Помоги проекту - поделись книгой:
— Что там такое? — спрашивает Эрнест, любящий стрельбу не больше моего.
— Так, показалось, — говорит Валентин хмуро. Всматривается в просветы между сине-зелеными хвощами, вскидывает карабин на плечо и снова шагает вперед. И опять под ногами у него чавкает и плещется темная вода.
Один за другим скрываются в серой пелене дождя Валентин, Эрнест, Десто. Я медлю, и тут же раздается окрик Батисты:
— Даниэль, не спи — увязнешь!
Я выдираю ноги из болота и шагаю вперед.
Наверно, Батиста хороший человек: у него ясные глаза. Но с тех пор, как он стал замыкающим, я его почти возненавидел. Он идет следом за мной как тень, как живой укор моей физической неподготовленности к подобного рода похождениям. Ни разу еще он не обругал меня, однако остроумие свое оттачивает на мне постоянно. Вот и сейчас, кажется, говорит что-то про мою нефункциональную долгоногость. Но мне не до него. Бреду как во сне, придерживаясь за высокие, в два человеческих роста, хвощи, переваливаясь с кочки на кочку, как автомобиль с пропоротыми скатами.
— О, черт!
— Что с тобой?
— Ау-ва-ва! — Я извиваюсь, как червяк на углях, — на шее у меня шевелится что-то мокрое и холодное.
— Стой! — Батиста извлекает из моего капюшона большую — размером с грейпфрут — пятнистую лягушку. Желто-зеленая пакость — фу!
— Откуда это?
— С хвоща, — говорит Батиста, сует эту тварь мне под нос и смеется придурковатым смехом. Ему смешно! А мне плакать хочется. В голос рыдать! Несчастный я человек. Обязательно со мной какие-то истории приключаются. Не с кем-нибудь, а именно со мной.
— Выкинь ты ее! — Я отталкиваю руку Батисты.
— Да ты гляди, какая прелесть! И ведь любовь с первого взгляда — всех пропустила, а при виде тебя не удержалась — спрыгнула для знакомства.
— Дрянь древесная! Это потому, что я за хвощи руками хватался. — Я вытираю шею платком и собираюсь пожаловаться Батисте на судьбу — все легче, когда поплачешься, но в этот момент где-то впереди громко ухает. Еще и еще раз.
— Кажется, взрывают что-то?
Улыбка медленно сползает с лица Батисты.
— Ну-ка, догоним остальных.
Валентин, Эрнест и Десто стоят кружком и прислушиваются. Теперь мне совершенно ясно, что это взрывы. Они следуют один за другим, цепочкой идут с востока на запад. Не так уж далеко от нас. Земля под ногами вздрагивает от толчков, с хвощей начинают падать крупные капли воды вперемежку со слизняками, и я поспешно надвигаю на голову капюшон.
— Что бы это могло быть? — растерянно спрашивает Десто, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Странно, я думал, здесь уже взорвали все, что только можно. Да и жилья тут нет, а работы проводить некому и незачем, — говорит Эрнест и лезет в планшет за картой.
Карту эту каждый из нас помнит наизусть. И не только потому, что мы часто рассматриваем ее, чтобы выбрать наикратчайший и наиболее безопасный путь, но и потому, что каждый, за исключением, может быть, Батисты, принимал участие в ее составлении. Ведь первоначально у нас была только топографическая съемка пятидесятилетней давности и более чем туманные выписки из архивных документов республики Пасси.
Эрнест водит пальцем по обернутой в пластик бумаге, хотя и без того известно, что никакого жилья здесь не было и работ в наше время, по имеющимся у нас сведениям, не ведется. Эрнест недоуменно пожимает плечами, и тогда Батиста говорит:
— Это не взрывные работы — это бомбежка.
Наши начинают спорить и делиться своими догадками, а я, как самый молодой и непутевый участник экспедиции, стою в сторонке и помалкиваю, поглядываю на Десто, с которого здешние болота уже успели содрать лоск.
Если бы у меня не было собственного интереса, я бы никогда не отправился с ним на поиски Станции. Он небось думает, что я как самый последний олух так и буду вечно таскать для него каштаны из огня. Неплохо устроился — неизвестный мальчик пишет для него ученые статьи, а он на них, как тесто на дрожжах, пухнет. Но зря мой светский лев обольщается — кормится он моими мозгами лишь до тех пор, пока мне это выгодно. Как только я закончу вычисление временных параметров, нужен он мне будет, как дырявый башмак.
В принципе работа почти завершена, и я мог бы уже сейчас послать Десто подальше. Именно это я и собирался сделать, когда он предложил мне отправиться на Станцию. Нил Иверлюн, мой университетский наставник, настойчиво и уже не в первый раз приглашал меня в Столицу, а женитьба на Меллине позволила бы на первых порах хотя бы устроиться там с комфортом. Сама девчонка давно ждет, да и родители ее намекают… Однако у меня, к счастью, хватило ума согласиться выслушать Эрнеста, и речь его сразу изменила мои планы. Шутка ли — представился уникальный случай ознакомиться с последней практической работой Анны Теодора Клозея Унга — моего учителя, правда заочного, и кумира.
Унг одним из первых занялся проблемами создания искусственного мозга и разработкой программ для супермозга. Ему принадлежала гениальная мысль об инерционности Истории, выраженная языком математических формул и ставшая теоретической базой для всех последующих изысканий в этой области. Иногда мне кажется, что, продолжай Унг работать в прежнем направлении, мы бы уже могли совершать хронопроколы, упоминания о возможности осуществления которых имеются в его работах того периода. Но он неожиданно увлекся теорией Николая Козырева. Того самого астронома, который в середине прошлого века выдвинул гипотезу о возможности вулканической деятельности на Луне, поскольку Луна и Земля представляют собой причинно-следственную пару и последняя подкачивает свой естественный спутник энергией через время.
Исследования Унга блестяще подтвердили предположения Козырева о четырехмерности материального мира, доказав, что время действительно является необходимой составной частью всех процессов во Вселенной, более того, главной движущей силой всего происходящего, так как все процессы в природе идут либо с выделением, либо с поглощением времени. С хроно-пространственными постулатами Унга знаком каждый мало-мальски грамотный физик, однако до беседы с Эрнестом я и не предполагал, что положение его об искривлении пространственно-временного континуума, возникающем вокруг причинно-следственной пары, нашли свое практическое воплощение в Большом Ковше. Этим-то Большим Ковшом, энергетическим насосом, и является, судя по документам, представленным Эрнестом, строго засекреченная в свое время правительством Масенды Станция, к которой мы направляемся.
— Даниэль! Даниэль, ты спишь, что ли?
Батиста тряхнул меня за плечо, и я с раскаянием обнаружил, что, кажется, опять не к месту задумался.
Больше всего меня, пожалуй, раздражает дождь: он то перестает, то снова начинает накрапывать, и так по десять раз на дню. От него не спасает ни плащ, ни якобы водоотталкивающий комбинезон. Влага всюду. Мы мокрые с головы до пят: капюшоны, высокие сапоги — все бесполезно. Это не лес — это ад, сюда надо ссылать преступников и военных. А ведь когда-то здесь росли пальмы, цвели орхидеи, между переплетениями лиан порхали большие пестрые бабочки. Как могло все это превратиться в болота? Видал я сельву, изуродованную ядерными взрывами, сожженную, перепаханную снарядами, видал радиоактивные пустыни и солончаковые пустоши, но такой мерзости видеть не доводилось. Разве что в Мертвых городах, да и то нечасто…
Я вскинул карабин и нажал на спуск. Жирно колышущийся, похожий на медузу паук словно взорвался — брызнул гнойной жижей во все стороны. А белесая паутина так и осталась сиротливо качаться между черных корявых стволов. Будто гигантская снежинка.
Недостойно охотника без необходимости стрелять по живому, однако после случая с лягушкой приходится быть начеку. У Даниэля шея вздулась — не повернуть — и такого малинового цвета стала, что смотреть страшно. А Батиста с рукой мучается. Такая вот здесь живность водится — обычная древесная лягушка, а слизь у нее какая-то ядовитая, оказывается.
Деревца вокруг тянутся кверху, как живые, и кочки за собой тянут. Жарко, душно. Влажный воздух, кажется, можно ножом, как желе, резать, как кисель, по кружкам разливать.
Да… Знал бы, трижды подумал, прежде чем идти сюда. Мокрицы, лягушки ядовитые, змеи, мошкара проклятая, мхи ненормальные — а все почему? Ну, предположим, плотины на Таноэ — Светлой реке во время войны разрушили, затопило здесь все. Но ведь живность-то такой уродливой от воды стать не может! А здесь прямо-таки заповедник уродов и аномалий — одни туджаны чего стоят. Хорошо хоть мы на их гнездовище ни разу не вышли.
Не зря, ох не зря Пахито сбежал. Как узнал поточнее, куда мы идем, так и рванул в родную деревню — ищи его свищи. Нечистое место — вроде Мертвых городов, а то еще и похуже — туда хоть вездеходом можно добраться. Впрочем, что вездеход? Народ-то большей частью не по дороге, а в самих городах мрет. И не столько мрет, сколько с ума сходит, — страшное дело. Кто поглубже на Запад заберется — от жадности или по незнанию, — считай, пропал. Потому правительство и делает вид, будто и нет этих городов вовсе, — столько экспедиций уже пропало, что новые посылать — себе дороже. Хотя, кто знает — запросто может статься, что предыдущие экспедиции мародеры порешили. С Мертвыми городами тут ведь в чем сложность? Мало добром в них разжиться — надо еще и от всяких напастей уберечься, и чтобы на обратном пути в Порт-Андебару эти мерзавцы не подкараулили и на все добытое лапу не наложили. Думал, хоть здесь этих тварей нету, а выходит, и сюда добрались.
Ну, предположим, пронюхали они о нашем походе — тайны мы из него не делали, но зачем им на нас бомбы сбрасывать? Какая им в нашей смерти корысть? Разве что намереваются они Станцию в собственных интересах использовать. Возможно такое? Вполне. Потому, значит, и бомбят… Прямо скажем, не от большого ума — в таком-то тумане да мороке, который эти топи мерзостные выделяют, они скорее вертолет свой угробят, чем нас отыщут.
Да-а-а… Давненько не приходилось мне слышать звуки бомбежки. С раннего детства, пожалуй, — с тех пор, как нас запихивали и заталкивали в набитые до отказа эвакуационные составы. Только детей. Мы не то что сидеть — стоять не могли, дышали по очереди, а в вагоны затискивали все новых и новых пацанов и девчонок. Отрывали от матерей, не обращая внимания на писк и плач, и пихали, пихали, пихали… Лишь бы спасти. А на станции уже рвались бомбы, чадящим факелом горела водокачка и захлебывались истошным лаем зенитные установки…
Между деревьями мелькнуло что-то огненно-красное, я вскинул карабин. Сделал несколько шагов вперед — красный предмет не двигался. А еще через несколько шагов я смог его рассмотреть.
На треть увязнув в грязи, передо мной лежала гигантская колбасина, окрашенная яркими бело-алыми поперечными полосами. Рядом висел зацепившийся за дерево парашют. Я обернулся и позвал Эрнеста. Он подошел и остановился рядом, вглядываясь в пеструю «колбасу».
— С вертолета сбросили?
Я кивнул.
— Думаешь, к Станции еще одна группа идет?
— Зачем же тогда этот район бомбят? Может, это ловушка?
— Какая? — не понял Эрнест.
— Мы начнем распаковывать этот тюк, а там мина. Говорят, во время войны такие случаи бывали.
Подошли остальные.
— Так что, пройдем мимо?
— Погодите, дайте я посмотрю, — вызвался Батиста.
— Куда ты со своей рукой!
— Ничего, я в этом разбираюсь, — отмахнулся он от наших возражений и двинулся к «колбасе», размерами превосходящей легковую автомашину. Обошел ее со всех сторон, вернулся к нам. — Помогите снять рюкзак. Спасибо. Теперь отойдите подальше. Думаю, ничего опасного нет, но все же…
Эрнест сделал нам знак рукой — отойдем. А про себя, наверно, подумал: «Батиста не физик, его не так жалко, если что. Он свою миссию выполнил». Эрнест стал жестоким, ну, может быть, не жестоким, но жестким. Я раньше не предполагал, что он может быть таким. Неужели ему так необходима эта Станция? Впрочем, конечно, необходима. После того как от него ушла Катрин и увезла сына, смысл его жизни сконцентрировался на том, чтобы найти Станцию. Она все оправдает, она докажет, что все его хождения по инстанциям — не прихоть, не мания умалишенного. Что как раз те, кто не верил ему, и есть настоящие сумасшедшие, а мы, уверовавшие, — благодетели рода человеческого…
— Идите сюда, взгляните, что нам небесные покровители послали, — позвал нас Батиста, демонстрируя содержимое «колбасы».
На пестрой ткани аккуратно были разложены: надувная палатка-плот, два автомата, жестянки с патронами, ящик с гранатами, несколько ящиков консервов, тюк одежды и еще целая куча различных коробов и коробочек.
— Н-да… — растерянно протянул Эрнест и повернулся ко мне. — Ну и что ты по этому поводу скажешь?
— А что говорить? Если бы мои друзья оказались в этих местах и я мог бы отправить им посылку, содержимое ее было бы точно таким же.
Анданте
Мы с Хильмо работали как каторжные, однако на изготовление плота у нас ушло часа два. Плот вышел так себе — не зря Хильмо дал ему пышное название «Мечта самоубийцы». Приличных деревьев вокруг не нашлось, и мы вынуждены были ограничиться тем, что положили два слоя жердей один на другой, связали их веревками и накрыли брезентом. Мы надеялись, что овраг будет небольшим, и весел делать не стали, да и не из чего было их делать. Выбрали две жерди поровнее для шестов и двинулись в путь.
Сначала все шло благополучно, если не считать того, что плот под нашей тяжестью опустился и плыли мы, стоя по колено в воде. Управлять «Мечтой самоубийцы» оказалось гораздо сложнее, чем я ожидал. Мало того, что шесты часто не доставали дна — попадали в ямы и немалого труда стоило сохранять равновесие и удерживаться на ногах, приходилось еще и постоянно лавировать, чтобы не натолкнуться на торчащие из воды обломки сгнивших деревьев. Один раз Хильмо не успел вовремя свернуть, плот наш задрал левый передний угол и едва не встал вертикально. Как тут не пожалеешь об утопленном рюкзаке и о том, что ни одна из обещанных Шварцем посылок до нас так и не дошла. Впрочем, если бы можно было точно сориентироваться в этих Богом проклятых местах, то и в походе нашем нужды бы не было — высадились бы прямо на Станции — и все дела.
— Осторожно!
Трухлявый ствол упал в метре от плота, обдав нас фонтаном брызг.
Стоячие деревья стали попадаться чаще. Плохо то, что они сплошь трухлявые и рушатся при малейшем толчке, причем изнутри кишат отвратительного вида насекомыми, которые принимают наш плот за спасательное судно.
Плывем мы медленно, и все же разрыв между нами и группой Александеро должен был уже значительно сократиться. Если, конечно, они пошли в обход — а чего ради им напролом переть? Расчеты эти справедливы, правда, лишь при том условии, что я правильно определил местонахождение Станции. Но условие это можно считать соблюденным — если уж я с целым штатом специалистов ошибся, то Александеро ошибся наверняка и раньше нас ему на Станцию не попасть.
— Патрон, внимание!
Я поднял голову. Плывем почти час, а противоположного берега все не видно — ничего себе овражек!
— В чем дело?
— Посмотрите назад!
Позади плота, слева и справа, покачивались на воде несколько темных толстых бревен.
— Туджаны. А ну-ка поднажмем!
Я не стал возражать, хотя туджаны, которые изредка попадались нам на глаза, казались мне довольно неуклюжими и миролюбивыми тварями.
Несколько минут мы молча толкали плот вперед.
— Отстали? — спросил Хильмо, наваливаясь на шест всем телом.
— Нет, движутся за нами.
Теперь позади было уже больше десятка «бревен», и они явно двигались за плотом.
Плыть стало легче — дно повышалось, начали попадаться крохотные островки, поросшие густым кустарником.
Усердно налегая на шесты, мы обошли один за другим несколько островов, и перед нами снова открылась чистая вода. Далеко впереди, сквозь дымку тумана, столь характерного для этих мест, угадывались очертания берега. Я уже решил, что туджаны остались позади, когда Хильмо крикнул, указывая вправо:
— Вон они! Целая армада!
Из-за островков выплывали темные туши туджанов.
— Может, причалим к островку, переждем? — предложил я. Выглядели туджаны угрожающе, и на твердой земле я бы чувствовал себя увереннее.
— Может, они не нападут, — с сомнением в голосе ответил Хильмо. — А если нападут, то лучше пробиваться к берегу. Слишком эти острова малы.
Островки действительно были маловаты, чтобы на них можно было отсидеться.
— Переходи вперед и старайся не терять скорость — я прикрою. — Хильмо перебросил автомат на грудь, открыл свой изрядно похудевший рюкзак и, вытащив остальные магазины, рассовал их по карманам комбинезона.
Мы поменялись местами и снова налегли на шесты.
Смотреть на Хильмо было приятно. Его широкая, коренастая фигура излучала уверенность в своих силах и готовность драться до последнего, и я еще раз убедился, что выбрал подходящего спутника. Последнее время он, правда, нет-нет да и сбивался на «ты», но это не режет мне слух. Бывают обстоятельства, когда этикетом можно и пренебречь.
Туджаны догоняли. Они шли словно загонщики — полукругом, и полузакрытые глазки их тускло поблескивали желтым огнем. Сомнений в том, что они хотят напасть на нас, у меня лично не осталось.
Выглядят эти твари отвратительно, и я, признаться, до недавнего времени даже не слышал об их существовании, а услышав, не поверил бы. Хотя после войны столько мутантов развелось, что опытный человек любой небылице поверит, а сомневаться станет разве что такой домосед, как я.
В деревнях, стоящих у восточного края болот, этих тварей называют прыгающими крокодилами. Как они прыгают, я не видел и видеть не желаю, но внешне они действительно напоминают крокодилов, только задние ноги у них не кривые и короткие, а длинные и хорошо развитые. Уродливая морда этих тварей покрыта неровными шишковатыми наростами, которые расположены около самых глаз и порой мешают туджанам видеть. Кожа их напоминает кору старых деревьев — черную и шершавую на вид, покрытую то ли складками, то ли трещинами, в которых обитают маленькие серо-желтые жучки. Бр-р-р!
Я вздрогнул — за спиной коротко рявкнул автомат Скверного Мальчика. Пули защелкали по воде, и два ближайших туджана на мгновение замерли, словно натолкнулись на прозрачную стену. Плот вильнул в сторону, и мне пришлось на время забыть о Хильмо, туджанах и цели нашего похода, сосредоточив все внимание на управлении плотом. Сейчас только от моей ловкости зависело, будем ли мы жить. И не мы одни…
Что было потом, я помню отрывочно. Я изо всех сил толкал плот и не сразу заметил, что туджаны взяли нас в кольцо. Я крикнул Хильмо, предупреждая его об опасности, и он перенес огонь на тварей, преграждавших нам путь к берегу. Я видел, как пули входили в буро-зеленые шкуры туджанов, а они все продолжали плыть. Помнится, я пожалел, что на одном из привалов мы, чтобы облегчить рюкзаки, выкинули гранаты…
Я тянул и толкал плот, не давая ему ни на минуту остановиться, и все же мы двигались слишком медленно…
Не будь Скверный Мальчик превосходным стрелком, эти твари наверняка бы нас сожрали. Стоя в классической позе — левая нога вперед, туловище вполоборота, Хильмо не просто расстреливал нападающих — он бил их выборочно, словно прорубал просеку, всаживая в каждого не меньше десятка пуль. Он утратил вид лихого вояки и выглядел как человек, выполняющий тяжелую работу, требующую большого внимания и напряжения всех сил.
Когда расстояние между нами и туджанами сократилось до нескольких метров, а перед плотом образовалось окно чистой воды, Хильмо перебросил за спину автомат и схватился за шест.
Чудом проскочили мы между нападающими, кровь которых окрасила воду грязно-багровыми разводами, причем один успел-таки отхватить от моего шеста изрядный кусок — зубы у них страшные, а другого Хильмо пришлось скидывать с плота… Как бы то ни было, мы вырвались из кольца, но до берега было еще далеко, а туджаны уже снова выстроились полумесяцем. И тогда меня осенила гениальная мысль — я бросил шест и принялся развязывать рюкзак. Хильмо посмотрел на меня как на сумасшедшего и продолжал толкать плот вперед — к берегу.
Универсальное средство для разведения костра под дождем — не бог весть какое оружие, и все же огненная стена, отгородившая нас от туджанов, несколько минут нам подарила. Нам некогда было любоваться достигнутым эффектом, но, когда из огня вырвались, словно горящие катера, три первых туджана, на это, право же, стоило посмотреть.
А потом туджаны снова стали нас догонять, и снова мы толкали плот, а Хильмо время от времени брался за автомат и расстреливал наиболее ретивых преследователей…
Почему-то мы думали, что стоит нам выбраться на берег — и все кончится само собой, однако на суше положение наше ухудшилось — туджаны начали прыгать.
Поделиться книгой: