Надежный человек

 — Зачем это нужно в такую рань?

Ему не хотелось, чтоб она вышла из дома первой. По тысяче причин, в первую очередь — из соображений той же конспирации.

 — Не уходи, пожалуйста, Виктория. Тебя ведь зовут Виктория? — говорил он только для того, чтоб не молчать, чтоб не дать ей возможность покинуть комнату.

 — Да, именно так. Мне пора уходить… На работу, — добавила она. — Ключ поверните два раза и спрячьте под половик.

 — Где ты работаешь? — одним духом выпалил он. — У тебя есть специальность? Швея, да?

 — Швея, — сказала она, лишь бы как‑то ответить на вопрос. — Я ухожу.

«Мда, она во всем подражает Кику, даже держится, как он. И все же слегка переигрывает», — снова поддался он сомнениям.

 — Ты называла имя Тома Улму. Кто это: какой‑нибудь гайдук?

 — Я ничего о нем не знаю.

 — А я не верю, что ты портниха. — Он решился на эти слова только потому, что не знал, о чем говорить еще. И внезапно заметил, что под мышкой у нее в самом деле… портновский метр!

 — Зачем тебе эта деревяшка? — снова спросил он, решив во что бы то ни стало отвлечь ее внимание и каким‑то образом выйти на улицу первым. — У женских мастериц, по–моему, таких не бывает. — Он поднялся с лавки. — Дай‑ка посмотреть.

 — Зачем он вам? Метр как метр. Им отмеряют ткань, — и взялась за ручку двери.

 — Подожди, подожди минутку! — Он потянулся к деревянной рейке, пытаясь испробовать ногтем древесину.

То была обыкновенная планка из мягкой породы дерева — ели.

«Еще должны быть кнопки», — подумал он.

Прежде чем спуститься по узкой винтообразной лесенке, он сосредоточенно посмотрел на часы, и это означало переход в зону иных мыслей и забот. Жестко напомнила о себе необходимость дождаться мгновений, названных «Три минуты против третьего рейха». Он должен окончательно, собственными глазами убедиться в абсолютной и беспредельной честности Волоха, ответственного за местную организацию. Своими глазами увидеть… знамя, взметнувшееся над площадью. По–человечески он больше всего на свете хотел сейчас этого, только этого.

Три минуты.

Наблюдать за операцией придется с боковой улочки. Он заранее прошелся по ней вчера… Нужно еще раз сверить часы, однако… Что это за тип промелькнул перед глазами; он встречается ему уже второй раз. Обычное совпадение? Трудно поверить. Подумать только: бродяга и сам воротит от него рожу! А походка, походка, она так и выдает его! Какая‑то безликая, явно чужая, взятая напрокат у людей, состоящих на службе…

Но вот наконец можно разглядеть и лицо. Мгновение-другое он смотрит на подозрительного человека и внезапно понимает, что ни за что на свете не смог оы удержать в памяти его глаз, их выражения. Они безлики, эти глаза, поскольку человеку нужно всегда таиться.

Вместо того чтобы направиться к заранее намеченной улице, Зуграву стал отрываться от подозрительного типа, но тот и не думал давать ему такой возможности. Стало ясно: нужно попытаться установить, с какого момента и, главное, с какого места началась слежка. В какой степени она связана с мансардой, «швеей» Викторией, а также и… с другими людьми, уговорившими его ночевать в «надежном месте»? Каков промежуток между ночевкой и появлением этого типа? И еще одно: не может ли быть так, что этот человек попросту причастен к «Трем минутам»?

Нельзя было отмахнуться от неприятных мыслей, напротив, следовало как можно скорее установить истину.

Что же касается такой частности, как необходимость запутать след, провести за нос недалекого соглядатая — это, в конце концов, не составляло особого труда.

Не прошло и получаса, как он оторвался от преследователя. Теперь тому ни за что не напасть на его след. Однако после того, как он приблизился к зоне проведения операции — с изрядным опозданием, — в нескольких шагах от себя увидел все того же типа. На этот раз рядом со шпиком был и другой человек.

Зуграву мгновенно скрылся за углом дома. Впрочем, на операцию он все равно опоздал. Она уже состоялась.

Правда, разговора между ними Зуграву уже не услышал.

 — Почему ты не подал сигнал, как обычно? — строго отчитывал второй безликого прилипалу. По–видимому, это был какой‑то старший чин… Он был коренастым, плотным и все время держал правую руку глубоко засунутой в карман плаща. — Нужно было дать сигнал — ребята сразу бы сорвались с места!

 — Но какой это имело смысл? Истекло три минуты, и они бросились врассыпную… Что можно было сделать?

 — Как это что? — в бешенстве прокричал человек, державший руку в кармане. — Стрелять вдогонку! Убитый или раненый, но хоть один да попался бы!

Он задыхался от злости и, еще раз бросив испепеляющий взгляд на попавшего впросак шпика, повернулся и, тяжело ступая, удалился.

II

…Три минуты. Волох взял на себя всю ответственность за операцию, к тому же попросил, чтоб за нею проследил и Кишинев. Он принял самые строгие меры предосторожности, даже сосчитал шаги, которые предстояло пройти, не говоря уже о связи и путях отхода. Но самым главным, конечно, был категорический приказ: «Ни одного арестованного!»

Все было строго выверено — и расстояние до площади, и время, какое отводилось на скандирование фразы «Долой фашизм!», и расстановка на нужных местах людей, — одним словом, Волох предусмотрел все, стараясь провести операцию так, чтобы полиция и сигуранца не смогли никого схватить.

«Что скажет Зигу Зуграву?» — много раз спрашивал себя Волох. Его ждали на инструктаже, который созывался в крохотном, полудеревенском доме, затерянном среди таких же халуп.

Уже давно стемнело; собирались попозже, расходиться наметили с наступлением дня. Горела только одна свеча, чтоб даже через малейшую щель в ставнях нельзя было заметить проблеска света… Кроме Зуграву должна была также прийти Илона… Она уже здесь.

На первый взгляд ее можно принять за молоденькую девушку, которой едва исполнилось двадцать. Короткая стрижка, густые пряди черных волос. Быстрая в движениях. В достаточно элегантном и вместе с тем неброском черном костюме.

Тускло горит свеча. По лицу Илоны пробегают тени, черные глаза пристально, изучающе всматриваются к полумрак комнаты.

Илона прибыла сюда совсем недавно, и для этого, как говорили подпольщики, ей пришлось перейти линию фронта.

Она ищет глазами Зуграву, но того почему‑то не видно.

Откуда‑то из темноты появляется знаменитый Тудораке Хобоцел, обер–кельнер лучшего в городе ресторана. Он подходит с тоненькой свечой к столу, до сих пор утопавшему в темноте, проливает на него несколько капель воска и осторожно укрепляет свечу. Зыбкий свет озаряет желтое лицо с угловатыми, острыми линиями скул. Зрачки кажутся более темными, чем при дневном свете, лоб — шишковатый, в глубоких тенях. Пламя слегка колеблется, и от этого лицо Тудораке все время меняется, хотя по–прежнему остается симпатичным, даже привлекательным, несмотря на всю его уродливость… Он положил локти на стол, намереваясь, по–видимому, что-то сообщить собравшимся. Пламя свечи, встревоженное струей воздуха — в комнату вошел еще один человек, — слегка удлинилось и внезапно осветило несколько хлебов, сложенных на столе. Только в эту минуту собравшиеся ощутили и сладкий, пьянящий аромат хлеба, по всему недавно вынутого из печи.

 — Нужно накрыть караваи! — встревоженно воскликнул кто‑то.

 — Это еще зачем? — Невысокий, щуплый человек возбужденно вскочил на ноги. — Не нравится, что ли, как испекли?

 — Помолчи, Кику! Хлеб отличный, только слишком щекочет ноздри, — шутливо бросил еще кто‑то.

 — Тогда зачем его прятать? Невзначай подумают, что куплен не на честно заработанные деньги, и захотят отнять! — слегка повернувшись в сторону Кику, проговорил кельнер. — В случае тревоги быстро накроем на стол и примемся отмечать серебряную свадьбу хозяйки, А вот и сама невеста! — Он указал на женщину явно городского вида, одетую между тем по–деревенски — она была в ярком цветастом фартуке и низко повязанном платочке.

 — Буду рада гостям… — расцвела женщина в доброй, приязненной улыбке.

Взяв со стола буханку, хозяйка протянула ее сидевшему рядом человеку.

 — Не меньше восьмисот граммов, — проговорил тот, по–хозяйски подбросив хлеб на ладони.

 — У нашего Гаврилэ, как всегда, вместо рук весы. Тогда тебе и делить: буханку на восемь ртов.

 — Дай бог здоровья хозяйке! Только где же твой суженый?

Каждый из находившихся в комнате принялся жадно жевать. Изо ртов густо повалил пар — казалось, дымится теплый, свежий хлеб, хотя причина была другая: в доме не топилось.

 — Ничего нет слаще хлеба! — раздался голос Илоны. — Добрый мастер выпек этот каравай, золотые у него руки!

 — Подождите, несем котел с супом! — раздался мужской голос, и откуда‑то из темноты, неся перед собой пузатый казан, появился худой, гибкий, как хворостина, человек. Он был в домашней куртке и в таком же, как у хозяйки, фартуке.

 — Кажется, фасолевый суп! — принял кто‑то из его рук чугунок.

«Похоже, я где‑то видел его», — наморщив лоб, подумал пекарь.

 — Хлеб без вареной пищи сытости не дает! — Человек удалился, чтоб тут же вернуться с горкой мисок, в которые принялся разливать суп. — Угощайтесь на здоровье, пусть пойдет на пользу, — слегка картавя, добавил он, — Вам всегда нужно быть здоровыми…

 — Вам, между прочим, тоже не мешает поесть. Присаживайтесь с нами, — глядя в изможденное лицо хозяина, проговорил Кику.

 — Нет, нет, только переводить добро… У вас — другие заботы, вам и нужно в первую очередь…

Где же все‑таки Кику видел его? Теперь он заметил и ермолку на голове хозяина, из‑под которой спадали на виски жесткие курчавые волосы. Человек по–прежнему суетился у стола, разливая суп и раздавая миски.

 — Никакого другого суженого нашей хозяйке не требуется! Но где, скажите на милость, вам удается прятать его? — взглянув в сторону хозяйки, пытливо спросил он.

 — Кажется, все, котел пуст, — смущенно проговорила женщина. — Но если они появятся, как быть тогда?

В ответ раздались шутливые слова:

 — Вот и запустим в голову этим самым котлом!

 — Товарищи, товарищи! — подал голос Тудоракс Хобоцел, прикрывая ладонью трепещущий огонек свечи. — Кажется, все на месте, так давайте предоставим слово ответственному группы.

«А Зигу Зуграву почему‑то нет. — Волох легким шагом подошел к столу, — Как бы чего не случилось… Или же вернулся в Кишинев и теперь снова должен добираться оттуда? Но нет, это исключается… — Ладонь с растопыренными пальцами, приставленная к свече, рассеивала и без того слабый свет, и теперь он напоминал тусклое мерцание огней на каком‑нибудь крохотном полустанке, затерянном в глухой ночной степи… — Только б ничего с ним не случилось!»

 — Товарищи! — неожиданно мягко, совсем неофициально заговорил Волох. — Начинать, конечно, следует с… — «С кого ж еще, как не с меня, — договорил мысленно. — Да, да, прежде всего нужно говорить о том, что руководитель группы все еще не на должной высоте… Только как, каким образом попроще и яснее высказать эту мысль?»

В наступившей паузе внезапно раздался приглушенный и вместе с тем жесткий голос Илоны, оказавшейся почему‑то у входной двери:

 — Сначала скажи, кто тебя направил сюда? Этого мало, что ты работаешь в механических мастерских, — кто именно из связных тебя прислал?

 — Если не доверяете, то могу и уйти, хоть сию минуту! — обиженным тоном возразил кто‑то. — Мне и так давно пора быть дома!

Воцарилось молчание; все в комнате были ошарашены, не верили своим ушам. Тудораке Хобоцел торопливо снял нагар со свечи и, подняв ее над головой, пошел к двери, намереваясь разглядеть, кому это внезапно понадобилось срочно уходить домой. Он с головы до пог. осветил говорившего: то был довольно высокий, крепкий парень, одежда которого отличалась обилием каких‑то пряжек, рем’ешков, более же всего бросался в глаза солдатский пояс, очень щегольски затянутый поверх френча.

 — Что означает этот маскарад? — строго спросил Волох.

 — А что он должен означать? Пускай видят, кому не лень, мне нечего скрывать! Собираюсь уходить на войну, вот что! Не хочу больше сидеть сложа руки! Оставайтесь живы–здоровы — я исчезаю.

И вновь прозвучал строгий, жесткий голос Илоны:

 — Ни один человек ни под каким предлогом не должен покидать помещение!

В комнате стало тихо, и эта тишина подчеркнула всю напряженность момента. Подчеркивала ее и фигура стоявшего на страже у двери человека — то был Илие Кику. Заметив, как сурово застыл он у порога, все в комнате возбужденно зашептались. Один за другим люди стали подходить к столу, за которым сидела теперь Илона, затем окружили смутьяна, уговаривая его отказаться от своего намерения.

Волох решил, что порядок восстановлен, и хотел было приступить к отчету, однако его вновь прервал голос парня:

 — Послушайте, мне сию же минуту нужно уходить! Ни я вам не нужен, ни вы мне. Отпустите, вам же хуже будет!

 — Тебе сказали, юноша: это невозможно! — начал уговаривать парня Волох, в глубине души подозревая, что неприятный инцидент будет поставлен в вину ему, и только ему… Тем не менее следовало любыми путями удержать парня. — Разве ты не понимаешь?.. Нужно ли объяснять, что тебя могли заметить, когда входил в дом, могут заметить, когда будешь выходить…

 — Но я же вам объяснил, что мне надо идти.

 — Сколько можно гудеть? — сердито выкрикнул Кику. — Неужели не стыдно? Человек по–хорошему объясняет… Ты знаешь, кто это такой? Не то возьмемся по-другому! Эй, Сыргие, сбить с копыт, и конец! — Пекарь стал засучивать рукава. — Разве не видишь, что это — храбрый заяц из армии Антонеску. Наверно, пошел служить добровольно! Мы с тобой перевидали таких гадов…

 — Было, было… И все же… — Волох сделал знак рукой: помолчи, Илие!

Вмешался степенный, медлительный Гаврилэ. Он взял из рук Хобоцела свечу и в свою очередь стал внимательно разглядывать парня.

 — Скажи все‑таки, кто тебя направил сюда? — наконец спросил он.

 — Да вот… — парень нервно передернул плечами. — Ее что‑то не видно… Она… У нее голубые глаза и рыжие волосы…

 — Хорошо, хорошо! — прервал его кто‑то из рабочих, Это был пожилой, значительно старше других человек. Впрочем, старить его могли и длинные, каштанового цвета усы. Он говорил мягко, спокойно, и это сразу же всем понравилось. — Растолкуй, пожалуйста, четко и ясно: через кого ты попал сюда? Да, прошу прощенья, сам я — делегат от обувщиков, — проговорил он, протягивая парню руку.

 — То была девушка, молодая барышня. Сама захотела со мной познакомиться. Я как раз выходил из мастерских. Сначала думали пойти на танцы, потом, слово за слово, стала рассказывать про советских патриотов. Гуляли целый вечер. Потом ушла, исчезла. Только назначила встречу с одним человеком, который, дескать, свяжет меня с патриотами… Говорила: приходи еще вон туда — сюда, значит, — я тоже там буду…

 — Но разве она не сказала, что тут будет и как тебе нужно держаться? — слишком спокойно спросил Кику.

 — Она много чего говорила: что нравлюсь ей, что зовут Лилианой, еще Жанной, а лучше всего Бабочкой.

Но только где она? Не может быть, чтоб ее здесь не было! Вон, вон она! — внезапно вскрикнул парень, вглядываясь в темноту поверх голов. — Нет, показалось! — Он вздрогнул, как будто Сам же уличил себя во Лжи.

 — Похоже, ты водишь нас за нос, парень.

 — И узнал от кого‑то другого, что ее зовут Бабочкой, — не от нее самой! — взорвался Кику. — Насчет того, что нравишься — тоже врешь! Ни за что на свете она этого не скажет!

 — Зачем кипятиться, человече? — насмешливо проговорил кельнер. — Велика важность: понравился! В темноте могла не разглядеть…

 — Кончайте базар! Почему не открываете совещание? — раздался из темноты чей‑то голос.

 — Но я все‑таки ухожу! — «Доброволец» рванулся было к двери, однако пекарь преградил ему дорогу, в одно мгновение заломив за спину руку.

 — Еще шаг, и крышка! Брось нож, слышишь!

 — Нет, товарищи, так дальше не пойдет! — вновь раздался негромкий, твердый голос Илоны. — Инструктаж придется отменить.

 — Не согласны! Отменить? Из‑за него? — нетерпеливо воскликнул Кику. — Только благословите: в миг разделаюсь, так что костей не соберет… Согласны?

 — Нет, нет, ни в коем случае! — решительно возразила Илона. — Нельзя прибегать к расправе, по крайней мере до тех пор, пока не будет установлено, в чем его вина. И только ли его…

 — А я говорю — дайте его в мои руки! Не раз имел дело с такими клиентами, Сыргие знает, — настаивал Кику, чувствуя, что собравшиеся в глубине души согласны с ним. — В тюрьме пришлось сидеть в общей камере, к политическим не посадили, так что научился… Если требуется — разделаюсь, и даже пищать забудет!

Слабое, бледно–желтое пламя свечи, пробивавшееся из‑под грубых, растопыренных пальцев Гаврилэ, освещало перекошенное яростью лицо Кику. Казалось, еще мгновение — и он выполнит свое обещание.

 — Ответственный, объяви во всеуслышанье, что инструктаж отменяется! — решительно приказала Илона, стараясь, впрочем, чтоб ее слышали только стоящие поблизости. — Объясни делегатам, почему это произошло, и распорядись, чтоб начали расходиться. По двое, с интервалом в пять — десять минут, чтоб живой души не осталось. Этого же… «добровольца» отправьте в последнюю очередь. Приставьте сопровождающего, вот его, — она показала на Кику. — Поведете самыми глухими, неосвещенными улицами. Ясно? Вот так… Мне пора уходить. Что же касается барышни с голубыми глазами… — Она остановила взгляд на лице Велоха: — Это ты направил ее сюда?

 — Да, я.