«На этой легкой с перышком работе…»
На этой легкой с перышком работе Не то что спину — сердце надсадил. А было время в партизанской роте За сотню верст Взрывчатку я носил. И ничего, спина моя терпела. Поспал, поел — Опять готов в поход. Горело сердце, торопилось в дело — Успеть бы эшелон пустить в расход. Мне довелось познать законы моря — Крутые штормы выносил не раз, Стоял на вахте, С перегрузкой споря, По трое суток не смыкая глаз. Не без того, Гудела под бушлатом Просоленная накрепко спина. На палубе катилась смертным катом Закрученная в штопоры волна. А было время — Шел мужик за плугом, А мужику всего тринадцать лет. Ремень земли вывинчивался туго, И дымкой заволакивало свет. Садилось солнце, Опустив на плечи Усталые багряные лучи. Но все шагал за плугом чело вече, За ним с почтеньем Топали грачи… На лесосеке До седьмого пота Валил деревья — и хватало сил… А вот досталась с перышком работа — Не только спину, Сердце надсадил.
БЕСКОНЕЧНОСТЬ
«Из бесконечности явились…»
Из бесконечности явились, Туда же, говорят, уйдем. Просторы космоса открылись — И тем милей родимый дом. Иду зелеными лесами — Моя дорога далека. И надо мною парусами Бегут по небу облака. Из леса выйду в чисто поле — Кукушка щелкает года. Моя мечта цветет на воле И порывается туда… Ей заглянуть бы в бесконечность Мечте ведь свойственно витать… И сам я здесь пускай не вечно, Но не желаю улетать. Пускай я гость, Но гость надежный, И до всего мне дело есть. Я погощу, пока возможно, — Воздам земле-хозяйке честь. Ко мне была хозяйка доброй — Будила затемно: вставай… Меж катеров ломала ребра, Учила: рот не разевай. То вверх, то вниз Кидала плавно, Поскрипывало знай в костях. Я на Земле прижился славно, Мне очень хорошо в гостях. «И мне давно мотор сродни…»
И мне давно мотор сродни, Железной силе не перечу. Как вехи в будущее, Дни Летят распахнуто навстречу. Я за рулем, как за столом, Лишь сердце чуть прихватит зноем. За лесом Даль плывет светло. И вот оно — Село родное. Как нарисована, В окне Моя бабуля — чище снега… И снова чувствую: Во мне Скрипит и грохает телега. «Какие высокие травы…»
Какие высокие травы — Почти в человеческий рост! Ручей говорливый направо. Налево — старинный погост. Мальчишкой любил хорониться В тех травах, как в добрых лесах. Мне пели веселые птицы О всяких земных чудесах. Лежал у земли я в объятьях, И сам я ее обнимал. Со мной одуванчики-братья, Над ними цветет краснотал. И что-то меня заставляло Лежать и глядеть в небеса. Фантазия знай расцветала И мчалась, раздув паруса. Мне в облаке чудились звери — В лесу не встречал я таких. Готовый и в небыль поверить, Я видел воочию их. И больше того: Мне казалось, Что был я когда-то звездой… Додумывать не удавалось — Вспугнут или крикнут домой. И что-то теперь заставляет, Как прежде, Уставиться вдруг На звонкие звездные стаи И месяца кованый круг. ОТДЫХ
Наработался вволю С утра на лугу… Хорошо поваляться в духмяном стогу! Хорошо в голубой вышине потонуть И на миг ощутить Бесконечности жуть. Ощутить, словно жажду, Внезапно мечту — Самому поднебесную взять высоту. И представить космические корабли Где-то там — В беспредельной туманной дали. И увидеть миры Вдруг открывшихся звезд, В те миры звездолетом проложенный мост. И себя Как посланца земного добра… До чего ж беспредельна Фантазий игра! СЧАСТЬЕ
Ходили за счастьем от веку За горы, моря и леса. Уж видно, судьба человеку Искать на Земле чудеса. Не знаю как счастья, А лиха Досталось искателю впрок. И если не сгинет, То тихо Осядет, усвоив урок. Не знаю как счастья, А боли… Хватило бы на сто дорог. Такая искателя доля… Светлеет родимый порог. Так вот где покоится счастье! Я робко иду под уклон К избе, Что неясною властью Меня забирает в полон. Теперь бы тем счастьем упиться — Оно мне вполне по плечу… С чего ж не поется, не спится — То к солнцу, То в бездну лечу! «Не верю дню рожденья слепо…»
Не верю дню рожденья слепо, Хотя на бланке есть печать: Не мог же взяться я из пепла, Из ничего себя начать? Бог весть какими шел путями, Чтоб видеть, слышать, просто жить. Из лыка первыми сетями Меня пытались изловить. А я в воде, подобно блику, Был удивительно живуч, Взлетал над лесом легче крика И прятался в наплывах туч. И не случайно, Лишь стемнеет, Сажусь я, молча, на крыльцо. Моя душа, как даль, светлеет, Подставив космосу лицо. От непонятного застыну, Чему-то горько улыбнусь И, распрямив внезапно спину, Навстречу звездам засвечусь. «И до меня за сотни лет…»
И до меня за сотни лет С утра, как новоселы, В полях — едва взыграет свет Гудели важно пчелы. Стояли тихо у воды Печальные ракиты. Грузнели к осени сады Анисом знаменитым. В реке гулял ленивый сом И жировала утка. Катился вольно в небе гром… Подумать — Просто жутко! За что-то выпала мне честь Пройтись тропой земною… И без меня все будет цвесть, Но лучше бы — со мною. ОСТАЛИСЬ ЛЕТОПИСНЫЕ ЛИСТЫ
Считаемся — лесная полоса, Но крепко мы повысекли леса. Не только мы — и предки хороши: Дома, как терема, — сама мечта! Умели деды брать для живота И сверх того взымали для души. Раздели липу, иву на корье, Свели до счета дикое зверье. Десятка два в лесу тетеревов С утра слагают про любовь стихи. И разучились драться петухи, Отпел зорю — и фьють, Бывай здоров! А было время (Летопись не врет: Монах был зрячим, не подпольный крот), Пскова носила на себе лодьи, В ней, верь не верь, водились осетры. А за Псковой звенели топоры — Там лес валили, ладили бадьи. Монах писал: А за Псковой леса, Гнездится соболь, черная лиса… Остались летописные листы. Но извели леса на берегу, И соболь убежал давно в тайгу — Подальше от опасной суеты. Река не та, и лес теперь не тот. Пскову вороны переходят вброд. А деды наши баржи гнали тут. С тех пор прошло поменьше ста годов, А сколько встало новых городов! Как жаль — Леса так скоро не растут. «Я, кажется, еще не понял…»
Я, кажется, еще не понял, Зачем пришел на этот свет: На топоре обжечь ладони Или познать какой секрет? Уйти в раздумье, как в берлогу, С молвою не вступая в спор? Иль все ж найти свою дорогу Самой судьбе наперекор? Иль жизнь несуетно простую Среди родных полей вести? Или, как жилу золотую, Любовь случайно обрести? И за нее любую долю Принять, Как благостный покой? Иль замереть вот так от боли Над неожиданной строкой? «Есть дочь и сын…»
Есть дочь и сын — О разные созданья! Как день и ночь, Как солнце и луна. Иван мне дан, понятно, в наказанье, За что же Лада, дочь за что дана? Деяньями я вышнего не славил, Не блюл посты, Грешил как только мог, Отцовский дом давным-давно оставил, Ну и ушел не лучшей из дорог. На ней есть все для синяков и шишек: Колдобины — увы! — не на виду. И сам хорош: Как вышел из мальчишек, Так до сих пор к солидности иду. Но я не трус — Хоть голову на плаху, — Готов ответить за свои грехи… Сыграй мне, Лада, что-нибудь из Баха За все мои поэмы и стихи. ОСЕННИЕ ЦВЕТЫ
Осенние цветы — как вскрики Последних журавлей. Они — как солнечные блики Среди пустых полей. Пускай в лугах пожухли травы И высохла стерня, — Цветы, пригревшись у канавы, Покличут вдаль меня. И на опушке пожелтелой, Где листопад шуршит, Я этот зов, уже несмелый, Вдруг уловлю в тиши. Под небом хмурым, словно в мае, Поверится в цветы. И вскинутся, как птичьи стаи, Мои мечты. «Я морем обольстился зря…»
Я морем обольстился зря, Сказал себе — Вода водою. Слепит холодная заря, Да плещется оно, седое. А волны знай себе снуют, Кипят на палубе, клокочут. Не спрятаться в глуши кают — Ни дня тебе, Ни тихой ночи. Решил: на берег убегу. И убежал — я верен слову. …Пасутся овцы на лугу, Как баржи, стельные коровы. Не узнаю себя я сам: Повсюду слышится мне море. Я уношу тоску в леса, Где догорают тихо зори. Я знаю: Трактор за холмом Урчит. А чудится мне — катер. И с каждым днем мрачнеет дом, И мелким кажется фарватер. «Живешь, как все…»
Живешь, как все, И вдруг накатит, Что свету белому не рад. И улыбаешься некстати, И слово молвишь невпопад. Тебе друзья — одна морока, Ну а родия — тоска сама. И солнце спряталось до срока В дымы за длинные дома. А ночь глухая, как подполье, И месяц вовсе окривел… Крест-накрест опоясан болью, Живешь как будто не у дел. Уеду, Где простора вволю, И небо — плавай, как во сне. Где можно прислониться болью К любой березе и сосне. ПРЕДОСЕННЕЕ
Застыли низины и взгорки, Печаль вековую храня. Закончились сроки уборки, Щетинится в поле стерня. Прислушались чутко осины, На цыпочки встала лоза, У елок сутулятся спины И спрятаны в гуще глаза. В чащобе осталась прохлада И в полдень таится в тени, Как будто засела в засаду С ножом на погожие дни. И вдруг тишину потревожит Крикливых скворцов перелет. Морозец пройдется по коже И к сердцу надолго прильнет. «Неужели горки укатали?…»
Неужели горки укатали? Я забыл и думать о любви. Не манят неведомые дали, Не волнуют сердце соловьи. Не пойму я: Надломилось что-то, Оборвался песенный мотив? Надоела добрая работа Или стал я попросту ленив? Норовлю туда, Где есть моторы. Мне жирок не в тягость на боках. Не махну без рассужденья в гору, Мыслю так: Отбегал в дураках. В каждом деле рациоприкидка, Как давнишний плащ, — Мне по плечу… Нет, не ожидал, что под микитки Без предупрежденья получу. Стоит ей взглянуть Иль мимоходом О своем капризе намекнуть… Я не замечаю непогоды, Для меня любой не в гору путь. Рассужденья полетели к черту, Я шагаю, ворот распахнув. И во мне шевелятся аорты, Ледяного воздуха хлебнув. ВДВОЕМ
Твоя голубая улыбка На миг озарила меня. И стало болото не зыбко, И вспыхнули вновь зеленя. Иду не холодной отавой — Ступаю июньской травой. И месяц с улыбкой лукавой Плывет над моей головой. Услужливо высветил дали, Откуда с тобою пришли, Чтоб все-таки мы угадали, Забытую стежку нашли. Петляет она между сосен, Теряется вовсе в кустах… Неужто ядреная осень Легла серебром на листах? И ветры играют, лютуя… Да как же я жил, не любя?! Готов на расплату, любую, Готов за тебя и себя. ЧУТЬ-ЧУТЬ
О это тонкое чуть-чуть — Души моей отдохновенье. И я могу легко вздохнуть, В свое поверив воскресенье. Дозволено плеча чуть-чуть Коснуться в мягком полусвете. Сумел я грань перешагнуть — И вот теперь за все в ответе. Теперь я твой, А ты — моя. Открылись взору светотени. Ведут от песни соловья К тебе высокие ступени… Чуть-чуть убавилось росы, И чуть слабей запахло тмином. Незримо осень на весы Кидает клена золотины. Не огорчайся, не грусти — Тебе к лицу чуть-чуть печали. Левада, слышишь, шелестит, О чем так долго мы молчали. ЗАПОЗДАЛОЕ ПРИЗНАНИЕ
Узнать однажды На причале, Полвека выкинув на кон, Что и меня когда-то ждали И кто-то был в меня влюблен. Волны ленивой бормотанье Стоять и слушать, как во сне. И вдруг понять: Ее признанья Всегда недоставало мне. Вздохнуть, Куснуть себя за локоть И, на себя же вскинув плеть, Признанья позднего жестокость Улыбкой грустною пригреть. Хлебнув побольше кислорода, Нырнуть в пучину давних лет. И, обозрев былого своды, Понять любви ее секрет. Пускай признанье как рукою Снимает давнюю печаль. Я отрекаюсь от покоя И снова вглядываюсь в даль. «Осень. Опустели берега…»
Осень. Опустели берега. Волны разворачивают плечи… Женщина стоит у маяка, Одиноко провожая вечер. Голубые теплые глаза За семью печатями печали: Кто-то ей худого насказал? Или чайки сдуру накричали? Подмывает ближе подойти, Прикоснуться осторожным славом. Но никак мне слова не найти Ей под стать — Печально-голубого… И опять я жду вечерний час — Наша встреча что-нибудь да значит?.. Огненный закат в волне погас. И звезда не принесла удачи. Темнота надвинулась стеной, Утро занималось лиловато… Я не знал, Что сделает со мной Эта непонятная утрата. «Не сотвори себе кумира…»
«Не сотвори себе кумира…» — Ты исподволь внушаешь мне. И что ж? Моя замолкла лира, Висит доскою на стене. «Не сотвори себе кумира…» Какие тяжкие слова! В моей душе сквозно и сиро, Клонится долу голова. «Не сотвори себе кумира…» Мне стиснуть зубы и молчать. Я без тебя — Изгой у мира: Ни петь, ни думать, ни кричать. «Подышать бы твоими руками…»
Подышать бы твоими руками, Окунаясь в ладони опять. Иногда мы не ведаем сами, Где тонуть, А откуда взлетать. Никогда не дрожал я от страха, А ведь всякое было в пути. Что же сердце — подбитая птаха — У тебя трепыхнулось в горсти? Догорают последние листья, Журавли улетают, трубя. Не ищу я и малой корысти, Мне бы только увидеть Тебя. «Я пишу почти с натуры…»
Я пишу почти с натуры — Еле тянется строка. Надо мной повисли хмуро Обложные облака. Заблудилось нынче лето — И в июне солнца нет. И на всю округу света — На поляне маков цвет. К алым макам вышли клены Из задумчивых левад И стоят толпой зеленой, Что-то шепчут невпопад. Грустно кленам я внимаю, Нянчу давние мечты… Мне тебя напоминают Эти яркие цветы. «Покинула — и в сердце пустота…»
Покинула — И в сердце пустота. Не сердце — позабытая квартира, В которой и нетоплено, и сыро, И слишком глухо — тоже неспроста. Не знаю, Чем заполнить сей метраж. Бегу в леса — залить дубравным гудом. Авось свершится и со мною чудо!.. Но я всего — при опустевшей страж. Сманил пичужек, что повеселей, — Пускай свистят с утра до поздней ночи. Впустил ручей — Пускай себе клокочет, Приносит с воли запахи полей. Но как была квартира нежилой, Так и осталась, в ней не потеплело. Хотел вскричать: «А мне какое дело!» Но сам молчу, вздыхая тяжело. Проснусь однажды я лучом — Раздвину темноту плечом, Пройдусь легонько по вершинам Притихших на заре холмов, Посеребрю полет машины, Окошки высвечу домов. Я в середину росной капли Живым алмазом буду вкраплен. Пройдусь по тихой речке кротко — Прошелестит вослед лоза. И, придержав свой лёт короткий, Вдруг потону в твоих глазах. 
«Т-ЗУБЕЦ» В КАРДИОГРАММЕ
«Роняют деревья последние листья…»
Роняют деревья последние листья — Аккорды печальные. Скупою поля обозначены кистью — Цветами прощальными. Прозрачная роща застыла сурово, Светла и неистова. И в мире осеннем ни друга, ни крова, Лишь небушко чистое. Холодные ветви, как будто случайно, Губами я трогаю. Душе беспокойной легко и отчаянно, Как перед дорогою. «Уеду в деревню, где зреют хлеба…»
Уеду в деревню, Где зреют хлеба И льны угибаются в пояс, — Туда, где моя вызревала судьба, Росою-живиной умоюсь. И может, утраченное обрету, Припомню забытые песни, Стряхну у порога тоску-маету, Для нового счастья воскресну. Мне снова откроют речные луга Забытые мною секреты: Крутыми покажутся мне берега И долгим — короткое лето. Я стану пахать И хлеба молотить — Утешусь работой простою… И город, что напрочь успею забыть, Увидится светлой мечтою. ЧУДАК
Они встречаются не часто, Не чаще, чем в тайге женьшень. На мир глядят они глазасто, Всегда светлы, как майский день. Их называют простаками И чудаками их зовут. Но кто они? Не знают сами. И вряд ли скоро их поймут. Чудак последнюю рубаху Отдаст, оставшись нагишом. Он вроде не подвержен страху, Ему и плохо — хорошо. Он перетерпит, перебьется, Перезимует как-нибудь. На дармовщинку не упьется… Он, может быть, Всей жизни суть — Та самая, Что в чистом виде Явилась доброю звездой? Он никого-то не обидит, Восстанет сам перед бедой. Сидит смиренно у калитки — Ему под солнцем благодать. Обобранный, считай, до нитки, Глядит: чего еще отдать? И рано ль, поздно ли Пройдоха Заявится, ну как на грех. И оберет его до вздоха. И все ж чудак — Богаче всех. «Со мною в обнимку леса…»
Со мною в обнимку леса, Как братья, вся живность лесная… Теперь бы взлететь в небеса — Да держит забота земная. Пора бы набраться ума — К чему непременно по кручам? Но совесть встревает сама, Топорщится совесть колюче. С утра зарекался молчать (Живется молчальникам сладко), А вечером взвился опять, И вот Получилась накладка. Торчу на опушке, как пень. И в тягость мне Собственный норов. Подняться с колодины лень, Не то что карабкаться в гору. Кукушка мне годы сулит — И так-то уж сладко кукует… А сердце болит и болит, Когда же оно возликует? ВЕРА
Советуют не в лоб, Как бы в обход: Пора смириться и остепениться. Не будь ты как подстреленная птица, Что по земле крылом напрасно бьет! Да разве мало было, чудаков — Что сгинули во льдах, В кострах сгорели, Что досыта при жизни не поели — Погребено под осыпью веков?! Я слушал и пытался вникнуть в суть: Какие расставляются мне сети? Живешь-то раз, Всего лишь раз на свете, Так неужель в болоте потонуть?! Своей любимой изменить мечте, Бог весть куда на промысел податься? Да разве можно в чем-то сомневаться, Когда, как солнцу, Веришь красоте! «О боже мой, не хочет сердце биться…»
О боже мой, не хочет сердце биться, Все норовит совсем остановиться. А я никак не слажу сам с собою, Готов принять возмездие любое, Принять за то, Что всем ветрам открытый, Что чаще был голодный, Реже сытый. Вдруг затоскую по июньской ночи, Заманчивой, Как у любимой очи. Приму печаль сквозной осенней рощи, Во тьме спущусь к шальной реке на ощупь, Как будто и не слышу сердца сбои, Как будто не помечен я судьбою. Дожить бы до весеннего разлива, Уткнуться ветру в ласковую гриву, Прислушаться, как чибис в поле плачет… И все-таки мне верится в удачу. «Кардиология. Просторная палата…»
Кардиология. Просторная палата. Костлявый, кто-то спрятался в углу. Так вот она — за все, За все расплата… Вдыхаю воздух — вязкую смолу. И потолок, Как палуба, покатый, От лампочки — зеленые круги, А мысли заблудились вне палаты — Друзья оставлены, Не прощены враги… А тот костлявый, в белом, шевелится, То позовет, То сам идет ко мне. Хочу кричать: «Не уходи, сестрица!», Но крика нет — не по моей вине. Не по моей вине опять не спится, И кажется: Я тут давным-давно… Мне лишь бы в этом мире зацепиться — Хоть взглядом за рассветное окно. НЕЗНАКОМКА
Диагноз, как выстрел, точен. Спускаюсь по виражу. Тихонько на обочину Из жизни ухожу. И вовсе затих, Подумав О бренности бытия. Покликать бы односумов: «Прощайте, мои друзья! Не поминайте лихом!» Поглубже вдохнул глоток И по-мужски, без психа, Пошел на последний виток. И встретился вдруг глазами — Какие глядели глаза! Коснулась лица руками — Меня щекотнула слеза. Слеза!.. Да не я ли матросом Разгуливал по волнам! Мне вскинуться альбатросом И пасть бы к ее ногам! Я простынь тяжелую скомкал, Подался чуть-чуть вперед… Спасибо тебе, Незнакомка, Матросы — надежный народ. ВОСКРЕСЕНИЕ
Невзгодами с лихвой богаты, Живем, Нещадно жизнь кляня. Наваливались дни-накаты, Как будто бревна, на меня. Ну что ж, И я не, исключенье — И так, и этак жизнь клеймил. Не знал, Что будет «заточенье», Что станет белый свет немил. И вот пришлось: Лежу придавлен Больничной простыней-плитой. Но каждой клеточкой направлен, Стремлюсь отнюдь не в мир иной. Беда, Натешившись досыта, Быть может, стряпает кутью… А вот душа уже открыта, Цветет навстречу бытию. И тянет губы, как теленок (От счастья сам я замычал). Не плакал я, считай, с пеленок, А тут, брат, чуть не подкачал. Гляжу под чуткие ресницы В глаза с веселой синевой: И верю — Ласковей сестрицы Не знал я в жизни никого. Теперь бы давние напасти, Бывалой силы добрый хмель! Я понял бы, Что значит счастье, Не то что мертвая постель. «Т-ЗУБЕЦ» В КАРДИОГРАММЕ
Что значит «т-зубец» в кардиограмме, Узнал я на свою беду. Я накрепко прикован к панораме: Который день, Как в тягостном бреду, Одно и то же — Трубы кочегарок Ленивый дым над крышами курят. А в небе мутном Солнышка огарок Чуть теплится который день подряд. И если приподняться на постели, Увижу Троицкий собор. Кресты над куполами Еле-еле В тумане различает взор. Себя я, усмехнувшись, Огорошу: А ну-ка спробуй помолись! Быть может, бог — К безбожникам хороший И запросто подарит жизнь? Прислушаюсь к себе, Но не услышу Я благости в душе своей. Не ангел тихий крыльями колышет, Поземку гонит суховей. Январский день — короток и печален Опять у моего окна. И верой в жизнь Я до смерти отравлен. Откуда все-таки она? «Не фигурально выражаясь…»
Людмиле Константиновне Нюхиной, врачу
Не фигурально выражаясь, Не ради красного словца: Который месяц сердцем маюсь, И не видать тому конца. Оно давным-давно разбито — Я в этом убедился сам. Но вот, тоской больничной сытый, Я снова обращаюсь к Вам. Вы снизойдите, Положите На грудь мою руки тепло. И я, Как новый долгожитель, Опять взгляну на мир светло. Увижу, Как в окошке звонко Апрельский полыхнет огонь… И сердце с радостью теленка Счастливо тычется в ладонь. В ПАЛАТЕ
У каждого своя болячка, Своя, А значит, и мила. Иной готов, о ней судача, Допечь палату добела. Он за день повторит раз двести И про укол, И про клистир… Каталка катит злою вестью, Больничный оглушая мир. Но тут как тут дедок запечный Затеет важно разговор: Мол, под луной никто не вечный И господа гневить — позор. А сам восьмой десяток кряду Тихонько фукает в усы. — Дедок, годов твоих не надо, Добыть бы сердце, как часы. Нам, право, шутка Не помеха. Готовы хохотать до слез. Не от добра идет потеха… Дедок-то прав — Не вешай нос. НЯНЯ ОЛЯ
Остряки ее зовут «Божий одуванчик». Навела у нас уют, Села на диванчик. На коленях бремя рук, Как на снимке старом. Но и сидя недосуг Время тратить даром. Разъяснила (Ох, легка Бабка и на слово!): — Я, милок, издалека, Из-под сама Гдова. И поведала, пока Отдыхали руки: — Вот с войны без мужика, Натерпелась муки. Подымала четверых, Довела до дела… Охтеньки, опять-под дых Как ножом поддело. — Я и сам из тех краев, — Говорю бабуле. …Потянуло нас под Гдов, Многих помянули. А под утро — Вот те на — Привезли в палату. Тихонько лежит она, Будто виновата. На мою старушку мать До чего ж похожа… Ей бы вволю полежать — Быть к себе построже. Только где там — Через день, При халате белом, Моет пол, ворчит: — Не лень Вам лежать без дела. «Я даже не подозревал…»
Валентину Чемсуевичу Теплякову, врачу
Я даже не подозревал, Что он живет на свете. В больнице сроду не бывал, Но вот везут в «карете». Теперь лежу… Освобожден От дома и от службы. Владеет мною полусон, А может — что похуже. И надо мною человек С глазами следопыта. Глядит из-под тяжелых век — Тревожно и открыто. И день, и два — Он все со мной… А я как будто снова Веду с фашистом смертный бой У рубежа лесного, Огнем зажатый с трех сторон, А за спиной — болото. А надо мною крик ворон… И дьявольски охота Мне жить в свои шестнадцать лет, Испить речной водицы. И чтоб не застили мне свет Картавящие птицы. С гранатой я шагнул вперед, Кляня врагов безбожно… Очнулся. Нет, не подведет, С таким в разведку можно! ПРАВДА
Л. В. Попову
Спасибо, батя, за науку, Хотя она и тяжела. Но, положа на сердце руку, Она вперед меня звала. В ней суть отчаянно-хмельная, Хвати — И по морю пешком. Из века в век она, шальная, В миру ходила с посошком. Гонимая — И все ж колюча, Она и в рубище красна. Ходила, дьявольски живуча, И улыбалась, как весна. Как на дрожжах, На ней вскипали Бунты по русским городам, Ее ломали и пытали… Ее в обиду я не дам! Я называю белым белое, И черным черное зову… Пробито сердце неумелое — Я навзничь падаю в траву. И все же вскидываю руку — Как будто в ней Заряд свинца… Спасибо, батя, за науку, Я верю правде до конца! «Река лежала, как в неволе…»
