Большой кулинарный словарь

— Почему бы это?

— Хотя бы потому, что он считает меня демагогом и в литературе, и в политике.

— Это касается не короля, а господина Дюшателя: на первом же придворном балу я дважды приглашу танцевать мадам Дюшатель и все с ней устрою.

И поскольку звонок зазвонил к началу действия, я сказал герцогу:

— Монсеньор, я поручаю моему другу Паскье напомнить обо мне Вашей Светлости.

Я откланялся и вышел из его ложи, но еще на секунду открыл дверь, чтобы крикнуть герцогу:

— Не забудьте!

— Да! да! да! — воскликнул он. — Я не забуду, будьте спокойны.

В тот момент, когда занавес опустился и должны были назвать автора, Паскье вошел в мою ложу и сообщил:

— Ваше дело идет замечательно: принц загорелся вашей идеей, а когда он чего-нибудь хочет, он этого хочет по-настоящему.

Через две или три недели я получил письмо от господина Дюшателя, который приглашал меня зайти в министерство.

Мы проговорили более получаса о моем проекте и о том, как я его себе представлял. Я увидел, что господин Дюшатель не понимал меня вовсе, и смог заметить, что если бы у герцога де Монпансье что-то получится, ему придется сражаться против не одной злой воли.

Я не мог и не хотел быть директором.

«Мушкетеры» были представлены в театре Амбигю по вине г-на Гостейна. Он показался мне достаточно понимающим в театральных делах человеком, и обратил на него взгляд, чтобы сделать его нашим директором.

Однажды я узнал из записочки герцога де Монпансье, что указ о привилегии был подписан. Я помчался благодарить господина Дюшателя, а он насмешливо спросил, где мы собираемся построить наш театр.

Я ответил ему — и это было правдой, — что купил под гарантию отель Фулон за 600 тысяч франков и отдал 40 тысяч франков задатка.

Он спросил у меня, где мы найдем деньги на строительство.

Я ответил, что мы их уже нашли, и назвал ему банкира, у которого в банке лежали наши 1 400 000 франков.

— Тогда, — произнес Дюшатель, — пора начинать работы! Когда?

— Завтра же, месье.

— И мы будем иметь удовольствие увидеть вашу первую пьесу?

— По всей вероятности, через год, считая от сегодняшнего дня.

— И как будет называться эта пьеса?

— «Королева Марго».

Любопытно, что все произошло именно так, как я сказал, и через год, снесенный и перестроенный под театр отель Фулон точно в назначенный день и час открыл свои двери перед публикой.

Все знают, что я сдержал слово, что своими успехами Исторический театр соперничал с самыми удачливыми театрами той эпохи и что постановки моих пьес заставили позабыть все остальные, иногда с успехом соперничая даже с Оперой. Однако в воздухе витали неприятные предчувствия. Эти скандальные события, эти неслыханные убийства и кровавые катастрофы, предшествующие падению престолов, которые Виргилий называл божественными предзнаменованиями, пугали сторонников младшей ветви Бурбонов, а та, похоже, не принимала всерьез эти вещие предначертания. Однажды все рухнуло, и молодая династия исчезла за три дня, подобно тому, как исчезла старая династия.

Если бы история соблаговолила упомянуть об этом, я рассказал бы, что наш театр имел некоторое отношение к этой великой катастрофе. В результате волнений все дела были временно приостановлены, а театры закрыты. Благодаря моим успехам в книжных магазинах и в театре я приобрел себе немало врагов. В результате какого-то судебного процесса, оставшегося непонятным для адвокатов и для самих судей, я был приговорен к уплате 400 000 франков долга Исторического театра.

ЭТИ 400 000 ФРАНКОВ БЫЛИ ВЫПЛАЧЕНЫ В ТЕЧЕНИЕ 15 ЛЕТ.

В моем договоре с г-ном Мишелем Леви я оставил за собой право создать и продать, кому захочу, кулинарную книгу. Совершенно разбитый каторжной работой, результатом которой на протяжении пятнадцати лет были не менее трех книг в месяц, с тяжелой головой и иссякающим воображением, полностью разоренный, но без долгов, я решил поискать кратковременного отдыха для создания этой книги, которую рассматривал как развлечение.

Увы, мой друг! Когда хочешь поступать не так, как другие, часто поступая не лучше их, тогда ничто не становится развлечением, а все остается работой.

На протяжении полутора лет, страдая от физических недомоганий, от коих помогает одна лишь сила духа, я принужден просить кратковременного отдыха, у дыхания морского ветра силы, которых мне так недостает.

Вот где я последовательно побывал: полтора года назад в Фекане; год назад в Гавре; полгода назад в Мезон-Лаффите; наконец, сейчас я возвращаюсь из Роскоффа, где рассчитывал закончить свой труд, который собирался создать на основе простых воспоминаний, но смог написать лишь ценой утомительных исследований и работы.

Почему я выбрал Роскофф, эту дальше всего выдающуюся в море точку Финистера?

Потому, что надеялся найти там одновременно уединенную, недорогую и спокойную жизнь.

Впрочем, я не направлялся специально в Роскофф, а ехал куда глаза глядят: мне говорили, что на этой оконечности Бретани я найду очаровательные убежища и уютные гнездышки, окруженные зеленью, вплоть до самого берега моря.

Сначала я остановился в Сен-Бриё, но поскольку этот городок мне не подошел, я взял экипаж и отправился на поиски какой-нибудь из обещанных мне бухточек, которых я еще так ни разу и не видел.

К концу дня, проехав зигзагами 7 или 8 лье, мы прибыли в небольшую деревушку Биник. Одновременно с нашим приездом там начался прилив. Нас привлекло такое совпадение, показавшееся нам признаком учтивости, и мы стали спрашивать, нельзя ли снять какой-нибудь домик с видом на море.

Крестьяне посовещались и с общего согласия указали нам дом Николя Люка, расположенный в самом высоком месте деревни. Дом стоял далеко от моря, что поначалу мне не очень понравилось, но панорама была великолепная, и это решило все.

Карабкаясь по склону, чтобы добраться до дома, мы встретили его хозяина и разговорились с ним. В доме было все, что нужно: четыре спальни, гостиная, столовая и кухня.

Мы продолжили подъем, и, когда до цели оставалось не более сотни шагов, мне пришло в голову сказать хозяину:

— Если предположить, что дом нам подойдет, мы сможем сразу же остаться у вас и послать за нашим багажом!

— Ах, — произнес Николя Люк, — я позабыл вам сказать, что дом сдается только с будущего года, со Дня святого Михаила.

Я посмотрел на Николя Люка, пытаясь разглядеть, нет ли у него какой-нибудь задней мысли, но должен признать, что этот добрый человек выглядел вполне наивным, так что нам ничего не оставалось, как засмеяться. Но смех бывает разного цвета…

Мы повернули наш экипаж и, не добавив ни единого слова, на большой скорости вернулись в Сен-Бриё, а затем сели в вагон с криком: «В Морле!»

Через 4 часа мы прибыли туда. Стояла глубокая ночь.

— Куда прикажете отвезти господина и его компанию? — спросил кучер.

— В самую лучшую гостиницу города.

И нас отвезли к Бросье, в отель «Прованс».

Я не упустил возможности заметить хозяину, что мне кажется странной идея назвать отелем «Прованс» гостиницу на краю полуострова Бретань.

«Это верно, месье. Но мы ведь тут ведем наши дела».

Господин Бросье ведет свои дела в отеле «Прованс». Таков был ответ на все вопросы подобного рода.

Мы навели справки и узнали, что вокруг Морле есть множество деревень, отвечающих моим желаниям.

Среди них мне назвали Роскофф и одновременно сказали, что я найду там своего старинного друга по имени Эдуард Корбьер.

Это имя всколыхнуло во мне самые ранние воспоминания юности: 40 лет назад я нашел его редактором первой газеты в Гавре и сохранил о нем самые лучшие воспоминания.

Желание увидеть этого старинного приятеля убедило меня встретиться с ним. Я навел справки: он продал свою газету и купил пароход в Гавре. Он разбогател, летние месяцы он проводил в Роскоффе, а шесть зимних — в Морле. И, наконец, он оставался приятным собеседником и умным человеком.

Я написал ему письмо с просьбой найти мне маленький домик на берегу моря, выразив в этом послании всю мою радость по поводу возможности возобновить с ним знакомство, и стал терпеливо ждать ответа.

Я мог ждать терпеливо потому, что мой сосед по комнате, открыв оба окна, чтобы впустить в комнату солнце, дал мне возможность увидеть в одно из окон виадук между Морле и Брестом, а в другое — очаровательное скопище домиков с балконами, деревья, растущие в расщелинах стен, стебли дикой редьки, качающиеся над прудом, в который приходили купаться лошади… Невозможно было бы увидеть в два окна одной и той же комнаты два еще более разительно отличающихся друг от друга пейзажа.

Я вышел на улицу. О моем приезде уже знали, и эта новость произвела впечатление в городе.

Вопреки всем привычкам хозяев гостиниц в Бретани или Нормандии, г-н Бросье принялся искать для нас сидр и пиво. Нашлось и то и другое: сидр был отвратительный, пиво неплохое. Я до сих пор спрашиваю себя, как это во всех портах Бретани не могут через Бордо получать приличное вино. Совершенно неслыханно, что от Сен-Моло до Пембефа любая распечатанная бутылка вина годится лишь на то, чтобы выбросить ее в море.

Наконец я получил ответ от господина Корбьера. Он нашел нам жилье в 25 шагах от порта.

На следующий же день мы наняли экипаж и пустились в путь. Дорога от Морле до Роскоффа идет словно по застывшим волнам: подъемы непрерывно чередуются со спусками; эти подъемы и спуски довольно круты, так что на подъемах приходится идти пешком, а на спусках — надевать сабо. Пейзаж красив, если не особенно придираться: утесники, мастичные деревья, вереск и временами огромные растрепанные вязы, которые терзает ветер и стволы которых перекручены в безнадежных попытках подняться.

Наконец становятся видны три колокольни Сен-Поля, и почти одновременно справа появляется море.

Одна из трех колоколен, у коллежа, — настоящее чудо: на середине ее высоты есть расширение, созданное с тонкостью китайской безделушки.

От Сен-Поля до Роскоффа дорога ровная, как бильярдный стол, хотя ближе к Рос-кофу есть уклон.

Вся равнина между Роскоффом и Сен-Полем засажена артишоками и луком, которых хватает для вековой торговли между Роскоффом и Англией.

Наконец вы въезжаете в Роскофф через некое подобие леса. Это собственность местного мэра, в саду которого растет феноменальная смоковница: в ее тени могут поместиться 50 человек, а ветви ее поддерживают 50 гранитных столбов.

Поскольку мы не знали, где находится жилье, снятое для нас господином Корбьером, мы заехали к нему домой.

Он был у себя и выбежал на порог. В свои 74 года господин Корбьер по сравнению со мной выглядел молодым человеком. Он узнал меня сразу — чего я не могу сказать о себе. Он не хотел ни садиться в экипаж, ни позволить нам выйти из него и проводил нас пешком, походкой двадцатипятилетнего юноши.

Наконец мы прибыли к мэру Мироне, который был булочником и жил на безымянной улице. На самом деле в этом местечке было всего две улицы, одна из них называлась Жемчужной, и мы не видели необходимости искать название для другой.

Мы были всего в тридцати шагах от моря. Но между нами и морем был как бы занавес, которым служил сад, столь же густой, как смоковница. Поэтому мы видели лишь маленький кусочек моря размером с детское зеркальце.

Г-н Мироне согласился сдать нам пять комнат и кухню за 150 франков в месяц. Комнаты не были красивыми, скорее они были неприятными — ни одна из них не выходила на море. Но нам, в конце концов, настолько надоело искать и ничего не находить, что я вытащил из кармана семь с половиной луидоров, с облегчением вздохнул и воскликнул: «Выгружайте вещи!»

С нами была кухарка по имени Мария. Она досталась мне от Вализи три месяца назад для поездки в Мезон-Лаффит. Ей, похоже, очень нравилось у нас. Она так дружески привязалась к нам, как она говорила, что не мыслила своего существования без нас.

При виде Роскоффа ее пыл очень быстро пропал. Едва мы приехали туда, как она в унынии упала в кресло и произнесла:

— Я предупреждаю господина, что здесь он не найдет совершенно никакой еды.

— Да нет же, Мария, это не так.

— Вот увидите!

— А как же местные жители?

— Не знаю.

— Ладно, Мария, будем действовать, как они. И вообще, с голода мы не умрем — мы же в доме булочника.

По завершении этого короткого диалога с Марией у меня в душе поселилось некоторое беспокойство.

Я навел справки. Корбьер назвал мне трех лучших местных рыбаков, а также сообщил, что базарные дни бывают в Сен-Поле дважды в неделю и что если моя кухарка захочет воспользоваться его экипажем, ездившим два раза в неделю за продуктами, то этот экипаж в полном распоряжении мадемуазель Марии, а его собственная кухарка отвезет ее во все те места, где сама покупает провизию.

Все эти предложения Мария приняла весьма холодно, и, когда в 5 часов я спросил ее: «Ну что, Мария, будем обедать?» — она невозмутимо ответила: «Не знаю, месье».

— Однако, мне кажется, кому как не вам знать об этом.

— Ах, месье, — возразила она, качая головой, — это место, где мы долго не останемся.

— Может, вы, Мария, и не останетесь, а я наверняка здесь поживу.

После этого разговора я попросил кого-нибудь побрить меня. Появился человек: у него было одно из тех добродушных лиц, на которых словно написано, что он хочет произвести на вас благотворное впечатление.

— Как вас зовут, мой добрый друг? — спросил я.

— Робино, к вашим услугам, мой господин, — отвечал он, доставая из кармана бритвы.

— Мой добрый друг Робино, сегодня есть кое-что более неотложное для меня, чем бритье.

— Однако вам оно требуется, месье.

— Совершенно верно, оно мне требуется уже четыре дня. Но растущая борода шепнула мне на ухо, что может подождать еще день, а на другое ухо желудок шепнул мне, что он не может ждать вовсе. Друг мой Робино, отдаю свою жизнь и жизнь троих моих спутников в ваши руки: ради Бога, дайте нам возможность пообедать! Через четверть часа Робино вернулся с рыбой, весившей 6 или 8 ливров, шестью артишоками, куском жареной телятины и волованом.

— Видите, Мария, — сказал я кухарке, — а ведь пословица «Помогай себе сам, а Бог тебе поможет» — не ложь! Помогайте нам, накрывая на стол, а кухню я беру на себя.

Рыба оказалась великолепной пикшей. Я спросил у Робино ее цену, а он ответил мне, пожимая плечами:

— Ах, месье, не стоит говорить об этом, посчитаем вместе с остальным.

Я настаивал относительно рыбы и артишоков: 6 артишоков размером с детскую голову вместе обошлись в 4 су, а рыба стоила 20 су, волован был даром господина Корбьера, а кусок телятины прислал неизвестный благодетель. В результате, испытав поначалу опасения умереть с голоду, мы оказались в довольно затруднительном положении: нам предстояло питаться за счет коммуны Роскоффа.