Эсэсовец (Сон)

— Какая правильная мысль, — сказала она. — Сало. Если смазывать сковородку пластиковой кисточкой, блины будут пахнуть маслом и пластиком, а если смазывать хорошим салом, они будут пахнуть маслом и хорошим салом. Пластик ведь тоже пахнет, и ещё как, мы этого просто не замечаем. А вот собаки…

Интересно, а склонность переводить стрелки, читая лекции, у неё тоже была всегда, или она заразилась от Стекловского и ею? Квартира была подарком покойного оперативника, книжные шкафы тоже — своего рода наследство — и Герман подозревал, что ведьма не променяет эти скромные дары ни на какой Кремлёвский дворец. Даже после смерти Эдуард Стекловский продолжал создавать досадные проблемы всем, кто его знал, и многим, кто только слышал о нём.

— Они могут взорвать весь дом, — сказал Герман и вылил полополовника теста на блестящую гладкую сковородку. Блин дивно зашипел. — Недавно с базы пропала ракетница с боекомплектом. В дом можно попасть одной из этих ракет, и он просто схлопнется внутрь, целиком. Эффективно. — Он положил лопатку и звонко хлопнул в ладоши.

— Ммм… — Надя заёрзала на стуле, косясь туда и сюда. — Кто упустил ракетницу?

— Кто упустил, того уже… наказали, но она же от этого не вернулась на место. Если сюда из неё выстрелят, погибнем не только мы — все. Здесь живут сотни людей — десятки семей.

— Думаю, Саша этого не сделает.

— Да? — Герман саркастически поднял бровь. — Он уже взрывал жилые дома, когда разбойничал в Европе.

Надя резко вскинула взгляд.

— Ты не знала?

За что ж ты его так ненавидишь, если не знаешь его мерзейших дел? Нешто всего лишь за теорию? Герман знал, за что он недолюбливает Сашу П. Этого типа, как и Германа, ровесники в своё время бивали. Герман узнал об этом из досье. И бивали за дело. Например, один раз на уроке истории тринадцатилетний Саша назвал царя Петра I пидарасом. После уроков Саше задали… да. Несмотря на наследственность и в чём-то схожий жизненный опыт, Герман Граев не полагал, будто имеет право подкладывать бомбы в атомные реакторы, а гексоген — в многоквартирные дома и отрезать головы чиновникам и милиционерам. Наоборот, он посвятил жизнь отлову и ликвидации всех тех, кто так поступал, и с полным правом считал, что если уж он со своей безнадёжной социопатией и немецкой эсэсовской кровью смог сделать правильный выбор, то Саше ничто не мешало сделать такой же.

— Ему тогда было семнадцать, восемнадцать лет — как тебе сейчас. Достаточно им узнать, где ты…

— Он знает.

Герман резко опустил руки.

— Знает? Ты об этом что, знаешь? — Ведаешь, ведьма? — Или ты просто так полагаешь, незнамо с чего?

— Думаю. Я так думаю, хорошо?

Она оперлась о стул ладонями, глядя на Германа снизу вверх.

— Нет, — жёстко ответил он. — С чего бы это?

— А помнишь Гэ Пэ?

— Гэ Пэ?

— «Гарри Поттер».

— Нет, я не знаю про Гарри Поттера.

— Ну, там злой лорд Вольдеморт убил родителей Гарри, — пояснила она. — И Гарри, совсем младенца, отдали Дурслям — тупой мещанской семейке. В доме Дурслей смертееды не могли ему повредить. Там было безопасно.

— Ага. — Герману вдруг почудилось, что он застрял в фэнтэзийной фантасмагории для детей. — Ты хочешь сказать, Саша Плятэр тебя тут как бы не видит?

— Нет, он сюда не придёт, хотя знает адрес. Эту квартиру мне снял Стекловский, он тут оставил книги, я их храню. Пока я здесь, Саша меня не тронет. То есть не тронет здесь. Эта квартира — safe house.

А что, похоже на Сашу Плятэра, решил Герман. Этот урод принёс Стекловскому на могилу цветы — изящный хрупкий букет хризантем, связанный, кажется, в японском стиле. Сентиментальное чудовище. Герман ощутил тень разочарования. В конечном счёте он даже надеялся встретиться с Сашей. Герман планировал отрезать ему голову, перевязать её голубой лентой и водрузить на могилу Стекловского рядом с букетом, поставив таким образом жирную красную точку во всей этой мутной истории. Воссоединить их двоих, так сказать.

Герман перевернул блин.

Кухня полнилась тёплым жареным ароматом. Через два блина Надя сказала:

— Герман, а мне снился сон. Интересный.

— Именно сон? Не видение?

— Сон. Не очень хороший. Тебе тоже что-то такое снилось — плохое, да? Ты утром долго спал и вообще какой-то мрачный… злой.

Он положил ей на тарелку горячий блин.

— Не расскажешь?

Вместо ответа он повернулся к плите. Надя принадлежала к тем редким людям, что искренне интересуются чужими снами. Она охотно рассказывала и свои. Герман подозревал, что Арсеньев потому и не настаивает на её переезде в Кремль. В Кремле Надя доставала бы его стихами, снами и лекциями про поэтов, комиксы и кино, а это не шутка — воеводе работать надо. Здесь же она могла доставать только Германа и кто ещё под руку попадёт.

— Тогда я расскажу тебе свой сон. Слушай. Ты помнишь фильм «Cloverfield»?

— «Монстро»?

— Оно. Мне снилось, что я в большом мирном городе — это Москва или Киев — и там бесчинствует такая тварь. Она как будто ищет меня, только она слепая, ничего не видит. Я маленькая, меня даже не почуешь. Я пробираюсь дворами с небольшим рюкзаком, а в рюкзаке сидит Чушка. Кроме неё, у меня только документы и фляжка с водой. Я уже отошла от того района, где оно крушит дома, и слышу, как оно грохочет вдалеке. То есть для нас это далеко, а ему-то оттуда ко мне — десяток шагов… Там под стеной сидели двое брошенных котят, совсем крохи, они даже бегать как следует не умели. Я их забрала, посадила себе на плечо и пошла. Они вцепились мне в плечо и друг в друга и так сидели. Через некоторое время я забрела за большой длинный дом и увидела кошку с котятами — пять котят. Они лежали около отдушины подвала. Один котёнок был близко, и я попыталась поймать его, но он убежал к маме. Там было ещё двое пожилых людей с первого этажа. Они стояли в своём садике, смотрели в небо на тучу пыли и пытались понять, что происходит. Я сказала: «Слышите этот грохот? В городе огромное чудовище, оно бросается грудью и рушит дома. Оно пока далеко, но может пойти и сюда, и тогда вам конец. Это большой дом, оно наверняка на него нападёт. Возьмите документы, воду и бегите как можно дальше, пока есть время.» Эти люди растерянно переглядывались. Они не хотели бросать свою квартиру и добро. Я сказала: «Пожалуйста, возьмите с собой этих котят и кошку. Я знаю, в таких ситуациях никто не думает о животных, но давайте вы будете исключением? Это же очень просто, а время есть: посадите их в большую сумку и несите. Они же лёгкие. Если чудовище обрушит дом, они погибнут. Пожалуйста, спасите их.» Вы знаете, ответил мужчина, их не поймаешь. Они дикие и никому не даются в руки. Если к ним подойти, они убегут в подвал. И эти люди поднялись к себе в квартиру, а я стояла и думала, что мне делать. Даже если бы я поймала котят и кошку, мне было б не в чем их нести. В рюкзаке уже была Чушка и двое котят у меня на плече. Я не могла бы унести ещё шестерых, тем более если б они вырывались. И я решила оставить их и надеяться, что чудовище тут не пройдёт. Потом я брела по какой-то сквозной галерее в огромном стеклянном здании и прошла уже треть пути, когда здание содрогнулось, и вниз полетело стекло. Я повернулась и побежала назад, к выходу, крича всем вокруг: «Спасайтесь! Крыша сейчас упадёт!» Я, кажется, успела выскочить. Не знаю, спасся ли кто ещё. Вокруг всё тряслось, и тварь ревела высоко над головой, как самолёты — жуткий завойный рёв…

Надя замолчала. Опять кошки, подумал Герман, эти её вечные кошки. И что у неё с этими зверьми? Пару дней назад он случайно увидел, как Надя плачет. Он вошёл в гостиную слишком тихо. Она сидела в кресле с Чушкой на руках, всхлипывая, не глядя на дверь, обнимала животное и шептала в кошачий мех: «Настанет день, и ты умрёшь, меня покинешь и уйдёшь…» Наивный, страшный импровизированный стишок. Кошка мурлыкала, вцепившись лапками в Надино плечо, а на столе перед ведьмой лежала открытая книга. Сборник стихов.

— Там было одно отличие от фильма, — добавила Надя. — Эта тварь не роняла паразитов и была, как бы, умная. Злонамеренная. Она разрушала прежде всего большие дома. И ещё её было не видно. Понимаешь? Герман, я думаю, это был Враг.

Всё о Враге, подумал Герман, да о кошках, да о Враге… Он вспомнил ледяной вой твари в своём кошмаре. Рука чуть не дёрнулась к кобуре. Спокойно, рука. Приказа верить в чудеса не поступало…

Дальше всё было очень быстро. Он снял со сковородки последний блин, привычно пробежал взглядом по конфоркам — а всё ли выключено? всё — и повернулся к Наде. Она закрыла комикс, положила его на стол, и Герман увидел обложку.

— Откуда это?

Он не читал её комиксы, но автоматически запоминал названия и обложки. Этого тома он ещё не видел.

— Почтальон принёс.

— Когда?

— Сегодня, час назад. Он был раньше обычного.

— Ты что, открыла кому-то дверь?

— Нет. Я спустилась к почтовому ящику.

Когда, когда это было?

— Герман, я…

— Одна?!

Когда она успела? Как это я не заметил? Что я делал?!

— Ты спал. — Какой умоляющий голос… — Герман, ночью тебе было плохо. Ты был… «чёрен от жара». — Она опять обозначила в воздухе кавычки. Это была цитата, очередная чёртова цитата. — Я не хотела тебя будить.

— Мне было плохо…

Ему действительно было плохо. До этого момента он не подозревал, как — и что ему ещё не стало хорошо. Он не помнил утреннего звонка в дверь, не помнил, как щёлкал замок, когда она выходила и возвращалась. Он даже не помнил, как проснулся.

— У ящика тебя мог ждать… Враг.

— Я ж говорю тебе — Саша сюда не придёт…

— Саша там не единственный, понимаешь?

Ведаешь ли ты, ведьма, что тебя ждёт, если…

— Знаю, знаю! Я знаю. Герман, оставь меня в покое. Ничего не случилось…

И тут прозвучал звонок. Герман выхватил боевой нож и пошёл к двери, подбрасывая нож в ладони. На лестничной площадке было пусто, в пролётах тоже.

— Кто там? — сказал он в домофон.

— Почта, — ответил снизу невыразительный голос.

— Надя, иди-ка в сейф, — приказал Герман, разглядывая гостя через маску. Явственно вооружён. Саша или не Саша? Дьявол его знает. Усреднённая морда с таким же тиком — они отвеку довеку одинаковы, эти черти… Надя шмыгнула в спальню с кошкой в руках. Герман услышал щелчок двери сейфа, ухмыльнулся, открыл дверь, нажал кнопку, впуская киллера в подъезд, и беззвучно поднялся на несколько ступенек вверх, к четвёртому этажу, играя ножом на ходу, как циркач. Его охватило чёрное, вольное веселье.

Под стально-голубым небом, тяжким  полуденным солнцем, вскоре покатятся головы. И немало. Среди них, может, будет твоя.[4]

Герман вспомнил и наконец оценил ведьминские стихи. Кто-то из новых немецких поэтов — Шрайер… На губах расцвела крокодилья улыбка. Незваный гость был один. Надеюсь, Саша Плятэр, это ты, думал Герман, прислушиваясь к профессионально тихим, ангельски осторожным, но всё-таки недостаточно осторожным и тихим шагам. Стекловский уже заждался тебя в аду. Твоей голове предстоит скорое свидание с его могилой.

Террорист в форме почтальона крался по лестнице, держа наготове короткий мощный автомат. Бомбы нет — хорошо — … Он поднял руку к звонку. Герман прыгнул и вбил его в стену, схватил за голову и полоснул ножом по горлу, давя на лезвие изо всех сил. Террорист судорожно дёрнулся. Автомат дал пол-очереди в потолок и затих, выпав из ослабевшей руки. Сталь распорола шею до позвоночника. Герман водил ножом туда-сюда, как пилой, слышал скрежет металла по кости и думал: сегодня одна могила украсится икебаной — …и вдруг почувствовал, что сопротивление под ножом растёт.

Скрежещущая кость как будто шевельнулась, вздулась, обмякший труп содрогнулся, хрипнул и, недоупав, пополз по швам, словно гнилой мешок. Из него показалось… Отскочив назад, Герман ударился спиной в дверь соседской квартиры. Из зияющего горла трупа рванулся паучий шелест, скрип, вой. Герман узнал этот вой. Мёртвая голова закатилась на спину, обнажая меняющийся позвоночник. Блестящая алым кость шла, распухая, поганым, новым и невозможным на земле цветом. Герман увидел зачаток голодной морды, слепые ямки, многочисленные зубы… Дверь квартиры распахнулась. Перед упавшим монстром стояла Надя. Её глаза были широко раскрыты, она прижимала к груди рюкзак. Оттуда торчала испуганная детская морда кошки. Герман взлетел на ноги, пронёсся над изгибающимися суставами Прожоры, который рвался в мир из тела своего агента, схватил Надю за руку и потащил на балкон, к пожарной лестнице…

Они бежали по улицам, сколько могли, потом шли. Весь большущий район за спиной превратился в каменный ад. Оттуда позли тучи пыли, грохот рушимых зданий, кирпичных, железобетонных лавин, летящих, словно песок под ударами урагана. Город трясся, будто бы великанья рука вертела его, как блин. Земля кое-где пошла трещинами, и Герман перепрыгивал их с Надей на руках. Девушка сжимала рюкзак с кошкой. Выскользнув у Германа из рук, она метнулась к какой-то стене и подхватила двух запылённых крошечных котят с бурой шерстью, сиреневыми глазами. Надя прижала их к груди и несла. Кошки, вечные ведьмины кошки… Чудовище потеряло их из виду и бросалось на окрестные здания, рассчитывая похоронить свою цель под обломками или же просто в бешенстве круша мир. Но они уже далеко ушли от эпицентра разрушений. Герман чувствовал себя маленьким по сравнению с этим врагом, малозначительным, слабым. Сзади раздавались беспорядочные выстрелы милиции, ГАИ и московского гарнизона, но они были почти не слышны за рёвом Прожоры. Когда же господин Арсеньев явит свой истинный лик и выйдет на бой с этой тварью? Американец, Пернатый Змей, уже сделал бы это — Хозяин сделал бы это — но Арсеньев отчего-то медлил. Почему? Чего ждать — пока Враг разрушит весь город?

И тут явилась холодная мысль. Что, если Арсеньев не в состоянии биться с Прожорой? Что, если тварь сильнее его? Немало людей обрадовались, когда грозный Хозяин умер — но как быть, если его преемник слишком слаб, чтобы расправиться с этим страшным врагом? Что, если для этого нужен монстр?

Я должен вернуться, подумал Герман, вернуться туда, где сражается гарнизон, и присоединиться к ним. Даже если это значит гибель. Арсеньев может делать что хочет, но я исполню свой долг до конца. Unsere Ehre heisst Treue.[5] Но ведьма важней. Или нет?

Приказа более не верить в чудеса не поступало. Они остановились передохнуть на углу девятиэтажного дома. Балконы первого этажа выходили в садики. Метров за десять у отдушины подвала сидела серая полосатая кошка. Вокруг неё сгрудились четверо пёстрых котят. Пятый котёнок прыснул из-под ног Нади, когда она нагнулась к нему, и убежал к остальным. С ближайшего балкона сошёл немолодой обыватель и присоединился к жене в саду. Оба прислушивались к грохоту гибнущих домов и рёву твари.

— Вам надо уходить, — сказала Надя. — Это чудовище разрушает город — громадная злая тварь. Ваш дом большой, оно наверняка на него кинется, если пойдёт сюда.

— Возьмите самое необходимое и бегите, — добавил Герман. — Всё тяжёлое бросьте.

Мужчина и женщина растерянно переглянулись. Как, бросить всё? — было написано на их лицах. Они были похожи той типичной схожестью, что отличает старые супружеские пары.

— Это ваша кошка? — спросила Надя. — Вы возьмите её с собой, и котят. Я знаю, в таких случаях никто не думает о животных, люди спасаются сами, но вы сделайте исключение. Если здание рухнет, они погибнут. Пожалуйста, спасите их. Посадите в сумку и унесите с собой.

Обыватели нерешительно посмотрели на Надю, на Германа, на его кобуру, на кошачью семью. Животные сжались в кучку и напряжённо прислушивались. Мужчина и женщина покачали головой.

— Это полудикая кошка, — сказала женщина. — Она здесь в подвале охотится и живёт. Еду оставишь — ест, но в руки — ни-ни. Погладить и то не даётся, котята растут совсем дикие. Если к ним подойти, они убегут в подвал.

— Да, их, к сожалению, не поймаешь, — поддержал её муж. — Они ничьи.

И оба скрылись на свой балкон.

— Что ж делать? — сказала Надя.

— Ничего, — ответил Герман. — Пойдём.

— Без этой кошки с котятами я никуда не пойду.

— Тебе трёх кошек мало?

— Мало. — Она погладила вцепившихся в её плечо малышей. — Вот что, Герман, ты их поймай. Набрось сверху куртку, в куртке и понесём.

— Ещё чего, — сказал Герман.

— Поймай. И не смотри на меня, пожалуйста, так.

— Не буду я их ловить, — сказал он.

Она опустилась наземь у стены, тяжко вздохнула и вытянула ноги. Ладно, подумал Герман, Прожора далеко, так отдохнём здесь полминуты. Всё лучше, чем её нести.

— А Саша бы это сделал, — сказала Надя. — Саша Плятэр попытался бы спасти кошек.

— Если ты не заметила, Саша и есть этот монстр, от которого надо спасать. — Герман уже ничему не удивлялся.

— Да, но если бы он им не был, — сказала Надя, — он попытался бы их спасти.

В её лице была непреклонность города, твёрдость «надо». Герман понял, что кошек ловить придётся. Зачем только он возражал? И вообще, почему бы нет?

— Ты их немного отвлеки веточкой, — сказал он. — Только не приближайся, чтоб не спугнуть.

Он обошёл садик, на ходу снял куртку и стал подкрадываться к кошкам сзади. Надя нашла под рукой хворостинку и мела ей по земле, всё так же придерживая рукой двоих котят на плече, с шевелящимся рюкзаком на коленях. Кошка нервно уставилась на неё. Котята явно были не прочь поиграть, но подойти опасались. Герману понадобилось всё его воинское искусство, чтобы подкрасться к ним незаметно. Был только один шанс поймать всех шестерых, и он использовал этот шанс. Он прыгнул и накрыл кошку с котятами чёрной курткой — телом, коленями, локтями удерживая края, упав на руки и ноги так, чтобы зверьё не вырвалось. Они и правда рванулись, особенно кошка, но Герман приземлился как раз правильно. Перед глазами у него был воротник с нашитой дедовой эсэсовской петлицей. Животные испуганно застыли.

— Теперь их надо собрать, — сказал Герман Наде. — Доставай по одному и крепко держи. А тех двоих поставь пока наземь, не убегут.

Надя заправила футболку в джинсы, отцепила от плеча котят и положила их себе за пазуху.

Потом Герман нёс кошку с тремя детёнышами в свёртке куртки. Надя держала за пазухой четверых, в рюкзаке — Чушку, и общее число несомых кошек было девять… Потом был бег по сверкающему коридору. Его хрустальные стены раскалывались и бились, сверху летели прозрачные копья, Надя кричала людям «Спасайтесь! Крыша вот-вот упадёт!», и Герман тоже пару раз крикнул «Беги!» в зазевавшееся лицо, вспомнив, что так надо поступать, исключительно потому, что так поступала она, его ведьма… Когда они скатились в парк и остановились передохнуть, Герман всё ещё сжимал куртку. Он развернул её. Животные были живы.

Позади раздался громовой грохот — удар — хруст и кошмарный раненый визг и вой. Визг западного ветра, вой Прожоры. Ну вот Арсеньев и добрался до тебя, тварь… Герман вздрогнул от радости, судорожно вздохнул и наконец распахнул глаза.

Ему чудился звонок в дверь.

— fin —