Сказки семи ветров

На рассвете сдался Ветер-Страж, подошёл к путнику, присел рядом и спросил:

— Зачем ты здесь, упрямец? Назови свою цель. Если в моих силах тебя к ней приблизить — сделаю, что смогу, только оставь в покое меня и мою долину.

Долго смотрел на него человек, дивился. Наконец, ответил:

— Разве я стрела, чтобы стремиться к цели? Нет, господин. Всё, чего я хочу — это странствовать. Встречать людей, говорящих на незнакомом языке. Зверей, о которых лишь в сказках сказывают. И забредать в уголки чудесные, вроде этого.

— Глупец! — рассердился ветер. — Как смеешь ты сравнивать?! Разве сыщется на свете место, подобное этой долине?!

Ничего не ответил человек, лишь улыбнулся. Встал, вежливо ладони сомкнул, а затем котомку на плечо приладил и обратно, к ущелью, направился. Стал спускаться по реке, по крутым уступам, наперегонки с убегающей водой. Прочь из долины убегающей. Вдаль, к иным землям, к иной жизни…

— Постой! — крикнул вслед ему ветер. — Не ты ли говорил, как здесь прекрасно? Так почему, почему ты уходишь теперь, когда я тебя не гоню?

Обернулся странник, поднял руку, помахал, и лишь затем ответил:

— Потому что самое прекрасное место — за горизонтом!

И взмыл ветер в бездонную высь, вмиг перемахнул ущелье, что сам для себя запретным сделал. Закричал от восторга, впервые в жизни увидав за грядой облаков неведомые дали.

Вновь улыбнулся путник, когда белоснежный кречет опустился ему на запястье.

Так и странствовали они вместе: человек и тот, кто прежде был Ветром-Стражем, а теперь сделался Ветром Странствий.

А долина… да что с ней станется, с долиной? До сих пор таится где-то высоко-высоко в горах. Далеко-далеко, за горизонтом…

6

Арджан, Айсель и Царь Медный

(Татарская сказка)

Арише Беличенко

Сказывают, случилось это в далёкие времена, когда открыты были пути в недра Медной Горы, и люди торговали с её обитателями, обменивая хлеб, молоко и мёд на сияющие камни и чаши тонкой работы.

В ту пору жил один юноша, ученик деда-гончара. Деревня их стояла на лесистом отроге Горы. В полях произрастали сплошь камни да коряги, луга тоже не радовали высокой сочной травой, и приходилось жителям промышлять охотой да различными ремёслами. Торговались на рынке за каждый медяк. Не с подземными, конечно, рядились — с городскими. Три подводы соберут, возок муки купят. Каждый старался чем-нибудь толковым заняться. Кто из лыка плетёт, кто по дереву режет, а кто, как паренёк наш, из глины лепит.

Только ворчал учитель, что на одну посудину у недотёпы по три свистульки приходилось.

— Игрушками сыт не будешь, Арджан, — говаривал старик. — Много ли прока от доброй глины, коли руки золотые, да озорные? Уж такие у тебя горшки с кувшинами ладные, просто загляденье! Можно целый воз посудой нагрузить, продать и горя не ведать — а он, гляди-ка, снова пичугу лепить затеялся. Брось, кому сказано! Через месяц ярмарка, а у нас товару — три чашки да миска!

Вздыхал подмастерье, но деда слушался. Хороший был дед, нестрогий. Сиротой мальчишку взял, однако ни разу куском не попрекнул, все знания передал чин по чину. И внучка у него была мало того, что в доме хозяйка, так ещё и мастерица по глине узоры выводить. Звали её Айсель. Если девушки на поляне малину собирают — у неё кузовок первым наполняется. У кого ребёнок заплутает в лесной глуши — Айсель отыщет, не иначе. Краше всех в деревне росла. Словно мотылёк, в танце порхала, взору отрадой была, сердцам радость дарила. А вазы и блюда такими картинами расписывала, что, того и гляди, оживут травы волшебные, звери невиданные.

Надеялся старик, что со временем дети поженятся, но словно сестра была Арджану Айсель, словно брат был для Айсель Арджан. Стали сваты к ним заглядывать.

Только вот Айсель, даром что приветливая, цену себе знала.

«Пойду», — говорит, — «но лишь за того единственного, кто моё искусство своим сделает и дорожить им будет превыше всего на свете».

Уходили ни с чем пахари и кузнецы, бродяги и купцы. Разносилась молва в края ближние и дальние. Заслышал о девушке и Медный Царь.

Едва полная луна выплыла на небо, задрожали склоны Горы, расступились скалы, и выехал из недр могучий повелитель с бесчисленной свитой. Скакуны серебром подкованы, люди в золото одеты, а на господине — смарагды, лалы да яхонты. Только венец простой, медный. А во взгляде — холод и подгорная тьма.

— Будешь ли хозяйкой в моих каменных чертогах? — спросил Медный Царь Айсель. — Я тот единственный, кто твоё искусство своим сделает, кто ценить его будет превыше всего на свете.

Не зря говорят: слова, на ветер брошенные, против ветра вернутся. В следующую луну сыграли свадьбу, простилась Айсель с домашними, слезами горючими обливаясь. Один подарок с собой увезла — глиняную птичку-синичку, Арджаном когда-то вылепленную, дедом обожжённую.

Минуло три года. Стал гончар рослым, плечистым молодцем, но, как и раньше, лепил игрушки на потеху окрестной ребятне, а по Айсель тосковал пуще прежнего. Летний ветерок подует — весеннее теньканье чудится, синички песня. Метель разгуляется — безутешные рыдания доносятся из-под земли. Так и маялся парень, места себе не находил.

Как-то ночью приснился ему сон. Стоит он на вытоптанной траве перед скалой, а в ней — трещина змеится, тонкая, словно женский волос. Только приложил он ладонь к холодному камню, как окликают его из-за спины. Оборачивается — глядит на него красавица писаная. Очи словно небо ночное, волосы — шёлк заморский, чернее воронового пера, от лица сияние исходит лунное, платье самоцветами переливается.

— Айсель, сестрица! Вернулась! — обрадовался парень.

— Обернулась мотыльком, улизнула червячком — чтоб на миленького братца посмотреть одним глазком. Эким ты статным вырос! А мне плохо, холодно. Все богатства Медной Горы, славу и почести отдала бы за солнечный свет и тепло твоих рук…

Обнял её Арджан — только ночная бабочка взмыла в воздух, в щели исчезла.

Тогда поклялся он, что жив не будет — вызволит сестру из заточения.

Вскоре наметилась большая ярмарка, что всегда проходит в первый месяц осени. Как по волшебству, выросли на поляне перед входом в Гору длинные столы да лавки, а меж них купцы засновали, свой товар нахваливая, к чужому прицениваясь. Осветила полная луна вытоптанный склон, задрожала земля, расступилась скала, хлынул из неё подземный люд. Кинулся в толпу Арджан, закричал что есть мочи: «Ведите меня к Царю Медному, шурин я ему!»

Проводили юношу каменными проходами, сводчатыми залами в тёмные чертоги правителя. Хмуро чело сидящего на агатовом троне, бледен лик жены его, прекрасной Айсель.

— Что за дело привело тебя, смертный? — спросил Медный Царь.

— О делах купцы рядятся, господин, — вскинул голову Арджан, — я же пришёл тебе проверку учинить. Обещал ты, что искусство сестры своим сделаешь, и дорожить им будешь превыше всего на свете. Так ли это?

Ничего не ответил, лишь хлопнул в ладоши повелитель. Озарились чертоги тысячей огней. Глянул юноша — обомлел. На агатовых стенах травы волшебные, звери невиданные, знакомой рукой начертанные. И не понять, где роспись, а где природный по камню узор, так переплелись искусно — век можно разглядывать и не разглядеть.

Сдержал слово Медный Царь.

Упал тогда на колени Арджан, моля отпустить сестру на белый свет, пощадить её быстротечную молодость. Задумался владыка, и вот что надумал.

— Будь по-твоему, — молвил он, — если выполнишь три задания. А коли нет — не обессудь, сам останешься в подгорном царстве до конца своих дней. Слышал я от жены, что руки у тебя золотые. Теперь мой черёд проверку учинять. Сделай то, чего под землёй не сыщешь!

— Договорились, — кивнул гончар. Под землёй-то много чего не найти!

— Э, не всё так просто, — усмехнулся правитель. — Вот тебе первая задача. Нет в моём царстве созданий диковинней тех, что жена нарисовала. Только полно им со стен глядеть! Оживи любого зверя, чтобы дышал, ходил, рычал… Даю тебе время до следующей полной луны.

Опешил Арджан — в человеческих ли силах сотворить невозможное? Зверей таких в целом мире не существует. Из глины вылепишь — а толку, жизни им это не прибавит. Покинули его в зале одного. Сидит, пригорюнившись, стены разглядывает. Вдруг, нежданно-негаданно, ураганный порыв задул половину светильников, заметались по стенам тени, затрепетали отблески пламени. Озирается юноша — ни души, пусто.

— Кто здесь? — крикнул он.

— Я тот, чья память хранит могучие чары прошлого. С давних времён держит меня Медный Царь в заточении. За свободу помогу я тебе выполнить задание.

— Хорошо, но с условием никогда не вредить роду человеческому!

— Мудро — иначе стёрла бы моя сила его с лица земли! — расхохотался ветер. — Но по рукам! Делай, что задумал, а помощь подоспеет, когда придёт срок. И помни свои слова!

Воцарилась в чертогах тьма — все огни погасли от дыхания нежданного союзника. На ощупь выбрался Арджан из подземных залов. Утром отправился к обрыву и набрал лучшей глины. Каждый комочек в пальцах размял, принялся лепить. Днями напролёт работал, бросал, начинал заново — наконец, вышел из-под руки его зверь волшебный. Издалека глянешь — будто живой, разве что не дышит. Погрузил его Арджан в телегу, и с последними лучами солнца стоял перед входом в Медное Царство. Светло, словно ясным днём, в чертогах правителя, только лик его тёмен по-прежнему.

— Велико твоё искусство, гончар, — сказал он, и краски жизни вернулись на лицо Айсель. — Да перехвалила тебя сестра. Не дышит твой зверь, не ходит, не рычит. Разве таков был уговор?

Только что это зашумело-загудело? Налетел ветер-ураган, завыл в высоких сводах, погасил разом все свечи.

— Ах ты, негодный! — вскричал царь, и эхом отозвалось ему низкое рычание. Хлопнул он в ладоши, медленно зажглись огни — о диво! Стоит перед троном чудовище, помесь барса и змеи, с лицом человеческим, искажённым лютой злобой. Хвост по бокам хлещет, а на конце хвоста скорпионье жало ядом истекает.

Раздались в тронном зале крики, забегали люди. Взревела дикая тварь и, разбросав стражу, скользнула к трону. Но заступил ей дорогу Арджан, рукой махнул — полетели во все стороны глиняные черепки.

— Выполнен ли уговор, владыка? — спросил он Медного Царя.

— Да, хоть и ведаю я, кто тебе в этом помог. Что ж, второе задание сложнее будет, и сроку я дам ровно три ночи. Как пойдёт луна на убыль, сделай так, чтобы в царстве подгорном время по вашему дневному светилу отмерялось. Не сумеешь мастерство доказать — прощайся с солнцем навек.

Растерялся Арджан. Остался в тронном зале один-одинёшенек, тысяча волшебных огней его окружает, но разве заменят они одно-единственное солнце? Тяжело нависают своды над головой, ни лучика не пробивается сквозь каменную толщу. Сидит парень, горюет. Не спасти ему сестрицу Айсель, не видать света белого! Вдруг, откуда ни возьмись, порыв ветра задул четверть свечей, заплясали по стенам тени, дрогнули отблески пламени. Озирается юноша — ни души, пусто.

— Кто здесь?

— Я тот, кто владеет знаниями всех живущих на земле и под землёй. Но меня, как и старшего брата, держит в заточении Медный Царь. За свободу я дам тебе добрый совет.

— Хорошо, но с условием никогда не вредить роду человеческому!

— Благоразумно — иначе стёрла бы моя хитрость его с лица земли! — расхохотался ветер. — Но по рукам! Знай, что самое сильное место и есть самое слабое, а хрупкое стекло бывает вернее камня. Дальше соображай сам, только помни наш уговор!

Дунул невидимый союзник на прощание, однако ни одна свеча не потухла — лишь малый камешек сорвался с высокого свода и упал к ногам гончара. Пригляделся Арджан — а ведь и впрямь, искрошились над троном глыбы, словно тараном их били…

Выбежал парень наружу, на первую же лошадь вскочил, в город помчался. Там потратил свои сбережения до последней монетки, но привёз всё, что нужно. Не ел, не спал, однако в срок управился. С первыми лучами зари готов был ответ держать.

— Как посмел ты осквернить мои чертоги, смертный?! Не трон это отныне — груда щебня с дырой над головой!

Темнее прежнего лик Медного Царя, но улыбнулась жена его Айсель, когда солнечный зайчик поцеловал ей щёку. Вот ведь исхитрился молодой гончар — в зазоры между камнями зеркала вставил, глиной, будто строительным раствором, закрепил. Выше поднялось солнце. Склонился Арджан перед разгневанным владыкой, а когда выпрямился, ударил в глаза ему солнечный свет, и застыл он столбом, как указатель-гномон. Пролегла длинная полоска тени через весь зал.

Хлопнул в ладоши Медный царь, задрожал пол, загудели своды — сомкнулось отверстие, словно щербатый рот зубами щёлкнул. Темнота непроглядная окутала чертог.

— Что ж, и второе задание ты выполнил, хотя есть у меня предчувствие, что без чужой помощи не обошлось, — пророкотал Медный Царь. — А раз так, не дам я тебе времени на ещё один сговор! Третье задание выполнишь сейчас же, не сходя с места. Добудь птицу, которая бы пела в этой обители холода и тьмы, и получишь то, о чём просил!

Замер Арджан, ёкнуло его сердце. Откуда взять такую птицу, да ещё и с места не сдвинувшись? Жестоко посмеялся над ним Медный Царь.

Так и стоял он во тьме, кулаки сжав, опасаясь пошевелиться. Внезапно лёгкий ветерок коснулся его волос. Слабый такой, едва заметный.

— Кто здесь? — шепнул Арджан.

— Я младший из братьев, — раздалось у самого его уха. — Нет у меня ни силы старшего, не знаний среднего. Одно могу тебе подарить — надежду.

— А взамен что просишь?

— Дар — на то и дар, чтобы не просить взамен ничего, — вздохнул ветерок, и был его тихий голос так робок, так печален, что сжалился над ним гончар и сказал:

— Тогда я сам подарю тебе свободу.

— Спасибо, добрый человек… Да будет так! И пребудет надежда с родом людским до самого конца!

Не успел парень ответную благодарность молвить, как почувствовал тёплые пальцы, разжимающие его кулак.

— Ну что, шурин, готов ли ты выполнить последнее задание? — спросил Медный Царь.

— Готов, владыка. Задание-то проще некуда!

— Вот как?

Хлопнул хозяин чертогов в ладоши, засияли волшебные огни. И, о чудо! Не один он перед троном — Айсель, сестрица ненаглядная, стоит рядом — плечо к плечу, рука в руке.

Тогда рассмеялся гончар, поднося к губам вещицу, что дала ему Айсель. Запела свистулька, затенькала весенней синицей, застонал повелитель, впервые в жизни ощутивший боль утраты. Обхватил руками голову, и раскололся на части тяжёлый медный венец. Вырвались на свободу три ветра — Былое, Настоящее и Грядущее. С тех самых пор и гуляют по миру, однако слово, данное Арджану, держат крепко.

Шагнула Айсель к супругу, так молвила:

— Три года провела я с тобой, уповая лишь на надежду. Но тот, кто страдал, никогда не заставит страдать другого. Я не смогу жить без тепла и солнца. И всё же знай! Там, в маленькой деревеньке на склоне Горы, тебе всегда будут рады.

Ничего не ответил он. Спустился с трона, обнял жену за плечи, и больше не возвращался в обитель холода и мрака.

Сказывают, часть подземного народа ушла со своим повелителем, перед тем, как пути в недра Медной Горы затворились навсегда. Может, с кем-то из них и Арджан наш счастье слепил. Трудно ли, если руки золотые?

7

Джинни-полфлейты

(Ирландская сказка)

Лильке и всем, кто обрёл свой ветер

Джинни О'Нил жила на чердаке в крошечном домике по соседству с Причалами — суетливыми и шумными, пропахшими рыбой до последней песчинки под её босыми ногами. Бедняжка Джинни едва сводила концы с концами, подрабатывая в окрестных прачечных, а ещё в таверне судомойкой — так что башмаки у неё были всего одни, старые и потёртые. Левый каблук наполовину отвалился и клацает при ходьбе, несмотря на дюжину вбитых гвоздей. Правый ещё держится, но едва-едва. Такая вот реликвия, лишний раз надеть опасаешься.

Кто знает: может, будь они поновее, ничего бы и не вышло…

Когда Джинни не работала, она мечтала. О разном. Как найдёт в канаве золотое кольцо, расклеит по городу объявления о находке — она была честной девушкой — а владелец, о чудо, окажется достойным молодым джентльменом. Возьмёт её в услужение, а там влюбится да женится. Или воображала, как случайно подслушает разговор двух моряков о таинственном кладе на далёком южном острове. Спрятавшись в трюме, она непременно отправится туда и станет обладателем — нет, не золотых монет, а волшебного амулета, хранящего память давно ушедшей эпохи. Грезила и о том, как однажды тёплым летним вечером в гавань медленно и величаво войдет бригантина её отца.

Но годы летели, весенние ветра сменялись осенними, а отец всё не возвращался и не возвращался. Портовый город жил своей жизнью — немудрёной и обыденной, от праздника к празднику, и эта повседневность, подобно медленной, но беспощадной отраве, проникала в кровь Джинни, в самое её сердце, и мечты приходили всё реже и реже… Правый каблук последовал за левым. Чердак рассохся, сделавшись совсем уж неуютным в дождливые ночи. Хозяйка дома то и дело заводила с мужем разговор, а не пора ли заняться ремонтом — на девушку же поглядывала выжидающе. На справный угол и жилец сыщется поприличнее. Хоть на грош, а больше даст.

Не то, чтобы она совсем уж не жалела постоялицу — жалела. Только своя рубашка ближе к телу. Чай, не родственница, из милости-то содержать.

А Джинни спускалась к Причалам, и каждый раз был словно последний. Перед тем, как нырнуть в таверну, окунувшись в людскую суматоху и сомнительные ароматы замызганных кастрюль, она оборачивалась, провожая взглядом солнце, укладывающееся на покой в морские глубины. «Только сегодня — и хватит, перебираюсь в деревню к родственникам», — говорила она себе, прекрасно сознавая, что «сегодня» непременно отложится на завтра, «перебираюсь» означает долгий пеший путь, а родственники, ни разу не подавшие о себе вести после исчезновения отца, едва ли обрадуются нахлебнице, мало приспособленной к сельской жизни. А ещё в деревне никогда не будет моря и этих алых лучей, струящихся по волнам, этого горячего пряного ветра, теребящего завитки медных прядей на висках…

«Сегодня — и хватит…»

Накануне Летнего Солнцестояния хозяйка хлебнула лишку и без обиняков сообщила девушке, что такими постояльцами она сыта по горло, и после народных гуляний кое-кому придётся подыскивать себе иное жильё. Тогда Джинни поняла: пора. Сразу после праздника.

Получив в таверне расчёт, а в прачечных — пожелания удачи, она долго бродила по берегу вдоль вереницы причалов, глазея на бухту с кораблями так, словно это зрелище было для неё в диковинку. На улице, ведущей к рынку, замедлила шаг, остановившись у дощатого забора с объявлениями. Танцы на городской площади. Состязание музыкантов в ратуше. Ярмарка хмеля и награда за самый внушительный пивной живот. В преддверии праздника город пестрел яркими листками, и среди жизнерадостных призывов «Веселись с нами!» не было ни одного, дающего надежду ей, Джинни.

«Сейчас бы я обрадовалась даже пивному животу», — размышляла она, задумчиво ковыряя песок пальцами ноги. Башмаки ожидали своего часа на чердаке. Ступня наполовину погрузилась в ямку на месте вывалившегося из брусчатки булыжника, и нащупала что-то гладкое и лёгкое, тотчас же вынырнувшее на поверхность, словно маленькая коричневая лодочка. Джинни нагнулась и подняла находку. Это была флейта. Точнее, её половинка — та, в которую дуют. Больше о флейтах она не знала ничего.

Девушка пересеяла пальцами весь окрестный песок, но больше ничего не нашла. Наверно, человек, клеивший объявления, носил инструмент в разобранном виде, и вторая половинка у него. Или выскользнула и потерялась в любом другом месте — попробуй, отыщи!

Всё же Джинни решила её вернуть. Не золотое кольцо, конечно — но вдруг эта флейта дорога своему владельцу?

И, что удивительно: впервые в жизни она не размечталась о том, какие чудеса последуют за счастливым обретением, а со спокойной душой решила найти хозяина, во что бы то ни стало. А поиски, конечно, начать с ратуши. Где ещё ему быть?

Так Джинни, умиротворённая мыслью, что с родным городом она расстанется по-хорошему, отправилась домой и легла соснуть пару часиков перед тем, как наступят сумерки, повсюду зажгутся огни, и самая длинная ночь в году вступит в свои права.