Помоги проекту - поделись книгой:
Он сидел на кровати, держа в руках тонкий листок, и думал о своей покойной жене. В голову неожиданно пришел отрывок какого-то полузабытого стихотворения.
Строчка за строчкой ему стало вспоминаться длинное стихотворение, в котором человек, оказавшийся также, как и он, в неволе, страдал от невозможности воссоединиться со своей умершей женой и ради встречи с ней готов был претерпеть адовы муки. Возникшие при этом мысленные образы привели Клита в сильное возбуждение. Возможно, он сможет снова писать стихи. Слова и отдельные фразы яростно метались в его мозгу подобно обезумевшим от долгой неволи узникам, стремящимся вырваться из своей тюремной клетки.
На сей раз он не стал мять листок, вылетевший из щели факсового аппарата. Не слишком доверяя его реальности, Клит тем не менее почувствовал, как некая вера начинает пробуждаться в нем, что само по себе было необычно.
Да, да, он снова начнет писать и всех их удивит. В нем по-прежнему остался его прежний дар. Дар остался, но Юнис уже больше нет. Клит неожиданно почувствовал, как сильно тоскует по ней, однако поспешил загнать это чувство в глубины души, сосредоточив свои мысли на желании снова заняться сочинительством. Он покопался в сундуке, но не нашел там никаких письменных принадлежностей. Нужно было выйти из дома и отыскать ближайший писчебумажный магазин. Перед глазами его возник желанный образ, правда, не покойной жены, а пачки белоснежной бумаги формата А4.
Клит закрыл дверь комнаты и немного постоял на лестничной площадке. На него нахлынули волны тошнотворной неуверенности. Был ли он хорошим поэтом? Солдатом он оказался никудышным. Как, впрочем, и сыном, и мужем.
Нет, черт побери, он еще покажет Гомеру Дженкинсу и ему подобным, что на многое способен, даже если для этого ему придется пройти через ад! Впрочем, мрак и затхлая неприглядность этой лестничной площадки никакие способствуют хорошему настроению…
Клит спустился вниз по первому лестничному маршу. Дождь на улице пошел еще сильнее, чем прежде, гулко и монотонно барабаня по крыше. Чем ниже он спускался по лестнице, тем гуще становилась темнота. Остановившись на площадке, Клит выглянул в узенькое окно на внутренний двор. Дождь усилился настолько, что за его пеленой трудно было что-то разглядеть. Сверкнула молния, высветив внизу бегущую человеческую фигуру, несущую что-то вроде тарелки — хотя, возможно, это было гало — над головой. За первой вспышкой молнии последовала вторая. Клиту на мгновение показалось, будто весь колледж опускается на дно, неторопливо погружаясь в глубины глинистых почв Оксфорда, где таятся еще ненайденные останки гигантских доисторических рептилий.
Клит вздохнул и продолжил свой спуск. На следующем лестничном марше на него с разбегу налетел толстенький низенький человечек с землистым цветом лица. На вид ему было уже далеко за сорок. С волос и грубого лица стекала дождевая вода.
— Ну и ливень, верно? Мне рассказали, что ты вернулся, Оззи, — произнес он без особой радости в голосе. — Одну из твоих метафизических поэм я особенно люблю. Ну, ту самую, ты знаешь, как ее?..
Клит не узнал этого мокрого толстяка.
— Извините, я что-то не припоминаю…
— Что-то такое о первопричинах. Пепел и клубника, кажется, так. Понимаешь, ученые расценивают это как нечто такое, что было до Большого Взрыва, когда илемы существовали в пустоте. Вернее, им просто негде было существовать. Элементарные частицы устремлялись в первооснову… ты же понимаешь, взрыв в данном случае едва ли подходящее слово… вы, поэты, возможно, подберете какое-нибудь более удачное название, илем — слово вполне подходящее — первый взрыв несет в себе одновременно и пространство, и время, так что в одну сотую долю секунды… — В его глазах блеснуло интеллектуальное наслаждение. На нижней губе образовался пузырек слюны, появившийся подобно только что зародившейся вселенной.
Когда же Клит заявил, что не желает в данный момент ввязываться в научную дискуссию, толстяк принялся размахивать руками.
— Конечно, — со смехом отозвался он и вцепился Клиту в рубашку, чтобы тот не смог уйти. — Кстати, мы чувствуем точно таким же образом.
— Нет, не таким. Это просто невозможно.
— Очень даже возможно. Мы просто не в состоянии понять первоначальную концепцию небытия — места, в котором нет измерений пространства и времени. Поэтому небытие — это то, чего не существует. — Толстяк сипло рассмеялся, почему-то напомнив Клиту интеллигентного бультерьера. — Данная концепция чертовски меня пугает — это самое небытие должно представлять собой либо неземное блаженство, либо нескончаемые адские муки. Поэтому главная задача науки состоит в том, чтобы разъяснить, чем первоначально была…
Клит раздраженно сообщил толстяку, что спешит по делам, однако тот не отпускал его, цепко держа за рубашку.
— Именно там, по всей видимости, наука сталкивается с религией. Это пространство, в котором нет ни времени, ни пространства — так сказать доилемная вселенная имеет более чем мнимое сходство с раем, старым мифом христианской религии. Рай все еще повсюду вокруг нас, он лишь пропитан реликтовым излучением…
Он оборвал фразу, разразившись смехом и приблизив свое лицо почти вплотную к лицу Клита.
— Или — ты, конечно же, оценишь это, Оззи, ведь ты у нас поэт — ад! «Это ад и мы по-прежнему в нем пребываем!..» — как сказал бессмертный Шекспир.
— Марло! Марло это сказал! — крикнул Клит. Вырвавшись наконец, он бросился вниз по лестнице.
— Да, конечно же, Марло! — согласился коротышка-ученый, оставшись один. — Марло. Разумеется. Нужно запомнить. Старина Кристофер Марло.
И промокнул мокрый лоб бумажным носовым платком.
Стало совсем темно. Шум сделался еще громче. Лестница теперь повернулась в обратном направлении, против часовой стрелки, и вместе с ней на сто восемьдесят градусов перевернулось и восприятие Клитом реальности. Вскоре, к его великому облегчению, спуск по лестнице кончился, и Клит оказался в каком-то просторном месте со сводчатыми проходами с обеих сторон, в глубине которых в темноте тускло мерцал свет фонарей.
Клит был слегка озадачен. Возникло ощущение, будто он каким-то странным образом проскочил первый этаж. Затхлый спертый воздух свидетельствовал о том, что Клит оказался где-то в подземельях Септуагинта. Вспомнились старые подвалы, однако здесь нигде не было видно покрытых вековой пылью полок с винными бутылками. Вырвавшееся изо рта облачко пара повисло в воздухе и с некоторым опозданием рассеялось.
Неуверенно пройдя вперед, Клит прошагал под сводчатым проходом и оказался на каком-то мощенном брусчаткой месте, где обнаружились новые ступеньки. Он посмотрел вверх, не понимая, что же у него над головой — то ли камень, то ли небо. Дождь прекратился. Клиту показалось неестественным, что столь сильный ливень так быстро прекратился. Не оставалось ничего другого, как идти вперед.
Настроение у Клита было мрачным. Впрочем, ему не впервой быть в разладе с самим собой. И почему ему ни с кем не удается установить дружеские отношения? Почему он так неприветливо повел себя с этим ученым — Нейлом-как-там-его? — который ничуть не более эксцентричен, чем многие другие преподаватели Оксфордского университета? Оксфорд? Нет, это не Оксфорд! Это даже не Каули! Клит тяжело двигался вперед и какое-то время спустя, так и не поняв, где находится, остановился. В следующее мгновение мимо него промелькнула какая-то фигура, закутанная в длинное бесформенное одеяние, — Клит так и не различил, мужская или женская.
— Вы не знаете, где тут поблизости писчебумажный магазин? — крикнул Клит.
Фигура на мгновение остановилась, растянула губы в подобии улыбки и поспешила дальше. Когда Клит двинулся следом за ней, фигура исчезла, как будто ее и не было вовсе.
— Дерьмо и идем, очень интересно, — произнес он, пытаясь отогнать от себя ощущение необъяснимого беспокойства. Исчезло это существо, полностью исчезло, как элементарные частицы, о которых говорил этот самый Нейл…
Ступеньки сделались шире и немного ниже, пропадая в брусчатке мостовой. По обеим сторонам от Клита располагалось то, что могло выступать в роли домов, однако никаких признаков жизни в них он не заметил. Они показались ему чем-то очень древним, но в то же время неестественным, вроде построек девятнадцатого века, имитирующих Нюрнберг шестнадцатого столетия.
Клит продолжал неуверенно спускаться вниз и вскоре оказался на открытом пространстве, которое тут же мысленно назвал Площадью. Здесь он остановился.
И как только он остановился, все вокруг него пришло в движение. Клит испуганно отступил назад — все мгновенно становилось. Он замер на месте, и дома и дороги тут же устремились в разные стороны. Клит сделал еще шаг. Окружающий мир, доступный его взгляду, слегка затуманенный и напоминающий написанную акварельными красками картину, снова пришел в движение. Это было движение вперед, но в то же время и во все стороны — круговое движение.
Клиту пришло в голову сравнение с крабом, уверенным в том, что всё, кроме него самого, движется неправильно.
Движение это было по меньшей мере относительным. Потому что когда Клит шел, то вселенная не только останавливалась, но и была полностью лишена людей (людей?). Когда останавливался он, вселенная не только начинала пятиться подобно неуклюжему крабу, но и становилась ареной для суетливой толпы людей (людей?).
Клиту ностальгически вспомнилась безопасная спокойная камера в гарнизонной тюрьме.
Стоя на месте, он попытался разглядеть отдельные лица в толпе. Какими же безжизненными и грубыми показались они его взгляду, взгляду простого смертного! Они, разумеется, толкались, врезаясь и в него, и друг в друга, но не торопливо, а просто потому, что места вокруг было мало. Однако, с учетом постоянного движения улиц, многие проходы как будто расширялись в каком-то постоянном ритме, будто стремясь вместить всех пешеходов. Одежда их совершенно не отличалась разнообразием расцветок и фасонов.
Было практически невозможно отличить мужчин от женщин. Очертания их тел, а также пластика и мимика казались какими-то тусклыми и размытыми. Опытным путем Клит установил, что, держа голову прямо в одном положении и позволяя взгляду выскальзывать из фокуса, можно разглядеть отдельные типажи в толпе: мужчин, женщин, молодых, старых, европейского и восточного типа, длинноволосых, коротко стриженных, бородатых, бритых, высоких, малорослых, тощих, упитанных, толстых, стройных или сутулых. И все же — интересно, что это такое происходит с сетчаткой его глаза? — похожие друг на друга не только отсутствием какого-либо выражения лиц, но и явно простой неспособностью выражать какие-либо эмоции. Тусклые, абстрактные лица.
Со всех сторон Клита окружало какое-то темное общество, казавшееся ему и ни живым, и ни мертвым. И все это общество двигалось во всех направлениях, абсолютно бесцельно и бессмысленно.
Люди (люди?) были очень похожи на молчаливых призраков. В их молчании было что-то жутковатое.
Они толкали Кита до тех пор, пока он не понял, что больше не в силах сдерживаться. И когда он побежал, огромная однородная толпа исчезла, испарилась в мгновение ока, оставив Клита одного на безмолвной пустынной улице.
— Должно же быть какое-то научное объяснение, — произнес он. Все указывало на то, что он находился в состоянии периодически повторяющейся галлюцинации. Клит яростно встряхнул головой, пытаясь мысленно вернуться в привычную вселенную с ее шумными скоростями, которые кажутся вполне естественными. Но нынешний призрачный мир никуда не исчез, повинуясь своей разновидности обычных физических законов.
Как было сказано во втором послании Юнис? Кажется, в нем упоминались другие физические законы?
Клиту стало страшно. По коже пробежал мороз, во рту пересохло.
Обхватив себя руками, он подумал: что бы с ним ни случилось, он это заслужил.
Клит направился вперед и вскоре оказался перед необычным сооружением. Ему подумалось, что это, должно быть, что-то вроде магистрата. Было ясно, что здание не похоже ни на какую известную ему архитектурную форму и построено из какого-то губчатого материала с замысловатыми лестничными маршами, ведущими неведомо куда; с балконами без дверей; с высокими колоннами, поддерживающими неизвестно что; с портиками, под которыми было невозможно пройти. Абсурдно, впечатляюще и совершенно невероятно.
Клит остановился, испытав удивление, которое, впрочем, мгновенно покинуло его.
Вселенная мгновенно пришла в движение, и огромное здание нависло над ним, как исполинский океанский лайнер над беспомощным пловцом.
Клит будто прирос к тому месту, на котором стоял, и каким-то удивительным образом тут же оказался внутри загадочного гигантского сооружения.
Яркий свет, более яркий, чем свет ранее увиденного им облачного мира, осветил внутреннее пространство зала. Было абсолютно непонятно, где находится его источник и что это может быть за источник. По всему полу были навалены огромные кучи вещей самого разного рода. В них копались уже знакомые ему призрачные фигуры. Все они производили те же самые неуклюжие движения, напоминая ползущих крабов. Казалось, будто они угодили в вихрь спиралевидной туманности.
Когда Клит останавливался, ему удавалось разглядеть, что же происходит. Он впервые понял, что может расслаблять слуховой нерв так же, как и зрительный, так что до его Слуха только сейчас стали доноситься звуки. К нему со всех сторон устремились голоса, звучавшие искаженно-визгливо, как будто окружавшие Клита люди были накачаны гелием. Казалось, будто они вскрикивают от радости, находя какие-то предметы в бесформенных грудах вещей.
Клит подошел ближе, чтобы получше рассмотреть. Все сразу исчезло. Он остановился. Все тут же вернулось обратно. Нет, только не это… Когда он машинально покачал головой, сооружение превратилось в обычное гулкое пустое пространство, движущееся с кошачьей грацией.
На полу грудами были свалены вещи самого разного свойства. Горы старых чемоданов, многие из них потертые настолько, что казалось, будто они по-человечески до смерти устали от какого-то долгого печального путешествия. Бесчисленные кучи всевозможной обуви: шнурованные ботинки, дамские туфельки, грубые солдатские башмаки, детские кожаные ботиночки, домашние тапочки, массивные башмаки, туфли для этого, туфли для того, поношенные и новенькие, обувь, вполне годящаяся для прогулки на Марс и обратно.
Стеклянная гора очков — пенсне, монокли, очки в роговой оправе, очки, которые только существуют в природе. Одежда: бесчисленные предметы всех мыслимых и не поддающихся описанию фасонов и расцветок, громоздящиеся до самой крыши. И — нет, впрочем, да — волосы! Наверное, целая тонна волос — блестящих черных, лилейно-белых, всевозможных оттенков человеческие волосы, кудрявые, волнистые и прямые, косички с ошметками кожи, с вплетенными в них ленточками. Не менее жуткой была груда зубов — моляров, зубов мудрости, клыков, глазных зубов, даже детских молочных с волокнами мяса на корнях.
Вдруг все исчезло. Это Клит инстинктивно сдвинулся с места, потрясенный мучительным осознанием происходящего.
Он упал на колени. Жуткий интерьер в ту же секунду вернулся.
Теперь Клит, расфокусировав зрение, мог более четко видеть людей, копошащихся в этой чудовищной свалке. Он понял, что они просто ищут то, что им когда-то принадлежало; то, что принадлежало им по праву.
Он видел женщин, да, именно, безволосых женщин самого разного возраста, ищущих свои волосы, примеряющих найденное в попытке обрести прежний облик.
Многие другие представители темного общества стояли поодаль и награждали аплодисментами тех, кому удавалось найти искомое.
Клиту показалось, что он заметил Юнис.
Конечно же, в ее жилах текла еврейская кровь. В этом кошмарном месте вполне можно отыскать ее среди потерпевших, лишенных имущества, изуродованных, убитых.
Он сжался в комочек, не осмеливаясь пошевелиться, чтобы она случайно не исчезла. Неужели это действительно она? Бледная акварельная копия той Юнис, которую он когда-то любил?
Что-то похожее на слезы нахлынуло на все его существо, невыразимая жалость ко всему человечеству. Клит вслух выкрикнул ее имя.
Все вокруг исчезло, за исключением огромного зала, неподвижного, как сама судьба.
Клит замер на месте, а она приближалась к нему!
Она вытянула руку, узнав его.
Когда же он протянул руку в ответ, она исчезла.
Когда снова замер, то Юнис и окружающий мир возникли снова.
— Нам уже никогда не быть вместе, — сказала она, и ее голос прозвучал подобно далекому крику совы над сонным лесом. — Потому, мой любимый Оззи, что один из нас мертв, а другой — нет.
Когда Клит попытался ответить ей, она несколько раз пропала и возникла снова. Они замерли в молчании, прижавшись друг к другу головами, он и она, мужчина и женщина. Он научился говорить, практически не шевеля губами.
— Я не понимаю.
— Я никогда не понимала… Но мои послания достигли тебя. Ты пришел! Ты даже сюда пришел! Какой же ты храбрый!
Он почувствовал, как от ее слов, произнесенных шепотом, становится тепло. Значит, он все-таки храбр, и на этом качестве можно строить будущее, каким бы этому будущему ни суждено стать… Он заглянул ей в глаза, но не увидел в них ответного чувства, и понял, что довольно трудно оценить их истинное выражение.
— Юнис, — упавшим голосом произнес Клит. — Если это все-таки ты, то прости меня. Мне очень жаль, жаль настолько, что я не могу выразить это словами. Прости меня за все. Я живу в настоящем аду. Я для того и пришел сюда, чтобы сказать тебе, что готов следовать за тобой в геенну огненную.
Ему показалось, будто она рассматривает его изучающим взглядом. Он понял, что Юнис смотрит на него совсем не так, как раньше, а как на некую аномалию, которая выступает здесь в роли странной разновидности пространственно-временного континуума.
— Все эти… — Он вовремя успел удержаться от движения, и огромные кучи вещей вздрогнули, едва не исчезнув в очередной раз. — Что они делают? То есть… я хочу сказать, что холокост произошел давно, много лет назад. Давно…
Юнис не хотела отвечать и заговорила лишь после того, как он настоял на этом:
— Здесь нет такого понятия, как теперь ил и давно. Ты можешь это понять? Здесь все по-другому. Свойства времени — это случайные правила твоего… измерения. Здесь они не имеют никакого значения.
Клит застонал, закрыв руками глаза от невыносимого ощущения безвозвратной потери.
Когда он посмотрел через растопыренные пальцы, здание снова пришло в движение. Он по-прежнему не шевелился, думая о том, что если здесь нет понятия сейчас, то не существует и понятия здесь — он прошел через стены в некое подобие пространства, которое не было пространством. Он подумал о том, что потерял Юнис, но общее движение снова приблизило ее к нему.
Она говорила, объясняла, как будто для нее вовсе не существовало ощущения отсутствия или присутствия.
— Нет здесь и никаких имен, когда-то нежно и страстно произносимых, но давно забытых в вашей угнетаемой временем сфере, которая здесь никем не занята. Все, даже если оно в высшей степени испорчено злом, должно стать частью этого огромного общества, день за днем увеличиваясь численно. — Неужели она говорит? Неужели, несмотря на свое состояние, он слышит ее? Неужели возможно их общение друг с другом?
— Мириады тех, кто даже памяти после себя не оставил, и тех, чья репутация не забывается в течение ваших веков, все они находят свое место…
Голос Юнис прервался, и Клит умоляюще двинулся вслед за ней, надеясь найти более человечный мир. Если бы он только мог вернуть ее… Мысли вновь сбились, когда огромный зал в очередной раз опустел, наполненный гулкой тишиной, строгой, как сама смерть.
И снова Клиту пришлось сжаться в комочек, замереть на месте и оставаться в таком состоянии до тех пор, пока в этот облачный мир снова не вернулось подобие человеческого присутствия и в том числе присутствия Юнис.
Тень Юнис продолжала говорить, по всей видимости, не сознавая происходящего, или, может быть, просто он исчез из ее, так сказать, поля зрения.
— …король Гарольд был здесь, извлекая стрелу из глазницы; Сократ исцелился от яда; целые армии излечивались от ран; здесь были живые богомилы и не лишившийся головы Робеспьер; архиепископ Кранмер и его смелая речь, произнесенная на фоне ревущего пламени; Юлий Цезарь, которому не вонзали в спину кинжалов; сама Клеопатра, не искусанная аспидами. Ты должен знать это, Оззи.
Пока Юнис монотонно перечисляла казавшийся бесконечным список, как будто что-то заставляло ее вечно, раз за разом повторять бесчисленное множество имен, он смог задать себе вопрос, причем не единожды, а раз за разом. Как мне вернуться обратно в Оксфорд? Как мне вернуться в Септуагинт — вместе с призраком моей былой любви или без него?
— …Магдебург, Лепанто, Сталинград, Косово, Сайпан, Кохима, Азенкур, Аустерлиц, Окинава, Сомма, Геок-Депе, Войн, Креси…
Неужели эта тень поможет мне? Почти не разжимая губ, он спросил:
— Юнис, Юнис, мой несчастный призрак, я боюсь тебя. Я боюсь здесь всего. Я понимал, что ад ужасен, но не знал, до какой степени. Как же мне вернуться с тобой в реальный мир? Прошу тебя, ответь мне.
Зал все еще удивительным образом пребывал в движении, как будто сутью его была скорее музыка, а не камень. Теперь Юнис находилась далеко, и жуткий ответ ее донесся до его слуха подобно еле слышному птичьему пению, неразборчивому настолько, что сначала Клиту показалось, будто он ослышался и неправильно понял его смысл.
— Нет, нет, мой бесценный. Ты ошибаешься, ты, как всегда, ошибаешься.
— Да, да, но…
— Мы сейчас находимся в раю. Ад — это то место, откуда ты пришел сюда, мой любимый. Ты пришел из ада, где царят мучительные физические условия. А здесь — рай.
Клит рухнул ниц, замер в неподвижности, и в очередной раз пред ним появился огромный зал с его величественным гармоничным движением.
Поделиться книгой: