Помоги проекту - поделись книгой:
Вместе с этим в ней развилась потребность быть признанной за свои личные достоинства. Она хотела отличиться, выдвинуться и царить. Ей предложили место дамы при дворе, и она его приняла. Тут опять начался вихрь жизни и «ружья на караул».
Еленина симпатия к субалтернам значительно уменьшилась; но рассудок так же не поддается условности как и счастье, и с новыми условиями жизни у Елены сложились новые понятия.
В один прекрасный день она открыла и даже очень скоро, что она во дворце не более как служанка. Она сидела вместе с герцогиней, и обе были заняты вязанием.
— Я нахожу глупыми все синие чулки, — сказала неожиданно герцогиня.
Елена побледнела и внимательно посмотрела на свою госпожу.
— Я этого не нахожу, — сказала она.
— Я не желаю знать, что вы думаете, — сказала герцогиня и уронила свою работу.
Елена дрожала всеми членами, всё её будущее зависело от этого момента, и она наклонилась над вязаньем. Её корсет трещал, багровый румянец выступил на щеках, когда она передала работу герцогине, которая ее за это не поблагодарила.
— Вы сердитесь? — спросила герцогиня и посмотрела на свою жертву с насмешливой улыбкой.
— Нет, ваше королевское высочество, — возразила Елена.
— Мне сказали, что вы синий чулок, — продолжала герцогиня. — Это правда?
Елена не отвечала.
Вязанье опять упало. Елена сделала вид, что не видит этого, закусила губы, чтобы подавить слезы, вызванные гневом.
— Ах, поднимите же мою работу, — сказала герцогиня.
Елена поднялась, посмотрела своей тиранке прямо в лицо и сказала:
— Нет, я этого не хочу.
Затем она ушла, песок хрустел под её ногами, а шлейф поднимал небольшие облака пыли. Почти бегом поднялась она по лестнице и скрылась во дворце.
Этим была окончена её карьера при дворе; от этого в сердце осталась заноза, — Елена узнала, что значит впасть в немилость, и еще яснее поняла, что значит потерять место. Общество не любит, когда люди меняют места, и никто не мог постичь, как могла она добровольно отказаться от солнечного блеска жизни при дворе. Конечно, она была «отставлена». Это было настоящее слово: «отставлена».
Когда она это узнала, то это было для неё величайшим унижением. Её родственники стали от неё отворачиваться, как бы боясь, чтобы высокая немилость не повредила и им. Она заметила, как холодны стали с ней её приятельницы, как они довели свои поклоны до минимума, но с другой стороны она была принята с трогательной доверчивостью всеми, кто принадлежал к среднему классу.
Сначала это было для неё ужаснее, чем холодность её круга, но в конце концов она убедилась, что было лучше играть здесь внизу первую роль, чем последнюю наверху; она стала заботиться о знакомстве с обществом штатских чиновников и профессоров академии, где она была принята с распростертыми объятиями. Ей оказывали здесь большое внимание; здесь она сама была генералом, и скоро около неё образовался целый штаб молодых ученых, бывших всегда к её услугам. Она вызвала к жизни лекции для женщин. Старый академический хлам был извлечен из тьмы, очищен от пыли, подновлен и преподнесен как нечто совсем новое.
В столовой, из которой вынесли мебель, читалось о Платоне и Аристотеле перед публикой, которой естественным образом не хватало ключа к этому священному кладу науки. Елена чувствовала себя высоко поднявшейся над невежественной аристократией, не причастной к тайнам науки, и это придавало ей импонирующий авторитет превосходства. Мужчины благоговели перед её красотой и неприступностью, но никогда не ощущали беспокойства в её присутствии, она же принимала их ухаживания как необходимую дань и чувствовала мало благодарности за разные услуги, которые никогда не заставляли себя ждать.
Но её положение незамужней девушки было неудовлетворительным на такое продолжительное время, и она с завистью смотрела на замужних женщин, которые пользовались большой свободой. Они могли одни ходить по улицам, разговаривать с каждым мужчиною, которого они встречали, по вечерам оставаться вне дома как угодно долго и заставлять своих мужей как лакеев приезжать за собой. Кроме того замужняя женщина имеет больше власти, больше престижа. Как свысока обращаются дамы с девушками! Но при мысли о замужестве в её памяти воскресал эпизод с кобылой, и ее охватывало такое негодование, что она заболевала.
В это время в кругу Елены появилось новое лицо: это была молодая красивая жена профессора из Упсалы. Еленина звезда начала меркнуть, все её поклонники скоро изменили ей и стали поклоняться новому солнцу. Елена не имела больше своего генеральского ранга, на который могла бы опереться как раньше, аромат двора и военщины испарился как духи с платка — она чувствовала себя беспомощною и сбитой с позиции. Единственный, кто остался верен ей — был доцент этики, который раньше не осмеливался приблизиться к ней.
Теперь пришло его время. С этого времени его услуги милостиво принимались, и его этика стала ей внушать неограниченное доверие.
Однажды вечером оба сидели в качалках в пустой столовой, где перед этим молодой доцент читал доклад «об этическом моменте в супружеской жизни».
— Итак, вы понимаете брак как соединение двух идентичных «я»?
— Я думаю, — возразил он, — как я уже имел честь сообщить в моем докладе, что только при условии сходства двух соединяющихся индивидуальностей жизнь может подняться до чего-нибудь более высокого и постоянного.
— Что же это постоянное? — спросила Елена и покраснела.
— Дальнейшее существование двух проявлений жизни в одном новом «я»?
— Как? вы думаете, что пробуждение этого «я» должно воплотиться в конкретное существо?
— Нет, фрекен, я только хотел сказать, пользуясь языком профанов, что брак должен при условии сродства душ создать новое духовное «я», которое не может быть рассматриваемо как половое. Я думаю, что это новое существо, которое даст брак, должно быть конгломератом мужчины и женщины, новое существо, в котором будет сущность обоих, единство их разнообразий, вообще, пользуясь готовым выражением, можно сказать, что это будет феномен женщина-мужчина. Мужчина должен перестать быть мужчиной, женщина — женщиной.
— Итак, сродство душ! — воскликнула Елена, радуясь тому, что удалось обойти все подводные камни.
— Это гармония душ, о которой говорит Платон.
Это настоящий брак, о котором я всегда мечтал, но который, к несчастью, благодаря теперешнему состоянию общества, я никогда не надеюсь реализовать.
Елена посмотрела на крючок на потолке и прошептала:
— Почему не можете вы осуществить вашу мечту?
— Почему? Потому что та, которая привлекла мою душу к себе, — не думает о любви.
— Дело вовсе не в том, думает ли она о любви или нет.
— И даже, если она это думает, то все-таки всегда будет сомневаться в искренности этого чувства; вообще нет такой женщины, которая бы могла меня любить!
— О, нет, — сказала Елена и посмотрела на его стеклянные глаза (у него действительно был один стеклянный глаз, который был артистически сделан).
— Вы в этом уверены?
— Да, — сказала Елена, — потому что вы не такой, как другие мужчины; вы понимаете, что значит любовь душ!
— И если даже найдется такая девушка, то я все-таки не вступлю с ней в брак.
— Почему же?
— Жить в одной комнате! Нет!
— Это же не необходимо. Госпожа де Сталль имела одну квартиру со своим мужем, но комнаты у них были отдельные.
— Правда?
— Каким интересным разговором вы заняты? — спросила профессорша, которая в эту минуту выходила из гостиной.
— Мы говорим о Лаокооне, — ответила Елена и встала, уязвленная пренебрежительным тоном молодой женщины.
И решение было принято.
Через неделю было объявлено о помолвке Елены с профессором этики; осенью должна была состояться свадьба, и после этого молодая чета собиралась отбыть в Упсалу.
Свадебные гости разошлись, лакеи убрали столы, молодые остались одни. Елена была сравнительно спокойна, но зато он нервничал ужасно. Пока они были женихом и невестою, то проводили время в серьезных разговорах, никогда они не вели себя как другие обрученные, никогда не обнимались и не целовались. При каждой такой попытке он встречал холодный взгляд Елены. Но он ее любил, как любит мужчина женщину — и душой и телом. Они ходили взад и вперед по ковру гостиной и искали темы для разговора, но молчание упорно возобновлялось. Свечи в люстре были наполовину потушены, в комнате еще стоял запах кушаний и вина; на подзеркальнике лежал букет Елены и распространял запах гелиотропа и фиалок.
Наконец, он остановился перед ней, простер к ней руки и сказал принужденно-шутливым тоном:
— Итак, ты моя жена!
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила быстро Елена.
Он почувствовал себя обезоруженным, опустил руки, но овладел собой и сказал со слабой улыбкой.
— Ну, я думаю, мы теперь муж и жена.
Елена смерила его таким взглядом, как будто перед ней был пьяный.
— Объяснись, пожалуйста, — сказала она.
Это было именно то, чего он не мог сделать. Все философские и этические мостики были подняты, и он стоял лицом к лицу с холодной неуютной действительностью.
«Ей стыдно, думал он, это её полное право, но я должен не забывать и о своих правах».
— Ты меня не понял? — спросила Елена, и её голос начал дрожать.
— Нет, не совсем, конечно, — но, но, моя милая, моя любимая, гм… — мы… гм…
— Что это за тон вообще? Моя милая? За кого ты меня считаешь и каковы твои намерения? — О, Альберт, Альберт, — продолжала она, не дожидаясь ответа на свой вопрос. — Будь велик, будь благороден и научись видеть в женщине нечто высшее, чем просто самку, сделай это и ты будешь велик и счастлив.
Альберт был побежден. Полный уничижения и стыда стал он перед нею на колени и пробормотал;
— Прости, Елена, ты благороднее, чем я, чище, лучше; ты должна поднимать меня до себя, когда я буду так опускаться в пыль.
— Встань, Альберт, и будь силен, — сказала Елена пророческим голосом, — будь спокоен и докажи миру, что любовь есть нечто высшее, чем низкое животное побуждение. Спокойной ночи!
Альберт поднялся и посмотрел вслед своей жене, которая прошла в свою комнату и закрыла за собой дверь.
Преисполненный чистыми чувствами и благими намерениями, пошел также и Альберт в свою комнату, сорвал с себя фрак и закурил папиросу.
Это была настоящая холостяцкая комната, которую он себе устроил, — с диваном для спанья, письменным столом, полкой для книг и комодом. Он разделся, вымылся холодной водой, лег на софу и схватил первую попавшуюся книгу, чтобы почитать. Скоро, однако, он опустил книгу и погрузился в раздумье о своем положении.
Был ли он женатым человеком или холостяком?
Да, он был холостяком, с той только разницей, что в его квартире появился пансионер женского пола, который не платит за свое содержание. Это были не высокие мысли, но это была правда. Кухарка должна заботиться о кухне, горничная поддерживать порядок в комнатах, что же будет здесь делать Елена? Развиваться. Ах, ерунда! Ему самому стало смешно: ведь это же чистейшая бессмыслица. Вдруг ему пришло в голову, не было ли всё это обыкновенным женским жеманством. Она не могла к нему прийти, он, конечно, должен идти к ней… Если он не пойдет, она на другое утро его высмеет и еще хуже — она будет обижена и задета… Да, да, женщины иногда бывают непонятны, и, во всяком случае, надо сделать опыт.
Он вскочил, надел шлафрок и отправился в гостиную. Он прислушался; колени его подгибались. Но в её комнате всё было тихо.
Он собрал всё свое мужество и подошел к двери; перед его глазами прыгали синие огоньки, когда он постучался.
Никакого ответа. Он дрожал всем телом, на спине выступил холодный пот.
Он постучал еще раз и устало проговорил:
— Это я!
Никакого ответа. Ему сделалось стыдно самого себя и, сконфуженный и уничтоженный, вернулся он в свою комнату.
Итак, она говорила серьезно!
Он лег опять и взял газету. Но не успел он улечься, как на улице послышались шаги, которые постепенно приближались и, наконец, затихли. Затем он услыхал музыку, и, наконец, несколько голосов запели:
Он был тронут! Как это было прекрасно! Purus!
Он чувствовал себя в приподнятом настроении. Даже в духе времени звучало требование нового понимания брака. Молодое поколение уже охвачено этической волной, которая шла в это время.
Если бы Елена открыла дверь!
Он следил за тактом музыки и почувствовал себя таким великим, как этого хотела Елена.
Не открыть ли окно и не поблагодарить ли эту студенческую молодежь.
Он поднялся.
Четырехкратный резкий петуший крик раздался у окна как раз в то время, когда Альберт хотел отдернуть занавеску.
Да, это так — смеялись! — Яростный повернулся он и бросился к письменному столу. Над ним смеялись. Легкое чувство ненависти против виновницы этой унизительной сцены начало в нём подниматься, но его любовь победила, и его гнев направился против этих дураков, этих шельм, на которых он будет жаловаться в консисторию — конечно! Но он опять возвращался мыслью к своему положению и не мог себе простить, что позволил так провести себя за нос. Он ходил по комнате, бросился, наконец, на постель и заснул в горьком раздумье над окончанием этого дня. Это был прекрасный день свадьбы, который должен быть самым хорошим днем жизни!
На другое утро он встретился с Еленой за кофе. Она была холодна и любезна как всегда. Альберт, конечно, не хотел упоминать о ночной серенаде. Елена развивала грандиозные планы на будущее, мечтала об уничтожении проституции. Альберт был с нею согласен и обещал с своей стороны сделать всё возможнее. Люди должны сделаться целомудренными, нецеломудренно живут только звери.
Затем он отправился в колледж. Недоверчиво оглядывал он свою аудиторию, которая, казалось, приняла совсем особую мину, недоверчиво принял поздравления товарищей, которые ему показались настолько своеобразными, что он почувствовал себя уязвленным.
Толстый, жирный, жизнерадостный адъюнкт встал ему поперек дороги в коридоре, схватил за борт сюртука и, улыбаясь во всё лицо, спросил:
— Ну!?
— Ерунда! — было единственное, что мог ответить новобрачный, вырываясь из его рук и убегая.
Возвратясь домой, он нашел там множество «приятельниц». Альберт запутался ногами в шлейфах и исчез, наконец, в кресле, наполовину спрятанном дамскими юбками.
— Ну, вчера была вам серенада? — спросила молодая красивая профессорша.
Альберт побледнел, но Елена отвечала совершенно спокойно:
— Ах, это не зашло слитком далеко! Но прежде всего участники должны были бы быть трезвыми, пьянство среди студенческой молодежи здесь прямо возмутительно!
Поделиться книгой: