Черная магнолия

— Вы правы. Позвольте представиться — присяжный поверенный Ставропольского окружного суда Клим Пантелеевич Ардашев.

Следователь уставился на вошедших каменным взглядом и, удивленно приподняв голову, едва слышно произнес:

— Кто, простите?

— Ардашев, адвокат из Ставрополя.

— Позвольте, — перевел дыхание чиновник, — вы и есть тот самый Ардашев, который раскрыл убийство на пароходе «Королева Ольга»?

— Ну, конечно, это он, — радостно затряс головой Нижегородцев, — о Климе Пантелеевиче писали почти все столичные газеты!

— Рад, очень рад. Я столько о вас слышал! И никогда не думал, что удастся вот так… запросто познакомиться. Меня зовут Модест Казимирович, а фамилия моя — Лепищинский, как видите, я служу судебным следователем, — он горячо потряс адвокату руку. — Прошу…

Илиади и Лаптев недоуменно переглянулись и остановились, не решаясь войти в помещение.

В небольшой, но прилично обставленной комнате стояла железная кровать, а на ней различалось накрытое одеялом тело. Чуть поодаль валялся перевернутый стул, рядом — скрученная в жгут простыня с узлом посередине. На прикроватной тумбочке в кожаной кобуре лежал наган и портупея с шашкой. Белый китель висел на втором стуле. Фотограф уже собирал треногу, а санитары раскладывали на полу носилки, чтобы переложить на них труп.

— Позвольте, — Ардашев остановил их и открыл лицо почившего.

— Левицкий? Василий Ильич? — остолбенело вытянулся Нижегородцев. — Это же начальник штаба 83-го Самурского пехотного полка, расквартированного в Ставрополе. Я лечил его жену. Так он же недавно с нами…

— Вот уж горе для Нины Павловны… — неожиданно прервал доктора присяжный поверенный, сделав ему знак глазами. Он отвернул ворот нательной рубахи покойного и внимательно осмотрел вдавленный, бледно-синюшний след на шее. На подушечках пальцев синели следы мастики — результат недавней работы судебного эксперта.

— Не сомневайтесь — все признаки удушения налицо…

Адвокат оглянулся — перед ним стоял человек в пенсне, невысокого роста. Расправив рыжие усы, он отрекомендовался:

— Судебный врач Симбирцев.

— Будем знакомы, — протянул руку присяжный поверенный Ардашев. — А полковник, я полагаю, повесился на этом самом крюке?

— Да, — кивнул врач.

— А нет ли на теле ссадин или кровоподтеков?

— Есть. У него синяки на запястьях, но это вполне объяснимо. Находясь в агонии, самоубийцы часто размахивают руками, пытаясь за что-нибудь зацепиться. Вот они и бьются о расположенные вблизи твердые предметы: дверные косяки, лестничные перила… В данном случае поблизости оказался шкаф. А что, у вас есть какие-то сомнения?

— Да, но их следует проверить.

— Проверим, непременно проверим. Завтра же проведем вскрытие.

— Можно ли будет присутствовать при этом?

— Отчего же, пожалуйста. Я не возражаю. Подходите завтра к прозекторской земской больницы. Думаю, в десять утра патологоанатом уже закончит.

— Буду непременно. А прощального письма разве нет?

— Ничего не обнаружено, — покачал головой Лепищинский. — Вещей у него совсем немного. Правда, нашли обрывки карандашных записей. Они буквально на всем: на салфетках, ресторанных счетах, вырванных листках из обычной школьной тетради… Какие-то формулы…

— Позволите взглянуть? — попросил Ардашев.

— Тут секрета нет, — следователь открыл папку и вытащил несколько листков.

Бегло просмотрев, Клим Пантелеевич осведомился:

— Могу ли я переписать их?

Следователь в задумчивости пожевал губами и неуверенно выдавил из себя:

— В виде исключения и только в знак глубокого к вам уважения…

— Вы очень любезны, — поклонился адвокат. Усевшись в удобное кресло, он достал из внутреннего кармана миниатюрную записную книжку в кожаном переплете, приспособил ее на подлокотнике, открутил колпачок Ватермана и принялся аккуратно переписывать.

В это время Нижегородцев обратился к стоящему у самого входа управляющему:

— Скажите, а как давно поселился здесь полковник?

— Четыре дня назад, — нехотя ответил тот.

— А он не обмолвился о цели своего визита в Ялту?

— Да я и не спрашивал, — пожал плечами Лаптев. — Горничная жаловалась, что третьего дня их высокоблагородие скандалили очень — почудилось полковнику, что кто-то в вещах его копался. Так мы два часа выясняли, не пропало ли чего. Оказалось — все на месте. У коридорных спрашивали, не попадались ли им на глаза посторонние. Но кроме глухонемого турка-сапожника никого не было. А жилец этот чудной был какой-то — даром, что военный. Уйдет вечером, а свет в комнате оставляет зажженным. Оно, конечно, вроде бы мелочь, но нам затраты… И выходил часто не по парадной лестнице, а через хозяйственный двор — куда подводы с провизией подъезжают.

— Да, и впрямь странно, — поднял глаза Ардашев и ощутил, как им овладело странное беспокойное чувство. Оно появилось внезапно, и казалось, что причина его была где-то рядом… Адвокат перестал писать и еще раз оглядел комнату: за столом работал эксперт, пытаясь снять с бутылки шустовского коньяку отпечатки пальцев, своей очереди ждали пепельница и курительная трубка, по-видимому, из орехового дерева, а также плитка шоколада фабрики «Эйнем». Рядом стояло такое же кресло с мягкими потертыми плюшевыми подлокотниками, шкаф с посудой и стулья; справа от входа висело зеркало. На стене — довольно необычная графика в строгой деревянной раме. Такого художества Климу Пантелеевичу видеть еще не доводилось. Сказать определенно, что на ней было изображено, пожалуй, было невозможно. Это напоминало мешанину из чертежей, похожих на вывернутую изнанкой Эйфелеву башню, набросков геометрических фигур разного вида и размера: кубов, шаров и пирамид, будто нанизанных друг на друга. Все вместе они составляли некое подобие человеческих образов. В глазах странных существ вместо зрачков пестрели цифры, носами являлись втулки или шарниры, а рты состояли из правильных овалов и прямоугольников. Причем некоторые из них, казалось, улыбались, другие — кричали от боли, а третьи — раздирали рты в безудержном истерическом хохоте. И все они смотрели в одну точку — прямо на Ардашева.

— Какая интересная работа! Позвольте полюбопытствовать, кто же автор?

Растеряно улыбнувшись, Илиади ответил:

— Был тут у меня в прошлом году один постоялец — совсем молодой человек. Попросил комнату на третьем этаже с балконом и чтобы море было видно. Я его предупредил, что дорого будет, а он смеется, ничего, говорит, расплачусь. Время шло. Жил себе, столовался. Ночью над рисунками корпел, а днем продавал их на набережной и, магазине у Синани, да только прибыток был слабый. Прошел месяц, настало время расплачиваться, а денег не хватило. Взмолился он и говорит, возьмите у меня все восемнадцать картин. Придет время, они будут цениться не хуже работ Айвазовского. А я смотрю на него, вижу — парень не от мира сего; не пьет, не курит, ходит тихо, а разговаривает, будто голоса своего стесняется. Божий человек, да и только. Ему бы монахом быть да чужие грехи отмаливать, а он все карандашиками частит по бумаге… Пожалел я его, отпустил с миром, картинки, понятное дело, взял. А художества такого я раньше не видел, нет. Вроде бы два цвета всего — черный и белый, а когда долго смотришь — чудится разное и сердце отчего-то заходится.

— А как звали его, не помните?

— Как же — Вандинский, Андрей Васильевич.

— Нет, никогда не слышал, — покачал головой присяжный и вновь принялся переписывать.

Старший санитар нетерпеливо переминался с ноги на ногу, показывая всем видом, что пора выносить усопшего. Он кашлянул и вопрошающе посмотрел на следователя.

— Да-да, забирайте, — махнул тот рукой.

Закончив писать, Ардашев огляделся и спросил:

— Чувствуете, господа, этот запах?

— О чем вы? — следователь недоуменно воззрился на Клима Пантелеевича.

— По-моему, в коридоре разлили камфару.

— И что? — наморщил лоб судебный медик.

Не обращая внимания на недоумение доктора, следователь робко произнес:

— То есть вы хотите казать, что ее разлили специально?

— Я в этом уверен.

— Но зачем? — воскликнул Симбирцев, бросая беспомощные взгляды то на следователя, то на адвоката.

— Да, — Лепищинский покрутил ус. — На этот нюанс я совсем не обратил внимания. — Сделав по комнате несколько шагов, он вдруг остановился и, вскинув глаза к потолку, задумчиво произнес: — Камфорное масло отбивает нюх у полицейской собаки. Но если на теле покойного нет ни колотых, ни огнестрельных ран, а вдавленный след на шее является единичным, а не двойным, то остается только одно: штаб-офицера сначала споили, а уже потом повесили на простыне. Так?

— Но ведь стакан-то один. Да и выпито всего половина бутылки, — облизывая пересохшие губы, констатировал судебный медик.

— Либо отравили, — проронил молчавший до поры немолодой седовласый господин в очках, оказавшийся судебным экспертом. — Чтобы не было сомнений, я проверю коньяк на наличие яда. А пока я могу с полной уверенностью утверждать, что отпечатки пальцев на бутылке, стакане и пепельнице принадлежат исключительно покойному.

Управляющий, облокотившись на дверной косяк, слушал разговор с легкой усмешкой. Наконец он картинно зевнул и громко изрек:

— Моя бабушка страдала ревматическими болями и смазывала коленки камфорным маслом. А почему вы не допускаете, господа, что кто-то из отдыхающих просто-напросто случайно разбил пузырек?

— Разбить не могли — осколков нет. Уронить — тоже маловероятно, поскольку эту аптекарскую склянку всегда затыкают пробкой. Стало быть, разлили. А вот намеренно или нет, мы как-нибудь сами разберемся. Что же касается лично вас, любезный, то завтра в десять утра прошу пожаловать на допрос со списком всех постояльцев, — пробурчал следователь, явно недовольный тем, что в ход расследования вмешивается еще один посторонний.

— Всенепременно-с, — с дрожью в голосе проронил Лаптев, обиженно прокашлялся и исчез в дверном проеме.

Ардашев уже не слышал происходящую вокруг него словесную перепалку. Он все смотрел на висевший под стеклом рисунок и силился понять, отчего эта работа так беспокоит его душу.

14

Отправная точка

I

Земско-городская больница находилась в двух верстах от Ялты, если ехать по Симферопольскому шоссе. Расплатившись с извозчиком, Ардашев с доктором вызвали привратника, который и провел их в мертвецкий покой. Скрипнула тяжелая дверь, и из подвального помещения потянуло сыростью, точно раскопали могилу. «Вот так пахнет смерть», — пронеслось в голове у Ардашева. Патологоанатом — здоровенный детина с бритой головой и опущенными в виде подковы усами, смывал под рукомойником мыльную пену. На обитом жестью столе возвышалось укрытое клеенкой тело. Следователь что-то писал за небольшим столиком. Рядом, на свободном стуле, позевывая, сидел Симбирцев. Завидев вошедших, Лепищинский поднялся и попытался улыбнуться, но с лица съехала какая-то кривая усмешка.

— Здравствуйте, господа. Собственно, все ожидаемо. Самоубийство чистой воды.

— Вы уверены? — Клим Пантелеевич внимательно посмотрел в сторону патологоанатома.

— Несомненно, — вытирая руки о цветастое полотенце, уверенно ответил тот. — На это указывают надломы больших рожков подъязычной кости и верхних рожков щитовидного хряща. Вследствие сильного растяжения шеи тяжестью висящего тела деформации подверглись и сонные артерии, что привело к поперечному разрыву их внутренних оболочек, как раз ниже петли, об этом указывает видимый след-борозда.

— Имеются все основания для закрытия дела, — констатировал следователь.

— Позволите мне осмотреть труп? — осведомился присяжный поверенный.

— Извольте, — пожал плечами Лепищинский. — Только зачем это вам?

— Хочу избавиться от последних сомнений.

Ардашев сбросил клеенку на пол, извлек из кармана складную лупу и стал внимательно осматривать голову покойника, заглядывая даже в ушные раковины. Лицо почившего давно приобрело восковой оттенок, а нос заострился.

— Не могли бы вы перевернуть тело? — вновь обратился к хирургу адвокат. И последний без лишних разговоров опрокинул его, словно мешок картошки. Лупа двигалась очень медленно и примерно посередине затылка остановилась. Клим Пантелеевич поднял голову: — Я попрошу вас сбрить волосы всего на один дюйм.

— Хорошо, — недовольно ответил врач и, взяв с полки кусок мыла, помазок и опасную бритву, принялся снимать волосяной покров. Когда он вытер затылок мертвеца, то стала заметна небольшая болячка, вокруг которой успела образоваться синяя гематома.

— Видите? — Ардашев устремил на врача пытливый взгляд. — Я уверен, что именно в мозжечок и вогнали спицу. И только потом труп подвесили. Несомненно, полковник оказывал сопротивление убийце — об этом свидетельствуют кровоподтеки и ссадины на его кулаках. Но, очевидно, силы были неравными. Однако до тех пор, пока вы не препарируете череп, сказанное останется лишь версией. Прошу вас продолжить вскрытие.

Доктор земской больницы кивнул и снова стал облачаться в резиновый фартук и перчатки.

— Думаю, что никто не будет возражать, если я дождусь результатов на улице, — сказал Ардашев и направился к двери. За ним потянулся и следователь. Нижегородцев и Симбирцев, видимо, в знак солидарности с коллегой, остались в мертвецкой.

— Значит, вы думаете, что это убийство? — неуверенно выговорил Лепищинский и посмотрел на адвоката пытливым взглядом. — Но кто? Зачем?

— А давайте присядем вон на ту скамью, — будто не слыша вопроса, предложил присяжный поверенный.

Усевшись, следователь грустно заметил:

— Это убийство совсем некстати. Как вы знаете, Государь вчера прибыл в свое имение. Если я не раскрою преступление в течение недели, меня отправят в самый дальний сибирский уезд. — Он умоляющими глазами посмотрел на Ардашева. — Надеюсь на вашу помощь, Клим Пантелеевич.

— Посмотрим, — невозмутимо ответил адвокат. Достав из кармана коробочку «Георг Ландрин», он предложил Лепищинскому, но тот отрицательно мотнул головой.

— Как знаете, — пожал плечами Ардашев. — Я остановился в «России» в двенадцатом номере. Заходите на досуге, обсудим ход расследования…

— Спасибо. Непременно. — Он помолчал с полминуты и сказал: — В Ялте проживает тринадцать тысяч жителей. Три полицейских участка. Три окружных судьи и три мировых. И следователей — тоже три. И хоть нас мало, но работой мы не обременены. А все, верно, потому, что наши горожане — в основном порядочные люди. Нет, ну, бывает, турки-строители набедокурят, или татары напьются и забуянят, но это редко. А зимой — тишь да райская благодать — совсем тихо. Но начиная с пасхального сезона вместе с отдыхающими со всех концов к нам едут и воры, и проститутки, и грабители. Летом — два-три смертоубийства. Чаще всего они случаются либо по причине пьянства, либо из-за ревности. Правда, в прошлом году картежники между собой выигрыш не поделили. Вот и резанул один другого тесаком. Злодея отыскали быстро. А тут — полковник, начальник штаба… Сами понимаете — доложат на самый верх!

Со стороны покойницкой показался Симбирцев, за ним — Нижегородцев. Приблизившись, судебный медик протянул бумагу:

— Вот. Полюбуйтесь.

— Так-с, — пожевывая губами, следователь молча прочел заключение. С кислой миной он протянул Ардашеву исписанный лист и, тяжело вздохнув, изрек: — Весело — ничего не скажешь. Оправдались самые худшие предположения.

— «Причиною смерти является колотая рана, приведшая к повреждению стволовых структур головного мозга», — Клим Пантелеевич повторил последнюю строку и осведомился: — А сколько в Ялте библиотек?

— Три, по-моему, — неуверенно ответил следователь. — А что?

Пропустив вопрос мимо ушей, присяжный поверенный вновь спросил:

— Скажите, а как они работают?

— Та, что у театра, — имени Жуковского — открыта с десяти утра до двух пополудни, а потом она закрывается на перерыв, но с четырех до восьми снова принимает посетителей. Моя дочь часто туда захаживает. А вам-то это зачем? — не утерпел Лепищинский.

— В таком случае нам с Николаем Петровичем следует поторопиться. Не будем терять время, господа, — не удосужив чиновника ответом, присяжный поверенный повернулся к стоявшей неподалеку извозчичьей коляске: — Эй, любезный! Свободен?

Не дожидаясь, пока возница развернет фиакр, Ардашев сам пошел навстречу. За ним едва поспевал Нижегородцев.

Провожая недоуменным взглядом удаляющийся экипаж, судебный следователь так и остался сидеть на лавочке. На его лице читались грусть и затаенная обида.

II

— Да, действительно, сюда приходил офицер и заказывал у нас книги. Он работал в читальном зале. Делал какие-то выписки. А позвольте узнать, почему вы меня об этом спрашиваете? — нехотя поднявшись из-за конторки, выговорил высокий господин с тонкими, аккуратно подрезанными над верхней губой усиками.

— Полковник совершил самоубийство. И у нас есть подозрение, что прощальное письмо осталось в одной из книг, которыми он пользовался. Вы не могли показать их нам? — осведомился Клим Пантелеевич.