо-восточном направлении, двигаясь из Восточной Пруссии в сторону Ленинграда. Целью группы «Центр» была Москва. Группа «Юг» наступала из Польши на юго-восток Советского Союза в сторону Крымского полуострова, намереваясь захватить нефтяные месторождения Кавказа.

Сталина совершенно потрясла скорость и свирепость атаки. Свои жестокие чистки глава СССР называл мерой, необходимой для укрепления обороноспособности государства. Однако, как оказалось после проверки этой обороны врагом на прочность, прорех в ней было более чем достаточно. Спустя двенадцать дней после начала немецкого вторжения Сталин обратился к советскому народу с воззванием, не имевшим аналогов в истории страны. Называя людей не иначе как своими братьями и сестрами, он просил их сплотиться по зову партии Ленина и Сталина против врага.

Советский союз провозгласил начало Великой Отечественной войны. С началом вторжения Германии на территорию СССР был открыт Восточный фронт, который вскоре станет крупнейшим театром военных действий за всю историю человечества.

Боюсь, что все пошло совсем не так

Летом и осенью 1941 года члены «Уранового общества» не достигли каких-либо заметных успехов в своих исследованиях. Имперское военное министерство сделало заказ на 1500 килограммов тяжелой воды, однако к концу года поставлено было всего 360 килограммов. В распоряжении немецких физиков находилось значительное количество уранового порошка, полученного от компании Degussa50, однако с первой партией тяжелой воды, наконец-то появившейся у ученых, Гейзенберг все же решил использовать оксид урана.

В конце лета 1941 года Гейзенберг и Депель собрали экспериментальную модель L–II, основываясь на той самой схеме, по которой они строили реактор почти год назад. Теперь

50 Крупный германский химический концерн. — Примеч. пер.

124

в алюминиевой 75-сантиметровой сфере находилось чуть более 140 килограммов оксида урана и около 160 килограммов тяжелой воды. Результат снова был отрицательным. Однако, когда ученые внесли в свои расчеты поправку на поглощение нейтронов атомами алюминия, то увидели, что реакция все же должна неминуемо вызывать умножение нейтронов. Физики почувствовали, что почти нашли правильный путь. Это было нечто большее, чем просто интуитивная догадка или чутье. Позже Гейзенберг утверждал: «Именно в сентябре 1941 года мы увидели перед собой прямой путь, ведущий к созданию атомной бомбы».

Гейзенберг вряд ли сомневался в том, что успехи немецкой науки намного опережали достижения английских и американских физиков. Поэтому он и оказался в довольно необычном и, вполне вероятно, не самом приятном положении. Вайцзеккер настоял на том, чтобы ученый обратился за советом к своему бывшему наставнику — Нильсу Бору. Однако заставить Гейзенберга искать этой встречи могли и другие мотивы.

После того как в апреле 1940 года германские войска оккупировали Данию, Бор предпочел остаться в Копенгагене, в своем Институте теоретической физики. Хотя в его жилах и текла еврейская кровь, но, как и 8000 других датских евреев, он находился под защитой соглашения (возможно, только временной), которое правительство Дании заключило с фашистами, упирая на необходимость сохранять хотя бы видимость того, что нацисты на территорию страны были приглашены, а не захватили ее.

То, что Гейзенберг и Вайцзеккер волновались за Бора, сомнению не подлежит. Возможно, ехать к бывшему наставнику в Копенгаген Гейзенберга заставила и внутренняя обеспокоенность, этична ли деятельность «Уранового общества». В своих мемуарах, написанных почти через 30 лет после рассматриваемых событий, Гейзенберг вспоминает и о предложении Вайцзеккера: «Было бы хорошо, — сказал Вайцзеккер, — чтобы в Копенгагене ты обсудил с Нильсом и эту тему. Если он скажет, например, что мы делаем все неправильно и должны немедленно прекратить работать с ураном, я был бы очень рад».

Если верить Гейзенбергу, то в первую очередь он хотел узнать мнение Бора об этичности дальнейших исследований, которые в перспективе могли иметь «тяжкие последствия, если использовать их в военных целях». Позже Питер Йен- сен, также состоявший в рядах «Уранового общества», скажет, что Гейзенберг, этот «первосвященник» немецкой теоретической физики, намеревался получить от своего «Папы» отпущение грехов. Пайерлс в будущем представит это таким образом: «[Гейзенберг] решил было поужинать с дьяволом, но вдруг обнаружил, что ложка-то у него коротковата».

Сам Вернер с большим нетерпением ждал встречи со своим бывшим учителем. В его глазах, как и в глазах многих других физиков его поколения, Бор обладал непререкаемым авторитетом. Жена Гейзенберга, Елизавета, писала:

В Тисвильде у семьи Бора был красивый загородный дом. Навещая их, он всегда играл с детьми и катал их на тележке, запряженной пони. Часто они надолго выходили с Бором в открытый океан. Нильс тоже приходил к нему в гости, в его лыжный домик. Они вместе решали задачи, которые им нередко подбрасывала физика. Ему казалось, что с Бором можно говорить на любые темы.

Однако для встречи с Бором у Вернера могли быть и другие причины. Вполне возможно, что Гейзенберг и Вайцзеккер, встревоженные неоднократными сообщениями в шведской прессе о попытках американских ученых создать атомную бомбу, хотели узнать, не располагал ли Бор более подробной информацией на сей счет.

Решив нанести Бору визит, Гейзенберг тут же столкнулся со множеством серьезных проблем. Хотя под властью Германии и находилась большая часть континентальной Западной Европы, перемещения немецких граждан были существенно ограничены. Власти весьма холодно отнеслись к желанию Гейзенберга временно покинуть страну. Выход из ситуации предложил Вайцзеккер. Ранее он уже несколько раз читал лекции в оккупированном Копенгагене, и последняя из них, посвященная связям философии и квантовой теории, проходила в Институте теоретической физики. По просьбе Вайц- зеккера приглашение на участие в симпозиуме по вопросам астрономии, математики и теоретической физики выписали не только ему, но и Гейзенбергу. Симпозиум должен был проходить в Институте германской культуры, который совсем недавно открылся в Копенгагене.

Поначалу на просьбу Гейзенберга разрешить ему участие в симпозиуме Имперское министерство народного просвещения и пропаганды ответило отказом, однако после того, как Имперское министерство иностранных дел оказало определенное давление (по мнению сотрудников этого министерства, в дело вмешался статс-секретарь Эрнст фон Вайцзеккер — отец Карла Фридриха Вайцзеккера), разрешение Гейзенбергу выдали. Правда, согласно бумагам за границей Гейзенберг мог пробыть всего несколько дней. Его также попросили по возможности не привлекать к себе особого внимания.

Не взирая на ограничения, Вернер приехал в Копенгаген рано утром в понедельник 15 сентября 1941 года. До начала симпозиума оставалось еще четыре дня. В письме жене, которое он писал во время своих странствий, Гейзенберг назвал эту поездку путешествием в недавнее прошлое:

И вот я снова в городе, который мне так хорошо знаком… Частичка моего сердца осталась здесь навсегда пятнадцать лет назад. Когда впервые после долгого перерыва я услышал звон часов на ратуше совсем близко, почти у окна моего номера в отеле, что-то крепко сжалось внутри меня и мне вдруг показалось, что в мире вовсе ничего не изменилось и все вещи находятся на тех же местах, на которых и были всегда. Такое странное ощущение испытываешь, встречая вдруг частицу своей юности… Это словно встреча с самим собой.

Гейзенберг так хотел встретиться с бывшим наставником, что в первый же вечер отправился пешком к нему домой, в Карлсберг[48], решив прогуляться по погружённому в темноту городу под ясным звездным небом. Узнав, что у Бора и его семьи все в порядке, Вернер вздохнул с облегчением. Разговор знаменитого физика со своим бывшим учеником быстро переключился на тему «людских проблем и печальных событий последнего времени». В письме своей жене Гейзенберг удрученно заметил, что «даже такой великий человек, как Бор, не может разделить свои мысли, эмоции — и чувство ненависти». Правда, потом он все же добавил: «Но, возможно, человек и не должен отделять друг от друга такие вещи».

Гейзенберг, несмотря ни на что, упрямо не замечал слова и чувства своих бывших коллег. Находясь в сентябре 1941 года в оккупированном Копенгагене, зная о том, что большая часть Европы уже захвачена войсками Оси, что группа немецких армий «Север» расположилась всего в десятке километров от Ленинграда, что Киев уже окружен, что вовсю идет подготовка к штурму Москвы, — зная об этом, сложно было сомневаться в победе Германии в текущей войне. Практически каждый уже осознал пугающую неизбежность грядущего тотального доминирования фашистов в Европе и всех возможных последствий этого.

Гейзенберг всегда мыслил прагматически и, конечно, уже давно все для себя решил. Носитель традиционных немецких ценностей, он приехал в Копенгаген по поручению Института германской культуры. Неудивительно, что для многих датчан любое его выступление было в первую очередь плохо замаскированной нацистской пропагандой. Конечно, Гейзенберг мог рассуждать так: перед лицом неизбежной победы фашизма не лучше ли, если его коллеги из оккупированных стран — в интересах физики и в своих интересах — тоже заключат сделку с совестью?

Бор с коллегами бойкотировали заседания симпозиума, но Гейзенберг все равно продолжал ждать их появления. Он посещал институт, в котором работал Бор, и не один раз встречался с местными физиками за обедом. В числе последних были Кристиан Меллер и Стефан Розенталь. У обоих ученых остались неприятные впечатления от разговора с Гейзенбергом. «[Гейзенберг] упорно твердил, как важно, чтобы Германия победила в этой войне… и то, что оккупация Дании, Норвегии, Бельгии и Голландии — это, конечно, печально, но странам Восточной Европы она явно во благо, поскольку самостоятельно управлять своими территориями они не могли».

Вторая встреча Вернера Гейзенберга с Нильсом Бором состоялась вечером в среду. Тогда Гейзенберг впервые заговорил со своим бывшим наставником об атомном оружии. Воспоминания об этой очень напряженной встрече у ученых остались отрывочные и довольно противоречивые. По словам Гейзенберга, после обеда они с Нильсом пошли прогуляться, чтобы избежать риска быть подслушанными гестапо. Бор же утверждал, что они беседовали в его кабинете. Кажется вполне логичным, что Гейзенберг хотел выбрать для разговора наиболее безопасное место, такое, в котором назойливым «слухачам» было бы сложно что-то разобрать в их разговоре и в котором можно было не опасаться подслушивающих устройств. Вернер ни на секунду не забывал о том, что, заводя с Бором разговор на тему применения атомной энергии в военных целях, он фактически совершал акт измены родине.

Начало у беседы было не очень приятным, а ее продолжение — еще хуже. Бор уже немало наслышался о бесчувственных высказываниях Гейзенберга о ходе войны, и он вышел из себя, когда Вернер начал не только активно защищать германскую агрессию на территории СССР, но и настойчиво доказывать собеседнику, что победа Германии — это наилучший исход сложившейся ситуации. Когда же Гейзенберг заговорил о работе над атомной бомбой, Бор возмутился до предела.

Из слов Гейзенберга Бор успел понять, что в 1939-м он сам же и заявил о необходимости «сплотить усилия всей нации» ради получения взрывной ядерной реакции. Перед собой Нильс в тот момент видел хорошего друга и бывшего коллегу, с которым когда-то делил самые захватывающие моменты самого важного в его жизни научного открытия. И вот теперь этот человек довольно нетерпеливо толкует о том, что можно создать атомную бомбу, и о том, что как раз и этим и занимается — для фашистов. В письме, которое Бор адресовал Гейзенбергу спустя много лет после окончания войны, но так и не отправил, он писал[49]:

…ты говорил довольно расплывчато да еще и с такой уверенностью в голосе, что в Германии созданы все условия для разработки атомного оружия, а проект возглавляешь ты лично. Ты сказал, что нет необходимости обсуждать детали, поскольку они тебе уже прекрасно известны, и в течение двух последних лет ты более или менее регулярно готовил ядер- ную программу.

Возможно, Гейзенберг даже набросал примерный план своих работ, хотя этот факт кажется довольно неправдоподобным. Спустя несколько лет Бор обнародовал набросок. Это была примерная схема ядерного реактора. Неизвестно, намеренно Гейзенберг запутал своего коллегу или это Бор неверно понял собеседника, но в любом случае Нильс утверждал, что на рисунке изображена именно атомная бомба. Но это еще не все. По всей видимости, Гейзенберг пытался выудить у Бора хоть какую-нибудь информацию о работе Союзников над атомной бомбой. Получается, он приехал в Копенгаген в качестве шпиона? На кого же он теперь работал?

После войны Гейзенберг утверждал, что пытался — через Бора — заручиться обязательством ученых-ядерщиков отказаться от любых работ над атомным оружием. Намерения Вернера и в самом деле могли быть именно такими. Но Нильс Бор увидел в Гейзенберге в первую очередь представителя державы-агрессора, оккупировавшей его страну, целью которого было обеспечение тех, кому он подчинялся, самым совершенным в мире оружием. В другом письме Гейзенбергу, также неотправленном, Бор писал:

Наибольшее впечатление на меня должны были оказать слова, произнесенные тобой в самом конце нашей беседы.

Ты уверенно заявил, что понял самое главное: если война за-

тянется, ее исход будет решаться атомным оружием. Потом добавил (наверное, я выглядел недостаточно убежденным), что я должен понять: в последние годы ты занимался практически только этим, и ты абсолютно уверен в осуществимости всего этого.

Гейзенберг позже вспомнит, что Бор ответил примерно так: поскольку физики теперь трудились в разных странах, пытаться как-то координировать их действия абсолютно бесполезно. Нильс также сказал, что «работа физиков над созданием оружия для нужд своей страны — это, так сказать, вполне нормальное явление».

Несмотря на такой «обмен любезностями», ученые, по всей видимости, расстались довольно дружелюбно. Вскоре Гейзенберг встретился с Вайцзеккером в одном из самых живописных мест Копенгагена — на набережной Лангелинье неподалеку от гавани. Вернер проронил: «Знаешь, боюсь, все пошло совсем не так».

19 сентября немецкие ученые выступали на симпозиуме. Их слушателями были лишь пять астрономов из копенгагенской обсерватории. В обязательном отчете о поездке Гейзенберг затем отметил, что «наши отношения с научными кругами Скандинавии стали очень натянутыми».

Посетив официальный обед в немецком посольстве, Гейзенберг с Вайцзеккером решили до отъезда еще раз навестить Бора. Теперь они уже не говорили ни о политике, ни о науке. Бор почитал вслух, а Гейзенберг сыграл сонату Моцарта.

Сделка с дьяволом

Что ж, если Гейзенберг действительно пытался воспрепятствовать разработке атомного супероружия, то он потерпел полное фиаско. Если Гейзенберг хотел отпущения грехов, то его опять-таки постигла неудача. Однако в любом случае его неудачная поездка имела весьма серьезные последствия. Британские и американские ядерщики после начала войны максимально ускорили свои исследования: в их душах прочно поселился страх — страх перед той ужасной угрозой, которая вырастет над миром, если фашисты заполучат столь могущественное оружие. Однако не только страх заставлял ученых Британии и Америки активно развивать ядерные программы. Они пришли к выводу, что немецкие физики, особенно Гейзенберг, хотят дать фашистам такое оружие, а фашисты, в свою очередь, готовы пойти на все ради обладания им. Таким образом, британские и американские ученые и оправдали для себя необходимость создания атомного оружия.

В конце концов не так уж важно, что именно на самом деле Гейзенберг хотел сказать Бору. Главное, что после их встречи один из самых уважаемых и почитаемых специалистов в области ядерной физики, датский полуеврей, живущий в стране, оккупированной фашистами, остался в полной уверенности: Гейзенберг сделает все, чтобы пополнить арсенал Гитлера атомной бомбой.

Сам Гейзенберг и предположить не мог, к чему все приведет. Сделка, которую он заключил с дьяволом, привела к совершенно неожиданным событиям.

Глава 5 «Трубные сплавы»

Март — декабрь 1941

Комитет М.О.Д. в конце 1940 года работал достаточно интенсивно. Ученым стало многое известно о критической массе 235U, необходимой для взрыва бомбы, а также об условиях получения редкого изотопа из природного урана в промышленных масштабах. Однако весь проект пока держался практически на одних догадках, хотя и вполне обоснованных.

Физики провели расчеты, отталкиваясь от предположительных данных об интенсивности деления ядра урана-235 при бомбардировке его быстрыми нейтронами. Однако до сих пор не удалось получить даже небольшого количества данного изотопа, достаточного для реальных измерений. В Ливерпуле группа Чедвика использовала циклотрон, чтобы оценить изменения в интенсивности деления ядер природного урана под воздействием нейтронов с разной энергией (скоростью). Поскольку общая интенсивность деления ядер природного урана фактически складывается из показателей интенсивности деления 235U и 238U, то изучение любых ее изменений может дать ключ к пониманию поведения каждого из этих изотопов в отдельности. Результаты экспериментов едва ли не полностью совпадали с теоретическими расчетами. «Первая проверка на практике теоретических выкладок дала нам почти точный ответ, так что не остается никаких сомнений: выбранная нами схема верна», — писал Пайерлс в марте 1941 года.

Результаты, полученные учеными Комитета М.О.Д., подтвердили независимые исследования физиков из Института Карнеги в Вашингтоне. Вероятность спонтанного деления ядра урана-235, обнаруженного Фришем около года назад, в будущем могла стать серьезной проблемой, поскольку считалось, что этот процесс повлечет за собой досрочное высвобождение нейтронов, а значит, и преждевременный взрыв любой бомбы с использованием этого элемента. Тем не менее ученые пришли к заключению, что интенсивность самопроизвольного деления довольно низка, а значит, создание и дальнейшее эффективное применение бомбы все же вполне возможно.

К апрелю 1941 года группа Симона, работавшая в Оксфорде, уже испытывала уменьшенную модель одной ступени для газодиффузионной установки. Полноразмерный образец в тот момент пока еще не закончили. Результаты испытаний обнадежили Симона, и он выступил с предложением построить опытно-промышленную установку из двадцати ступеней. К концу мая контракт на ее сооружение получила компания Metropolitan-Vickers. Установку планировали построить до конца года на базе промышленного комплекса Valley Works[50] в Ридимуине, местечке на севере Уэльса неподалеку от города Молд. Контракт на поставку требуемого количества гексафторида урана и химико-технологическую поддержку работ по сооружению и эксплуатации установки заключили с Имперским химическим трестом.

Теперь, судя по всему, ученые наконец нашли способ выделения большого количества урана-235 и мало кто сомневался: в бомбе, возможно, использован расщепляемый материал с достаточно малой сверхкритической массой. Следующим в центре внимания оказался вопрос, как лучше всего реализовать такое решение. Ученых также интересовал предполагаемый характер взрыва.

Наиболее очевидным способом получить взрывчатую сверхкритическую массу урана-235 исследователи посчитали объединение двух докритических элементов. Ученые также пришли к выводу, что процесс объединения должен идти с очень высокой скоростью, поскольку в ином случае обе массы начнут испускать нейтроны и взорвутся преждевременно, при этом энергии от такого взрыва будет гораздо меньше, чем потенциально возможно при объединении и дальнейшей детонации. Чтобы избежать этого, решили выстрелить небольшой докритической массой активного вещества в другую докритическую массу (впоследствии этот метод станет известен как «пушечный»). Британские эксперты по оружию уверенно заявили Томсону о том, что создание подобной «пушки» вполне возможно.

Каким же мог быть ущерб от такой бомбы? Расчеты становились все более точными. Ученые выяснили, что взрыв бомбы на основе урана-235 при весе активного вещества всего И килограммов эквивалентен взрыву 1800 тонн тротила. История знала только один случай взрыва подобной силы. Во время Первой мировой войны французский пароход «Монблан», перевозивший боеприпасы, вошел в гавань порта Галифакс в канадской провинции Новая Шотландия. На его борту находилось около 2300 тонн сухой и увлажненной пикриновой кислоты[51], 200 тонн тротила, 10 тонн пироксилина[52], а также большое количество бочек с высокооктановым топливом. 6 декабря 1917 года «Монблан» столкнулся с норвежским пароходом «Имо». На палубу «Монблана» попало и почти мгновенно загорелось горючее.

Взрыв полностью уничтожил не только сам пароход, но и все, что находилось в радиусе около двух километров от места взрыва. На расстоянии еще километра было повреждено множество зданий. Грибовидное облако поднялось ввысь на несколько километров, а разбросанные взрывом обломки разлетелись более чем на шесть километров. За 15 километров от места катастрофы были выбиты оконные стекла. Пушку с парохода нашли около озера Албро — а это около двух километров от гавани. На месте трагедии погибло около 1600 человек. Позже, за счет последствий взрыва, число жертв выросло до 2000 человек.

У физиков не было ни малейших сомнений в том, что для создания бомбы, способной причинить столь значительный ущерб, оправданы любые меры. Ни одна страна не отказалась бы иметь в своем арсенале подобное оружие на крайний случай.

Тем временем в Кембридже Хальбан с Коварски продолжали исследования реактора на уране и тяжелой воде. Они уже убедились в том, что ядерный реактор не просто теоретически возможен — до создания действующей модели было уже рукой подать. Хотя все эти работы не имели прямого отношения к проектированию или изготовлению бомбы, физики Комитета М.О.Д. уже знали о возможности получения элемента-94. В то же время довольно удивительно, что ученые очень часто принижали его значимость. Некоторые даже упорно доказывали, что элемент-94 совсем не подходит для изготовления бомбы. Кроме того, все знали, что данное вещество можно получить только в работающем ядерном реакторе, а для его запуска неизбежно понадобятся большие объемы тяжелой воды (по подсчетам физиков, чтобы реактор нормально функционировал, требовалось по нескольку тонн окиси урана и тяжелой воды). На территории Британии не было предприятия по производству тяжелой воды, а ее доставка в таких огромных объемах с завода в Веморке — с территории оккупированной Норвегии — не представлялась возможной. Считалось, что получить малое — но достаточное для создания бомбы — количество урана-235 гораздо быстрее и удобнее.

Работа над различными вариантами реактора шла вовсю. Руководство Комитета М.О.Д. уже начало понимать, что выгода от такой деятельности была бы гораздо большей в мирное, а не военное время. Хальбан и Коварски изучали различные схемы устройства реактора, рассматривали разные варианты систем контроля и охлаждения. Эта работа была очень важной, и ее ни в коем случае не следовало приостанавливать до окончания войны. Однако на фоне требований военного времени, с которыми британские физики Комитета М.О.Д. теперь не могли не считаться, становилось совершенно ясно, что необходимые для дальнейших исследований Хальбана и Коварски материалы, так же как и финансирование, предоставлены не будут.

Обсуждение дальнейшей судьбы этого проекта постепенно переросло в гораздо более обширную дискуссию о том, на что вообще может надеяться Комитет М.О.Д. в стране, которая находится в состоянии войны и может в любой момент оказаться под прямым ударом врага. В конечном счете стало очевидно, что следующим шагом физиков Комитета должен стать подробный и убедительный доклад правительству Великобритании, чтобы получить от него хоть какую-то поддержку.

«Автомат»

Зимой 1940–1941 годов Пайерлс продолжал активно работать над проектом, курируемым Комитетом М.О.Д., но ему очень не хватало помощи своего коллеги Фриша. Проблемы физики газовой диффузии, стоявшие перед ним, принимали все большую остроту, и Пайерлс решил, что ему нужен новый ассистент. В помощники себе он взял тихого, немного замкнутого и очень скромного эмигранта, ранее работавшего в Эдинбургском университете. Этот ученый обладал весьма незаурядными математическими способностями — Пайерлсу как раз недоставало одаренного теоретика. В состав бирмингемской группы его включили в мае 1941 года. Новый ассистент Пайерлса поселился в его доме в Эдгбастоне — в комнате, которую около года назад покинул Фриш.

Звали этого человека Клаус Фукс.

Фукс приехал в Великобританию 24 сентября 1933 года вместе с первой волной эмигрантов, бежавших от ужасов нацистской Германии. Однако его выезд из страны спровоцировали не расистская политика и новые антисемитские законы. Фукс был римским католиком. И коммунистом. Идеи социализма он еще мальчиком перенял у своего отца Эмиля, лютеранского священника, но в 1932 году вышел из социал-демократической партии Германии, став членом Коммунистической партии Германии, предлагавшей более жесткий курс преобразований. Что-то внутри подсказывало ему: строгий порядок внутри партии и широко применяемая ею массовая политическая активность — единственно возможный и значимый ответ на нацистскую угрозу.

Когда Гитлер начал вовсю пользоваться неограниченными полномочиями, дарованными ему как рейхсканцлеру, Фукс стал еще активнее. Клаус был хрупкого телосложения, да еще постоянно недоедал, поэтому никакой серьезной угрозы для профашистски настроенных подонков, наводнивших улицы, он не представлял. Однако храбрости ему было не занимать. Когда Фукс выступил против коричневорубашечников, выражавших свое недоверие ректору Кильского университета[53], его тут же избили, а затем бросили в реку. После того как фашисты начали массовые аресты коммунистов, Фукс остался в Берлине, хотя и ушел в подполье. Однако затем, следуя совету своих партийных соратников, он все же решил покинуть страну. Тогда ему был всего 21 год.

В Англии он нашел прибежище в доме Рональда и Джесси Ганнов, весьма обеспеченной британской пары, симпатизировавшей коммунистам. Ганны представили молодого человека Невиллу Мотту, профессору физики из Бристольского университета, буквально только что возглавившему целый факультет. Мотт согласился дать Фуксу должность ассистента в своей исследовательской группе.

В Германии Фукс был настоящим активистом и никогда не боялся прямо высказать свое мнение, каким бы оно ни было, а его уверенность в себе и упование только на свои силы граничили порой с дерзостью. Оказавшись в Британии, он почему-то стал очень робким, замкнутым и редко когда мог начать разговор первым. При общении на людях Фукс старательно уклонялся от обсуждения любых вопросов, напрямую связанных с политикой. В то же время, перестав открыто высказываться на острые темы, он вовсе не отрекся от своих политических убеждений. Спустя некоторое время он тайно сообщил о том, что находится в Великобритании, Юргену Кучинскому — своему старому соратнику, члену Коммунистический партии Германии, оказавшемуся в Англии в 1936 году. В отличие от Кучинского, Фукс не спешил открыто заявлять о своей принадлежности к партии. Однако, несмотря на его осторожность, британская полиция все же узнала о членстве Клауса в компартии: ей сообщили об этом из немецкого консульства в Бристоле.

Мотт достаточно быстро выяснил, что Фукс — весьма одаренный теоретик, в своих изысканиях настойчивый до упрямства. Клаус работал с огромным усердием и через четыре года защитил докторскую диссертацию о применении к металлам принципов квантовой механики. Убедившись в том, что характер и манера поведения Фукса вряд ли позволят ему стать хорошим лектором, Мотт подыскал ему должность в Эдинбургском университете, у другого немецкого физика-эмигранта, Макса Борна.



Поделиться книгой:

На главную
Назад