Благословенный Камень

Они нападали не каждый год, и предсказать время их появления было невозможно. Это были дикие племена, обитавшие по ту сторону восточных гор и промышлявшие охотой и грабежом. Никто не знал, кто они и как живут, потому что никто ни разу не осмелился пойти по их следам после очередного набега. Но кое-какие слухи ходили. Говорили, что налетчики питаются камнями и песком, что у них нет своих женщин, поэтому, чтобы их выжить, они похищают женщин из других племен. Во сне их души могут выходить из тела. А еще это оборотни, которые часто прокрадываются к селению у Неиссякаемого Источника в образе ворон или крыс. Они также поедают своих мертвецов.

Поэтому очень важно быть бдительным. Однако не так-то просто все время смотреть на горизонт, высматривая кочевников, или искать воров в виноградниках, особенно если никак не удается не думать о Марит и не вспоминать восхитительный сон, который приснился ему прошлой ночью. Он был уверен, что ни один мужчина никогда так не изнывал от желания. Даже его авва, Юбаль, который при всех рыдал над мертвой матерью Абрама и говорил, что она была единственной женщиной, которую он любил.

Мальчик расправил плечи и стал наблюдать.

Над восточными горами уже розовело небо, и поселение, называвшееся Местом у Неиссякаемого Источника, лежавшее в половине дня пути на запад от реки, которую люди прозвали Иордан (что означало «спускающаяся», потому что она текла с севера на юг) — медленно просыпалось в рассветной дымке. Весело горели костры, на которых готовили пищу, воздух наполнялся ароматами печеного хлеба и жареного мяса, слышались сердитые, радостные, удивленные и нетерпеливые голоса. С того места, где стоял Абрам, ему были видны не только виноградник его аввы и ячменные поля Серофии, а также оливковые рощи, гранатовые сады и ряды финиковых пальм — ему было прекрасно видно все большое поселение, где около двух тысяч душ обитали в домах из кирпича и глины, травяных шатрах и палатках из козьих шкур или спали просто на земле, укрывшись меховыми шкурами, положив под головы свои нехитрые пожитки.

Если одни жили здесь постоянно, то другие пришли лишь вчера, чтобы на следующий день уйти, когда придут новые, чтобы также назавтра уйти. Люди приходили в Место у Неиссякаемого Источника, чтобы обменять обсидиан на соль, ракушки каури на льняное семя, зеленый малахит на полотно, пиво на вино и мясо — на хлеб. И посередине этого человеческого муравейника, раскинувшего, подобно паучьим ногам, длинные оросительные каналы, бурлил неиссякаемый источник с вкусной водой, из которого даже сейчас, на рассвете, девушки и женщины черпали корзинами и калебасами воду.

Абрам беспокойно вздыхал. Среди них нет ни одной женщины, которая была бы так же красива и пленительна, как его возлюбленная Марит.

Как и большинство своих ровесников, Абрам имел кое-какой сексуальный опыт. Однако с Марит у него ничего такого не было. За всю жизнь, что они прожили в соседних владениях, они не обменялись и единым словом. Он не сомневался, что, если попытается хотя бы заговорить с ней, его бабушка убьет его на месте.

Абрам сожалел, что живет не в Старые Времена, которые, как ему казалось, были гораздо лучше теперешних. Ему нравилось слушать рассказы о предках — не о Талите и Серофии, а об очень далеких предках, когда его народ кочевал с места на место, все жили одним большим племенем и мужчины с женщинами предавались плотским утехам с кем пожелают. Но они уже давно перестали кочевать большими кланами и теперь живут маленькими семьями в одном доме на одном клочке земли, и почему-то думают, что те, кто живет в этом месте, лучше тех, кто живет в другом. «Вино Юбаля по вкусу напоминает ослиную мочу», — всегда говорил Молок, авва Марит. «Молок выжал свое пиво из кабаньих яиц», — отвечал на это авва Абрама, Юбаль. И нет чтобы высказать это друг другу в лицо. Члены семейств Талиты и Серофии вот уже на протяжении нескольких поколений не разговаривают друг с другом.

Поэтому можно было не сомневаться в том, что никогда и ни за что мальчику из одного дома и девочке из другого не позволят соединиться.

Абрам считал, что это несправедливо. Ссору затеяли предки, а не он. И они отвечали за свои поступки. А Абрам живет здесь и сейчас. Он мечтал о том, как они убегут вместе с Марит (как только он найдет способ заговорить с ней), и он увезет ее далеко от своих виноградников и ее ячменного поля, далеко от их селения, и они будут вместе странствовать по свету. Потому что он родился мечтателем с беспокойной душой и ищущим умом. Если бы он родился в другое время, то стал бы астрономом или исследователем, изобретателем или ученым. Но телескопы и корабли, металлургия и алфавит, даже колесо и домашние животные никому еще даже не снились.

Отвязав ячменную лепешку, он отломил от нее кусочек и, прожевывая хлеб, обратил свой взгляд в сторону неказистых строений из глины и кирпича, теснившихся на краю ячменного поля Серофии — там были гумно, сарай, в котором бродили ячменные зерна, и дом, в котором жила семья Марит, — и тоскливо вздохнул, чувствуя, как пожирающий его огонь вновь разгорается ярким пламенем, потому что он не знает, как Марит относится к нему.

Порой ему казалось, что он ловит на себе ее взгляд. Всего несколько недель назад, на праздновании весеннего равноденствия, она внезапно отвернулась, и ее щеки вспыхнули румянцем. Можно ли считать это добрым знаком? Означает ли это, что она разделяет его чувства? Если бы только он мог узнать!

И, пока над далекими горами всходило солнце, Абрам внимательно осматривал поселение, надеясь увидеть Марит, — он верил, что если он увидит ее хотя бы мельком в этот ранний час, то это будет добрым знаком и день сложится удачно. Но он увидел только толстую Кочаву, которая гналась с палкой за своими детьми; двух каменщиков, которые громко спорили за бочкой с пивом (видимо, они пили всю ночь); зубодера Энока и повитуху Ли, которые торопливо совокуплялись под деревом. Чуть дальше он увидел, как рыбак Даган с жалким видом выбирается из хижины Махалии, а вслед за ним летят его пожитки. Последний месяц Даган жил с Зивой, а за месяц до этого — с Анат.

Абрам гадал, чем же Даган так быстро надоедает женщинам, что они его выгоняют. Бедный Даган — разве может мужчина прожить без женщины и ее дома?

Потом Абрам увидел нечто, что вызвало у него громкий смех. Вон идет сумасшедший Намир и тащит очередных подопытных коз. Два года назад Намиру стукнуло в голову, что, вместо того чтобы охотиться за козами в горах, легче привести несколько живых коз домой и держать их в загоне, пока не понадобится резать их или торговать ими. Поэтому он и его племянники пошли в горы и привели оттуда коз. Но так как они хотели, чтобы стадо размножалось, то отлавливали только самок, а самцов не трогали. А через год козы перестали давать потомство, и остатки стада пришлось зарезать или продать. Но, невзирая на дружные насмешки соседей, Намир продолжал осуществлять свой план. «В конце концов, — говорил он друзьям за бочкой пива, — ведь размножаются же козы в горах, почему бы им не делать этого у меня в загоне?» Поэтому он снова отправился в горы, отловил еще несколько коз и привел их в загон, огороженный палками, ветками и кустарником. На этот раз ни одна из коз не принесла козлят, пленниц и не съели, и не продали. И вот он опять идет, полный решимости добиться успеха, а позади тащатся его смущенные племянники и несут на длинных шестах бьющихся и блеющих коз. Сквозь поднимающиеся клубы дыма Абрам видел четырех мужчин, которые сидели за чаном пива под деревьями, делали оскорбительные замечания в адрес Намира и спорили, сколько протянет это стадо.

Абраму казалось, что у каждого в поселении есть какая-то цель, и не все они так смехотворны, как у Намира. Еще он вспомнил, как все смеялись над другим человеком, Ясапом, который пришел сюда десять лет назад и засадил поля цветами. Люди смеялись, потому что думали, что от цветов нет никакой пользы. Когда же на поля стали слетаться пчелы, а Ясап стал держать ульи и собирать мед, они перестали смеяться. Люди впервые на своей памяти ели сладкое круглый год; спрос на это лакомстве был так велик, что теперь Ясап стал третьим самым богатым человеком в селении.

В Место у Неиссякаемого Источника приходило все больше и больше новых людей, которые осматривались и, убедившись, что здесь можно неплохо устроиться, возводили жилища и никуда уже больше не уходили. Люди, обладавшие особыми знаниями и умениями, предоставляли свои услуги в обмен на пищу, одежду и украшения: парикмахеры и татуировщики; предсказатели и люди, умеющие читать по звездам; камнерезы и резчики по кости; рыбаки и дубильщики кожи; повитухи и целители; люди, умеющие ставить капканы, и охотники. Все приходили и почти никто не уходил.

«Если бы я был свободным и независимым, — думал Абрам, — я не остался здесь. Я бы взял хлеб с пивом и копье и отправился бы посмотреть, что там — по ту сторону гор».

Услышав в громкие крики, он взглянул вниз и увидел, как его младшие братья бегают в винограднике, разгоняя птиц. Мальчики — тринадцати, одиннадцати и десяти лет — любили виноградник, он стал их вторым домом. Если на следующей неделе виноград созреет, они наравне со взрослыми мужчинами будут выполнять свою часть работы, наполняя корзины спелыми ягодами, а потом, когда соберут весь виноград, будут усердно топтаться, перебирая маленькими ногами в давильном прессе, превращая виноград в сок.

Только Абрам собрался помахать Калебу, старшему из своих младших братьев, как увидел нечто, от чего застыл на месте. По дорожке прошаркала пожилая женщина с обнаженной грудью, в длинной юбке из оленьей шкуры, с крашеными хной заплетенными волосами, она согнулась почти пополам под тяжестью ожерелий из камней и ракушек, увешивающих ее увядшее тело. Она была богатой женщиной и должна была демонстрировать благосостояние своей семьи.

У Абрама чуть глаза не вылезли из орбит. Зачем это его бабушка идет по дороге к Храму Богини? Это одновременно озадачило и встревожило его. Для чего она вышла из дома в столь ранний час? Должно быть, что-то срочное. Может быть, она узнала о его тайной страсти к Марит? И хочет попросить Богиню заколдовать его? Абрам, как и большинство мальчиков, боялся своей бабушки. Пожилые женщины обладают невообразимым могуществом.

Он машинально потянулся к филактерии, висевшей у него на груди на кожаном ремешке. По традиции, когда ребенок достигал семи лет и становился взрослым — ведь столько детей умирало, не дожив до этого возраста — ему давали постоянное имя и маленький мешочек, в котором лежали бесценные талисманы: его засушенная сморщенная пуповина, первый зуб и прядь волос его матери. Также в него иногда клали какой-нибудь звериный фетиш и несколько засушенных листьев покровительствующего растения, которые должны были оградить его от болезней и невзгод. Сжимая филактерию, в которой лежали магические камешки, косточки и веточка дерева, Абрам думал, обладает ли этот талисман достаточной силой, чтобы защитить его от собственной бабушки.

Он смотрел, как она идет между хижинами и шатрами, обходя груды требухи и внутренностей, стараясь как можно быстрее миновать смердящую дубильню, где растягивали на солнце окровавленные шкуры. Наконец она вышла на тропинку, ведущую к маленькой хижине из глины и кирпича, в которой располагался Храм Богини. Абрам увидел, как из маленького домика вышла жрица Рейна, чтобы поприветствовать гостью.

Даже отсюда Абраму была видна великолепная грудь Рейны. Летом все женщины в поселении ходили с обнаженной грудью, так что мужчины могли свободно любоваться ими. Отсюда и зародилась его страсть к Марит: ему было интересно, когда она превратится из девочки в женщину. У Рейны грудь была высокой и крепкой, ничуть не обвисшей, как у большинства женщин ее возраста, потому что Рейна никогда не рожала. Когда ее посвятили в жрицы, она отдала свою девственность Богине. Но от этого она не перестала быть женщиной. Рейна красила соски красной охрой и душила волосы ароматными маслами. Бедра у нее были широкие, и пояс ее юбки из оленьей шкуры проходил гораздо ниже пупка, как раз над вожделенным треугольником, к которому никогда не прикасался ни один мужчина.

Абрам снова вздохнул в порыве юношеского желания и смущения, дивясь, почему Богиня заставляет мужчин и женщин испытывать этот мучительный голод? Вот Рейна, к которой не смеют прикасаться мужчины и которые от этого еще больше хотят обладать ею. И завладевшая его сердцем Марит, которая никогда не будет ему принадлежать. Где же здесь наслаждение?

Увидев, как через несколько минут бабушка вышла из Храма Богини, где стояла священная статуя, внутри которой находился священный кристалл, он удивился тому, с какой поспешностью старуха пошла обратно к дому, как будто у нее было дело, не терпящее отлагательства. Через минуту Абрам услышал голоса двух человек, разговаривающих на повышенных тонах. Бабушка ругается с его аввой!

Через мгновение авва в бешенстве вылетел из дома и направился к ячменным полям, — туда, где стоял дом Марит.

Абрама огорчил расстроенный вид Юбаля. Ему вспомнилось, как Юбаль нес его на плечах, крепко сжимая своими большими руками его щиколотки. Абрам чувствовал себя великаном и ни за что не хотел спускаться на землю. Он не знал ни одного мальчика, у которого были бы такие отношения со своим аввой.

Не все мужчины удостаивались почетного звания «аввы», что означало «господин» или «хозяин» (то есть хозяин доходного дела, а иногда — дома и детей той женщины, с которой его соединяла прочная связь). Поскольку мало кто из мужчин оставался с одной женщиной надолго, особенно когда у нее появлялись дети, Юбаль был редким исключением, потому что он был искренне привязан к матери Абрама и прожил в ее доме двадцать лет.

Абрам смотрел, как Юбаль, выглядевший очень внушительно в своих кожаных штанах, с длинными волосами и бородой, обильно смазанными маслом, что приличествовало его положению, — прошел несколько шагов, потом резко остановился, потер подбородок и, как будто внезапно передумав, повернул обратно по направлению к селению. Через несколько секунд Абрам увидел, как Юбаль занял место под тенистым сводом деревьев торговца пивом Джоктана, где перед бочонком уже сидели трое мужчин. Они радостно поприветствовали Юбаля — он был одним из самых приятных и почитаемых людей в поселении. Юбаль махнул Джоктану, и тот принес тростник длиной приблизительно в два локтя. Юбаль вставил тростник в высокий бочонок и стал сквозь пену потягивать находившуюся под ней жидкость. Пиво Джоктана сильно уступало пиву Молока, но Юбаль поклялся, что он скорее будет пить змеиную мочу, чем прикоснется к пиву, сваренному выродками Серофии.

При виде Юбаля Абрам с удвоенным усердием стал выполнять свои обязанности наблюдателя. Он старался именно ради аввы. Он хотел, чтобы Юбаль им гордился. Но, несмотря на огромное желание хорошо нести вахту, Абрам не мог сосредоточиться на своем занятии, потому что слишком многое вокруг напоминало ему о Марит.

На двери дома огранщика камней ярким пятном в лучах утреннего солнца горели нарисованные краской женские гениталии. Старик рассчитывал, что это поможет его дочерям забеременеть. Во многих семьях у входных дверей рисовали подобные символы в надежде зазвать в свой дом плодородие Богини. Женщины, которым хотелось забеременеть, ходили к жрице Рейне за магическими заговорами, снадобьями плодородия и травами, обладающими сверхъестественной силой.

Мужчин проблема зачатия не волновала, потому что народ Абрама еще не знал о той роли, которую они играют в деторождении. Зачатие было тайной, к которой приобщались исключительно женщины через покровительство Богини.

Громкий крик вновь привлек его внимание к селению и кипящей в нем жизни. Один из преступников, привязанных к позорному столбу близ бурлящего ручья, кричал на детей, которые кидались в него дерьмом и отбросами. Обычно к столбам привязывали жуликов и лжецов, нарушителей порядка и злобных сплетников, но этот человек, сейчас абсолютно голый и беспомощный, напился ячменного пива, взобрался на крышу и оттуда стал мочиться на ничего не подозревающих прохожих. Может, его и не стали бы наказывать так строго, если бы одной из пострадавших не оказалась бабушка Абрама. Двое других были привязаны к столбу за изнасилование девушки из дома Эдры. Разгневанные женщины бросались в них камнями и пометом, а зеваки, толпившиеся неподалеку, бились об заклад, доживут насильники до захода солнца или нет.

Расправы вершились быстро и жестоко. Ворам отрубали руку. Убийц казнили. Абраму с башни хорошо был виден труп убийцы, висевший на дереве по ту сторону пшеничных полей; видимо, его казнили совсем недавно — его глаза еще клевали вороны.

Абрам застыл на месте.

Затем, прикрыв глаза рукой, стал изо всех сил всматриваться вдаль. Что это за клубы пыли катятся с северо-востока?

Ком подступил у него к горлу. Кочевники!

Но потом он вгляделся внимательней и глубоко вздохнул. Вовсе это не кочевники — это караван Хададезера! «Мать Богиня!» — воскликнул он и, не в состоянии бежать достаточно быстро, кубарем скатился вниз по лестнице. Разве в такой шумной толпе, где почти все будут пить и веселиться, кто-нибудь заметит, как юноша и девушка обменяются запретным взглядом?

Караван представлял собой величественное зрелище: люди рекой текли через горы, луга и ручьи, — добрая тысяча душ. Мужчины, подобно вьючным животным, сгибались под тяжестью всевозможных товаров. У кого-то на плечах было деревянное коромысло, к концам которого привязаны узлы; другие тащили на спинах корзины, висевшие на кожаных ремнях, обмотанных вокруг головы; более тяжелый груз волоком тащили одновременно несколько человек. Их путь был долгим и физически тяжелым — нужно было пройти столько миль по камням и колючкам, под палящим солнцем и холодным дождем, по горным тропам и знойным пустыням. Но выбирать не приходилось. Южные народы нуждались в том, что могли предложить им люди с севера, и наоборот. Хотя некоторые изобретательные хозяева в северных горах пытались приручить и одомашнить скот, чтобы превратить его в тягловых животных, пока это им не удавалось. И люди тащили на себе малахит и лазурит, охру и киноварь; вещи из алебастра, мрамора и камня; шкуры, меха, оленьи рога; кроме того, дивную деревянную посуду, которой славился север — чаши и подставки для яиц, а также блюда с резными ручками. Все это несли на юг и обменивали на папирус и масла, специи и пшеницу, бирюзу и ракушки, чтобы, так же навьючив все это на себя, нести товар на север.

В караване шли также женщины, нагруженные скатанными постелями, палатками, живой птицей и кухонными горшками, — сопровождавшие своих мужчин или присоединившиеся к каравану уже в дороге; кто-то шел с детьми, некоторые из которых родились в пути. Иногда женщины уходили из каравана, дойдя до Места у Неиссякаемого Источника, а местные женщины, по известным только им причинам, убегали из поселения и вместе с караваном уходили дальше на юг.

Возглавлял эту громадную колонну торговец обсидианом по имени Хададезер. Способ передвижения самого Хададезера представлял собой не менее удивительное зрелище. Хададезер никогда не передвигался пешком. Во всяком случае, он не шел пешком все две тысячи миль, которые проходил его караван. Восемь дюжих мужчин несли на плечах носилки, сооруженные из двух прочных шестов, к которым была привязана сплетенная из ветвей и тростника решетка. А на ней, на тканых ковриках восседал, скрестив ноги, величавый Хададезер; его спину и руки поддерживали подушки из мягкой ослиной кожи, набитые гусиным пером. А так как все знали, что толстый человек — это богатый человек, то, судя по необъятным размерам Хададезера, он должен был быть самым богатым человеком в мире.

Заплетенные в косы длинные черные волосы Хададезера были обильно смазаны маслом и доходили ему до пояса, как и роскошная черная борода, так же напомаженная и заплетенная в косички, в которую в изобилии были вплетены бусинки и ракушки. На нем надета доходящая до колен туника, сплошь, от воротника до подола, расшитая ракушками каури, — одеяние настолько великолепное, что люди не могли отвести от него глаз в благоговейном восторге. Спустя шесть тысяч лет потомки Хададезера станут украшать себя золотом и серебром, бриллиантами и изумрудами, но в его время, когда драгоценные металлы и камни еще покоились, никем не тронутые, в таинственных недрах земли, самым популярным украшением были ракушки каури. Они также выполняли роль денег.

Хададезер завоевал широкую славу как ловкий делец. В молодости он начал торговать ароматической смолой, которую собирают с дерева лебона, что означает «белое», которое растет на севере. Когда ее поджигают, она издает восхитительный аромат, так что ладан мгновенно завоевал популярность в обеих речных долинах. Несмотря на то что Хададезер дорого продавал свой товар, ему приходилось платить большие деньги сборщикам смолы, поэтому прибыль он получал незначительную. Но однажды, пробираясь сквозь густые леса на севере, он обнаружил, что истертую в пыль ароматную древесину можжевельника и сосны можно так смешивать с этой смолой, что никто и не догадается, что это не чистый продукт. Так он увеличил поставку смолы, оставив прежнюю цену, и получил большую прибыль.

Хададезер никогда ничего не упускал. У него была сложная система расчетов, понятная только ему. От бумаги и письма этого торговца обсидианом и ладаном отделяли четыре тысячи лет, поэтому он использовал свою систему знаков, и дощечки из обожженной глины, испещренные только ему понятными символами, нанизанные на разные шнурки, увешивали, позвякивая, его необъятный стан.

Поселенцы бросились навстречу каравану в предвкушении грядущего вечера — в ожидании встречи со старыми друзьями, соединения любовников, возможности отомстить врагам, заключить сделку, исполнить обещания или обменяться любыми товарами и услугами. Пока в небе, предвещая знойный день, поднималось солнце, они разбивали шатры, зажигали костры, откупоривали мехи с вином и бочонки с пивом. И как жители поселения ожидали от пришедшего каравана развлечений и удовольствий, так же измотанные тяжким трудом люди, проделавшие трудный и долгий путь, вошли в город в предвкушении хлеба, пива, игр и плотских утех. Хададезер оставался в Месте у Неиссякаемого Источника в течение пяти дней, после чего его люди снимались с места, взваливали на плечи свою ношу и шли дальше на юг, в долину реки Нил, где они также разбивали лагерь, а потом разворачивались и возвращались домой, на север. Хададезер совершал это путешествие длиной в две тысячи миль — с северных гор, где он жил, к дельте Нила и обратно — круглый год, посещая Место у Неиссякаемого Источника во время летнего и зимнего солнцестояния.

Все обитатели селения, мужчины и женщины, придут, приползут, а некоторых даже принесут сегодня вечером на этот праздник, потому что предстоящая ночь будет полна развлечений и удовольствий. Каждые полгода трудолюбивые жители Места у Неиссякаемого Источника с нетерпением ждали прихода каравана Хададезера. И сегодня вечером они повеселятся на славу.

Все, кроме одного несчастного.

После того как Абраму разрешили посмотреть на Процессию Богини, которую носили по лагерю, чтобы она благословила гостей и предстоящую торговлю, его отослали обратно в виноградник, где он вместе с младшими братьями должен был охранять его от воров.

Обходя виноградник с зажженным факелом в руках, Абрам с завистью думал о гостях, которые, как всегда, будут рассказывать удивительные истории о дикой охоте и морях, в которых гибнут люди, о пылких женщинах и великанах ростом с дерево. Путешествуя вверх по Нилу, они встречали людей с кожей, черной как ночь. А на севере они видел животное, не похожее ни на лошадь, ни на антилопу — нечто среднее, у которого на спине было два горба. Как же Абрам жаждал стать торговцем! Он не хотел всю оставшуюся жизнь давить ногами виноград.

Он также знал, что на этот праздник счастливых людей обязательно придет и Марит, которая будет покупать хну или любоваться ракушечным ожерельем. Может быть, она отстанет от матери и сестер, чтобы посмотреть, как вытворяет фокусы дрессированная обезьянка или чтобы купить мясное лакомство с пряностями, которое так вкусно готовят женщины, живущие в горах. И пока она будет, вдали от бдительных глаз своей семьи, стоять в свете луны и звезд, среди шумного смеха и громких голосов обвеваемая пьянящими ароматами дыма, духов и жарящейся на кострах пищи, может быть, она не станет возражать, если к ней подойдет один мальчик, который даже, может быть, случайно прикоснется к ее руке.

Страсть взяла верх над послушанием. Абрам больше не мог этого вынести. Пробормотав какое-то извинение, он вручил факел своему брату Калебу и тенью выскользнул из виноградника.

Лагерь раскинулся на равнине позади кукурузного и ячменного полей почти до берегов Иордана, от сотен пылающих костров к звездам поднимался дым. Там царило такое оживление, было столько всего интересного, что Абрам, попав в толпу потешников, чуть не позабыл о своей страсти к Марит. Он останавливался то там, то здесь, чтобы посмотреть на акробатов и магов, танцоров и жонглеров, заклинателей змей и шутов, жаждавших разлучить легковерных зевак с их драгоценными ракушками каури.

Везде, куда бы ни пошел Абрам, продавалась еда. На огромных вертелах жарились свиньи и козы, на тростниковых ковриках лежали целые горы ячменных лепешек и стояли чаши с медом, а уж бочонков с пивом было вообще не счесть. Он искал Марит.

Абрам подошел к толпе, глазевшей на танцовщицу, на которой не было ничего, кроме ожерелья из множества бус и пояса из ракушек. Соблазнительная и красивая, она танцевала, сладострастно извиваясь и покачивая бедрами под ритмичные хлопки зрителей. Абрам не знал, кто она, но ему захотелось обладать ею, сгореть в глубине ее тела. Он почувствовал, как в нем поднимается адский жар. У него пересохло в горле. Язык прилип к гортани. Он впился глазами в ее бедра. Он думал о Марит. Его переполняло мучительное желание.

Отвернувшись от танцовщицы, он увидел чуть поодаль авву Марит, яростно торговавшегося с торговцем слоновой костью. Молок был низенький коренастый мужчина с кривыми ногами, большим отвисшим животом, свидетельствующим о его благополучии и любви к собственному пиву. Он был очень вспыльчив и оскопил бы любого мужчину из рода Талиты, который бы только глянул в сторону женщины из дома Серофии.

Абрам почувствовал, как его сердце подкатывает к горлу. Что за безумие? Зачем он упорствует в своей страсти, если знает, что это не кончится добром?

И только он решил, что, разыскивая Марит, он навлечет на себя одни несчастья и что ему нужно возвращаться к братьям в виноградник, как вдруг заметил группу женщин, собравшихся вокруг торговца хной. Его внимание привлек не их внешний вид, а голоса и смех, и особенно один, высокий и мелодичный, как пение птички, живущей среди ивовых ветвей на речном берегу.

В одно мгновение ему показалось, что лагерь исчез. Земля ушла из-под ног Абрама. Небо растворилось. И осталась лишь Марит и ее восхитительный смех.

— Прочь с дороги, мальчик! — проревел мясник, тащивший тушу овцы.

Но Абрам как будто одеревенел — стал нем и неподвижен. Любовный недуг окутал его теплым облаком. Он с трудом мог дышать. И думал про себя, что, наверное, можно умереть от любви.

А потом Марит обернулась и посмотрела на него. И произошло чудо.

Снова была ночь, и звезды с луной горели ярко, как никогда, а его ноги вдруг опустились на землю, устойчивую, твердую и дарящую надежду; лагерь был на месте, и в нем слышался смех, извивались под ритмичные хлопки танцоры, в воздухе царило ощущение праздника. Сердце Абрама опустилось обратно в грудную клетку, и снедавший его жар вырвался на волю. Потому что Марит смотрела на него — прямо на него, смотрела ему в глаза своими темными глазами, не отрываясь и словно поглощая его взглядом.

Он сглотнул. Такой взгляд нельзя истолковать ошибочно.

Долина Воронов представляла собой речное русло, по которому во время зимних бурь протекал бурный поток, а летом он пересыхал. Лунная тень Абрама следовала за ним по пятам, как сообщник, резко выделяясь на фоне скалистых стен узкого каньона. Он прислушался к тишине, к одинокому завыванию шакалов, к свисту ветров в скалистом овраге. Ночной воздух был прохладным, но его кожа горела, как при лихорадке. Он наблюдал за полной яркой луной, совершающей свой бесконечный путь по небу.

У него была небольшая надежда, что Марит придет. Он прибег к уловке: попросил одного из друзей передать Марит тайное послание, когда она будет набирать воду из колодца. Он должен был сказать ей, что Абрам нашел в Долине Воронов редкий цветок, который он хотел бы ей показать. Марит поймет, что это ложь, но это будет для нее предлогом, если она захочет прийти.

Присев на корточки, Абрам ждал. Подул ветерок, и до него долетела музыка и смех прощального пира, он уловил вкусные запахи еды. В желудке у него заурчало, но он не чувствовал голода. Он ощущал лишь нарастающее нетерпение и беспокойство.

Время шло. Луна двигалась по небу. Абрам вскочил и сделал несколько шагов. Марит и не собиралась приходить. Ну и дурак же он, что смог в это поверить!

И вдруг она появилась — как будто соскользнув с лунного луча, тихо ступила на землю.

Они смотрели друг на друга, разделенные небольшим пространством. Впервые в жизни они оказались наедине — до этого они всегда встречались в присутствии ее сестер или братьев Абрама, или других поселенцев. А теперь они были совершенно одни под звездами.

Абрам чувствовал, что его трясет, от страха и волнения одновременно. Ни в одну из его грез не закрадывался страх. Его внезапно осенила запоздалая мысль, что здесь, в этом каньоне, могут появиться их предки, Талита и Серофия, призрачные соперницы, пришедшие посмотреть, как их потомки будут нарушать табу. Он почувствовал, как на спине выступил холодный пот и потек ледяными струйками по позвоночнику. Абрам не сомневался, что если он сейчас резко обернется, то увидит у себя за спиной Талиту, разгневанную и готовую оторвать его голову.

Он увидел, что Марит потирает руки и смотрит тайком по сторонам, как будто тоже боится, что сейчас над ней возникнет ее прародительница и нанесет ей смертельный удар.

Но минуты шли, а они слышали лишь свист ветра в скалах и видели только тени, лунный свет и друг друга. Абрам кашлянул. Ему показалось, что это прозвучало как удар грома.

Марит смотрела на свои ладони.

— Цветок, — мягко произнесла она. — Ты…

Он сглотнул:

— Я… Она ждала.

Ему казалось, что из него вот-вот извергнется пламя.

— Я… — начал он снова. Все его фантазии о том, как они впервые заговорят друг с другом, оказались бесполезными. Внезапно он почувствовал, что на него смотрят бабушка и авва, а также все его предки вплоть до самой Талиты, и его снова обуял страх. По пылающей коже заструился холодный пот, его опять затрясло. Что он делает?

Потом он увидел, что она тоже дрожит, и понял, как она рискует, придя сюда, какой опасности подвергает себя. Если Молок узнает, он исполосует ей спину до крови!

Но они еще могут остановиться и спастись. Он должен убежать в горы, и тогда Марит быстро вернется домой. Это было бы самым разумным.

Но оба продолжали стоять неподвижно. Они были в плену лунного света и взаимного желания — шестнадцатилетний мальчик и четырнадцатилетняя девочка, уже превращающиеся в мужчину и женщину.

Потом никто не мог сказать наверняка, кто же сделал первый шаг. Но им и нужен был только этот первый шаг — остальные незамедлительно последовали сами собой, и уже через мгновение они оказались в объятиях друг друга. Абрам прижался губами к губам Марит, она обвила его шею руками. И во время этого отчаянного, торопливого и очень неуклюжего первого поцелуя каждому из них казалось, что сейчас разверзнутся и рухнут стены каньона и их обоих накроет лавина. Они ждали, что услышат вопли разъяренных предков, и чувствовали над собой холодное дыхание смерти.

Но они были только вдвоем, только Абрам и Марит, сжимающие друг друга в объятиях, забывшие о привидениях, которые могли за ними наблюдать, о нарушенном запрете и возможных последствиях, о своих родственниках и о мести. И, набрав в грудь побольше воздуха, чтобы произнести самое важное, оба сказали «люблю».

На следующее утро Абрам высматривал знаки, по которым можно было бы определить, что он навлек на свою семью несчастье. Он проснулся в твердом убеждении, что его дом лежит в руинах, или у него загорелась крыша, или его тело покрылось язвами. Но утро было спокойным, бабушка, как обычно, пила свое утреннее пиво. Она не жаловалось на плохие сновидения, не выказывала никакого беспокойства. Юбаль, однако, был задумчивее обычного, но Абрам приписал это предстоящему сбору винограда.

Молча, терзаемый беспокойством, Абрам проглотил свое пиво с хлебом и, прежде чем выйти из дома, усердно почтил предков, оставив им большую, чем обычно, часть завтрака, и помолился, чтобы они не насылали несчастье на его дом за то, что он согрешил с Марит.

Он жил в постоянном ожидании возмездия — ждал, что его внезапно поглотит земля или поразит молния, но дни проходили один за другим, никаких признаков несчастья в доме не наблюдалось, и Абрам, осмелев, решил снова тайком встретиться с Марит в Долине Воронов. Она тоже не заметила в своем доме ничего ужасного — значит, предки не возражают. «Значит, Богиня захотела, чтобы мы наслаждались, — рассудил Абрам, заключая Морит в объятия. — А кто такие наши предки, чтобы ослушаться Богиню?»

То, что им удавалось держать в тайне свои свидания, было чудом, и это лишний раз убеждало их в том, что Богиня на их стороне. В течение последующих недель и месяцев, дней, наполненных мимолетными поцелуями, и проведенных в запретных объятиях ночей, никто из родственников так ничего и не заподозрил. Абрам убегал под предлогом, что идет на рыбалку, а поведение Марит никто не находил странным, потому что она уже достигла того возраста, когда девочки становятся задумчивыми и уходят по ночам гулять при луне. Ее мать даже поощряла ее к этому, потому что такие прогулки часто заканчивались беременностью.

Время шло, и, пока Абрам с Марит наслаждались своей тайной любовью, позабыв обо всем на свете, утопая в глазах друг друга, в шестнадцатилетнем мальчике происходила перемена. Когда он был с Марит, его охватывало ощущение полноты жизни, как будто у них была одна душа на двоих. Когда же они расставались, то он чувствовал пустоту и бесцельность своего существования. Особенно плохо ему было в те пять дней в месяц, которые она проводила в лунной хижине, общаясь с Богиней, — тогда Марит была далеко от него не только физически, но и духовно, так как дни своего уединения она посвящала молитвам, обрядам и общению с Ал-Иари.

Абрам с Марит разделяли не только чувства и ложе, они делились друг с другом своими мечтами. Он рассказал ей, что мечтает быть торговцем вроде Хададезера. Что ему не хочется всю оставшуюся жизнь мять ногами виноград. Беда заключалась в том, что его мечта шла вразрез с его любовью — ведь если он будет жить жизнью торговца, то почти никогда не будет бывать дома и подолгу не будет видеться с Марит. Как совместить одно с другим?

Марит смотрела на жизнь иначе: «Мне нравится быть звеном в длинной цепи жизни, знать, что я произошла от своей матери, которая в свое время произошла от своей, и так до Серофии и до самой Богини Ал-Иари. И мне необыкновенно радостно и в то же время удивительно осознавать, что и мои дочери, когда они у меня появятся, будут продолжением этой цепочки».

Абрама внезапно поразила эта несправедливость жизни. Женщины могут давать потомство, а мужчины — нет, разве только по линии своих сестер.

Прошло полгода, близился день зимнего солнцестояния, скоро должен был прибыть караван Хададезера. Абрам и Марит гордились тем, как умело они держали в тайне свои отношения. Им даже удавалось разыгрывать взаимную неприязнь в присутствии других. Они были молоды и наивны и думали, что смогут скрываться вечно.

Ничто не подтверждало жизненную силу Богини так наглядно, как процесс получения вина. Потому что разве не была эта пещера, в которой оно зарождалось, чревом Матери Земли? И разве не напоминал сок, выжатый из винограда Юбаля, ежемесячные женские кровотечения? Все знают, что, если месячные у женщины задерживаются, значит, у нее в чреве растет ребенок. То же чудо происходило и с вином: виноградный сок относили в пещеру-чрево, где он хранился шесть месяцев под покровом тайны и темноты, а потом туда входили люди и обнаруживали, что он чудесным образом превратился в «живой» напиток.

Дегустация вина была важнейшим обрядом в Месте у Неиссякаемого Источника. Процессию, шествовавшую в расположенную на юге священную пещеру, возглавляла сама Богиня, которую несли на плечах четверо дюжих мужчин, а на груди у нее мерцал в лучах восходящего солнца ее синий камень-сердце. Эту статую вырезали сто лет назад из цельного куска песчаника. Она была высотой три фута и выполнена очень искусно — от больших мудрых глаз Ал-Иари до изысканных сандалий на ногах. Древний могущественный кристалл покоился на обнаженной груди Богини.

За считанные дни до зимнего солнцестояния в бодрящем и прохладном утреннем воздухе процессия торжественно продвигалась по равнине к реке, а затем дальше, на юг, к Мертвому морю, где находились священные пещеры с вином. К полудню они достигли утесов, и жрица Рейна велела сделать там остановку. Убедившись, что Богиню водрузили на каменный трон, Рейна дала знак к началу молитвы. Они принесли в жертву овцу и возложили ее на алтарь. Потом бабушка Абрама, авва Юбаль, Абрам и три его младших брата прошествовали по узкой тропе, ведущей ко входу в пещеру.

Притихшие люди не издавали ни звука, потому что по первой пробе зимнего вина определяли, что готовит людям весь оставшийся год.