Русская любовь Дюма

В акте бракосочетания имелся такой параграф: «Будущие супруги заявили, что удочеряют ребенка женского пола, записанного в мэрии Девятого округа Парижа 22 ноября 1860 года под именем Марии-Александрины-Анриетты и родившегося 20-го числа того же месяца у Натали Лефебюр; при этом они подчеркнули, что имя матери – вымышленное…» В течение четырех лет «малютку Лефебюр» выдавали за сиротку, подобранную и взятую на воспитание княгиней Нарышкиной.

От свершившегося факта отцовства Дюма был в гораздо большем восторге, чем от факта бракосочетания. Теперь его письма к Жорж Санд изобилуют упоминаниями о Колетт, восхитительном и щедро одаренном ребенке. В возрасте пяти лет она знала французский, русский и немецкий языки. Вечернюю молитву она повторяла на трех языках. 28 марта 1865 года счастливый отец писал: «Колетт чувствует себя великолепно. Она еще не способна оценить свою бабушку, но это придет».

Можно представить себе, чтó подумала при этом Жорж Санд, которая принадлежала к породе тех женщин, для которых понятие старости и всего, что с ней связано, не имеет места быть?

Семейная жизнь почтенной мадам Надин Дюма шла полным ходом. Беременности, выкидыши… новые беременности… Был Дюма-пэр, был Дюма-фис, теперь им страстно хотелось иметь Дюма-пти-фиса… [23]

А беременности Надежда что в России, что во Франции переносила крайне тяжело, мучительно!

Мужчина получает удовольствие, женщина – платит по счетам за это удовольствие…

Кто же здесь, пардон, куртизанка?!

«Г-жа Дюма обречена семь месяцев лежать в постели,  – писал Дюма-фис «своей дорогой матушке», – если она действительно хочет произвести на свет нового Александра – потребность в нем ощутима, несмотря на то что первые двое еще в расцвете сил и в зените славы… Да! Натворил я здесь дел!»

Так как доктор Девилье прописал Надин пребывание на свежем воздухе, Дюма попросил у своего старого друга Левена разрешения занять его дом в Марли и поместил там свою больную супругу.

«Сын» сообщал «матушке»: «Малыш изо всех сил стучится в дверь этого света. Сразу видно – он еще не знает, чем это пахнет! Г-жа Дюма все толстеет…»

Как это мило, правда? Словно две сплетницы на скамейке…

6 февраля 1866 года у Надин приключились преждевременные роды, она ужасно настрадалась, однако ребенок остался жив. Все были счастливы и как-то даже не обратили особого внимания на то, что на свет народился не petit-fils, а petite-fille, не внук, а внучка. Ее назвали Жанниной.

В августе 1866 года Жорж Санд отправилась навестить своего «сына» в Пюи – маленькую рыбачью деревушку неподалеку от Дьеппа, где он купил дом – довольно безобразный и не вполне удобный, зато в восхитительном месте. Мимоходом Жорж Санд записывала в своем блокноте (как и подобает женщине-писательнице, она не расставалась с блокнотом и карандашом):

«У Алекса в Пюи, воскресенье, 26 августа 1866 года. Чудесный край! Дивная погода. Очаровательные хозяева. Лавуа уезжает, Амеде Ашар здесь уже давно, г-жа де Беллейм только приехала. Прелестные дети. Хозяйка дома очень любезна, но не в должной мере хозяйка. Беспорядок немыслимый! Из ряда вон выходящая неаккуратность, ставшая привычной. Для мытья служат ваза и салатница, а вода есть, только если за нею сходишь сам! Окна не закрываются! Собачий холод в постели… Но день великолепный. Мы идем гулять в лес и к морю. Эти лесистые берега – сущий рай. Море – жемчужное, с голубыми бликами, и белый песчаный берег, усеянный кремневой галькой в форме полипов. Белые меловые утесы. Все в нежных и блеклых тонах. В казино – детский бал. Разряженные женщины, довольно-таки уродливые. Дома – превосходный обед, однако в восемь часов мадам плохо себя чувствует, и Александр отправляется спать. Не знаешь, как читать при одной-единственной свече! Ночью поднимается буря. Потоки дождя, стужа. Я кашляю, надрывая горло.

…У Алекса, Пюи, понедельник, 27 августа: Погода сырая, но вокруг красиво. Я остаюсь послушать предисловие и два акта. Они очень хороши и очень изящно написаны. Обед чертовски вкусный. После обеда все улизнули, а я осталась с г-жой Беллейм! Жизнь, которая замирает в восемь часов, мне совсем не по душе! Да еще спать приходится идти с переполненным желудком… Сколько мучений с одеваньем и тому подобным! Господи, до чего же здесь скверно!.. И все-таки очень красиво…»

Жорж Санд оказалась то ли достаточно великодушной, то ли просто небрежной, чтобы не занести в свою книжечку самого главного наблюдения: исполнение мечты зачастую ведет к ее краху. Семейная жизнь была не для Надин!

Нет, она не завела кучу любовников. Она не завела даже одного, с нее вполне довольно было неутомимого, неистового Дюма, который страдал сексуальным безумством… Именно страдал, потому что ум у него был пуританский, он стыдился своей почти античной страстности, которую вполне можно было бы назвать приапизмом. Противозачаточные средства в те поры были мало распространены, вот незадача, а слышать об аборте Дюма даже не желал, к тому же он был запрещен, да и на том уровне развития медицины это было небезопасно для жизни женщины. Поэтому Надин знай беременела… и снова и снова случались выкидыши. Это состояние губительно для женщины, эти вечные раскачивания на качелях больная-здоровая, тошнит-не тошнит, плохо-хорошо, однако Дюма видел в ее нездоровии только перепады настроения, он называл жену «то равнодушной, то неистовой», ее жалобы называл нытьем… Попробовал бы сам хоть раз забеременеть, небось понял бы, отчего она ныла!

Но – не дано!

Честно говоря, Александр в это время сам себя выставлял немалым нытиком. Его «Друг женщин» провалился… А разве могло быть иначе? Дюма-сын отдалился от театра и впал в женоненавистничество. Однако и тут не обошлось без противоречий: перестав писать пьесы, он напропалую принялся связываться с хорошенькими актрисами, а это, как ни странно, превратило его в закоренелого женоненавистника еще пущего, чем он был после бракосочетания с возлюбленной.

Беременная Надин погружалась в сонное оцепенение, здоровая – страдала припадками ревности. Когда она видела Александра в окружении толпы поклонниц, то сравнивала его с Орфеем среди вакханок. Мадам Дюма исполнилось сорок, она, скажем прямо, не молодела, а потому ревновала своего красивого мужа ко всем, даже к собственной дочери.

В это время Дюма-сын писал своему другу, морскому офицеру Анри Ривьеру:

«Дорогой друг!.. Я в восторге от того, что вы снова ведете жизнь моряка. Давно пора вернуться к ней и вырваться из-под власти чувств низшего порядка, совершенно недостойных ума, подобного вашему. Лучше открытое море со всеми его штормами, чем бури в стакане воды, – ведь женщины убедили нас, будто мы непременно должны быть их жертвами. Поверьте человеку, который не раз спасался вплавь и в конце концов приплыл к надежному берегу: истина в работе и в солидарности с человечеством, на которое люди умные, как Вы и я, оказывают и должны оказывать влияние. Лучше командовать хорошим экипажем или написать хорошую пьесу, чем быть любимым, даже искренне, самой обворожительной женщиной. Аминь.

…Вы созданы для того, чтобы бодрствовать от полуночи до четырех часов утра на капитанском мостике корабля, а вовсе не в будуаре г-жи Канробер. Женщина – это стихия, которую надо изучить с детства, как я, чтобы уметь управлять ею неутомимо и уверенно, а все эти красивые богини издергали Вам нервы, не дав ничего нового, ибо они пусты, как погремушки… Море наводит на меня грусть, я люблю его, только когда ощущаю его под собой. В этом оно для меня схоже с женщинами» .

Как тонко подметил Андре Моруа, самое трудное для моралиста – жить согласно своей морали. Что и говорить, Александр не был образцом нравственности, хотя и осуждал своего «распутного отца» (штука в том, что Дюма-старший секрета из своих любовных связей никогда не делал, не умел да и не хотел этого делать!). Александр-младший принадлежал к числу – очень большому, смею вас заверить! – мужчин, которые органически не способны любить жену. С другой стороны, куртизанке, переквалифицировавшейся в Гестию [24] , тоже нелегко… Надин стала нервной, раздражительной, ревнивой и вспыльчивой. Александр не выносил сцен, злился, когда ему противоречили. С другой стороны, а кому это нравится?..

Так или иначе, но жена постепенно перестала быть для него настоящей подругой. Многие женщины, и нередко очаровательные, в их числе – известные светские львицы, претендовали играть в жизни человека, слывшего лучшим знатоком женского сердца, ту роль, которую больше не могла играть его законная жена. Львицы, так сказать, ласкали укротителя. Львиц этих было более чем достаточно. В одну из них, Эме Декле, Александр влюбился страстно, однако эта страсть померкла перед чувством к Анриетт Ренье…

В это время Александр был уже о-очень не молод, однако ему невыносимо захотелось начать жизнь с нуля, с чистой страницы.

Извинительное, понятное, объяснимое желание.

Но кто бы знал, как давно и страстно хотелось этого Надин Дюма!

Муж был счастливее – он любил, он был любим! И, хотя не мог соединиться с возлюбленной, мог писать ей письма:

«Вот уже семь лет, – писал он в 1893 году, – как не было ни единого часа, чтобы я не думал о тебе. Если бы звезда упала в море, она не произвела бы большего волнения, чем произвела ты, ворвавшись в мою жизнь. Все, что я думал о любви, будучи убежден в том, что никогда не познаю ее в действительности, я познал в тебе: физическое совершенство и возможность морального совершенства – если верить тому, что ты утверждаешь…»

А Надин… Тигрице, сирене, «княгине» было шестьдесят. Она была все еще очень красива, но… но до чего же убийственны эти два слова: «все еще» !

Ревность к мужу, который ей изменял, но не уходил от нее… Вернее, ревность к давно и безвозвратно покинувшей ее молодости в конце концов довела Надин до душевной болезни. Она уехала от мужа и поселилась на авеню Ньель, в доме своей дочери Колетт, где и умерла в возрасте шестидесяти восьми лет 2 апреля 1895 года.

После этого Дюма-сын (он давно уже остался единственным из Александров Дюма, однако не мог и не хотел избавиться от этой приставки fils к своей фамилии [25] ) женился на Анриетт. Она и проводила его осенью 1895 года в последний путь на то же кладбище Монмартр, где ожидала его мадам Дюма… Уже, наверное, примирившаяся там, на небесах, со всеми теми, кому она причиняла зло, со всеми, кто причинял зло ей, с самой собой, наконец…

По странной прихоти судьбы похоронен Александр Дюма-сын был в двух шагах от могилы Мари Дюплесси – прелестной, трагической «дамы с камелиями», которую он обессмертил под именем Маргариты Готье.

Примечания

1

Пунические войны – войны между Римом и Карфагеном во II и I веках до н. э., символ чего-то древнего и почти неправдоподобного (здесь и далее прим. автора).

2

Клио – в древнегреческой мифологии муза истории.

3

1 Граф Жан де Дюнуа и де Лонгвиль, прославленный французский военачальник времен Столетней войны, соратник Жанны д’Арк, был внебрачным сыном Людовика I, герцога Орлеанского, отчего вошел в историю под прозвищем Орлеанского бастарда.

4

Подробней об Альфреде д’Орсе можно прочитать в романе Елены Арсеньевой «Нарышкины, или Строптивая фрейлина», издательство «ЭКСМО».

5

1 Царица Прасковья Федоровна (на самом деле Александровна: ее отец, стольник Салтыков, был переименован в Федора после свадьбы дочери. Обычай менять отчество цариц на «Федоровна» связан с реликвией Романовых – Федоровской иконой Божьей Матери) – супруга царя Иоанна Алексеевича, мать императрицы Анны Иоанновны. Ее деверем был царь Петр Алексеевич, который, по слухам, и «распочал ее девство», ибо брат его Иоанн оказался к сему не способен. Неведомо, от него ли она рожала дочерей или от своих стольников, которые все были писаные красавцы и обладали могучим естеством. После смерти Иоанна царь Петр Первый предоставил ей в полное распоряжение Василия Алексеевича Юшкова, который стал ее домоправителем и любовником. Прасковья Федоровна вела жизнь очень веселую, но перед смертью ударилась в неистовое благочестие.

6

1 Фамилия Sue произносится «Сю», так же как прилагательное su, которое означает «известный», а sue – форма женского рода, «известная».

7

Arsenic – латинское название оксида мышьяка. Намек на имя Закревского – Арсений.

8

Папуши – домашние туфли без задников.

9

Дамаск – шелковая ткань с восточным рисунком.

10

Парюра – набор ювелирных украшений, подобранных по качеству и виду камней или по единству художественного решения.

11

1 Grisette (фр.) – сорт дешевой ткани, обычно серой (от слова gris – серый), из которой шили себе платья швеи, модистки, приказчицы небольших лавок. Как правило, они не отличались строгостью нравов, поэтому постепенно слово grisette стало обозначать легкомысленную девушку из простонародья, которая тем не менее мечтает о добропорядочной жизни, в отличие от куртизанок, которые сделали любовь своим ремеслом.

12

1 Пересечение финиша лошадью-победительницей обозначалось взмахом флажка, поэтому все, кто проигрывал, оставались, согласно жаргону жокеев, за флагом.

13

Су – народное название сантима – самой мелкой французской монеты описываемого времени.

14

Северный банк, Южный банк (фр.).

15

1 Супир (от франц. soupir – вздох) – тоненький перстенек, который носят на мизинце в память какого-то знаменательного события.

16

1 Подробнее об этой незаурядной особе можно прочитать в книге Елены Арсеньевой «Нарышкины, или Строптивая фрейлина», серия «Тайны дворянских фамилий», издательство «ЭКСМО».

17

1 Дикость (фр.).

18

Никталопия (иначе гемералопия) – расстройство зрения, при котором пропадает способность видеть при слабой освещенности. Может быть врожденной или вырабатываться в результате недостатка витаминов.

19

1 Известный французский писатель XIX века, считавшийся самым безнравственным человеком своего времени; автор весьма фривольных и весьма популярных романов, которые были запрещены в некоторых странах, в том числе в России.

20

Имеется в виду французская революция 1830 года, когда был свергнут Карл X Артуа, к власти пришел Луи-Филипп Орлеанский и во Франции установилась конституционная монархия.

21

«Бархатная книга» – родословная книга наиболее знатных княжеских, боярских и дворянских фамилий России. Начала составляться в конце XVII века.

22

1 Она внизу, он наверху (лат.)

23

1 Petit-fils (франц.) – внук.

24

1 Богиня домашнего очага и жертвенного огня в древнегреческой мифологии (в римской мифологии ее аналог – Веста).

25

Alexandre Dumas fils.