Секс, ложь и фото (сборник)

Светлана Алешина

Секс, ложь и фото (сборник)

Секс, ложь и фото

Глава 1

Итак, зима. Настоящая, а не просто календарная. Сегодняшнее утро — ее подлинный образчик: холодная небесная голубизна, ослепительное сияние воинственного солнца, каждый луч которого полосовал сетчатку точно стальным клинком, искрящийся снег, укрывший тротуары и безжизненно-черные ветви, спаленные жгучим морозом оставшиеся от осени редкие листья. В душе стерильная ясность и бесплодная мерзлота. Настроение с утра, сами понимаете, неважное. Конечно, можно было в целях моральной поддержки процитировать: «Мороз и солнце, день чудесный…», но я засомневалась в лечебном эффекте этих божественных строк, наполненных радостным предвосхищением любовного свидания, не имеющего ко мне, увы, никакого отношения.

Под вечер уныние дало течь и подобно мощному «Титанику» погрузилось на дно моей души, дав место для всплытия чувству, с трудом поддающемуся описанию. Во мне забурлило какое-то нетерпеливое, лихорадочное ожидание чуда, как бывает в предновогодний вечер… Я не просто испытывала трепет, меня прямо-таки била нервная дрожь. Чтобы поддержать сумасшедший настрой, это невесть откуда свалившееся на меня «сатори», я включила в машине радио, нашла французскую волну и принялась внимать зажигательно-чувственному шансону. Вдруг дикторша журчащим голоском объявила встречу с именитыми писателями Франции на предмет так называемого страха перед белой страницей.

Ладно, послушаем. Может, лучше успокоиться и не поддерживать дерзкий порыв, который, родившись где-то глубоко в моем сердце, захватил меня, готовый превратить в летучего голландца.

Что же наши французы, труженики пера? Патрик Рамбо стал утверждать, что внезапного вдохновения не существует. Как только у тебя появляется сюжет, ты не перестаешь о нем думать, причем думать со всей конкретностью. Нужно погрузиться в сюжет, имея желание и волю для его развития.

Разумно.

Дальше он трепался на тему вынужденного бездействия, когда вдохновение, которому мудрый Патрик отказал в существовании, не хочет предстать перед ним во всей своей завораживающей наготе. Что же делает наш мэтр? Рецепт прост: он гуляет, смотрит телек, занимается кухней, перечитывает старика Дюма. Спустя час, заверяет Рамбо, или на следующий день все приходит в норму. Работа сдвигается с мертвой точки. И все-таки Патрик признает, что теряется перед первой страницей. Начало повествования определяет дальнейшее развитие, поэтому оно архиважно и сложно. И тут же Патрик отрицает, что испытывает «боязнь белой страницы». Вернее, он разграничивает два понятия: «первая» и «белая». Мой пятнадцатилетний опыт журналиста, утверждает он, позволяет мне пренебречь всей этой романтической сумятицей и смело приступить к работе.

А ты, Бойкова, испытываешь ли ты страх перед белой страницей? Этот вопрос, признаюсь, привел меня в замешательство. Иногда — да, иногда — нет, — только и нашлась я что ответить.

Приветливо светящийся огнями город плыл за окнами моей «Лады». Я почувствовала, что-то радостное, на грани тихой и сладкой истерики, напряжение, заставившее меня включить радио, ослабло. Я взяла с соседнего сиденья бутылку минералки и, сделав несколько глотков, положила ее на место.

Дальше шли выступления других французских писателей, щедро делившихся мыслями о современной литературе. Ив Симон, например, заявив о полной несовместимости любовной горячки с письменной, сказал, что…

Я резко вывернула на Цветочную улицу возле магазина «Провансаль». Плохо освещенная, она казалась хранительницей древней тайны. Душераздирающий визг тормозов и тень, с акробатической легкостью перелетевшая через капот резко стартовавшей в нескольких метрах от меня машины, заставили усомниться в правоте моего инстинктивного порыва. Я уже не слышала, что вещало французское радио.

Если бы не характерный стук тела о поверхность машины, которая исчезла с быстротой молнии, можно было бы воспринять этот прыжок как часть спектакля в театре теней.

Я затормозила. Выскочила из машины и рванулась к лежащему на дороге человеку. Не успела я подбежать, как он принял сидячее положение и стал потирать левую руку. Вблизи мне удалось рассмотреть, что это мужчина лет тридцати пяти в коротком черном пальто.

— С вами все в порядке? — задала я идиотский вопрос.

Мужчина поморщился, но бодро произнес:

— Кажется, да.

На его лице появилась несмелая улыбка, которая по мере того, как он вглядывался в мою озадаченную физиономию, стала приобретать нахальную ширь голливудского оскала.

— Вы прибежали меня спасать? — насмешливо произнес он. — Не стоит беспокоиться.

— Ну как же? — растерянно пожала я плечами. — Вас же чуть не задавили! Давайте я помогу вам подняться.

Я наклонилась и протянула руку.

— Не надо, я сам, — он медленно поднялся — цел и невредим, — улыбка была натуральной.

— Вам невероятно повезло, — я смотрела на него, как на сошедшего с экрана Киану Ривза или Бельмондо.

— Обычное трюкачество, — с небрежной интонацией ответил он.

— Вы полагаете, это случайность?

— Не забивайте себе голову, — он посмотрел на меня, как обычно смотрят уставшие от чудачеств своих пациентов психиатры на очередную жертву раздвоения личности.

Мужчина был чуть выше меня. Шатен. Его худощавая стройность и лукавый прищур определенно нравились мне. Проницательные темные глаза, прямой нос и четко очерченный рот. Суровая мужественная лепка лица, складка между бровями, выступающие скулы и сексуальная припухлость губ лишали его тонкие черты какого бы то ни было намека на смазливость. Он держался уверенно и непринужденно. И, по всей видимости, обладал неплохим чувством юмора.

— Ну что ж, — усмехнулся он, — если уж так все получилось, давайте знакомиться.

Пригладив густые жесткие волосы, он протянул свою пятерню мне.

— Александр.

Я подала руку в ответ. Он бережно взял ее и, галантно наклонившись, поцеловал. Я оглянулась. Пустынная тихая улица была единственной свидетельницей этой полуночной куртуазности.

— Ольга. Правда, смешно? — застенчиво улыбнулась я. — Стоим здесь…

— Ну и что, не разбились, слава богу. — Александр поглядел на часы. — Половина первого. Вы всегда так поздно ездите?

— А вы всегда так поздно гуляете? — в тон ему спросила я.

Он пожал плечами и отрешенно уставился в дальний конец улицы.

— Я еду от подруги, — тихо проговорила я, — а здесь вдруг такое! Вас определенно кто-то хотел убить.

— Да бросьте, — выйдя из задумчивости, он с беззлобной насмешкой посмотрел на меня и снова потер левую руку, — кому я нужен?

— Что у вас с рукой? — обеспокоилась я.

— Открытый перелом со смещением, — пошутил Александр.

— А что, если нам поехать ко мне? — смело предложила я. — Надо все-таки обследовать вашу руку.

— Спасибо за заботу, но не стоит хлопот, хотя… — Он напряженно вглядывался в окрестную тьму, будто думал увидеть что-то.

— Машина двигалась с незажженными фарами, — озабоченно сказала я, — вы не догадываетесь, кто это мог быть?

— А что, давайте где-нибудь выпьем, — вместо ответа предложил Александр, — бар «Грива» должен еще работать.

— Я не пью за рулем, — с сожалением произнесла я, — но чашка кофе мне не повредит!

Я заулыбалась как последняя идиотка.

— Отлично, — просиял Александр, — вы отважитесь взять на борт такого опасного пассажира, как я? — улыбнулся он.

Улыбка, надо сказать, была его коньком. Какая масса оттенков! Она составляла львиную долю его обаяния. Ему вполне можно рекламировать какой-нибудь «Орбит Уинтефреш» или «Блендомед-комплит».

— Мне ничего не остается делать, — с юмором отозвалась я, — прошу.

Я сделала гостеприимный жест, немного напоминающий пас тореадора: слегка нагнулась, обе руки отвела влево. Александр тут же оценил всю комичность моего движения.

— Вам не хватает только бархатной тряпки — и можно на арену. Думаю, особых манипуляций, чтобы победить быка, вам не потребуется. Он бы замертво упал, не в силах устоять перед вашей красотой.

— Красота — страшная сила, — засмеялась я, — только я не такого высокого мнения о себе, как… — Я запнулась в смущении.

— Как окружающие мужчины, — помог закончить фразу мой новый знакомый.

— Вот, вот, — я лукаво посмотрела на него.

Мы сели в машину и направились в сторону центра.

— Вы увлекаетесь французским шансоном? — спросил Александр.

В салоне звучала задыхающаяся от нарастающего волнения песня из «Шербурских зонтиков» в исполнении Азнавура.

— До того как стать свидетельницей вашего акробатического трюка, я питала надежду услышать нечто подобное — щемяще-нежное или мажорное. Но передавали встречу с писателями…

— Вы понимаете по-французски?

— И по-английски тоже…

— Переводчик, — предположил Александр, который, вежливо испросив у меня разрешения, дымил в салоне.

— Не угадали, — лукаво улыбнулась я, — фотокорреспондент в одной из тарасовских газет.

— В какой? — заинтересовался Александр.

— Секрет. — Я остановила машину у светофора. — Так куда мы едем, в «Гриву»?

— А что?

— Просто мне кажется, не совсем спокойное место, — засомневалась я, — там же…

— Полно всяких неотесанных типов и проституток? — с вызовом спросил Александр.

Я только пожала плечами.

— Ну, если вы не хотите, — надулся он, — тогда высадите меня у перекрестка.

— Но ведь можно подыскать что-нибудь…

— Предпочитаю злачные заведения, — резко произнес Александр, — я лишен предрассудков и плюю на ханжескую мораль, стерильные рестораны не по мне. В них есть все: хорошая кухня, сервис, приличное общество, атмосфера интима… Все, кроме жизни. А я гоняюсь именно за ней!

Последнюю фразу он выговорил с каким-то ожесточением.

— Гоняетесь за жизнью? — я с недоумением взглянула на него.

— За впечатлениями, за эмоциями… — более спокойно произнес он.

— Тогда понятно, почему на вас наехали, — многозначительно улыбнулась я, — а чем, если не секрет, вы в этой жизни занимаетесь?

— Я — фотограф, ваш коллега, — он скосил на меня свои карие глаза.

— Вот так да! — воскликнула я с детской непосредственностью.

Александр засмеялся.

— Кстати, — сказал он, — я совсем недавно побывал на выставке некоей Боковой… По-моему, правильно. «Бремя страстей человеческих». Некоторые фото меня просто потрясли. Хотелось бы познакомиться с автором, но не нашлось времени. Я должен был лететь в Прагу.

— Бойковой, — поправила я.

— Что? — не понял Александр.

— Фамилия той фотохудожницы, чьи работы вы оценили, — Бойкова.

— Возможно, — меланхолично отозвался Александр, — вы с ней знакомы?

— Теперь и вы с ней знакомы — это я.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Не может быть!

— Может. В жизни, за которой вы гоняетесь, все может быть. Только как же удается гоняться за тем, частью чего являешься, пребывая словно в глубине вечного моря?

— Вечного моря… — задумчиво произнес Александр, — это вы хорошо сказали: вечное море.

У него был отсутствующий вид. Вообще меня поражали та легкость и быстрота, с которыми живая улыбка на его подвижном лице сменялась задумчиво-отрешенным выражением. В нем были и простота, и сложность. Эти качества смешивались в таких диковинных пропорциях и порождали такие неожиданные, подвластные множеству истолкований реакции, что я терялась в догадках: что это — проявление его наплевательского отношения к себе подобным или природная застенчивость, ранимость, заставляющая иной раз выражаться с такой резкостью? В общем, эта гремучая смесь будоражила мое воображение, пробуждая во мне, как в исследователе человеческих душ, живой интерес.

— Вы завсегдатай в «Гриве»?

— Ну, как вам сказать, — продолжал «отсутствовать» Александр, — что-то вроде… Хотя… Скорее нет. Захожу иногда пропустить рюмочку, поболтать с посетителями. Там собирается преинтересная публика.

— Богема?

— И богема тоже. Всякий сброд. Мне это нравится. Думаю, и вам будет интересно. Найдете материал для следующей выставки.

— Не исключено, — улыбнулась я.

Я затормозила у старинного двухэтажного особняка, в подвальном помещении которого размещался кафе-бар «Грива». Рядом стояли еще две машины: старенькая «Мазда» и видавший виды «Ситроен». Перекинув через плечо ремень «Никона», с которым старалась не расставаться ни при каких обстоятельствах, я подождала, пока Александр выберется из машины. Нажав на кнопку брелока, заблокировала дверцы.

У входа в кафе о чем-то горячо спорили два подвыпивших или обкуренных подростка, одетых, несмотря на холод, только в джемперы.

«Вышли подышать свежим воздухом», — подумала я и, обойдя их, стала спускаться по длинной мрачной лестнице, освещенной одной-единственной лампой.

Александр, держа руки глубоко в карманах пальто, неторопливо шел следом. Когда я открыла дверь и очутилась в холле, передо мной оказалось довольно уютное просторное помещение с мягкими кожаными диванчиками. С одной стороны был гардероб, возле которого, оперевшись спиной о стену, курили две девицы в черных супермини, с другой — узкий коридор, ведущий к туалетным комнатам. У входа в зал скучал детина в камуфляжной форме с резиновой дубинкой на поясе.

На одном диванчике, стоявшем неподалеку от стойки гардероба, развалился нагловатого вида симпатичный парень лет двадцати пяти в черном кожаном пиджаке нараспашку. Он сидел с отрешенным видом, словно ждал кого-то. На стенах из красного кирпича висели несколько зеркал в бронзовых рамах, между которыми были наклеены рекламные плакаты и афиши, одна из которых извещала о скором приезде в Тарасов Ванессы Мэй. Билеты, как явствовало из наклеенного на афишу объявления, можно было приобрести тут же в гардеробе.

Пока мы раздевались, распахнулись двери, ведущие в зал, и оттуда выбралась хорошо подвыпившая компания. Две совсем молодые девицы в точно таких же мини, как у куривших в холле, поддерживая под руки двух ребят, направились к гардеробу.