Агенты Берии в руководстве гестапо

Для Мюллера замеченные в нем профессиональные качества и полученное среднее образование открыли дорогу к повышению по служебной лестнице. Он становится инспектором криминальной полиции. Что ж, в атмосфере «веселой» Германии скучать и бездельничать ему не приходилось. Он расследовал убийства, кражи, случаи разборок между преступными группировками, в облавах по притонам задерживал сутенеров, прожженных шмар и юных девиц, впервые попавших в среду городского «дна» ради вожделенной долларовой бумажки.

Мюллер не был талантливым криминалистом, в отличие, скажем, от своего коллеги Артура Небе. Но обладал другими ценными качествами. Все теми же трудолюбием и упорством. Там, где другой пасовал, Мюллер продолжал «копать» в надежде, что не сегодня, так через месяц найдутся нужные улики. Проявлял он и «бульдожью» хватку. Мюнхенские преступники знали: если уж Мюллер вцепился – пиши пропало, не отстанет. Он обладал превосходной профессиональной памятью. Досконально изучил преступный мир, знал все тонкости и особенности своей профессии. Французский исследователь Ж. Деларю так характеризует его методы: «малоинтеллигентный, но чрезвычайно упорный и упрямый», он «как опытный ремесленник преследовал свою жертву прямолинейно, с упорством сторожевого пса, загоняя ее в круг, из которого не было выхода».

Что ж, он и впрямь был детективом не «шерлокхолмсовского» типа. Заумных «дедуктивных методов» не применял. Больше он походил на полицейских инспекторов Чапека – романы которого, как уже говорилось, ему нравились. Инспекторов на вид «серых», невзрачных. И расследующих преступления без логических хитросплетений, без эффектных ходов, а по-простому, кропотливо, на основании только лишь собственного опыта. Уже знающих по почерку преступления примерный круг подозреваемых. И где искать этих подозреваемых. Умеющих «дожать» на допросе, чтобы виновный раскололся. Но при этом добивающихся куда более эффективных результатов, чем высокоученые интеллектуалы с их «дедукцией» и «индукцией»… Так же действовал и Мюллер. Не брезговал он и информаторами из преступной среды – там уже знали, что с этим инспектором лучше не ссориться. Иначе может отомстить. А если ладить с ним, что-то подсказать, то и он, глядишь, отблагодарит. Допустим, после очередной кражи «не заметит» тебя и пройдет мимо – если ее расследует не он, а кто-то другой. Или при задержании смягчающие обстоятельства в протоколе учтет…

На рожон Мюллер не лез никогда. Если нити расследования вели слишком высоко, и «сверху» приказывали прикрыть дело – что ж, прикрывал. Но ведь наверняка имел и свое мнение об окружающей действительности. Возможно, как раз работа в условиях Веймарской республики выработала в нем ненависть к «демократическим ценностям», которые в то время широко пропагандировались. Он-то видел не пропагандистское «лицо», а самую грязную «изнанку». Которая могла вызвать только отвращение к правительственным и парламентским болтунам, к носившейся с этими «ценностями» либеральной интеллигенции, к продажным политикам, нередко связанным все с тем же преступным миром. Полиция об этом знала лучше других. Знала, кто из «столпов демократии» в какой бордель ходит, в каких темных махинациях замешан…

А в это же время и в том же Мюнхене Гитлер заново создавал свою партию, фактически прекратившую существование после разгрома. Вокруг него формировалось новое окружение. Баварские власти он заверил, что прошлое не повторится, получив разрешение на деятельность партии и на возобновление издания «Фелькишер беобахтер». Гитлер и впрямь сделал серьезные выводы из ошибок. Нацелился на завоевание власти не путем переворота, а постепенно. Через легальные механизмы выборов и парламент.

Вместо прежнего рыхлого «движения», годного лишь в качестве детонатора революции – инициировать, а там, глядишь, само взорвется, он берет курс на создание партии типа коммунистической. Массовой, организованной, спаянной единой дисциплиной. И на повестку дня как раз и становится задача организации – в этом деле незаменимым помощником Гитлера стал Гесс. Партия мыслилась уже не как баварская, а общегерманская, территория страны была поделена на «гау» и «крайсы» с назначением во главе их опытных функционеров. При посредничестве респектабельного Геринга нашлись состоятельные спонсоры – то, к чему привел разгул «демократии», очень многим было не по душе.

Гитлер восстанавливает и штурмовые отряды. Поскольку Рему после путча пришлось уехать в Боливию, где он устроился военспецом для формирования местной армии, их временно возглавил фон Эпп. Однако поведение в «пивном путче» разношерстных и мало дисциплинированных штурмовиков оставило у Гитлера неприятное впечатление. И во вторую годовщину этих событий, 9 ноября 1925 года, он решил выделить из СА особую группу для своей личной охраны. Из самых надежных и верных. Так возникли СС – Schutz Staffel («Охранные войска»). Первым командиром этой группы стал Юлиус Штрекк, потом ее подчинили начальнику штаба СА Пфефферу фон Заломону.

Но в руководстве Веймарской республике об опасности, исходящей от новых нацистских структур, пока даже и не задумывались. Воспринимали как нечто несерьезное, «детские игры». Куда большее значение здесь придавали борьбе между «западниками» и «русофилами». Причем немецкие «демократы» грешили теми же привычками, что российские «правозащитники» образца 1990-х – норовя настучать Западу на соотечественников, виновных, по их мнению, в тех или иных нарушениях. В 1926 г. Штреземан инициировал кампанию скандальных разоблачений в парламенте, высветив контакты рейхсвера с Москвой, в частности упоминавшуюся поставку из СССР 400 тыс. снарядов. И в результате международного скандала о «нарушении санкций Версаля» вынужден был уйти в отставку фон Сект.

На основании данных разведки Уншлихт докладывал Сталину, что Германия пытается использовать проявленные к ней послабления и через своих представителей ведет переговоры в Англии и Франции, надеясь добиться разрешения на создание собственной военно-технической базы вместо обходных маневров с СССР. Такие переговоры вел крупный промышленник Рехберг, являвшийся политическим советником генерала Гофмана. Предлагался вариант возрождения германской армии для совместной с Антантой борьбы против коммунизма. Гофман вообще считал необходимой оккупацию России «по крайней мере» до Урала. На базе этих предложений Рехберг контактировал с главой французской контрольной комиссии генералом Ноллером, британским генералом Малькольмом, президентом Франции Пуанкаре и маршалом Фошем.

И опять очень быстро пришло отрезвление. Фош в принципе не возражал против увеличения германской армии до 60 % от французской. Но… при условии, чтобы в штаб каждого соединения и объединения от дивизии и выше включался французский советник. Аналогично и флот можно было бы наращивать – но с условием, чтобы он находился «под взаимным контролем Англии и Франции». То есть Антанта была не против попросту подмять под себя германские вооруженные силы. Чтобы использовать их в качестве собственных «вспомогательных» войск – как в Первую мировую использовала сербов, марокканцев, индусов, вьетнамцев, мальгашей, загребая жар чужими руками. Рейхсверу, конечно, такое совсем не подходило. В «дружбе» с Западом разочаровался Людендорф, снова примкнув к нацистам. А Гофман вскоре умер.

Начали задумываться и деловые круги. У них тоже нашлись весомые причины для недовольства политикой Запада. В 1926 году был заключен «союз» между немецкой и французской калийной промышленностью, потом представители немецкой, французской, бельгийской и люксембургской тяжелой промышленности образовали «Международное общество сырьевых материалов». Но вскоре стало ясно, что и здесь «партнеры» отводят германским фирмам второстепенное место. Что же касается англо-американских кредитов по «плану Дауэса» и сменившему его «плану Юнга», то отчетливо обрисовалось, что они вовсе не являются панацеей от всех бед. И сами по себе закабаляют страну не хуже репараций, а попутно ставят национальную экономику и финансы в зависимость от США и Великобритании. Американская компания «Дженерал электрик» принялась заглатывать германскую электротехническую промышленность, до войны занимавшую первое место в мире. Британская «Шелл» оккупировала рынок горюче-смазочных материалов. Фирма «Истмен-кодак» урвала 50 % акций заводов по производству фотопленки «Один-верке», «Интернэшнл телефон энд телеграф корпорейшн» полезла в дела компаний радиопромышленности и производства средств связи…

Наложился и важный внешнеполитический фактор. В раздираемой внутренними смутами соседней Польше в августе 1926 г. произошел переворот – к власти пришел маршал Пилсудский и установил жесткий режим «санации», то есть «оздоровления» государства, в результате чего Польша быстро стала оживать, превращаясь в довольно сильную и милитаризованную страну. И задиристую, строящую внутреннюю и внешнюю политику на принципах откровенного национального шовинизма. Причем во всех спорных международных вопросах поляки неизменно получали поддержку Франции, делавшей на них ставку. А отношение западных держав к Германии по сути оставалось таким же, как при подписании Версальского мира. Высокомерным, грубым и заведомо предвзятым.

И усиление Польши превращалось в новое демонстративное орудие диктата и запугивания немцев. А Германия была настолько ослаблена в военном отношении, что даже полякам противостоять не смогла бы. Теоретически создавалась угроза, что если державы Антанты сочтут целесообразным, они Германию попросту разделят. Кстати, в тогдашней ситуации «однополярного мира», угроза была реальной – не постеснялись же позже правительства Англии и Франции разделить Чехословакию.

Поэтому преемник фон Секта на посту военного министра генерал фон Хайе продолжил курс на дальнейшее сотрудничество с Советским Союзом. Кроме совместного авиационного центра в Липецке, в 1926 г. открылся аналогичный центр для танковых войск под названием «Кама», под Казанью. А в местечке Подосинки был создан центр обучения и полигон для химических войск. Впоследствии этот центр переместился в окрестности г. Вольска Саратовской области, где возникла база «Томка». Все немецкие офицеры, обучаемые в этих заведениях, временно увольнялись из рейхсвера и становились «служащими частных предприятий».

Но справедливости ради стоит отметить, что многочисленные статьи и труды западных псевдоисториков о том, как Советский Союз вооружил врага всего «цивилизованного мира», очень далеки от истины. Потому что большинство проектов военно-технического сотрудничества, рожденных в эйфории начала 1920-х, так и остались на бумаге или зависли на уровне переговоров. Например, для Круппа предлагавшиеся ему условия концессии ленинградских заводов оказались неприемлемыми. Недалеко продвинулись и планы химического предприятия по производству иприта. Переговоры о совместном производстве самолетов «Альбатрос» и подводных лодок кончились ничем. А строительство заводов «Юнкерса» в Филях и Харькове хотя и началось, не было доведено до конца. Там год за годом накапливались взаимные претензии по срокам, финансированию, качеству работ, разразился грандиозный скандал со взяточничеством советских и германских ответственных лиц, и в 1927 г. Россия расторгла договор. Выплатила «Юнкерсу» 3,5 млн. руб., а превратившиеся в «долгострой» недооборудованные заводы взяла под свое управление.

Проекты выпускать на советских заводах вооружение и военную технику для Германии в обмен на патенты тоже не были реализованы. В 1920-х, до сталинской индустриализации, Советский Союз был страной, очень отсталой в промышленном отношении. Возможности его заводов не соответствовали уровню производства современного оружия. Поэтому рейхсвер закупал его в Швеции, Бельгии и других западных странах – так что нашумевший заказ трехдюймовых снарядов был единственным в своем роде.

Но Москва оставалась заинтересованной в налаживании и расширении связей с Германией. Польша выступала вероятным противником не только для немцев, а и для СССР. Ее тогдашние притязания распространялись не только на Данциг и Померанию, но и на Белоруссию с Украиной. И коммунистов Пилсудский преследовал не менее настойчиво, чем немецких националистов. В итоге стремление к возобновлению союзнических отношений было обоюдным. В феврале 1927 г. устаревшая «крыша» для операций в области военно-технического сотрудничества, ГЕФУ, была реорганизована в ВИКО («Виртшафсконтор» – «Экономическая контора»). Ее представителями в СССР стали полковник фон дер Лит-Томсен и доктор Цур-Лойс.

Так и не найдя взаимопонимания у держав демократического лагеря, опять потянулись к контактам с Россией немецкие промышленники. В апреле 1929 г. с фирмой «Крупп» было достигнуто соглашение «в области специального военного производства». Фирма обязалась предоставить «в распоряжение русской стороны накопленный опыт в лабораториях и на полигонах, во внешней баллистике, в области производства материалов для военного снаряжения, обработки и режима обращения, а также в области взрывчатых веществ и порохов». Предлагалась и консультативная помощь русским заводам специалистами фирмы. За все это Крупп просил 1 млн. 850 тыс. долларов, а также чтобы «опыт, накапливаемый в русских условиях по системам, сконструированным в КБ фирмы, или по системам, в разработке которых принимали участие германские конструкторы в Советском Союзе, взаимно передавались бы фирме «Крупп».

В том же году был заключен договор с фирмой «Рейнметалл», которая обязалась наладить на советских заводах выпуск некоторых своих разработок – 3-дюймового зенитного орудия, 150-мм миномета, 37-мм противотанковой пушки, 20-мм пулемета, 6-дюймовой гаубицы и 37-мм автоматической зенитной пушки. Фирма гарантировала начало серийного выпуска данных систем в 1931 г., обеспечивая всю необходимую техническую помощь и консультации, запросив за это 1 млн. 125 тыс. долларов. Кроме того, предлагалось в конструкторских бюро «Рейнметалла» производить разработки по советским заказам на сумму 200 тыс. долларов ежегодно. Как нетрудно увидеть из условий сделок, и здесь речь не шла о «вооружении будущего агрессора». Просто фирмам по производству военной техники, оказавшимся в трудном положении из-за отсутствия сбыта, требовались деньги. А вооружалась при этом не германская, а советская сторона, преодолевая постреволюционную отсталость.

Существовали и контакты спецслужб. Со стороны разведки рейхсвера неофициальные связи с большевиками поддерживал полковник в отставке Николаи – тот самый, который в войну возглавлял разведку кайзеровского генштаба. Но были и связи официальные. До нас дошло принятое в 1929 г. постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О существующих взаимоотношениях с рейхсвером», где один из пунктов был посвящен работе спецслужб. В графе «Слушали»: пункт «в) О контакте разведывательной деятельности РККА и рейхсвера против Польши с целью обмена разведывательными данными о Польше и совместной разработки данных мобилизации и развертывания польской армии». В графе «Постановили»: «Обмен разведывательными данными о Польше и совместное обсуждение развертывания польской армии признать целесообразным. Предложение об установлении совместной организационной работы обеих разведок отклонить». То есть немцы были готовы даже на «организационное» объединение шпионских сетей для проведения совместных операций, хотя советская сторона поостереглась допускать их в свои структуры.

Впрочем, и без контактов с разведкой рейхсвера «веселая» Германия, где все продавалось и покупалось, была буквально нашпигована агентурой Москвы. В частности, именно по этой причине Берлин был выбран для одной очень важной операции ОГПУ. Дело в том, что белая эмиграция имела в Советском Союзе свою разведывательную сеть. И довольно информированную, добывавшую порой даже сверхсекретные материалы из Кремля. Через нее становились известными в Европе некоторые планы Коминтерна, распространялась правда о кампаниях раскулачивания и коллективизации. Одной из организаций, добывавшей такие данные, было частное «Информационное бюро» созданное в Берлине бывшим асом русской контрразведки Орловым. В ходе операции ему через подставное лицо подсунули фальшивку, а после ее публикации привлекли к ответственности.

Орлова и его коллегу Павлуновского судили за «мошенничество». И для этого германские судебные чиновники были куплены с потрохами. Процесс вообще очень крупно подпитывался, столь плевенькое дело получило вдруг широкое освещение в печати. Обвинение «до кучи» навесило подсудимым несколько скандальных коминтерновских документов, ставших к этому времени известными, но объявленных «фальшивками» (к которым Орлов и Павлуновский не имели никакого отношения). А авторитетный эксперт доктор Фосс перешел от частного случая к обобщениям и выдал заключение, что «от русских эмигрантов нельзя брать никаких сообщений о русских делах». В результате обвиняемые получили по нескольку месяцев тюрьмы, но главное – на Западе было подорвано доверие к белогвардейским источникам.

Советская разведка успешно внедрилась и в германскую полицию. Самым ценным агентом здесь стал Вилли Леман. По окончании Первой мировой он устроился в контрразведывательный отдел берлинского полицай-президиума и занимал должность начальника канцелярии, в числе прочих своих обязанностей обеспечивая наблюдение за посольствами. В 1927 г., симпатизируя русским, он связался с ними через своего друга, тоже полицейского, а через два года стал постоянным советским агентом (кличка «Брайтенбах»).

Не оставляли без внимания и нацистов. Одним из тех, кто работал в данном направлении, был Рихард Зорге. Он в 1923–1928 гг. установил тесные контакты с националистами, ультраправыми партиями и НСДАП, завел «дружбу» с высокопоставленным руководителем СА Стинесом, познакомился с Геббельсом, очень близко сошелся с оккультистом и геополитиком профессором Хаусхофером – с которым постоянно консультировались Гесс, Гиммлер, а иногда и Гитлер… В Москве продолжали видеть в нацистах возможных союзников против западных «империалистов», и Сталин в 1929 г. подтвердил указание КПГ считать главным врагом не гитлеровцев, а социал-демократов. Эта линия была утверждена на VI конгрессе Коминтерна, и Тельман дисциплинированно провозглашал: «Нельзя допустить, чтобы за нацистскими деревьями мы не видели социал-демократического леса!» А позже один из руководителей Исполкома Коминтерна Пятницкий, хотя и призывал расширить и закрепить некий «единый фронт, сложившийся в драках с фашистами», но одновременно подчеркивал, что этот «единый фронт» должен быть направлен против социал-демократов и «профбюрократов».

Нацистская партия в это время добилась первого реального успеха на легальном поприще. На выборах 1928 г. она сумела завоевать 800 тыс. голосов избирателей и 12 мест в рейхстаге, сформировать свою парламентскую группу во главе с Герингом. А в январе 1929 г. в НСДАП произошло еще одно событие, внешне малозаметное, но очень важное. Возглавлять отряд СС был назначен Генрих Гиммлер, прежде являвшийся секретарем у идеолога НСДАП Грегора Штрассера. Гитлер назначил его командиром своей охраны за личную преданность. В отряде СС тогда насчитывалось всего 280 человек. Однако Гиммлер усиленно занялся его реорганизацией. По некоторым данным, эта идея принадлежала Штрассеру – расширить СС и превратить в самостоятельную силу, противовес плохо управляемым и ненадежным формированиям СА. Как бы то ни было – перехватил идею его экс-секретарь или выносил самостоятельно – он взялся воплощать ее.

При этом Гиммлер внес некоторые особенности в формирование отряда СС. Во-первых, если вожди штурмовиков Эпп и Рем гнались за количеством, вербуя в свои отряды всех желающих, Гиммлер сделал упор на качество. При нем СС становятся отборными, элитными частями партии. Во-вторых, они перестали быть просто охраной. Гиммлер со своей склонностью к мистике и историческим изысканиям превратил СС в некий «рыцарский орден» НСДАП – с соответствующей атрибутикой, ритуалами, духовными установками. Быть членом СС стало престижно. А в-третьих, он умело применил «кадровые методы», проталкивая членов своего ордена на ключевые посты. Или привлекал в СС лиц, занимавших такие посты. И таким образом начал брать под контроль внутрипартийную жизнь. За год численность СС выросла до 2 тыс. человек.

Великая депрессия

Разгул спекуляции, коррупции и неприкрытого хищничества был характерен не только для Веймарской Германии, а для всего западного мира в эпоху «промышленного бума» 1920-х. И в первую очередь, для США, где власть подмяли под себя финансово-промышленные олигархи. Нет, не российские Мавроди и Властилины, а вполне солидные Рокфеллеры, Морганы и иже с ними стали основоположниками системы «финансовых пирамид». Первые «пирамиды» возникли как раз в Америке. Широко пропагандировались лозунги строительства «общества равных возможностей» и доказывалось, что путь к этому обществу лежит через покупку акций – в результате чего, мол, все граждане станут предпринимателями. Рекламные кампании акций захлестнули страну, и американские обыватели раскатывали на них губы еще и похлеще Лени Голубкова. Скупкой и перекупкой акций заразился весь народ, в них вкладывались все средства. Чтобы набрать побольше акций, люди закладывали дома и имущество, влезали в долги под жалованье за несколько лет вперед. И биржевые спекуляции приняли такой размах, что даже акции вполне реальных и прибыльных фирм перестали, по сути, отличаться от «билетов МММ» – в ходе этих бесконтрольных спекуляций и перепродаж накручивалась стоимость, намного превышающая реальное обеспечение. А в целом на массе акций, оседающих в частном владении и в сейфах организаций, по мере вздувания их биржевой стоимости накапливался гигантский фиктивный капитал, не обеспеченный ничем.

Итогом стал «черный вторник» 23 октября 1929 г., когда система дала первую трещину, и мыльный пузырь этого фиктивного капитала сразу лопнул. Катастрофа приняла лавинообразный характер и вылилась в общегосударственный кризис, а затем и мировую Великую депрессию. По немцам она ударила очень больно, поскольку их страна оказалась уже очень тесно связана с американским капиталом, внешний долг Германии достигал 28 млрд. марок. Стали закрываться, вылетать в трубу или сворачивать производство совместные предприятия, крушения покатились по связанным с ним фирмам и фирмочкам. Скакнула безработица – за год число зарегистрированных безработных возросло вдвое, достигнув 1,5 миллионов. И продолжало быстро увеличиваться.

Все это вело людей к окончательному разочарованию в «демократических ценностях». И, соответственно, усиливались позиции самых радикальных партий, коммунистов и нацистов. Численность НСДАП за тот же год возросла на 70 %, со 108 до 178 тыс. членов.

Чем же объяснялся стремительный рост ее рейтинга? Не только унижением Версаля и кризисом – ведь на тех же факторах играли и другие партии. Решающую роль сыграли сами теории и пропагандистские лозунги Гитлера. В них объединились три составляющих – пангерманизм, антисемитизм и… социализм. Три теории, совершенно разнородные, но оказавшиеся самыми популярными в Германии. Каждая из них имела многочисленных сторонников, а в итоге каждый имел возможность найти в нацизме что-то свое.

О пангерманизме уже говорилось в первой главе. Его сходство с учением Гитлера вовсе не случайно. Его установки были переняты нацистами целенаправленно, получили дальнейшее развитие. И точно так же, как довоенный пангерманизм был неразрывно связан с культом кайзера, так и в нацизме он был связан с культом фюрера. Гитлер достигал персональной популярности теми же методами, что Вильгельм II, только делал это более умело и целенаправленно. А все это вместе было очень знакомо германской публике, на этом воспитывалось не одно поколение немцев! Это было в крови, само по себе вызывало ностальгию по прошлому величию страны и пробуждало надежды на возрождение оного. Поэтому рассуждения о том, будто нацизм за 12 лет каким-то загадочным образом сумел «изменить душу» немцев, лишены основания. Он преднамеренно базировался на давних традициях. И не изменил душу, а заведомо пришелся по душе.

Хотя антисемитизм в прежней Германии не имел прочных позиций. Наоборот, в империях Гогенцоллернов и Габсбургов евреи занимали более прочное и более привилегированное положение, чем в царской России, и в Первую мировую немцы пытались в пропагандистских целях обыгрывать «еврейский вопрос», считая его «третьим по значению после украинского и польского». 17 августа 1914 г. под эгидой правительства был создан «Комитет освобождения евреев России» во главе с профессором Оппенхаймером. Верховное командование германской и австрийской армий выпускало обращения, призывавшие евреев к борьбе против русских и обещавшие «равные гражданские права для всех, свободное отправление религиозных обрядов, свободный выбор места жительства на территории, которую оккупируют в будущем Центральные державы». Сам Гитлер познакомился с теориями антисемитизма, когда жил в Вене – из журналов и брошюр бывшего монаха Георга Ланца.

Но точно так же, как в России многие евреи симпатизировали в ходе войны немцам и австрийцам, а то и подыгрывали им, так и в Германии в 1917–1918 гг., когда ход боевых действий склонился не в ее пользу, часть евреев заняла пораженческую позицию и принялась исподволь наводить контакты с англичанами, французами и американцами. В период Веймарской республики представители этой нации стали одними из самых горячих сторонников демократии по западным образцам. А разгул спекуляции, коррупции, черного рынка, внедрения иностранного капитала тоже вынес «наверх» часть евреев. Конечно, далеко не всех – но в качестве нуворишей, политиков, депутатов рейхстага они были очень уж заметны. Поэтому и настрой против них стал принимать «национальный» характер.

Что касается социалистических лозунгов, то нацизм нередко в исторической литературе противопоставляют коммунизму. Объявляют двумя противоположными полюсами тоталитарных систем. На самом деле это не так. Изначально нацисты сами считали себя «продолжателями» дела коммунистов. Что не мешало им враждовать точно так же, как все революционные партии враждовали со своими предшественниками: коммунисты с социалистами, социалисты с либералами. Гитлер, например, рассказывал приближенным: «В молодости, находясь в Мюнхене вскоре после войны, я не боялся общаться с марксистами всех мастей. Я всегда считал, что всякая вещь для чего-нибудь пригодится. И к тому же, у них было много возможностей развернуться по-настоящему. Но они были и остались мелкими людишками. Они не давали ходу выдающимся личностям. Им не нужны были люди, которые, подобно Саулу, были бы на голову выше их среднего роста. Зато у них было много жидишек, занимавшихся догматической казуистикой. И поэтому я решил начать чтото новое. Но ведь из бывшего рабочего движения тоже вполне можно было бы сделать что-то вроде нашего…»

Суть своей «реформы коммунизма» фюрер изложил в разговоре с гауляйтером Данцига Раушнингом: «Я не просто борюсь с учением Маркса. Я еще и выполняю его заветы. Его истинные желания и все, что есть верного в его учении, если выбросить оттуда всякую еврейскую талмудистскую догматику». А когда собеседник пришел к выводу, что в этом случае получится большевизм российского образца, Гитлер его поправил: «Нет, не совсем. Вы повторяете распространенную ошибку. Разница – в созидательной революционной воле, которая уже не нуждается в идеологических подпорках и сама создает себе аппарат непоколебимой власти, с помощью которого она способна добиться успеха в народе и во всем мире». Таким образом, Гитлер просто постарался довести марксизм-ленинизм до «логического завершения». Отбросил «идеологические подпорки», отмел фразеологическую шелуху, в которой постоянно путались и сами большевики – поскольку в борьбе с конкурентами сегодняшние истины назавтра приходилось объявлять «оппортунизмом» или «уклонизмом». Германский фюрер избавился от всего этого, а оставил лишь главное – борьбу за власть. И методы неограниченной власти.

Во многих отношениях нацисты были близки коммунистам. Пункт 17 программы НСДАП предусматривал национализацию промышленности и банков, аграрную реформу с безвозмездной экспроприацией собственности. Геббельс в публичных речах неоднократно заявлял о глубоком родстве национал-социализма и большевизма. Причем именно российского большевизма – немецких коммунистов он уличал в отступлении от революционных принципов и предательстве интересов бедноты, а социал-демократов укорял в забвении марксизма. В историческом перечне революционеров, дело которых якобы продолжали нацисты, фигурировал и Ленин.

Ярко выраженной левой ориентации придерживались такие видные нацисты, как идеологи партии Отто и Грегор Штрассеры, вожди штурмовиков Рем, Хайнес, Эрнст, крупные региональные руководители – Кох, Кубе, Брюкнер, Келер. Да и сам Гитлер преемственности не скрывал. Например, в беседе с Гессом и командиром штурмовиков Линксмайером в 1932 г. он говорил: «Революционное учение – вот секрет новой стратегии. Я учился у большевиков. Я не боюсь говорить об этом. Люди в большинстве своем всегда учатся у собственных врагов. Знакомы ли вы с учением о государственном перевороте? Займитесь этим предметом. Тогда вы будете знать что делать». Известны и другие его высказывания на этот счет: «Я всегда учился у своих противников. Я изучал революционную технику Ленина, Троцкого, прочих марксистов. А у католической церкви, у масонов я приобрел идеи, которых не мог найти ни у кого другого».

Многие коммунисты в разные времена переходили под знамена Гитлера и, как правило, оказывались там вполне «на месте». Скажем, будущий председатель Народного суда Р. Фрейслер, прославившийся своей кровожадностью, в гражданскую войну был в России и служил в ЧК. И впоследствии фюрер не в шутку, а в качестве похвалы говаривал: «Фрейслер – это наш Вышинский». Ярым большевиком в начале 20-х был и лидер норвежских нацистов Квислинг. К гитлеровцам перешла часть компартии Франции во главе с Ж. Дорио и компартии Швеции во главе с Н. Флюгом.

Ну а в Германии в ту пору различия между коммунистами и нацистами выявить было не так-то легко. Обе партии использовали одни и те же методы – сочетание легальной агитации и борьбы за голоса избирателей с подготовкой силового переворота. Одни формировали для этого отряды штурмовиков СА, другие – отряды штурмовиков «Рот фронта». Обе партии представляли себя выразителями интересов рабочих. Но главный контингент и для СА, и для «Рот фронта» составляли безработные и городское отребье – люмпены, деклассированные элементы, шпана без определенных занятий.

В данном случае характерен пример с Хорстом Весселем, автором нацистского гимна. Он был сутенером, собрал из своих приятелей отряд «Штурм-5» и в результате ряда кровавых потасовок одержал верх в одном из злачных кварталов Берлина, который прежде контролировался коммунистами и считался их «вотчиной». А убит был в феврале 1930 г. в драке с Али Хелером – тоже сутенером, но активистом компартии. На его похоронах Геббельс заявил, что он умер «за Гете, за Шиллера, за Канта, за Баха, за Кельнский собор… Мы вынуждены драться за Гете пивными кружками и ножками стульев, но когда придет час победы, мы снова раскроем объятия и прижмем к сердцу духовные ценности».

Да, драк хватало. За годы, предшествующие приходу к власти, в столкновениях с разного рода противниками погибло 300 нацистов и 40 тыс. получили увечья и ранения. Против членов НСДАП было заведено 40 тыс. уголовных дел, по которым обвиняемые получили в общей сложности 14 тыс. лет тюрьмы и 1,5 млн. марок штрафов. Одним из тех, кому довелось расследовать эти разборки и прочие преступления, был Мюллер.

В годы Великой депрессии он тоже отнюдь не оставался без работы. Наоборот, спектр «клиентуры» полиции теперь значительно расширился. Приходилось ловить воров и убийц, совершивших преступление от голода и безработицы. В участки пачками таскали девочек и матерей семейств, пошедших на панель ради куска хлеба. Но Мюллер, в отличие, скажем, от книжного комиссара Мегрэ, сентиментальностью отнюдь не отличался. Наоборот, загрубел на службе среди той грязи, в которую ежедневно окунался. Возможно, имел какое-то собственное мнение. Но внешне для него не было разницы, по каким мотивам совершено преступление – из корысти или чтобы семью накормить. Кто попался – того арестовывал. А душеспасительными беседами заниматься, в психологии копаться – не его дело. Не отличался он и разборчивостью в средствах. Если подозреваемому при задержании или в участке «случайно» намнут бока, ну и что? Главное, чтобы скандалов и неприятностей потом не было. И чтобы вело к нужному результату. Чтобы дела, которые на нем висят, были раскрыты. Чтобы можно было бы в срок отчитаться о проделанной работе.

И дела Мюллер раскрывал. Начальство это ценило. Он постепенно, ступенька за ступенькой, поднимался по служебной лестнице. Стал старшим инспектором. Потом комиссаром полиции. Потом его профессиональная репутация еще больше упрочилась, и он перешел в политическую полицию. Где точно так же, как и в уголовной, ему пришлось возиться все с теми же нацистами и коммунистами. Ведь, несмотря на «солидные» парламентские методы борьбы за власть, как те, так и другие не упускали случая использовать приемы, запрещенные законом. На политическом поприще Мюллер действовал по своему обыкновению: квалифицированно, основательно. Например, внедрил в НСДАП своего подчиненного инспектора Майзингера, который прикинулся убежденным поклонником Гитлера, информируя шефа о тайных замыслах и закулисных делах в нацистской партии.

Между тем в условиях углубляющегося кризиса германские власти предпринимали свои меры. И в марте 1930 г. Гинденбург назначил «сильного канцлера», Брюннинга, призванного навести в стране порядок. Но программу жестких антикризисных мер с урезанием расходов на социальную сферу, сокращением окладов государственным служащим, некоторым ограничением политических свобод, разношерстный «демократический» рейхстаг единодушно провалил. Тогда Брюннинг, заручившись согласием президента, объявил чрезвычайное положение и провел эти законы без парламента. А рейхстаг, начавший по данному поводу мутить воду, канцлер разогнал. Новые выборы в сентябре 1930 г. стали триумфом нацистов. Вместо прежних 12 они завоевали 107 мест в рейхстаге! На первое заседание эти 107 депутатов вошли строем в главе с Герингом – в ногу, печатая шаг, в партийной форме.

Кризис способствовал и дальнейшему сближению Германии с СССР. К Москве наперебой стали обращаться немецкие промышленники в надежде получить заказы для своих предприятий. Развивалось и военное сотрудничество. В своем донесении за 1930 г. британский посол в Берлине Гумбольд сообщал министру иностранных дел Гендерсону: «В минувшем году все выглядело так, как будто сторонники сближения с восточным соседом взяли верх в военной политике Германии. И что политика эта концентрируется вокруг более тесного сотрудничества с Россией. Советские офицеры неоднократно присутствовали на маневрах в различных частях Германии, а генерал фон Бломберг с группой штаб-офицеров отправился с какой-то секретной миссией в Россию… Хотя политические отношения между Германией и Советской Россией в данный момент и не отличаются особой сердечностью, тем не менее, создается впечатление, что военные германские власти намерены поддерживать тесную связь со своим будущим могучим союзником в случае возможного конфликта с Польшей».

А в докладе преподавателей академии им. Фрунзе, представленном ими после командировки в Германию и направленном начальником академии Эйдеманом на имя Ворошилова, говорилось: «Германский генштаб, по нашим наблюдениям, видит единственную реальную силу, могущую дать прирост его военной мощи, это – дружеские отношения с Советской Республикой. Наличие общего противника – Польши, опасного для Германии вследствие географических условий, еще более толкает германский генштаб на пути тесного сближения с Советской Россией. Средние круги офицеров генштаба, состоящие в министерстве рейхсвера на службе штаба, не скрывают своего враждебного отношения к Франции и Польше и своей искренней симпатии к Красной Армии».

И если история с «вооружением будущего агрессора» Москвой, как уже отмечалось, на поверку оказывается всего лишь мифом времен холодной войны (хотя и живущим до сих пор), то с подготовкой армейских кадров Советский Союз немцам действительно очень помог. Успешно продолжали функционировать те же учебно-испытательные центры «Липецк», «Кама» и «Томка». В Липецке прошли обучение почти все асы и военачальники будущих Люфтваффе. В «Каме» учился танковому делу Гудериан. В 1931 г. на обучении и стажировке в СССР находился сразу целый букет военачальников грядущей войны – Кейтель, Манштейн, Браухич, Модель, Кестринг, Горн, Крузе, Файге, Кречмер. Германские делегации часто приезжали в рабочие командировки для обмена опытом, приглашались на все учения и маневры Красной Армии. И, например, генерал фон Бломберг, будущий военный министр Гитлера, признавался, что в период сотрудничества стал «почти большевиком». Многим офицерам в ходе таких стажировок и маневров довелось познакомиться с местами, где они впоследствии будут вести сражения. Кейтель и Браухич побывали на учениях Белорусского военного округа, Модель был прикомандирован к советским частям на Дону, Кестринг – в Курске, Гудериан – на Украине.

Советских военачальников и командиров тоже регулярно приглашали в Германию. В разное время там побывали в командировках Тухачевский, Уборевич, Якир, Триандафиллов, Егоров, Корк, Федько, Белов, Баранов, Меженинов, Катков, Зомберг, Даненберг, Степанов, Венцов, Калмыков, Дубовой, Примаков, Левандовский, Левичев, Лацис, Лонгва, Котов, Германович и другие. Правда, вот им-то полученные знания о Германии и ее вооруженных силах уже не пригодились, поскольку к началу войны никого из них не осталось в живых. Но до войны было еще далеко, и в то время она показалась бы невероятной не только «товарищам по оружию», но и опытным политикам.

Куда уж было немцам воевать, если кризис лихорадил их все сильнее. В 1931 г. лопнул один из крупнейших германских банков, Дармштадтский национальный (Данат). За этим, как водится, пошла «цепная реакция», и оказалось, что бедствия прошлых лет выглядели лишь «цветочками» по сравнению с новыми. Количество безработных подскочило до 3 миллионов. Только зарегистрированных – а многие уже и перестали обращаться на биржу труда. Правительственные меры и программы не помогали. По-прежнему стремительно рос рейтинг коммунистов и нацистов. Хотя НСДАП раздирали идейные разногласия и персональное соперничество между Гитлером, Ремом, Штрассерами. Несмотря на социалистическую составляющую своих программ, фюрер был все же благоразумнее более радикальных товарищей по партии – понимая, что революция по большевистскому образцу приведет, как и в России, к крушению самого государства, экономики, вооруженных сил. А значит, и реализация задуманных им геополитических проектов станет невозможной.

Поэтому Гитлер переориентировался на более умеренную линию. Что приносило полезные плоды – связи с германскими банкирами и промышленниками, которые начали спонсировать нацистов в качестве возможной альтернативы коммунистам. По этому поводу фюреру пришлось выдержать жесточайшую борьбу внутри партии. Его обвиняли в «предательстве дела революции», и от НСДАП откололся со своими сторонниками Отто Штрассер, основавший новую организацию «Черный фронт» (и быстро вошедший в контакт с «Красным фронтом»). Зато, с другой стороны, Гитлеру в это же время удалось преодолеть разногласия с популярным Ремом. Вот ему-то на политические программы было плевать – его заботила только возможность личного возвышения. И когда ему уступили, предложили вновь возглавить отряды СА, он охотно согласился, сочтя, что будет отныне контролировать главную силу партии.

Канцлера Брюннинга усиление революционных партий крайне тревожило, и он повел решительную борьбу как с коммунистами, так и с нацистами. В рамках «чрезвычайного положения» полиции предписывалось строго отслеживать их деятельность. А в случае выявления нарушений закона – не останавливаться перед применением самых жестких мер. И на НСДАП посыпались удары. Особенно эффективными они оказались в Пруссии и Баварии. Мюллер через Майзингера хорошо знал о тайных складах оружия и снаряжения СА и СС, их планах, агентуре, печатании нелегальной литературы. И в результате тщательно спланированной операции фактически разгромил нацистские структуры в Мюнхене.

В условиях острой борьбы, которую одновременно приходилось вести и с конкурирующими партиями, и с собственной оппозицией, и с полицией, рейхсфюрер СС Гиммлер тоже решил предпринять соответствующие меры. Количество его подчиненных достигло уже 10 тысяч. В полках и батальонах СС Гиммлер приказал назначить по 2–3 человека, ответственных за «обеспечение безопасности», то есть занятых вопросами разведки и контрразведки. Это оказалось малоэффективным, каждый действовал по своему разумению, кто во что горазд. Что ж, тогда рейхсфюрер взялся за дело более основательно. В конце 1931 г. отделил этих людей от остальных подразделений СС и свел их в новую организацию, «службу безопасности» – СД.

Во главе ее был поставлен Рейнхардт Гейдрих. Бывший лейтенант, служивший в политическом секторе разведки Балтийского флота. Карьеру его оборвали чрезмерные сексуальные аппетиты – в результате скандальной связи с дочерью старшего офицера он попал под суд чести и был исключен со службы. Околачиваясь в Киле без работы, он через приятелей вступил в СС, был замечен Гиммлером, а когда тот задумал создать собственную разведслужбу, вспомнил о профессионале, вызвал в Мюнхен и повысил в звании сразу до штурмбаннфюрера.

А Брюнинг в начале 1932 г. попал в неприятное положение. С кризисом справиться никак не удавалось. Оппозиция усиливалась. И ко всему прочему, в этом году истекал семилетний президентский срок Гинденбурга! Возникала опасность, что при таком раскладе избиратели его прокатят. И Брюнинг задумал продлить срок полномочий президента на два года под тем предлогом, что Гинденбург уже стар, и треволнения избирательной кампании могут отрицательно сказаться на его здоровье. Но для такого серьезного нарушения конституции следовало заручиться согласием лидеров крупнейших оппозиционных партий. В первую очередь – нацистов. Гитлер ответил твердым отказом. Он уже и сам чувствовал себя настолько уверенно, что намеревался претендовать на президентский пост.

Да, намеревался. Выставил свою кандидатуру. Выборы состоялись. Фюрер на них проиграл. Но как проиграл! И кому! Самому Гинденбургу! Гитлер набрал 11,5 млн. голосов против 18,5 млн. И вышел вместе с президентом во второй тур. Где за фюрера проголосовало 13,4 млн. – а за Гинденбурга 19,4 млн. Такая популярность нацистов не в шутку озаботила Брюннинга, и он решил попросту разгромить НСДАП. Предыдущие полицейские операции дали многочисленные доказательства ее незаконной деятельности.

И канцлер добился принятия закона о роспуске СА и СС, запрете ношения членами НСДАП военизированной партийной формы. 13 апреля 1932 г. по всей Германии полиция приступила к грандиозной операции в рамках этого закона. Закрывались базы, штабы, казармы, учебные центры СА и СС, конфисковывалось имущество. И снова отличились начальник политической полиции Берлина Рудольф Дильс, а в Баварии – Генрих Мюллер. Несмотря на то, что после прошлых провалов и обысков места нацистских складов и баз были изменены и содержались в тайне, мюнхенской полиции они оказались известны. А поскольку с СА и СС были неразрывно связаны партийные механизмы, то Мюллер еще раз разгромил всю баварскую организацию НСДАП.

Как раз тогда впервые проявило себя СД во главе с Гейдрихом. Стало ясно, что полиция имеет информатора в партии, и в поединке спецслужб Гейдрих победил своего будущего подчиненного. Начал расследование и довольно быстро вычислил Майзингера. Прижал его уликами. Очутиться где-нибудь в канаве с проломленным черепом Майзингеру совсем не улыбалось, и он предпочел согласиться на сотрудничество. То есть фиктивно по-прежнему работал на полицию, а на самом деле стал информировать СД о планах и замыслах полиции. Гиммлер высоко оценил успех своей службы безопасности, произвел Гейдриха в штандартенфюреры и поручил ему провести дальнейшую реорганизацию и расширение СД, которая отныне превращалась в единую внутрипартийную службу разведки и контрразведки.

Впрочем, бороться с правительственными гонениями больше не потребовалось. Потому что песенка Брюннинга была спета. Преодолеть или хотя бы смягчить кризисные явления правительство не смогло, весной 1932 г. количество безработных достигло 6,5 миллионов. А «дамоклов меч» выборов больше не висел над Гинденбургом, он получил полномочия на следующий семилетний срок. И ближайшее окружение президента – его сын Оскар, начальник канцелярии Мейснер, Папен и Шлейхер уговорили его сделать «козлом отпущения» канцлера, пожертвовать им. 30 мая Брюннинг был снят. Его пост занял фон Папен.

Мюллер меняет хозяев

На 1932 г. пришелся пик советско-германской «закадычной дружбы». Рука об руку действовали спецслужбы двух стран. В архивах сохранилась записка полпреда в Берлине Хинчука в Москву от 1 марта 1932 г., касающаяся новых германских предложений о совместном ведении разведки против Польши (ЦГАСА, ф. 33987, оп.3. д.342, л.180). И Ворошилов дал на это согласие своим письмом от 12 марта (там же, л.179–180). СССР и Германия действительно считали себя вероятными союзниками. В Генштабе РККА под руководством Тухаческого в том же году был разработан детальный план войны против Польши. Вести ее предполагалось вместе с немцами. Правда, малочисленному и ограниченному в вооружениях рейхсверу отводилась вспомогательная роль, основной удар наносился советской стороной. Но некоторые элементы этого плана впоследствии были использованы германским генштабом – массированные бомбардировки Варшавы, расчленение польской обороны ударами механизированных бригад и корпусов. В приложенной к плану пояснительной записке для Сталина Тухачевский обосновывал, что готовность к реализации «может быть достигнута уже к концу 1932 г». Также указывалось: «В настоящей записке я не касался ни Румынии, ни Латвии. Между прочим, операцию подобного рода очень легко подготовить против Бессарабии».

Однако Сталин его планы, естественно, похерил. В отличие от чрезмерно увлекающегося Тухачевского, он не был авантюристом. По меркам начала 30-х Польша сама по себе была для СССР серьезным противником, да и западные державы тут уж в стороне никак не остались бы. Механизированных бригад и корпусов, которые в плане Тухачевского лихо громили противника на бумаге, в действительности еще не существовало, их только предлагалось создать. Причем «к концу 1932 г.» это было абсолютно нереально. Мало того, именно в это время в результате коллективизации и раскулачивания разразился голод на Украине, в Белоруссии, Поволжье, Казахстане. То там, то здесь вспыхивали восстания и волнения.

Поэтому Иосиф Виссарионович был озабочен отнюдь не тем, как бы напасть на Польшу, а наоборот, как бы поляки, пользуясь столь благоприятным моментом, не напали на СССР – вымирающие от голода и загоняемые в колхозы украинские крестьяне стали бы для них лучшими союзниками. Чтобы предотвратить такое развитие событий, на западе размещались дополнительные войска, но и они оказывались малобоеспособными. Г.К. Жуков, назначенный в Белоруссию командовать некогда знаменитой 4-й кавалерийской дивизией вспоминал, что она превратилась в «плохую рабочую команду».

И потенциальной союзнице, Германии, тоже было не до войны. Она погрязла в политических дрязгах и неразберихе. За 7 лет в стране прошло 30 выборных кампаний! У народа подобная «демократия» уже в печенках сидела, тем более что экономическое положение государства не улучшалось, а только ухудшалось. Углублялся и политический раздрай. Удары Брюннинга по нацистам сыграли на руку коммунистам. Они тоже значительно усилились, за 7 лет их электорат увеличился на 3,3 млн. избирателей, а численность отрядов «Рот фронта» достигла полумиллиона. Вели они себя не лучше штурмовиков СА, нередко красные боевики в открытую кричали о скором захвате власти. Вдобавок разразился скандал – вдруг выяснилось, что коммунисты широко проникли в прусскую полицию, фактически взяв ее под контроль. Значительное влияние они приобрели и в прусском социал-демократическом правительстве Зеверинга.

И преемник Брюннинга на посту канцлера фон Папен резко сменил курс. 4 июня он распустил рейхстаг. Отменил закон о запрете СА и СС, назначил в обход конституции нового премьер-министра Пруссии Брахта, нового полицай-президента и разогнал прежнее прусское правительство. Очередные парламентские выборы обернулись победой нацистов. За них проголосовало 13,7 млн. человек, они стали крупнейшей фракцией рейхстага, и на пост председателя рейхстага выдвинулся Геринг. Со столь весомой партией нельзя было не считаться. С Гитлером и его приближенными начали консультироваться Папен, Гинденбург, Шлейхер, представители рейхсвера, тузы промышленности. Предлагали составить коалиционное правительство из нацистов и партий центра. Но фюрер требовал себе пост канцлера и еще ряд ключевых портфелей для НСДАП, а ему предлагали только вице-канцлера. Альянс не состоялся. И правительство Папена «зависло в воздухе» – большинство парламента находилось в оппозиции к нему. Канцлер опять распустил рейхстаг, опять назначил выборы.

Для нацистов это чуть не кончилось плачевно. Одни обвиняли Гитлера в том, что он не взял «синицу в руках», погнавшись за «журавлем в небе». А с другой стороны, «умеренная» политическая линия фюрера, его контакты с промышленниками, финансистами, военными были крайне негативно восприняты «революционной» частью электората. И на ноябрьских выборах в рейхстаг НСДАП потеряла 2 млн. голосов и 34 депутатских мандата. А на региональных выборах в ландтаг Тюрингии нацисты потеряли аж 40 % голосов. Причем значительная доля разочаровавшихся в национал-социалистах голосовала за коммунистов.

Такие результаты «соглашательства» вызвали взрыв внутри НСДАП. Ей вообще грозил распад. Фюрер оказался в катастрофическом меньшинстве, и само его лидерство повисло на волоске. Сторонники углубления революции всячески клеймили его «оппортунизм». А выигрыш от сотрудничества с высшими государственными и деловыми кругами Германии выглядел сомнительным. «Реакционеры» пока еще отказывались воспринимать Гитлера на равных, отводя ему лишь роль потенциального надсмотрщика и укротителя разгулявшейся черни. И обращались с ним приблизительно как с ассенизатором, которого готовы нанять на сдельную работу.

По свидетельствам современников, Гитлер в тот момент колебался, не возглавить ли ему самому радикальное крыло своей партии и с лозунгами «новой революции» взять курс на путч. Но и это было уже проблематично – в революционном крыле оказалось «все схвачено», и вряд ли его приняли бы в прежнем качестве лидера. Там уже верховодил и задавал тон Грегор Штрассер, руководитель политической организации НСДАП. Он и по своему имиджу куда больше импонировал крайне левым – эдакий рубаха-парень, строящий из себя типичного работягу, не дурак пожрать и выпить, ввернуть соленое словцо, и по-простому, по-рабочему, поливавший «предательство» Гитлера. И фюрер, несмотря на все трудности и сомнения, удержался на прежней позиции, заявив, что революция – «это вовсе не значит, что следует руководствоваться примером Советской России и ликвидировать частных собственников как класс. Наоборот, надо всячески поощрять их способности в строительстве новой экономики. Я не допущу, чтобы Германия прозябала в нищете и голоде, подобно Советской России».

Ну а для Папена новый состав рейхстага оказался еще более неприемлемым, чем прежний. Опору среди депутатов он так и не обрел. Выступил с инициативой еще раз распустить парламент, назначить еще одни выборы. Седьмые в одном году! Но тут уж воспротивился Гинденбург и его советники. Выборная чехарда всех достала и грозила окончательной политической раскачкой государства. 17 ноября подал в отставку сам Папен. Пошли консультации и закулисные интриги, и канцлером стал фон Шлейхер. Он тоже вынашивал идею создания коалиционного правительства. Повел переговоры со Штрассером, предлагая ему то, от чего отказался Гитлер – посты вице-канцлера и министра-президента Пруссии.

Это грозило окончательным расколом в НСДАП. Но и у Штрассера в партии было много врагов: Геринг, Геббельс, Фрик, Рем, Гиммлер. Опираясь на них, фюрер провел партийное решение: запретить идеологу прямые переговоры с канцлером. Рем сделал все, чтобы вывести из-под влияния Штрассера «революционных» штурмовиков. А в декабре на встрече со Штрассером в отеле «Кайзерхоф» Гитлер вдруг закатил совершенно безобразную сцену с истерикой, катанием по полу и кусанием ковра, обвиняя сподвижника в раскольничестве и попытке узурпировать партийное руководство. Тот был шокирован, счел, что с таким «психом» разумный компромисс невозможен, и сгоряча подал в отставку. Что Гитлеру и требовалось. Он отстранил Штрассера от всех постов, а когда недавний главный идеолог уехал отдохнуть и развеяться за границу, его вообще исключили из партии и распропагандировали, что все неудачи объясняются его «предательством».

Между тем позиции у правительства Шлейхера оказались еще слабее, чем у Папена. Антикризисная программа, обнародованная канцлером, по сути, повторяла программу Брюннинга и вызвала недовольство как рядовых граждан, так и промышленников. Опоры в рейхстаге это правительство тоже не получило, что объяснялось на самом деле кризисом не правительства, а самой Веймарской парламентской системы. И сразу же против Шлейхера начались закулисные интриги в окружении дряхлого президента. Под него усиленно принялся «копать» фон Папен в отместку за собственную отставку. Подключились промышленники, финансисты. А сына Гинденбурга, Оскара ловко нейтрализовал Геринг, вскрывший махинации с «восточной помощью» – правительственной поддержкой разорившимся землевладельцам Восточной Пруссии, на которой хорошо погрел руки Гинденбург-младший.

28 января 1933 г. президент отправил правительство Шлейхера в отставку, и окружение убедило его, что новый дееспособный кабинет способен возглавить только Гитлер.

30 января фюрер становится рейхсканцлером. Правда, правительство составилось сперва коалиционное, вместе с Немецкой национальной партией Гугенберга. И большинством в парламенте оно опять не располагало, имея 247 голосов из 608. Но Гитлер распустил рейхстаг, назначив выборы на 5 марта. И в течение месяца, оставшегося до этих выборов, нацисты принялись действовать очень оперативно, не дожидаясь их результатов.

2 февраля были запрещены митинги и демонстрации компартии. Ход оказался мастерским. Поскольку как раз и спровоцировал красных на открытые выступления. Руководство КПГ восприняло запрет как вызов, и через три дня, когда в Берлине состоялся парад штурмовиков по случаю победы Гитлера, коммунисты устроили массовые ответные акции, вылившиеся в беспорядки и столкновения в Берлине, Бреслау, Лейпциге, Данциге, Дюссельдорфе, Бохуме, Страсфурте с погромами, ранеными и убитыми. После этих событий, 9 февраля, полиция (еще не нацистская, а полученная в наследство от республики) произвела обыски в штаб-квартирах компартии, обнаружив несколько складов оружия и массу компрометирующих документов.

Одновременно Геринг, назначенный в новом кабинете государственным министром без портфеля и министром внутренних дел Пруссии, начал массовую чистку в самой полиции, освобождая ее от приверженцев республики, евреев, от лиц, сочувствующих коммунистам. Начальник политического отдела прусской полиции Рудольф Дильс, всего год назад отличившийся при разгроме организаций НСДАП, при этом сумел не только сохранить свое место, но и возвыситься. Он еще осенью 1932 г., за несколько месяцев до торжества нацистов, смекнул, куда ветер дует, и стал подстраиваться к будущим победителям. Геринг счел, что столь квалифицированный сотрудник принесет пользу, и сделал его своим помощником. Именно Дильс консультировал его, кого из полицейских стоит оставить в правоохранительных структурах, а кого уволить. А места изгнанных заполняли нацистами.

22 февраля Геринг подписал декрет, согласно которому СА и союз фронтовиков «Стальной шлем» объявлялись вспомогательными формированиями полиции, получив таким образом государственный статус. Но и коммунисты, в свою очередь, приступили к мобилизации сил. 25 февраля отряды «Рот фронта» и боевые группы так называемой «Антифашистской лиги» были объединены под общим командованием для перехода к активным действиям. А 26 февраля их руководство выступило с воззванием к «широким массам встать на защиту коммунистической партии, прав и свобод рабочего класса», провозглашая «широкое наступление в титанической борьбе против фашистской диктатуры».

В общем, этого было уже достаточно, чтобы обвинить коммунистов в подготовке переворота. Но для пущего эффекта (и еще – чтобы вернее подействовало на 86-летнего Гинденбурга, подтолкнуло его поставить нужные подписи) в столь накаленной атмосфере была организована провокация. 27 февраля группа штурмовиков подожгла здание рейхстага. Нацисты своего добились. 28 февраля президент подписал «чрезвычайные законы для защиты народа и государства», отменявшие или урезавшие конституционные свободы: свободу прессы, собраний, неприкосновенность жилища, личности, переписки, объявлялись наказуемыми «подстрекательство к вооруженной борьбе против государства» и «подстрекательство ко всеобщей стачке». А как только нацисты получили чрезвычайные законы, последовала «неделя пробудившегося народа» с арестами политических противников.

Это, разумеется, очень даже благоприятно сказалось на результатах мартовских выборов в рейхстаг. За нацистов проголосовало 17 млн. избирателей. Они получили 288 депутатских мандатов, коммунисты – 81, социалисты – 118, националисты – 52. И 24 марта вновь избранный парламент 441 голосом против 94 принял решение о предоставлении Гитлеру чрезвычайных полномочий на четыре года. (После голосования фюрер крикнул социалистам: «А теперь вы мне больше не нужны!») Засим последовали новые акции. 1 апреля нацисты выдвинули призыв к бойкоту еврейских магазинов и товаров, вылившийся в погромы.

Правда, столь бурные перемены, начавшиеся в Берлине, поддержала не вся страна. По конституции Германии ее земли обладали значительной самостоятельностью, поэтому правительства и ландтаги некоторых из них попытались протестовать против вводимых порядков. В частности – в Баварии, где были сильны сепаратистские тенденции. Но декретами от 1 и 7 апреля ландтаги всех земель за исключением Пруссии были распущены, вместо них назначались наместники-рейхсштатгальтеры, получившие право отстранять от должностей любых местных чиновников по политическим или расовым мотивам. В Пруссии таким штатгальтером Гитлер назначил себя и делегировал свои полномочия Герингу.

26 апреля 1933 г. Геринг издал декрет о создании тайной государственной полиции – «гехайме штатсполицай». То есть гестапо. Номинальное руководство ею Геринг оставил за собой, а своим заместителем, фактическим шефом гестапо, назначил Дильса. И гестапо подключилось к расправам с противниками нацистов, которые, порой независимо друг от друга, вели СА, СС, обычная полиция. В этот период различные отряды штурмовиков создавали собственные «дикие» тюрьмы, концлагеря. Первым из них стал лагерь около Штутгарта, потом был открыт лагерь Ораниенбург близ Берлина, лагеря в Вуппертале, Хохштайне, Бредове. Некоторые из тех, кого штурмовики считали своими врагами, и до лагерей не добирались. Их просто находили убитыми на пустырях или в подворотнях. Так погиб, в частности, майор полиции Хунглингер, руководивший подавлением «пивного путча» в 1923 г.

Возможно, подобная судьба ожидала бы и Мюллера. Но он оставался в Баварии. А в этот ключевой регион, «родину партии», Гитлер счел нужным направить Гиммлера. В марте он стал полицай-президентом Мюнхена, а через месяц – всей Баварии. Тут образовалась «вотчина» не СА, а СС. Эта организация тоже завела собственный концлагерь, в Дахау. А политическую полицию рейхсфюрер СС отделил от общего управления полицией Мюнхена и руководство ею поручил Гейдриху. И вот тут-то Мюллеру пришлось понервничать. На роль правой руки Гейдриха пытался претендовать Майзингер, вроде бы уже проявивший себя, работая на нацистов. Усиленно интриговал против прежнего начальника, надеясь уничтожить его и выдвинуться самому.

Однако Гиммлер и Гейдрих рассудили иначе. Перевертыша-Майзингера они ставили невысоко. Понимали, что подобный тип столь же легко может изменить снова. А вот Мюллер будет землю рыть и из кожи вон лезть, чтобы выслужиться перед новыми хозяевами и загладить прошлую вину перед ними. Гиммлер вообще ценил хороших профессионалов. И качества Мюллера тоже оценил – его высокую компетентность, добросовестность, дисциплинированность. Плюс выработавшееся за годы службы весьма условное отношение к совести и прочим моральным барьерам. Поэтому его оставили на службе. И Гейдрих нацелил его на борьбу с нелегальными политическими организациями, в первую очередь – коммунистическими.

Что ж, расчеты оправдались. Мюллер воспринял доверие нового начальства с радостью (наверняка и с облегчением) и рьяно принялся за дело. Опыт в выявлении подпольных структур он имел немалый. И какая разница, нацистов преследовать или коммунистов? Кого приказано, того и берет. Он быстро добился успехов по поиску и уничтожению групп КПГ. Тем более что компартия, подвергшаяся полному разгрому, пыталась создавать подполье наспех, из людей, в значительной мере случайных, не знающих правил конспирации или пренебрегающих таковыми. А многие члены партии после обрушившихся на нее ударов запаниковали и метались в поисках выхода – как бы суметь «перекраситься» и сменить политическую ориентацию? Среди таких легко было найти осведомителей и провокаторов. Одним из сотрудников, которых Мюллер привлек к этим операциям, стал все тот же Майзингер. О том, что он в прошлом был агентом-«двойником», Мюллер узнал. Как и о том, что Майзингер метил на его место. И затаил против него увесистый «камень за пазухой» – Мюллер зла не забывал. Но внешне продолжал относиться к Майзингеру очень хорошо, не просто как к старому коллеге, а вообще как к близкому другу.

Переход на позиции нацистов и вступление в их организации не из идейных, а из карьерных или материальных соображений были в 1933 г. характерны не только для Мюллера, но и для очень значительной части немцев. Простонародье охотно записывалось в СА – там было чувство «братства», революционные лозунги, шумные сборища в пивных. Интеллектуалы и аристократы предпочитали СС – им импонировала элегантная черная форма, дух «рыцарского ордена», да и нравы эсэсовцев выглядели менее грубыми, чем у штурмовиков. Таким образом, например, вступил в НСДАП и СС нищий студент Боннского университета Вальтер Шелленберг. Он вел полуголодное существование на содержании жены-портнихи (с которой разведется, как только выбьется в высокие чины), и к нацизму его подтолкнуло желание выхлопотать государственное пособие. А за это первым его заданием в рамках службы в СС стала «осведомительская» работа среди товарищей-студентов.

Мюллер тоже попытался подстроиться к новым властям и подал заявление о вступлении в партию. Но не тутто было. Среди баварских функционеров и чиновников НСДАП слишком многие помнили, как он их отлавливал и допрашивал в полиции, и Мюллеру дали от ворот поворот. Хотя в 1933 году в нацистскую партию принимали даже бывших коммунистов. Репрессии коснулись в основном их руководящей верхушки и активистов. Да и то не всех. Тех из них, кто выражал готовность к сотрудничеству, отпускали и привлекали к работе. К гитлеровцам переметнулись, например, Торглер, руководитель коммунистической фракции рейхстага и второе лицо в партии после Тельмана, видные красные деятели Фрей, Карван.

А уж о рядовых коммунистах и говорить нечего – многие формирования «Рот фронта» вливались в СА в полном составе, целыми отрядами. Для того сброда, который составлял основу и красных, и коричневых штурмовиков, особой разницы не было, кому служить. Те и другие были «за революцию» и «против капиталистов». Сохранялась возможность пофорсить в униформе, она у СА была даже красивее, чем у ротфронтовцев. Сохранялась и возможность подрать глотки на митингах, помаршировать, потешить силушку, да еще получить за участие в шествиях и потасовках несколько марок на пиво – так не все ли равно, из какой кассы их получать, из коминтерновской или нацистской? В одном лишь Берлине таких перевертышей насчитывалось около 300 тысяч, немцы прозвали их «бифштексами» – коричневыми снаружи и красными внутри.

И Гитлер до поры до времени приветствовал это явление. Он говорил: «Германия не станет большевистской. Скорее большевизм станет чем-то вроде национал-социализма. Впрочем, между нами и большевиками больше сходства, чем различий. Прежде всего – истинный революционный настрой, который еще жив в России, свободный от происков всякой пархатой социал-демократии. Я всегда принимал во внимание это обстоятельство и отдал распоряжение, чтобы бывших коммунистов беспрепятственно принимали в нашу партию. Национал-социалисты никогда не выходят из мелкобуржуазных социал-демократов и профсоюзных деятелей, но превосходно выходят из коммунистов».

В 1933 г. силы и помыслы фюрера были направлены на строительство государства нового типа. В мае были ликвидированы профсоюзы – их заменили «Комитетом действий в защиту немецких трудящихся» (позже – «Трудовой фронт») под руководством доктора Лея. Затем устранили все конкурирующие политические партии и группировки – одни обвинили во всех грехах и разогнали, как социал-демократов, другие, как Народная партия и Католическая партия центра, вовремя осознали, к чему дело клонится, и предпочли быстренько «самораспуститься». Некоторые вчерашние союзники, вроде «Стального шлема», пробовали возмутиться установлением однопартийного режима – их тоже распустили. И 7 июля был опубликован закон: «Национал-социалистская немецкая рабочая партия является в Германии единственной политической партией. Лицо, оказывающее поддержку какой-либо иной политической организации или пытающееся создать какую-либо новую политическую партию, наказывается каторжными работами на срок до 3 лет или тюремным заключением от 6 месяцев до 3 лет, если иное наказание не предусмотрено в текстах других законоположений».

Началось и объединение партийной системы с государственной. Германия делилась на 32 области – гау, во главе с гауляйтерами, гау – на районы-крайсы во главе с крайсляйтерами, районы – на группы (ортсгруппен), группа – на ячейки-целлен, ячейка – на блоки. Совершенствовалась репрессивная система. 22 июня была издана инструкция Геринга для государственных чиновников, а 30 июня для рабочих и служащих, в которых предписывалось следить за высказываниями друг друга и сообщать в соответствующие инстанции о критике властей. Деятельность карательных структур фактически была выведена из-под судебной юрисдикции, закон от 2 августа гласил, что правительство могло остановить любое расследование и прервать рассмотрение дела судом на любой стадии.

Между прочим, и в практике построения нацистского государства Гитлер не скрывал, что перенимает опыт большевиков. Он говорил Раушнингу: «Я многому научился у марксистов. И я признаю это без колебаний. Но я не учился их занудному обществоведению, историческому материализму и всякой там «предельной полезности». Я учился их методам. Я всерьез взглянул на то, за что робко ухватились их мелочные секретарские душонки. И в этом вся суть национал-социализма. Присмотритесь-ка повнимательнее. Рабочие, спортивные союзы, заводские ячейки, массовые шествия, пропагандистские листовки, составленные в доступной для масс форме – все эти новые средства политической борьбы в основном берут свое начало у марксистов. Мне достаточно было взять эти средства и усовершенствовать их, и мы получили то, что нам надо…»

Социалистические лозунги в нацистских программах остались. Но на «углубление революции» по ленинскому типу фюрер не пошел. В начале июля в Бад-Рейхенгалле он провел совещание высших чинов СА и СС, где впервые объявил, что «национальная революция» в Германии закончена, и теперь пора заняться «мирной работой». Что же касается социалистических установок, то Гитлер придал им иную трактовку и разъяснял: «Мой социализм – это не марксизм. Мой социализм – это не классовая борьба, а Порядок…». Или: «Зачем нам социализировать банки и фабрики? Мы социализируем людей».

Игрища внешней политики

Что касается агрессивных планов Гитлера, то и они на первых порах во многом копировали проекты Ленина и Троцкого о «мировой революции». В Германии, ослабленной кризисом и ограничениями Версаля, возможность одолеть соседей чисто силовыми методами казалась еще малореальной. В это никто не поверил бы. И сперва проекты строились на сочетании армейских операций с «революционными методами». Как свидетельствует Раушнинг, Гитлер «и его генералы опирались на опыт взаимоотношений Людендорфа с Россией. Они изучали опыт германского генерального штаба, накопленный при засылке Ленина и Троцкого в Россию, и на основе этого выработали собственную систему и доктрину – стратегию экспансии». Предполагалось, что в любой стране существуют силы, недовольные своим правительством, и надо лишь разбудить их, раскачать и активизировать. А в нужный момент они выступят против «плутократов» и нанесут удар изнутри, подрывая способность государства к сопротивлению. Следовательно, и агрессия должна была разворачиваться под флагом цепочки революций – только не социалистических, а «национальных».

Любопытно отметить, что после прихода нацистов к власти разрыв между Германией и СССР произошел далеко не автоматически. И не сразу, несмотря на разгром компартии. Впрочем, большевикам это было не впервой. В ходе турецкой революции Мустафа Кемаль Ататюрк компартию в своей стране вообще вырезал, однако его борьба считалась «антиимпериалистической», и Советская Россия продолжала поддерживать с ним дружбу и оказывать помощь.

Правда, Гитлер допускал и откровенно враждебные выпады, в своей речи 2 марта 1933 г. он заявил: «Я ставлю себе срок в 6–8 лет, чтобы совершенно уничтожить марксизм. Тогда армия будет способна вести активную внешнюю политику, и цель экспансии немецкого народа будет достигнута вооруженной рукой. Этой целью будет, вероятно, Восток». Но сразу же после такого выступления он счел нужным смягчить тон. Разъяснить, что он, вроде бы, вовсе не угрожал, а всего лишь уточнил изменившиеся правила игры. В интервью газете «Ангриф» он выразил убеждение, что «ничто не нарушит дружественных отношений, существующих между обеими странами, если только СССР не будет навязывать коммунистических идей германским гражданам или вести коммунистическую пропаганду в Германии. Всякая попытка к этому немедленно сделает невозможным всякое дальнейшее сотрудничество».

И Москва тут же ответила передовицей «Известий»: «Советское правительство, оказавшись в состоянии поддерживать в мире и гармонии торговые отношения с фашистской Италией, будет придерживаться такой же политики и в своих отношениях с фашистской Германией. Оно требует только, чтобы гитлеровское правительство воздержалось от враждебных актов по отношении к русским и к русским учреждениям в Германии». Речь шла о том, что советских сотрудников в Германии, в значительной доле связанных с Коминтерном и привыкших к совершенно открытой деятельности в этой стране, нередко арестовывали заодно с немецкими коммунистами. Иногда в качестве предупреждения, чтобы впредь не наглели, а чаще по личной инициативе наиболее ретивых штурмовиков и полицейских, стремящихся продемонстрировать свою бдительность. Всего было 47 таких арестов – но всех задержанных отпустили с извинениями.

А когда «недоразумения» были улажены, сотрудничество некоторое время еще продолжалось. 10 мая 1933 г. по приглашению Тухачевского в СССР прибыла военно-техническая делегация во главе с начальником вооружений рейхсвера фон Боккельбергом. Ее провезли по стране, показали ЦАГИ, 1-й авиазавод, артиллерийский ремонтный завод в Голутвино, химзавод в Бобриках, Красно-Путиловский завод, полигон и оружейные заводы в Луге, Харьковский тракторный, 29-й моторостроительный завод в Запорожье, орудийный им. Калинина в Москве. На приеме у германского посла Ворошилов говорил о стремлении поддерживать связи между «дружественными армиями», а Тухачевский указывал: «Не забывайте, что нас разделяет наша политика, а не наши чувства, чувства дружбы Красной Армии к рейхсверу. И всегда думайте вот о чем: вы и мы, Германия и СССР, можем диктовать свои условия всему миру, если мы будем вместе».

Военный атташе в Берлине Левичев в докладе Ворошилову от 12 мая 1933 г. сообщал: «Часто просто недоумеваешь, когда слышишь, как фашистский оркестр наигрывает «Все выше и выше», «Мы кузнецы», «Смело, товарищи, в ногу»… Немцы самым последовательным образом стремятся показать всему свету, что никаких серьезных изменений в советско-германских отношениях не произошло… Со стороны рейхсверовцев встречаю самый теплый прием. Не знаю, что они думают, но говорят только о дружбе, о геополитических и исторических основах этой дружбы, а в последнее время уже говорят о том, что, мол, и социально-политические устремления обоих государств все больше будут родниться: «Вы идете к социализму через марксизм и интернационализм, мы тоже идем к социализму, но через национализм»… И поэтому главной основой дружбы, включительно «до союза», считают все тот же тезис – общий враг Польша».

Делались попытки сближения и на партийном уровне. В конце мая почва для этого зондировалась через полпреда в Берлине Александровского – в качестве одного из вариантов предлагалось организовать рабочий визит в Москву Геринга. Среди руководителей НСДАП, как и среди генералитета, также существовало сильное просоветское крыло. Целый ряд гауляйтеров считали союз между двумя странами единственно возможным политическим решением, которое позволило бы Германии возродить свою мощь и избежать опасности со стороны Запада. А уж объединение сил против Польши считалось само собой разумеющимся. Гауляйтер Данцига Раушнинг установил хорошие личные отношения с советским полпредом Калиной, напрямую обращаясь к нему за помощью, когда поляки пытались ущемить немецкие интересы в данном регионе. И советская сторона всегда шла навстречу, оказывая на Варшаву требуемое давление. Гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох (будущий палач Украины) шел еще дальше – он разработал грандиозный план создания «транснационального трудового государства» путем полного объединения Германии и СССР. Карты такой союзной державы с детальными расчетами всех выгод и проектами внутреннего устройства демонстрировались в его кабинете, представлялись наверх, пропагандировались в партийном окружении. И его план находил очень много сторонников, особенно среди молодых военных и инженерно-технических работников – уж больно все казалось логичным и выигрышным.

В июне 1933 г. германский генштаб провел военно-штабную игру. По ее исходным данным предполагалось, что между Берлином и Москвой заключен тайный союз. СССР начинает войну против Польши. Франция, не знающая о существовании союза, вмешивается на стороне поляков. Но в этот момент Германия занимает позицию вооруженного нейтралитета и неожиданно для Запада объявляет всеобщую мобилизацию (заодно перечеркивая тем самым Версальский договор). В результате Франция и ее союзница Чехословакия оказываются в замешательстве, в связи с новой внезапной угрозой не могут оказать Польше реальную помощь, и она подвергается быстрому разгрому со стороны Красной Армии, а ее разбитые войска вынуждены отступать в Восточную Пруссию, где их интернируют.