Приключения Гекльберри Финна [Издание 1942 г.]

Другие удовольствовались бы этой грудой золота, но они захотели пересчитать его и не досчитались четырехсот пятнадцати долларов. Король сердито закричал:

— Чорт знает что! И куда он мог деть четыреста пятнадцать долларов!

Они все перешарили в погребе, но денег не нашли.

— Э, ничего! — возразил герцог. — Покойный был больной человек и мог обсчитаться. Да это ведь для нас и не важно; лучше не будем упоминать об этом. Нам и так хорошо!

— Не в этом дело! Дело в том, что мы здесь должны казаться ужасно честными и благородными. Мы должны втащить этот мешок наверх и в присутствии всех сосчитать деньги. Покойник сказал, что там шесть тысяч, и будет весьма неприятно, если в деньгах окажется недохватка.

— Постой, мне пришла в голову блестящая мысль! — вскричал герцог. — Пополним недостающую сумму нашими собственными деньгами.

И он начал вынимать червонцы у себя из кармана.

— Это блестящая мысль, — ответил король. — Удивительная башка у тебя, милый герцог!

Он тоже достал из кармана червонцы и стал складывать их в отдельные кучки. Им пришлось выложить все свои деньги, чтобы пополнить недостающую сумму.

— Подожди-ка! — вскричал герцог. — Вот еще одна блестящая мысль. Возьмем мешок с деньгами, отнесем его наверх, пересчитаем деньги при свидетелях и отдадим деньги девочкам.

— Герцог, герцог! Ты гений, дай тебя обнять! Какая находчивая голова! Да кто же после этого станет хоть сколько-нибудь сомневаться, что мы действительно братья покойного!

Мы пошли наверх. Все собрались вокруг стола. Король начал считать деньги и расставлять их красивыми кучками — двадцать кучек, в каждой по триста червонцев. Все присутствующие следили за этой работой жадными и блестящими взорами. Затем деньги снова были высыпаны в мешок. Король перевел дыхание: это значило, что он снова приготовляется к речи.

— Друзья мои! — начал он. — Мой бедный покойный брат поступил великодушно с нами, оставшимися в этой юдоли печали. Он поступил великодушно с этими бедненькими овечками, которых он любил и лелеял, этими круглыми сиротками. И нет сомнения, что он им еще больше оставил бы, если бы не боялся этим обидеть меня и Вильяма. Или вы в этом сомневаетесь? Я, по крайней мере, нисколько. Какие бы мы были братья, если бы не угадали его желаний! Какие бы мы были дяди, если бы согласились ограбить этих кротких овечек, которых он так нежно любил! Да, ограбить, говорю я. Насколько я знаю Вильяма — мне кажется, что я его хорошо знаю, — я думаю, что и он… А впрочем, я его сейчас спрошу.

Он повернулся к герцогу и стал делать ему какие-то знаки. Герцог сначала бессмысленно на него смотрел, выпучив глаза, а затем, словно поняв его мысль, сорвался с места и начал его обнимать, мыча от радости.

— Ну не говорил ли я вам! — сказал победоносно король. — Вот, Мэри-Джен, Сусанна, Джанна, возьмите все! Это дар покойного… Он лежит там бездыханным трупом, но душа его в эту минуту ликует.

Мэри-Джен бросилась ему на шею, Сусанна и Заячья Губа кинулись к герцогу. Таких объятий, слез, поцелуев я еще в жизни не видывал! Каждый старался пробраться к мошенникам, и со слезами на глазах все жали им руки, приговаривая:

— Какой благородный поступок! Какие благородные души!

Снова упомянули о покойнике: какой он был чудесный человек! Все были так увлечены, что не заметили, как через толпу протискался какой-то мужчина, огромного роста, с крупными челюстями. Не говоря ни слова, он остановился в углу. А король тем временем продолжал:

— Вот вы, здесь находящиеся, были приглашены сегодня, потому что вы ближайшие друзья покойного; но завтра, в день похоронной оргии, я надеюсь, все почтят его своим присутствием, потому что он всех любил и уважал и его похороны должны быть публичной оргией…

И он говорил, говорил без конца, явно упиваясь своим красноречием и много раз возвращаясь к слову «оргия».[13] Наконец герцог не вытерпел и, схватив клочок бумаги, написал: «Не оргия, а погребение, старый осел!» Он сложил бумажку и, глупо мыча, перебросил ее королю через головы всех стоявших. Король прочитал, спрятал в карман и сказал:

— Бедный Вильям! Хоть он и обижен природой, но сердце у него золотое. Он высказал желание видеть всех вас на оргии. Но напрасно он заботится об этом: ведь вы видели, что я предугадал его желание. Я говорю оргия не потому, что это есть обыкновенное выражение, обыкновенное — это погребение, а потому, что оргия — вернее. В Англии уже вышло из обихода «погребение»; теперь у нас говорится «оргия», потому что оно точнее выражает мысль. Слово это состоит из греческого «орго», что значит открытый, наружный, и еврейского «гиессум» — зарывать, покрывать землей, то есть погребать. Следовательно, вы видите, что оргия — публичные похороны.

Наглее этого человека трудно было себе представить! Человек с большими челюстями так и расхохотался ему в лицо. Это всех поразило.

— Что с вами, доктор? — спросил его кто-то.

Абнер Шэклфорд сказал ему:

— Послушай, Робинсон, разве ты еще не слыхал, что случилось? Ведь это Гарвей Вилкс.

Король приятно улыбнулся и, протянув свою лапу, сказал:

— Так это врач и лучший друг моего бедного брата? Я…

— Прочь руки! — крикнул доктор. — Это вы-то говорите как англичанин, — вы? Более жалкой подделки я еще никогда не слыхал. Вы — брат Питера Вилкса?! Вы плут и обманщик! Вот вы кто!

Боже, как все переполошились! Бросились к доктору, стараясь его успокоить и убедить, что он ошибается, что Гарвей достаточно доказал, что он действительно Гарвей, Как же, он знает имена всех, даже собак. Просили хоть немного пощадить братские чувства Гарвея и не оскорблять нежных чувств сироток. Но все было напрасно. Робинсон волновался и убеждал всех, что если человек выдает себя за англичанина, а сам не имеет ни малейшего понятия об английской речи, то человек этот — лгун и обманщик. Бедные девушки повисли на шее у короля и горько зарыдали. Вдруг доктор обратился к ним с такими словами:

— Я был другом вашего отца, я и вам друг. В качестве друга, истинного друга, который хочет быть вам защитой и отвратить от вас все горести и невзгоды, я вам советую выгнать вон этого мошенника с его идиотскими греко-еврейскими цитатами. Это плут самого низкого разряда. Пришел сюда с запасом имен и фактов, подобранных где-то случайно, а вы принимаете их за доказательства! И что же делают ваши друзья? Они сами помогают им обманывать вас! Мэри-Джен Вилкс, ты меня зовешь другом, и другом бескорыстным. Позволь тебе посоветовать выгнать этого негодяя вон. Я прошу тебя, сделай это! Ну что же, согласна?

В ответ на это Мэри-Джен гордо выпрямилась — как она была хороша в эту минуту! — подала королю мешок с золотом и проговорила:

— Вот мешок с деньгами. Возьми эти шесть тысяч долларов и помести их на наше имя, где ты найдешь более удобным. Расписки нам не надо.

Она обняла короля с одной стороны, а Сусанна и Заячья Губа с другой.

Все захлопали в ладоши и застучали ногами. Поднялась целая буря. А король между тем, гордо подняв голову, снисходительно улыбался.

— Хорошо же! — промолвил доктор. — Если так, я умываю руки. Но я всем вам говорю, что скоро настанет день, когда вы горько раскаетесь в вашем поступке и при одном воспоминании о нем вам сделается дурно.

— Ладно, ладно, доктор! — насмешливо проговорил король. — Когда нам сделается дурно, мы пошлем за вами.

Все расхохотались, находя эту шутку весьма остроумной.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Гек похищает деньги. — Похороны. — Гробовщик.

Как только все ушли, король спросил Мэри-Джен, найдутся ли у них свободные комнаты. Она ответила, что есть одна для гостей, которой может воспользоваться дядя Вильям, а дяде Гарвею она предложит свою комнату. Сама же устроится у сестер. Кроме того, на чердаке найдется помещение и для лакея (лакей — это я).

Мэри-Джен повела нас наверх — показать отведенные нам комнаты. Комнаты были простые, но очень уютные. Из своей спальни она хотела сейчас же убрать все свои платья и вещи, боясь, как бы они не помешали дяде Гарвею, но он ответил, что не стоит об этом беспокоиться. Платья висели на стене, задернутые коленкоровым пологом. В одном углу стоял кожаный чемодан, в другом футляр с гитарой. Кроме того, здесь было множество мелких вещиц, которыми девушки любят обыкновенно украшать свои комнаты.

Вечером был устроен ужин, к которому приглашено было много гостей. Я стоял за стульями короля и герцога, прислуживая им, а всем остальным гостям служили негры.

Мэри-Джен сидела в конце стола, рядом с Сусанной, и все время ахала: «Ах, какие неудачные булочки! Ах, какое скверное варенье! Ах, как плохо зажарены куры!» Так ведь обыкновенно говорят, напрашиваясь на комплименты. А гости, понятно, уплетали все с большим аппетитом, не переставая приговаривать:

— Ах, какие чудесные булочки!.. И где вы достали эти прекрасные пикули?

После ужина я с Заячьей Губой отправились на кухню и полакомились остатками.

Оставшись один, я начал обдумывать, как бы мне помочь бедным девушкам. Не пойти ли к доктору и рассказать ему все про мошенников? Нет, это не годится: он может выдать меня, и тогда король и герцог покажут мне, где раки зимуют. Сказать по секрету Мэри-Джен? Нет, и это не годится. По ее лицу они разом смекнут, в чем дело, и тогда они убегут вместе с деньгами — поминай как звали! Нет, есть только одно хорошее средство — это украсть у них деньги, и так ловко, чтобы негодяи даже не могли заподозрить меня. Я украду деньги и запрячу их, а когда буду далеко отсюда, то напишу Мэри-Джен, куда я спрятал ее капитал. Но я должен стащить деньги возможно скорее: доктор Робинсон только кажется таким спокойным, а на деле он, вероятно, затевает недоброе, и с минуты на минуту можно ожидать, что король с герцогом улизнут.

Я отправился на поиски. Наверху было темно, но я нашел комнату герцога и начал шарить во всех углах. Но тут же мне пришло в голову, что едва ли король доверит кому-нибудь деньги, кроме своей собственной персоны. Я пробрался к нему в комнату, но в потемках ничего нельзя было рассмотреть, а свечу зажечь страшно. Вдруг я услышал шаги; я хотел спрятаться под кроватью, но по дороге зацепился за ту занавеску, которою были закрыты юбки Мэри-Джен, юркнул под нее и спрятался между юбками. Ничего, недурно! Мошенники вошли и заперли за собою дверь. Прежде всего герцог заглянул под кровать. Плохо пришлось бы мне, если бы я оказался там.

— Ну что? Говори поскорее! — настаивал король. — Нам больше приличествует быть внизу и оплакивать покойника, чем оставаться здесь и давать повод к пересудам.

— Твоя правда, но этот доктор не выходит у меня из головы. Есть ли у тебя какой-нибудь план? Моя мысль вот какая…

— Скорее, скорее, герцог!

— По-моему, нам нужно убраться отсюда до трех часов и забрать с собою, что мы добыли. Мы можем вполне удовольствоваться этими деньгами, тем более что они так легко нам достались.

— Что ты, что ты! Не продав остального наследства, когда все так удобно устраивается? Уйти и оставить имущество на восемь, на девять тысяч?

Герцог тем не менее настаивал:

— Довольно с нас и мешка с золотом. Нельзя же быть таким жадным! Да, наконец, это неблагородно: ограбить бедных девочек до нитки!

— Вздор! Вздор! — вскричал король. — Мы у них, кроме этих денег, ничего не отнимаем. Пострадают только покупатели: как только обнаружится, что имущество не было нашею собственностью, — а это не замедлит обнаружиться после того, как мы отсюда удерем, — продажа будет сочтена недействительной, и имущество возвратится к законным владельцам. Таким образом, девчонки получат свой дом назад, и этого для них вполне достаточно. Они молоды, энергичны и сумеют сами заработать свой хлеб. Им будет совсем недурно. Сколько людей на свете, которым гораздо, гораздо хуже, чем им!

Король так долго убеждал герцога, что тот начал ему уступать, хотя заметил, что они совершают большую глупость, оставаясь здесь: не надо забывать об этом анафемском докторе.

— Да чорт с ним, с доктором! — ответил король. — Разве все здешние дураки не на нашей стороне? Так чего же нам еще нужно!

Они хотели уже спуститься вниз, когда герцог заметил:

— Мне кажется, мы плохо припрятали деньги.

Я насторожил уши.

— Почему? — спросил король.

— Видишь ли, Мэри-Джен наденет теперь траур. Естественно, она распорядится, чтобы убрали все ее прежние платья, все это тряпье. Неужели ты думаешь, что негр, которому это будет поручено, найдя деньги, не возьмет их себе?

— Молодец же ты, герцог! — сказал король. — Будь по-твоему. — С этими словами он сунул руку под занавеску в двух шагах от меня.

О, как я дрожал! Я прижался к стене, затаив дыхание, и думал: «А что, если меня откроют? Ну угостят же меня эти мошенники!» Но, прежде чем я мог что-либо сообразить, король уже вытащил мешок и засунул его сквозь прореху в соломенный матрац под периной. Здесь, полагали они, деньги будут в полной безопасности, так как, хотя перину негр взбивает ежедневно, матрац он перевертывает только два раза в год — по большим праздникам.

Не успели они сойти с лестницы, как мешок с деньгами был уже у меня в руках. Я быстро взбежал к себе на чердак и покуда спрятал мешок у себя. Мне хотелось выбрать место повернее, а то, если наши плуты хватятся денег и не найдут их, они перевернут весь дом, и тогда мое дело пропало!

Я упал на кровать не раздеваясь, но не мог уснуть. Меня мучила мысль, что я не довел дела до конца. Вдруг я услышал шаги короля и герцога, вскочил с кровати и приложил ухо к щели дверей, ведущих на лестницу. Я ждал скандала, но ничего не случилось.

Я выждал, чтобы все успокоилось в доме, и на цыпочках спустился с лестницы. Сначала я подошел к их дверям. Храпят. Нигде ни звука!

Заглянув в столовую, я увидел, что люди, которые находились при гробе, заснули. Дверь в залу, где стояло тело, была открыта, в обеих комнатах горело по свече. Я прошел еще дальше — никого! Я хотел было выйти в сени, но дверь оказалась запертой. В ту же минуту я услышал шаги. Я быстро вернулся в залу, проворно оглянулся. Единственное место, где я мог спрятать деньги, был гроб. Крышка гроба была немного сдвинута, так что можно было видеть лицо покойника. Я всунул мешок с деньгами как раз под сложенные накрест руки. От прикосновения к ним я вздрогнул. Затем бросился вон из комнаты и спрятался за дверью.

Вошла Мэри-Джен. Склонив голову, она подошла к гробу и заплакала. Я поскорее улепетнул, еще раз убедившись, что меня никто не видел: сторожившие гроб крепко спали.

Я тихонько пробрался к себе на чердак и лег в постель, раздосадованный тем, что дело разыгралось так глупо, а я-то подвергал себя такому огромному риску! Отъехав миль сто или двести, я написал бы Мэри-Джен обо всем, тогда выкопали бы гроб и взяли бы деньги обратно. А теперь может случиться, что перед тем, как завинчивать гроб, крышку приподнимут и деньги снова попадут к этим жуликам. О, как я хотел спуститься вниз, схватить мешок с деньгами и снова возвратиться сюда. Но у меня нехватало смелости. О нет, ни за что!

Когда на другой день утром я сошел вниз, все караульные уже разошлись.

Возле покойника, кроме семьи, вдовы Бартлет и нашей банды, никого не было. По их лицам я хотел узнать, не случилось ли каких неприятностей, но ничего не узнал.

К полудню пришел хозяин похоронного бюро со своими людьми. Они поставили гроб на двух стульях посредине комнаты, а остальные стулья расставили рядами в зале, в столовой и даже в передней. Пришлось призанять стульев у соседей. Я видел, что крышка гроба была в прежнем положении, но не смел подойти и заглянуть под нее: кругом были люди! Начал собираться народ. Наши дяди-мошенники и три девушки сели у изголовья гроба. Через полчаса комнаты наполнились народом. Все было тихо и торжественно, только племянницы и дяди по временам подносили платки к глазам и тихо всхлипывали.

Для случая взяли напрокат фисгармонию, довольно разбитую, и когда все было готово, одна женщина села и заиграла на ней, и все запели хором. Затем пастор Гобсон торжественно выступил вперед и начал говорить надгробную речь. Вдруг из погреба раздался такой страшный лай, какого я, кажется, в жизни не слыхивал. Лаяла всего одна собака, а казалось, что целая свора — так пронзительно, не смолкая ни на минуту, она лаяла. Пастор должен был замолчать. Все смутились и не знали, что делать. Вдруг долговязый начальник похоронной процессии сделал знак рукой пастору, как бы говоря: «Не беспокойтесь, я все улажу». Он вышел из комнаты, а лай между тем становился все громче, отчаяннее. Вдруг мы услышали страшный удар. Собака закончила свой концерт душераздирающим лаем, после чего настала гробовая тишина. Пастор снова мог продолжать свою речь с того места, где он остановился. Спустя несколько минут погребальщик вернулся, пробрался тихонько вдоль стены к пастору и, вытянув шею, приложив обе руки воронкой ко рту, сообщил хриплым шопотом: «Господа, она поймала крысу!» Это известие доставило всем удовольствие.

Надгробное слово было очень красноречиво, но утомительно скучно. К тому же король не утерпел и прибавил от себя кучу вздора.

Наконец все было кончено. Гробовщик подошел к гробу с отверткой в руках. Меня бросило в пот, и я лихорадочно стал за ним следить. Но он крышки не поднял, только сдвинул ее на место и плотно привинтил. Но меня снова взяло беспокойство. Там ли остались деньги? А вдруг их кто-нибудь похитил? И писать теперь Мэри-Джен невозможно. Если я напишу ей, она выкопает гроб, а денег там не окажется. Что тогда? Меня еще станут преследовать и, пожалуй, упрячут куда-нибудь. Нет, покорно благодарю!

Похоронили и тихо возвратились домой. Я следил за всеми лицами, но ничего не мог понять. Лица были как будто спокойные.

Вечером того же дня король сделал всем визиты, причем был необыкновенно со всеми любезен и тем приобрел еще большую любовь.

Он объяснял, что обязанности призывают его в Англию и потому он должен поторопиться с делами по наследству и поскорее отправиться домой. При этом он выражал сожаление, что не может дольше остаться с такими милыми людьми. «Милые люди», в свою очередь, выражали сожаление по поводу его отъезда. Король говорил, что возьмет девушек с собою в Англию, и всем это очень понравилось: по крайней мере, сиротки будут хорошо пристроены, в родной семье. А глупые девочки так этому обрадовались, что даже позабыли о своем горе. Они торопили дядю как можно скорее все продать и уехать. Бедняжки были так рады и счастливы! У меня сердце надрывалось, глядя, как их обманывают и обкрадывают, но я ничего не мог для них сделать.

И в самом деле, король, не медля ни минуты, назначил к продаже с аукциона и двор, и дом, и негров, и все имущество, но до аукциона всякий мог притти и купить что вздумается по вольной цене.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Скорый сбыт, да малые барыши. — Сборы в дорогу. — «Негодяй!» — Оригинальная болезнь.

Уже на другой день после похорон радость девушек немного омрачилась. В полдень прибыли работорговцы. Король продал им трех негров за хорошую цену, с условием, что деньги будут выплачены в трехдневный срок. Я думал, что и девушки и негры умрут от тоски. Сердце разрывалось, глядя на них, и на этот раз я бы выдал негодяев непременно, если бы не был уверен, что продажа эта будет сочтена недействительной и через неделю-другую негры возвратятся к своим прежним хозяйкам.

Эта продажа наделала много шума в городе и даже несколько повредила обманщикам. Но король продолжал орудовать как ни в чем не бывало, несмотря на увещания герцога, который чувствовал себя очень неловко.

На следующий день был назначен аукцион.

Рано утром король и герцог пришли ко мне на чердак и разбудили меня; по их физиономиям я сейчас же догадался, в чем дело.

— Третьего дня был ты в моей комнате? — спросил меня король.

— Не был, ваше величество (я всегда называл его так, когда не было никого постороннего).

— А вчера или этой ночью?

— Нет, ваше величество.

— Смотри, говори всю правду, не лгать теперь!

— Честное слово, ваше величество, я вам говорю сущую правду. В вашей комнате я не был, даже близко не подходил с тех пор, как Мэри-Джен повела вас туда, чтобы показать вам ее.

— А не видал ли ты, чтобы туда входил кто-нибудь другой? — спросил герцог.

— Нет, ваша светлость, не припомню.

— Подумай хорошенько!

— Ах, да! Я видел не раз, как туда входили негры.

— Когда именно?

— Последний раз они были в день похорон, утром. Я поздно встал, потому что проспал. Спускаясь с лестницы, я заметил, что они выходили из вашей комнаты.