Лана

Каждый из нас при желании может составить список вещей, которые его раздражают. У кого-то этот список получится короче, у кого-то – длиннее. Но в первых строчках мы обязательно упомянем о том, что не просто раздражает нас – эти вещи приводят нас в бешенство. В моем личном списке два лидирующих места занимали ожидание и размеренная, однообразная, скучная жизнь. Первые два месяца, проведенные в клинике, воспринимались мной как один нескончаемый период, в котором нет ни дней, ни ночей, а только какая-то странная материя, которая тянется, тянется, тянется, и вряд ли когда-нибудь закончится. О том, что за этими стенами тоже есть жизнь, я особо не задумывался, так как мысли мои пребывали в другом месте. Но незадолго после того, как я снова обрел контакт с реальностью и даже мог позволить себе пару раз в день взглянуть на медсестру, которая меняла капельницы и расспрашивала меня о самочувствии, я понял, что терпение мое подходит к концу, а спокойная жизнь начинает действовать на нервы. Через пару недель после того, как меня избавили от швов, а вместе с ними – и от последних воспоминаний об операции, доктор Лоуренс сказал мне, что я могу сесть за руль и поехать в город, если там мне что-то понадобится. Правда, с одним условием: ворота клиники запирали в десять вечера, и до этого времени следовало вернуться. В ответ на замечание о том, что на данный момент мое самое заветное желание – это провести хотя бы один вечер вне этого места, доктор Лоуренс с сожалением пожал плечами. Тогда я сказал ему честно и прямо, что за годы работы в больнице так и не выработал иммунитет к женщинам в белых халатах, более того – они мне очень симпатичны, а если речь идет о здешних медсестрах, то симпатичны вдвойне. Реакция, хоть и вежливая, последовала незамедлительно: доктор Лоуренс сказал, что «с медсестрами не стоит переходить на «ты», так как «подобные инциденты уже случались, и ничем хорошим не заканчивались». После этой содержательной беседы мы расстались, и мне оставалось надеяться, что я не заработал в его глазах репутацию фетишиста или сексуального маньяка. И думать о том, что я поставил абсолютный рекорд: если до этого мне удавалось продержаться максимум неделю, то сейчас я не прикасался к женщине больше трех месяцев. Прогулки в город без цели быстро мне наскучили. Первое время я бродил по улицам и разглядывал прохожих (кто бы мог подумать, что я буду так скучать по людям), но после третьего визита от душного и загазованного воздуха у меня снова начались приступы кашля, и я решил, что будет более разумно найти себе занятие в стенах клиники. Выбор у меня был невелик: прогуляться по окрестностям и полюбоваться природой, посмотреть телевизор (наличие нескольких сотен спутниковых каналов еще не означало, что там найдется что-то интересное), почитать книгу, поиграть с кем-то из пациентов в шахматы, шашки или покер. На худой конец, можно было посидеть в Интернете, но за все время, что я провел в постели, компьютер успел надоесть мне так, что я не мог больше на него смотреть. Так что не было ровным счетом ничего удивительного в том, что я изнемогал от скуки и не понимал, как остальные с таким радостным видом переносят эту пытку. Холодные дни остались позади, и весна вступила в свои права: теперь можно было спокойно гулять, без шарфа и плаща. В один из таких дней я, несмотря на не очень хорошее самочувствие, решил, что больше не могу валяться в кровати, и, взяв книгу, отправился в парк. Их на территории клиники было два: один выполнял функцию стадиона (тут проложили дорожки для бега и ходьбы), а второй, чуть поменьше, являл собой лужайку в центре крохотной рощицы с пушистой травой и несколькими скамейками, расположенными полукругом. По случаю хорошей погоды почти все они были заняты, и мне пришлось сесть на скамейку в тени раскидистого дерева. Я снял солнцезащитные очки, сменив их на очки для чтения, и открыл книгу, но через пять минут понял, что сосредоточиться не могу. Вчера я получил письмо от Афродиты. После недолгих размышлений я решил, что не хочу его читать, порвал в мелкие клочки и выбросил в мусорную корзину. Письмо было длинным – как минимум пять листов текста (а почерк у Афродиты был убористым и мелким). Она писала мне во второй раз: первое письмо я получил месяца два назад. Его принесла мне медсестра, и я, глянув на имя отправителя, только покачал головой. Тогда мне не хотелось даже смотреть на написанное. Но теперь я корил себя за излишнюю эмоциональность и думал о том, что вовсе не обязательно было уничтожать письмо: если бы я разорвал его хотя бы пополам, то у меня была бы возможность прочитать его. Для того чтобы сделать это, я готов был вернуться и достать его из корзины: я знал, что в комнатах еще не убирали, и, конечно же, не поставили новые мешки для мусора. Хотелось ли мне читать ее письмо? А если хотелось, то зачем? Что я хотел там прочитать? Чего я прочитать там не хотел? Ответов на эти вопросы у меня не было. Я вздохнул, закрыл книгу и, подняв голову, посмотрел на небо. И только через несколько секунд, отвлекшись от своих мыслей, заметил стоявшую рядом со мной девушку.

– Привет, – улыбнулась она, довольная тем фактом, что мое внимание переключилось на нее. – Мне грустно и одиноко, можно я немного посижу с тобой?

– Да, конечно, – ответил я и взял со скамейки свитер, освобождая ей место.

Девушка подобрала полы длинной темно-зеленой юбки из легкого материала и села рядом. Он была молода – на вид чуть за двадцать.

– Сегодня хорошая погода, – снова заговорила она. – Я так и думала, что ты пойдешь в парк. Смотри, сколько здесь людей. Все хотят погреться на солнце, а скамеек не хватает!

– Ты думала , что я пойду в парк? – переспросил я. – Что бы это значило?

– На улице хорошая погода, поэтому все пришли в парк. Обычно ты не ходишь в парк в такое время – все больше сидишь у себя.

Я не ответил, и девушка, воспользовавшись моим замешательством, продолжила:

– Меня зовут Лана, – сказала она. – А тебя?

– А меня зовут Вивиан. Но мы, похоже, уже знакомы?

Лана хитро прищурилась.

– Ну что же, давай посмотрим – хорошо ли я с тобой знакома? Ты встаешь около семи. Может, и раньше, но в половину восьмого уже идешь на прогулку по окрестностям и слушаешь музыку – у тебя маленький iPod салатового цвета. В девять ты приходишь завтракать, правда, почти ничего не ешь, разве что салат и сыр – ты что, на диете? На твоем месте я бы ела побольше, ты ведь должен выздороветь. Потом ты либо идешь играть с остальными в покер или шахматы, либо идешь на процедуры, либо возвращаешься к себе, либо едешь в город. Обедаешь ты около двух дня, ешь чуть побольше, чем за завтраком, но все равно мало. После обеда ты либо возвращаешься к себе, либо идешь на процедуры, либо едешь в город, если не ездил с утра. Завтракаешь где-то часов в шесть, приходишь раньше всех – ты на диете, не ешь после семи? Потом ты снова идешь гулять, а потом отправляешься спать.

– Отлично, – похвалил я. – Ты настоящий Шерлок Холмс!

– Совсем забыла: еще иногда ты ходишь на здешнюю почту и отправляешь письма. А порой тебе тоже что-то присылают.

– Похоже, я оказался в неловком положении, так как о тебе ничего рассказать не могу.

Лана легкомысленно махнула рукой.

– Это не беда. Я могу рассказать столько почти о каждом здешнем пациенте. Я провожу тут много времени… и за неимением более подходящего занятия наблюдаю за людьми.

– У тебя отлично получается. Ты пациентка доктора Лоуренса? Или доктора Блюмфилд? Судя по всему, доктора Блюмфилд, так как на процедурах я тебя не вижу.

– Я не пациентка, – коротко ответила Лана. – А вот моя подруга – пациентка доктора Блюмфилд, она замечательная, да?

– Да, – согласился я. – Они с доктором Лоуренсом составили прекрасный тандем.

Лана сделала паузу и осторожно примяла ногой траву под скамейкой.

– Ты плохо выглядел, когда приехал, – заметила она. – Но сейчас тебе лучше, я вижу.

– Да, если мы говорим о физическом здоровье. – Я помолчал. – А ты, оказывается, наблюдаешь за мной уже давно? Ты тут живешь?

На этот раз Лана выдержала более долгую паузу, и на ее лице мелькнула растерянность.

– Нет, – ответила она, наконец. – Я живу в городе, приезжаю сюда каждый день.

– И видишь, как я в половину восьмого отправляюсь на прогулку? Рано же ты приезжаешь. Во сколько ты встаешь?

– Я почти не сплю, мне жаль времени на сон. Ну, хватит об этом. – Она передернула плечами. – Лучше скажи мне: этот мужчина, который к тебе приезжает – он твой друг?

– Да, друг и бывший коллега. Его зовут Роберт.

– А женщина, которая к тебе приезжает – это твоя жена?

Я улыбнулся.

– Нет. Это Ванесса, мы компаньоны, вместе держим клинику. Мы оба психоаналитики.

– Она ночует тут. Она спит у тебя?

– Она спит у доктора Блюмфилд. Они подруги, вместе учились в университете.

– А та женщина, которая тебе пишет – это твоя жена?

Я посмотрел на нее.

– Почему ты решила, что мне пишет женщина?

– Просто предположила. Так жена или не жена?

- Несостоявшаяся  жена.

– То есть, получается… тебя совсем никто не ждет?

Эта фраза, казалось бы, такая обычная, сказанная спокойным тоном, почему-то неприятно резанула слух.

– Получается, что так.

– Она бросила тебя из-за того, что у тебя рак?

– Нет. Наоборот, она поддерживала меня, как могла.

– Тогда что произошло?

– Это долгая история. Но могу тебя уверить – ничего хорошего.

Лана накрыла ладонью мои пальцы.

– Рак – это хреново, – сказала она с грустью в голосе.

– Что верно – то верно, – согласился я. – Но тут у всех рак, так что хотя бы можно почувствовать себя в кругу своих.

– Фу, – коротко выразила Лана свое отношение к циничной шутке. – А тебе не грустно от того, что тебя никто не ждет?

– По правде сказать, не очень. Я к этой мысли уже почти привык.

С минуту мы сидели молча, разглядывая гуляющих по парку и сидевших на скамейках вокруг пациентов.

– Минут через сорок я поеду в город, – заговорил я. – Хочешь со мной? Можно будет где-нибудь перекусить. Меня уже тошнит от здешней еды – кормят тут неплохо, но я не могу постоянно есть одно и то же.

– Хочу курицу-гриль с жареной картошкой, – сказала Лана мечтательно.

– Лично мне такое не по зубам, – рассмеялся я. – Но, если ты хочешь, можно пойти туда, где это подают.

– Так ты на самом деле на диете?

– Можно сказать и так. Это многолетняя привычка, я танцор. Обычно я ем мало, а тут стараюсь есть еще меньше, так как не двигаюсь. Потом будет сложно вернуть форму.

Лана закивала.

– Теперь понятно, почему с утра ты питаешься, как травоядное, и не ешь после семи. В город я поехать с тобой не смогу, у меня встреча с доктором Блюмфилд. Но можно будет встретиться за ужином.

– Отличная мысль. Ужин при свечах тебе не обещаю, так как нас неправильно поймут, но могу привезти из города что-нибудь вкусное.

Лана достала из сумочки сотовый телефон и пробежала глазами полученное сообщение. Беззаботное выражение на ее лице сменилось обеспокоенным.

– Извини, мне пора, – сказала она, поднимаясь. – В шесть я буду тебя ждать.

… Я был уверен, что после прогулки почувствую себя лучше, но по возвращении выяснилось, что дела обстоят иначе. Приехал я как раз к обеду, и сил у меня хватило разве что для того, чтобы добраться до спальни, раздеться, лечь в кровать и провалиться в сон почти на три часа. Проснувшись в начале шестого от голода, я проверил сотовый телефон на предмет новых сообщений и пропущенных звонков и, не обнаружив ни первых, ни вторых, отправился приводить себя в порядок. Если бы не договоренность с Ланной, то так бы разве что перевернулся на другой бок, даже не открывая глаз. Выздоравливавшие пациенты жили не в основном корпусе клиники, а чуть поодаль, в небольших, но очень уютных домиках, больше всего похожих на коттеджи для туристов. В принципе, таковыми они и являлись, если принимать во внимание скромную обстановку: крохотная гостиная, импровизированная кухня, отделенная от основной комнаты низкой перегородкой, ванная и спальня. Единственными удобствами тут были двуспальная кровать (при размерах спальни она занимала две трети комнаты, и туда при желании невозможно было вместить что-либо еще, кроме каких-то мелочей), спутниковое телевидение и беспроводный Интернет, а также наличие спокойных соседей: домики насчитывали два этажа, по одной квартире на каждый. Хотя с неделю назад мне представился случай убедиться в том, что соседи мои пусть и тихие, но не такие уж безобидные. Ванесса и Роберт приехали ко мне в гости на выходные, мы немного выпили и, вспоминая наши прошлые приключения, в какой-то момент начали слишком громко говорить и смеяться. Соседи отреагировали незамедлительно: нас предупредили, что если мы продолжим в том же духе, то они «найдут на нас управу». Путь от домиков до столовой занимал у меня около четверти часа, и я подошел ко входу в большое одноэтажное здание с окнами почти во всю стену как раз тогда, когда на часах было шесть вечера. Но Ланы на месте не оказалось. Я честно прождал еще двадцать минут, после чего понял, что умру от голода, если сейчас же что-нибудь не съем, и вошел внутрь. Внутри Ланы тоже не было. Я съел ужин в одиночестве, приготовил кофе, подсел к небольшой группе знакомых и, перекинувшись с ними парой слов, понял, что дальнейшее ожидание бессмысленно. Собиралась Лана приходить или нет, она опоздала. Я бы мог понять такое поведение, если бы мы жили в большом городе, и она не пришла бы на свидание. Но не приходить на встречу с человеком, который живет вместе с тобой на фактически закрытой территории охватом не больше двух-трех километров? Если не ходить вокруг да около, я пребывал в расстроенных чувствах, хотя веской причины этому не видел. В последний раз я расстраивался по такому глупому поводу много лет назад – слишком давно для того, чтобы я вообще помнил, когда это было. Именно об этом я размышлял, лежа в постели и глядя в потолок. Конечно, мое поведение можно было объяснить тем, что я пережил два серьезных потрясения, одно последовало за другим. Но вряд ли это перевернуло все в моей голове так, что я ни с того ни с сего начал обижаться на не пришедшую на свидание женщину. Мы с ней даже не успели как следует познакомиться: поговорили от силы десять минут. Я не успел толком ее разглядеть и не мог сказать, понравилась она мне или нет. Заснул я незаметно для себя. Точнее, я отлично помнил, как задремал, потому что пустые мысли меня утомили, и даже успел увидеть сон. Когда я открыл глаза, за окном до сих пор было темно, а часы на прикроватной тумбочке показывали начало четвертого. Спал я всегда очень чутко – меня могли разбудить крики за окном, посторонние шумы, если бы они тут были, но в такой час, конечно же, тишину ничего не нарушало. Кроме тихих шагов в гостиной, звук которых я уловил, прислушавшись. Двери тут никто не запирал, так как это было лишено всякого смысла. Интересно, и кто пожаловал ко мне в гости, подумал я, снова закрывая глаза. Иногда пациенты, только что «переехавшие» из основного корпуса клиники, ошибались дверью и случайно заходили в чужую квартиру, так как домики были похожи друг на друга как две капли воды, и номера в темноте разглядеть не представлялось возможным. Но, как оказалось, мой гость пришел ко мне не случайно.

– Ты не спишь? – услышал я голос Ланы. – Знаю, что «мне одиноко» я уже говорила, и сейчас это прозвучит глупо…

Я сел на кровати и посмотрел в направлении двери, пытаясь ее разглядеть.

– Что ты тут делаешь? Надеюсь, ты знаешь, который час? И как ты узнала номер моей комнаты?

– Это секрет. – Она подошла к кровати и остановилась. – Я тебя разбудила? Или ты не спал?

Я протянул руку для того, чтобы включить ночник, но Лана взяла меня за запястье.

– Не надо, – попросила она. – Зачем тебе свет?

– Хочу посмотреть тебе в глаза и спросить, зачем ты даешь обещания, а потом их не выполняешь.

– Извини, – вздохнула Лана. – Я не смогла прийти, у меня появились дела…я пришла попросить прощения.

– Мы в любом случае встретились бы за завтраком. Не обязательно было идти по темноте только для того, чтобы извиниться. Как по мне, это не такое срочное дело.

– Вовсе нет, очень срочное.

С этими словами Лана оставила туфли на ковре и, забравшись на кровать, устроилась рядом со мной.

– Теперь мне не одиноко, – сказала она, и по тому, как звучал ее голос, можно было понять, что она улыбается.

– И как часто ты забираешься в кровать к чужим мужчинам, когда тебе одиноко? – спросил я.

– Но ведь мы не чужие! Я знаю тебя уже давно… не один месяц.

– На твоем месте я бы не говорил так уверенно.

– Тогда позволь мне узнать тебя получше. Это на самом деле не очень красиво – забираться в кровать к незнакомым мужчинам.

Пока я размышлял над ответом, Лана воспользовалась моим замешательством – и уже через секунду сидела у меня на животе. Она осторожно, будто изучая, провела пальцами по моей груди и убрала руку.

– А ведь ты на самом деле меня совсем не знаешь, – сказала она печально.

– Из всех способов познакомиться для этого места ты выбрала самый худший, – предупредил ее я.

– Почему? – спросила она обиженно.

-  Потому что… ладно, это не имеет значения. Если принимать во внимание то, что ты хочешь познакомиться со мной , то способ вполне себе ничего. – Я посмотрел на Лану, пытаясь разглядеть в темноте ее глаза. – Надеюсь, тебе хотя бы есть восемнадцать, и мне в случае чего не придется оправдываться перед доктором Лоуренсом и кем бы то ни было еще?

– Мне двадцать три, – честно ответила она.

Немногим лучше, подумал я, но кивнул в знак того, что положение дел меня устраивает. Лана наклонилась ко мне, но, когда между нашими лицами оставалось всего несколько миллиметров, остановилась. У нее были простые, дешевые духи – ничего изысканного, легкий цветочный запах. На ее коже он приобретал теплые, живые нотки, и я подумал о том, что, кажется, уже целую вечность не чувствовал такого… человеческого  запаха. Французские духи, которыми пользовалась доктор Блюмфилд (не забывая при этом почти открыто флиртовать со мной даже в присутствии своего коллеги), не вызывали у меня ровным счетом никаких эмоций и только наводили скуку. Духи некоторых пациенток, с которыми я успел подружиться, не менее дорогие и тонкие, тоже не вызывали у меня никаких чувств, а иногда и оставляли неприятный осадок безнадежности в душе. Лана пахла иначе. В этом было что-то неправильное, слишком живое для этого места, которое, несмотря на все попытки персонала сделать здешнюю жизнь менее тяжелой с психологической точки зрения, выглядело так, как должно было выглядеть: напоминало приют людей, большая часть которых скоро отправится на кладбище. В какой-то момент я подумал: мне не нужно к ней прикасаться, я нарушу какое-то незримое равновесие. Лучше всего будет просто отпустить ее. Может, даже проводить, чтобы она не бродила одна в такое время суток. Но вместо этого я протянул руку и погладил ее по щеке. Лана потерлась о мою ладонь и поцеловала пальцы.

– Хорошо, что мы не встретились при других обстоятельствах, – сказал я ей.

– Что это значит? – удивилась она.

– Не знаю. Но одно могу сказать точно: если бы мы встретились при других обстоятельствах, это ничего не значило бы.

… – Скажи, каково это – знать, что ты скоро умрешь? Нарушившая длившуюся несколько минут тишину Лана обняла меня и положила голову мне на грудь. Я погладил ее по волосам.

– Зачем тебе это знать? Ты будешь жить долго. Дольше, чем я – это уж точно.

– Мне интересно. Наверное, это очень страшно.

– Это… хреново , – ответил я, вспомнив одну из ее утренних реплик.

– А что хуже – знать, что ты скоро умрешь или знать, что ты будешь жить долго, но при этом знать и о том, что тебя никто не ждет?

Я не ответил. Уже второй раз за этот день Лана поднимала тему, размышлениям о которой противилось все мое существо.

– Тебе, наверное, неприятно об этом говорить. Извини, – заговорила она. – Ты знаешь, я думаю, что гораздо хуже – это знать, что ты скоро умрешь. Ведь если тебя никто не ждет – это не беда. Рано или поздно кто-нибудь найдется, верно?

– Да. Но вот вопрос: займет ли этот кто-то место того человека, ради которого тебе хочется жить?