Помоги проекту - поделись книгой:
Васса Макаровна поднялась с места, но Балабан стал жаловаться, что недостаточно напился чаю, и Юлия Капитоновна принуждена была остаться с мужем на балконе. Плакудин один пошёл с Барвинскою.
– Они теперь бегают! – промолвила она почти с огорчением.
– Едва ли! – убеждённо сказал Плакудин. – С такими оригинальными сапогами далеко не побежишь. Мы сейчас где-нибудь откроем их. Я уверен, что они опять в беседке, потому что, действительно, они влюблены друг в друга.
– Неправда! – воскликнула Васса Макаровна и задумчиво понюхала сорванный ею по дороге цветок. На её щеках разлился румянец. – Скажите лучше, – начала она, – о чём они говорили тогда в беседке?
– А вас это очень интересует?
– Очень.
– Подойдёмте тихонько и подслушаем. У влюблённых разговоры всегда одни и те же. Сами услышите, о чём говорят.
– Что это вы заладили одно: влюблённые да влюблённые! Это может надоесть!
– Помилуйте, да это не секрет. Об этом вон и ваши говорят. Я только эхо… Ну, хорошо, теперь я вам не расскажу своих наблюдений…
– Пожалуйста!
– Ни за что.
– Прошу вас!
– Я – не сплетник.
– Злой вы, вот что! – сказала она.
– Злой, не злой, а вы не должны принимать Гржиб-Гржибовского.
– Какой вы ревнивец!
– Я не ревную, но мне страшно за ваш курятник. Гржиб-Гржибовский покрадёт всех ваших кур. Не следует пускать в дом такого человека.
– Однако, вы его очень не любите!
– Все офицеры крадут кур, это аксиома! – продолжал Плакудин с таким выражением, с каким покойный профессор говорил о Вольтере, кравшем у Фридриха Великого сальные огарки.
Но, увы, Васса Макаровна была мало впечатлительная дама и не пришла в восторг от язвительности своего поклонника. Он сказал:
– Ну, так и быть… Я слышал, как Гржиб-Гржибовский – фамилия какая – не выговоришь! – уверял Сашурочку в вечной любви и просил назначить ему второе свидание в этой же беседке. Сашурочка согласилась. Довольно с вас?
– Скверная девчонка! – прошептала Васса Макаровна.
Они тихо пошли по заросшей до половины дорожке, обрамлённой по обеим сторонам кустами чёрной смородины, запах которой наполнял собою прозрачный воздух. Плакудин не сомневался в том, что увидит и услышит нечто двусмысленное; но уверенность в том он основывал исключительно на предположении Балабана, а не на своих личных «наблюдениях», которые выдумал. Васса Макаровна волновалась, потому что её терзали и любопытство, и ревность, и чувство оскорблённой нравственности. Молоденькая девушка не должна влюбляться: это было её глубокое убеждение.
Они пробрались в вишни и расположились на указанном Плакудиным месте; высокие поросли скрывали их от посторонних взоров и в то же время позволяли им видеть всю внутренность беседки, находившейся от них в нескольких шагах.
В беседке, слегка покосившейся и с покачнувшимся шпицем, на котором блестел стеклянный шарик точно раскалённый уголёк, ничего и никого не было, кроме скамейки. Васса Макаровна, насмешливо посмотрев на Плакудина, хотела выйти из своей засады, как вдруг он сделал ей знак не трогаться с места. Она услышала шум накрахмаленных юбок. Шум был мерный и приближающийся. Он сопровождался прерывистым смехом. Очевидно, Сашурочка бежала.
Действительно, куст смородины зашевелился, пригнулась вишнёвая поросль и показалась девушка. Она стремительно пронеслась мимо Вассы Макаровны, раскрасневшаяся, улыбающаяся, с развевающимися белокурыми волосами и с руками, протянутыми вперёд. За ней промчался Гржиб-Гржибовский, и Плакудин готов был поклясться, что он бежит, склонившись на бок. Самое же интересное, что бросалось в глаза во внешности офицера, и что не ускользнуло от Вассы Макаровны, была его цепочка. Один конец её выскочил из-за борта кителя и свободно раскачивался. К этому концу, вместо часов, был, в самом деле, привешен обыкновенный железный ключ.
– Пари выиграно! – прошептал Плакудин, с торжеством взглянув на Вассу Макаровну.
Она напряжённо улыбнулась и кивнула головой.
– Ведь à discrètion? Вы не забыли? – спросил он.
– Нет.
– И вы знаете, чего я потребую?
– Какие глупости! После! – сказала Васса Макаровна и приложила палец к губам.
Они замолчали.
Молодые люди очутились в беседке. Сашурочка села на скамейку первая и тяжело дышала. У неё было счастливое лицо. И такое же выражение имело и лицо офицера. Он говорил:
– Ах, как я устал, ах!
– А меня не догнали, – сказала Сашурочка.
– То жаль, – отвечал Гржиб-Гржибовский. – Но и трудно догнать вас. Вы бегаете как трепетная лань.
– Ну, что ваш зубок? – с участием спросила она.
– О, конечно, болит, но не доставляет страданий! – отвечал Гржиб-Гржибовский. – У меня, нужно вам это знать, все зубы скверные. Я был раненый при переправе через Дунай прикладом в лицо. Полнюсенький рот зубов… Тут был корреспондент, то он сосчитал и телеграфировал в свою газету… С тех самых пор нередко мучаюсь. Как только воздух зайдёт, просто беда! В каждом зубе есть, знаете, дырочка, куда воздух может заходить. Теперь ещё ровно ничего, но что было недавно – невозможно описать! Ах, как же они болели! Я, знаете, кричал, кричал – не помогает. Тогда еду в аптеку. Дают мне в этаком маленьком пузырьке капли. Приехал домой – капаю, не помогает. Взял, принял внутрь – тоже не помогает. Позвал денщика: «Держи, братец, меня за голову и жми». – «Не смею, – говорит, – ваше благородие!» – «А, такой-сякой, жми!» – «Слушаю, ваше благородие!» Жмёт, жмёт, то есть, я вам скажу, изо всей силы, – не помогает. На милость Бога, что мне делать! Прогоняю денщика, ложусь ниц, навзничь, а ни на волос легче! Ну, тут, думаю, лягу себе ещё так: взял и свесил голову с кровати до самого пола, и что ж бы вы думали?
– Помогло?
– Ничуть! – отвечал Гржиб-Гржибовский с торжеством. – А помогла вакса.
– Как вакса?!
– Простая сапожная вакса. Уверяю вас, Александра Капитоновна. Взял жестянку, отколупил этакой себе кусочек ваксы и положил на зуб. Кто меня надоумил на это – не знаю; а только зуб прошёл. Вот и верьте после этого разным там лекарствам! Простая вакса!
– Удивительно!
– До того, что никто не верит, – продолжал с одушевлением Гржиб-Гржибовский. – Я сейчас же рассказал в полку. Только у нас есть штабс-капитан Брыж. Волос, знаете, чёрный, из себя красавец. Он мне и говорит: «Это, друг мой, важное открытие; ты войди о нём с рапортом по начальству». Ну, я понимаю, он шутит. Но пускай себе заболят у него зубы, и тогда посмотрим… Слово даю, запросит ваксы!
Сашурочка сказала:
– Я ни за что не положила бы ваксы… Фи! Уж лучше соли.
– Вы сами никогда не страдали?
– Никогда.
– Счастливейшая из прекрасных особ! Вот у Вассы Макаровны, сдаётся мне, тоже совершенно здоровые зубы. У неё они такие, знаете, белые и блистательные, что на удивление! Я любовался её зубами. Вообще она – замечательная дама.
– Чем? – спросила Сашурочка.
– Всем. Ежели б дело было в городе, то я умолил бы её сняться и подарить мне её прекрасный портрет. Ей не посмею, но вам признаюсь, что эта очаровательная женщина мне нравится.
Сашурочка сделала серьёзные глаза и стала смотреть в даль, на верхушку тополя, оранжево-зелёною метёлкой торчавшую из-за тёмной массы других деревьев, окутанных уже вечерними тенями.
Гржиб-Гржибовский продолжал:
– Васса Макаровна такая спокойная и великолепная красота, что всякому должна нравиться. Прошу покорно, это – редкость! Какие у неё волосы, какие глаза, и какая это улыбка!
– Отчего ж вы ей этого, наконец, не скажете? – спросила Сашурочка, всё продолжая смотреть на верхушку тополя.
Гржиб-Гржибовский повернулся к девушке и произнёс:
– Вот что, Александра Капитоновна, мне хотелось бы очень знать, и я себе надеюсь на вас: то правда, что этот штатский – умный такой – что будто он женится на Вассе Макаровне?
– Илья Кузьмич? Не знаю.
Гржиб-Гржибовский замолчал и стал играть цепочкой. Он широко улыбался и точно что соображал, причём результаты соображения выходили, должно быть, приятные.
– Ежели правда, как говорят в городе, то я очень рад; а ежели нет, то я тем более рад.
Сашурочка спросила:
– Который час?
Гржиб-Гржибовский отправил руку за борт кителя и, вынув золотые часы, подавил пружину и сказал:
– Скоро восемь.
Сашурочка поднялась с места. Выражение лица её было теперь грустное, и она нехотя проговорила, что пора, кажется, уезжать, вздохнула и вышла из беседки, а за ней и Гржиб-Гржибовский.
По уходе молодых людей Васса Макаровна промолвила:
– Кто выиграл пари?
Плакудин пожал плечами.
– Чего же от меня потребуете вы? – спросил вдруг Плакудин взволнованным голосом. – Потребуйте того, чего я сам потребовал бы от вас.
– А вы чего от меня потребовали бы? – Васса Макаровна вполоборота взглянула на Илью Кузмича.
– Вашего сердца, – отвечал он, – и вашей руки.
– Очень рада, что выиграла пари я, и поэтому ничего подобного от вас не потребую, – сказала Васса Макаровна, зардевшись. – А потребую я только одного – не говорите со мной никогда дурно о Гржиб-Гржибовском…
Плакудин побледнел.
– Неужели он вам нравится? – спросил он и крепко схватил её за руку.
Она остановилась, тяжело дыша, и потупившись, молчала.
– Говорите же! – со злостью крикнул Плакудин.
Она подняла на него свои ленивые серые глаза и, улыбаясь, сказала:
– Вы слышали, ведь и я ему нравлюсь.
Плакудин не выдержал. Он грубо оттолкнул её руку, повернулся, яростно крикнул: «Цербер, ici!», и удалился скорым шагом по направлению к садовой калитке, выходившей во двор. Тут он велел заложить в беговые дрожки свою лошадь и уехал домой, пасмурный, проклиная всех женщин в мире и громко ругая Вассу Макаровну.
Васса Макаровна стояла в саду, пока он не исчез из вида. Она вздохнула с облегчением и усмехнулась, сообразив не без гордости, что двух людей она могла бы осчастливить своей благосклонностью. Но с одним, чересчур притязательным, теперь уже покончено. Остался Гржиб-Гржибовский. Думая о нём, она проникалась тихой радостью. Два года как она вдовеет, и ей надоела эта скучная одинокая жизнь. Она слегка потянулась и томною походкой направилась к балкону.
Вечер потухал.
Сентябрь 1881 г.
Примечания
1
По усмотрению, без предварительно выработанного условия
Поделиться книгой: